Смеющийся дом. Первая книга из серии «Смеющийся дом»
– Поняла, если с обеда – постараюсь. Да, точно буду. Ставьте пару Устава*. У вас все?
– Да. Всего хорошего!
– С Богом!
Захожу внутрь. Лепота!* Светло, уютно и не душно. Хористы* увидели меня сразу, так как поют они внизу, возле солеи*. Регент* Галина энергично машет мне рукой, зазывая присоединиться к служению. Но мне сначала надо девушек найти. Стою на месте, оглядываю весь храм. Не увидела. Собралась выйти на улицу, их поискать. Может, кто-то вышел с ними?
В эту секунду появляется из закуточка с крестильной купелью* Вера моя. Молодец, идет тихо, при этом оборачиваясь и показывая кому-то пальчик, приложенный к губам.
Хор начал петь. Что это?! За Верой вереницей идут Уля, Фима, еще малышка и еще два мальчика. Позиция у меня замечательная. Зная дочкино «а давай-ка…», решила понаблюдать. На очередном ее вираже останавливаю Веру:
– Я петь пойду. Меня не теряй из виду. Если хотите, приходите ко мне на клирос. Но только тихо. Ладно?
Вера вновь приложила пальчик к губам и пошла дальше по храму со своим взводом к чудотворной иконе «Августовской».
Благополучно добравшись до певчих, я затянула партию третьего голоса*, которого как раз сегодня не хватало.
– Хвали душе моя, Господа*…
Служим. Я изредка поглядываю на моих девчат. Всё! Наигрался отряд малышей. Тихой вереницей приближаются к клиросу, как короли и королевы. А как же, все прихожане посторонились, уступая им дорогу. Встали мои и сторонние малыши на клирос. Регент с певчими расположились плотнее.
Один пономарь*, лет восьми, вышел из Аилтаря, неся темно-зеленые свечи*. И видно по нему: служить он с ними не может, а выкинуть жалко. Мальчик отдал их матери, певчей. Она свечи положила на клиросную тумбочку. Я разглядела их получше. Видимо, ручной работы. Свечи как свечи, но зеленоватые. Поставят дети потом, да и все.
Маленькому отряду наличие этих необычных свечей мешало сосредоточиться на молитве. И они отправили почему-то ко мне посла. Я раздала по одной свече каждому дитятке и показала рукой на детский подсвечник. Мол, идите, ставьте.
– Господи, помилуй… – Клирос поет слаженно.
Ушли дети, но вернулись в недоумении, потому что свечи сверху покрылись черной копотью. Возвращают малыши свечи с сожалением. Как говорится: «Ушли несолоно поставивши свечи».
Одну свечу я взяла в руки и стала исследовать. Трогаю, зажимаю. Впечатление такое, будто воском облили какие-то палочки. А фитиля вообще нет! Наклоняюсь к Вере.
– Потом посмотрим. А вы с девочками и мальчиками порисуйте пока. Вон там листочки и ручки, – показываю на детский столик сбоку в храме.
Прихожане запели «Отче наш». Где дети? Скоро Причастие. Вера идет быстрыми шагами к главному аналою*. Чудеса! Она знает ход службы!
Наступила пауза в пении. Чтец принялся за молитвы. Священник вышел на исповедь*. Я любуюсь моими девочками и слышу шепот певчих. Одновременный. Что-то не то! Поворачиваюсь к ним. Взоры их устремлены в одну и ту же сторону. У всех. Иду по траектории глаз, устремленных воедино, и вижу…
Стоит полная девушка с длинными косами. Исповедуется. Но как! Она не произносит ни слова, ни полслова. Она разговаривает со священником жестами рук, одновременно выражая на своем лице те или иные эмоции. Немая! Немая исповедуется? Не по бумажке, а вживую? Мне показалось, прихожане не обращают на нее ни малейшего внимания. Привыкли. А я вижу такое впервые. Надо, но не могу оторвать свой взор. Вот она показывает движения, похожие на зачерпывание ложкой. Теперь девушка усиленно стучит по лбу и кивает с сожалением головой. Дальше исповедница широко открывает в немом крике свой рот и делает суровое лицо.
Так, Ксения! У тебя совесть есть? Быстро проси у Бога прощение. И не забудь сама на исповеди в субботу покаяться и в этом грехе. Только без рук!
Первая на Причастие выстроилась детская очередь. Я стою, держа моих близняшек за руки. Мысленно повторяю: «Синяя курточка – Уля. Голубая курточка – Фимочка». Знакомая бабушка Люда бочком подбирается ко мне и шепотом предлагает:
– Давай мне одну, на Причастие пронесу.
я наклоняюсь к Фимочке и спрашиваю:
– Пойдешь с бабой Людой к Причастию?
Племянница бросает беглый, испытующий взгляд на соискателя ее руки.
– Да.
Сама взяла претендентку за ладошку и потянула к началу очереди. Скромностью не страдает моя девочка.
Мы с Улей стоим в самом конце очереди. Зажегся свет, открылись Царские врата, выносится Причастие в чаше*. Весь храм, кто в состоянии, делает земной поклон. Уля внимательно смотрит на все это. В тот момент, когда молящиеся поднялись с колен, Уля решается. Она садится на корточки, потом на коленки. Кладет свои ладони на пол. Делает земной поклон, целуя при этом свою ладонь. И чего она у нас таким образом земной поклон исполняет? Подрастет, как следует объясню ей. Уля начинает подниматься другим способом. Сначала выпрямляет полностью ножки. Затем подбирает к ногам поближе тело. А голова-то устала! Опускает ее вниз слегка и встает. И вдруг ей открывается такая картина: люди все вверх ногами стоят! И никто этого не замечает! Встав удобнее, она сильнее прогибает голову в сторону храма. Платок с головы начинает медленно сползать к полу. Лицо наливается багряным цветом.
Уля, стоп! Прихожане, продолжение следует. Осторожно разворачиваю и поднимаю мою кроху.
Началось причастие. Счастливый и трогательный момент. Подошла наша очередь. Поднимаю наверх, до Чаши, Улю.
– Иулиания.
Батюшка медлит причастить племянницу, пристально вглядываясь в ее личико. Потом переводит взгляд на сопровождающего. Узнает меня. Поправляет свои очки на переносице.
– Ксения, я ее причащал уже.
Моментальная улыбка озарила мое лицо. Губы растянулись так, будто им не было преграды. Все так же улыбаясь, я киваю головой на детей, столпившихся за просфорами с запивкой после причастия.
– Батюшка! Они совсем близняшки. Двое из ларца, одинаковых с лица.
Настал черед священника улыбнуться от души. Одна только Уля сидит на моих руках, смиренная и серьезная.
– Причащается младенец Иулиания… Аминь…
При последнем целовании креста мы с батюшкой улыбнулись, вспомнив ту ситуацию во время причащения с одинаковыми племянницами.
Я окружена моим отрядиком. Но он не торопится домой. Поправляя детям платья, увидела лежащие на тумбочке зеленые свечи. Так, Ксения! Спросить – стыд одной минуты. А вот не знать – стыд всей жизни!
Подходит ко мне незнакомая прихожанка, протягивает пакет.
– Возьмите, ради Христа. Детям. – Все как всегда.
Я так хотела со вчерашнего вечера грушу, просто челюсть сводило! И вот она, красавица, лежит в пакете. Но сказано: детям. Я иду поперек всех приличий и спрашиваю женщину:
– А мне можно?
Она так посмотрела на меня, будто увидела инопланетянина.
– Да-да, конечно. Всем вашим и вам, само собой, разумеется. – Смутилась, но четко ответила. Вот и ладненько.
Держа в руках зеленоватые свечи, спрашиваю уходящего певчего:
– Вадим Петрович, все-таки как они зажигаются?
Тот в ответ заливисто смеется, зная мой необидчивый характер.
– Ты что, Ксюша? Это семена платана! Недозревшие! Вон деревья во дворе растут!
Этого я не ожидала! Оказывается, это семена. Мы с Вадимом смеемся. Девочки и мальчики не в курсе, но хихикают с нами за компанию. Пора и честь знать!
Редко попадаю на природу. Захотелось пройти до дома пешком. Не прямо по улицам, а по диагонали. Вдоль зеленых насаждений. Сквозь крохотные дворики. И через замечательный маленький мостик. Как сказано, так и сделано.
Долго ли, коротко ли мы так шли? И молчали. Это было удивительно. Девочки срывали понравившиеся им листья и цветы. В этот раз насчет цветов я никому замечания не делала. Обычно не разрешаю красоту портить. Но сейчас! Очень понравилось: просто… пребывать!
Наш путь пролегает вдоль двухэтажного дома. В глаза бросается яркий листок, зазывающий прочитать его содержимое. Девочки обнаружили очередную посадку цветов и сейчас все заняты только ею. Я присела на скамейку, одновременно издали намереваясь прочитать кричащее объявление. Прочитала. Вот оно: «В воскресенье в 18:00 у этого подъезда проводится собрание. На повестке дня – выборы домового».
Проходя наискосок очередной двор, дети заметили яркую модную детскую площадку… Конечно, я им не отказала в просьбе! Тем более видела, как Вера полностью взяла над близняшками шефство. Дети веселою гурьбою налетели на карусели. Выбрали из них самую маленькую. Водрузились и сидят. Я вслух засмеялась. Нормально! Сели и сидят. Правильно! Сим-сим, поехали, что ли? Присела на скамью, устало облокотилась на колени и нагнулась вперед, всем своим видом показывая, что я девочкам в этом деле не помощник. Вера все поняла. И пока близняшки наивно смотрели в мою сторону, она соскочила и стала раскручивать карусель. Молодец! Уважаю! Все понимает!
Идем с детьми дальше, к дому. Идем – это громко сказано. Скорость наша явно снизилась. Детей смаривает сон, надо укрепить их в этой мысли.
– Сейчас покушаем, – весело говорю я, – в кроватку ляжем, – я прямо само счастье и блаженство в их глазах, – одеялком накроемся – и…
– Э-э! – трясет отрицательно головой Улечка.
Да проходили мы это! Как говорят: «Куда ты денешься? Влюбишься и женишься!»
– Не-не, дорогая, ты что? Какой спать? День на дворе! Просто отдохнут глазки, ручки. Ножки отдохнут – по дорожке побегут, и все. А то придумала тоже – спать! – успокоила я детей.
Вот моя улица. Вот мой дом родной. Вот и мой подъезд. Усталость мою сдул ветер веселья. Наконец мы дома.
Покормила. Повела всех в спальню. Включила им аудиорассказы Юлии Брейдаковой. В аудиокниге есть крохотный момент, когда герой поет молитву. Как только ручки у засыпающих слегка стали подергиваться, я встала, чтобы уйти. Но не тут-то было! Рука Фимы потянулась в потолок, потом на закрытый глазик, потом в правое ухо, на левую ключицу. И осталась лежать в таком состоянии. Оказывается, так тоже бывает! Удивительны дела Твои, Господи! Во сне молится младенец!
Села поработать. Стала дальше набирать в «Ворде» книгу «Архиерей служит литургию в хуторе. На клиросе поет одна бабушка». Очень просили. Смотрю на часы. Пора уже и братику позвонить. Да не позвонить, а приехать.
Легок на помине. Звонок от Тимофея.
– Але?
– Але!
– Как вы там?
– Как вы там? – Мне вспомнилось детство. Играю в словесный мячик.
– Але, Ксюша, ты на связи?
– Але, Тимоха, ты на связи?
– Ха-ха-ха! – Брат понял мое настроение. – В общем, такие дела: у меня так все закрутилось, то есть вообще не отойти. Приедет Настена за близнецами. Где-то в районе получаса. Можешь собирать их. Люблю тебя. Пока!
Все ясно. Работа, работа. Все правильно и все ясно. Приедет за ними мама. Жду.
Вовремя подоспела Настя, да не вовремя возвращаются из школы мои ученики. Передо мною выбор: или Веру с собой брать в монастырь, или просить невестку посидеть, школяров дождаться. Угадайте, что я выбрала? Правильно!
Веру оставила дома с тетей Настей. Выбежала в подъезд. На последнем лестничном пролете посторонилась. Моя приятельница, наверное, перепутала наши подъезды.
– Привет!
– Привет! Остановись, не беги, – начала она.
А я не имею возможности позволить себе роскошь остановиться.
– Ой, извини, милая! Мне только бегом сейчас.
Считая нашу встречу оконченной, делаю шаг вниз.
– Да стой ты! Я к тебе иду!
Видя мой открытый от удивления рот, она взяла мои ладони, переложила туда свои пакеты и говорит:
– Ксениечка Николаевничка! Сколько лет мы с тобой общаемся – и ни разу друг друга не подводили. Давай и сегодня поступим так же? Прошу тебя: отнеси эти лекарства и питание в наш роддом. Там лежит сестрина родственница, сноха. Она матушка.
«Какой идет длинный, полный моего удивления день!» – подумала я так и взяла пакеты с необходимым.
– А почему не сама?
– Да приболела. Мочи нет. Лежу и лежу, – с готовностью ответила она. Хотя по ее виду положение дел было очевидным. И склонялась приятельница все ниже и ниже, к ступеням.
Я молча взяла пакеты, листок с именем и побежала на остановку, направив ноги во Всецарицынский монастырь. Подвернулась подходящая маршрутка, и я воспользовалась этим. Войдя в маршрутку и усевшись с роддомовскими пакетами, я с улыбкой подумала: «До кучи! Буду решать проблемы по мере их поступления. Сначала урок. Дальше – видно будет».
Глава III.
Да, это ненормально!
– На «Гипроземе» остановите, – громко прошу я водителя. Хватит сидеть мне в мягком салоне.
Монастырь расположен на перекрестке нескольких городских дорог. Много остановок вокруг. Я вышла из маршрутки и побежала. Вернее, не побежала, а быстро пошла. Насколько мне позволяли два полных роддомовских пакета.
Богословский корпус. Нужный этаж. Нужный класс. Нужная дверь. А вот запасной, третьей руки нет!
На мое счастье, проходил мимо батюшка Михаил, преподаватель патрологии*. Он-то и открыл мне с участием дверь.
Войдя в класс, увидела сплошь удивленные лица братии. Да, простите. Не ждали? А я вот она!
– Со святым днем, братья! – смотрю на большие часы. О! Я не опоздала, молимся…
Справившись благополучно с размещением пакетов, осмотрела парты. Ни Богослужебных книг, ни схем. Ничего такого, что указывало бы на урок Устава. Староста просит слова.
– Извините, Ксения Николаевна. Мы к славянскому приготовились.
– Отлично, – отвечаю энергично. – Сегодня возьмем по Уставу темы, где вам предстоит много читать. Совместим полезное с нужным.
Ребята повеселели.
Назначила несколько студентов, ответственных за прибытие в класс Богослужебных книг. Братья успокоились.
Из всех предметов, какие преподаю, Устав – мой самый любимый. На этих уроках я действительно «всякое житейское откладываю попечение».
Гляжу в журнал. То, что у меня тут два Васильевых, это я уже запомнила. Потому что, как только вызову для ответа Васильева, всегда двое встают. А вот еще что-то такое вылетело из головы. Смотрю на инициалы первого: «А». Ну, значит, «А». Так и объявляю.
– Васильев А., как отличить епископа от просто монаха, если оба стоят рядом в черном монашеском облачении и клобуках? – поправляя книги на своем столе, задаю вопрос.
Поднимаю глаза. А тут… опять двое стоят! Оба Васильевы. Ну, ребята, давайте разбираться.
– Вы чего опять вдвоем встали, а? – стараюсь грозно спросить. – Я поняла уже, что вас двое в группе, поэтому и сказала: «Васильев А.».
Дружный добродушный смех волной покатился по аудитории. Я сидела с видом человека, у которого исчезло из рук пирожное, которое он вот-вот собирался съесть!
Тот, что постарше, поясняет, едва не переходя на долгосрочный смех:
– Ксения Николаевна, мы оба встали потому, что мы оба «А». Гы-гы-гы! Вот и смешно нам. Но мы привыкли уже, как близняшки поднимаемся на всех парах, и все, – веселятся братья и хохочут.
Так! Ясно! Озарение пришло неожиданно.
– Твое отчество каково, мил человек? – обращаюсь я к тому «А», который постарше.
– Федорович. Анатолий Федорович! – ответил мне студент, ничего не понимая.
– Отлично! – Я встала, протянула в его сторону вытянутую руку с указующей ладонью, смотря на всех ребят по очереди, подражая древнему глашатаю. – Отныне ты будешь именоваться Анатолием Федоровичем. Всегда. Во избежание такой вот путаницы и непредвиденных остановок во время урока, – договаривала я уже в комнате смеха.
В дальнейшем многие любопытные люди спрашивали меня о том, почему одного из студентов я величаю по имени-отчеству?
Настроились на Устав при помощи «Блиц-опросника»*, который находится в книге «Стовопросники» на сайте «Ридеро».
Возгласы, возгласы, книги, книги, стихиры, отпусты. Рождественский сочельник!* Ребята с интересом составляют службу, пользуясь и схемами, и Типиконом*, и записями. Только не Богослужебными указаниями! С ними любой человек составит службу! Еще успеют в жизни, когда служить начнут. А вот без БУ на уроке – это как раз лакмусовая бумажка приобретенных знаний.
Мне остается сейчас проверить то, как они усвоили новый материал. Заметив, что производительность слегка упала, привлекаю внимание к себе и даю им отдохнуть. Они, конечно, об этом и не догадываются.
– Братья, вы обратили внимание на то, что в Рождественский сочельник всегда служится еще и служба святой преподобномученице* Евгении? Всегда. Каждый год! А что за Евгения, какая Евгения, чем прославилась, знаете?
Николай, староста группы, тянет руку.
– Николай, расскажите.
Сдержанный смех прокатился по аудитории.
Так! «Я его опять Николаем назвала?! О! Но ведь он Георгий. Почему, Господи? Почему?! Почему я его каждый раз называю Николаем, когда знаю, что он – Ге-ор-гий?»
– Простите, Георгий! – прошу я.
– Ничего, Ксения Николаевна, я привык уже. Преподобномученица Евгения была игуменом мужского монастыря. Пострадала за чистоту. Была игуменом, но от сана отказывалась категорически. По ложному навету в надругании над женщиной осуждена была на показательную смерть на арене стадиона. Вот там она и разделась, и все увидели женское естество. После этого ей пришло время пострадать мученически за Христа. И сам Бог явился ей, заверив в своей любви, указав на скорую смерть в день своего Рождества, – проникновенно рассказывает Георгий-Николай своему притихшему курсу.
Все молчат, каждый думает о своем. Я не прерываю Георгия. Смотрю по сторонам – и вижу такое! Можете представить лица тридцати братьев, обращенных в вашу сторону? Все они перенеслись сейчас в то далекое время. Но один из них, Серега Афганец (так за глаза называли его ребята за службу в Афганистане), сидел на первой парте всегда один. Это я так настояла. Много раз во время урока приходится мне подсаживаться на его скамью, к его книгам, побуквенно научая составлять службы. Так вот он один как раз и плакал. Тихо, беззвучно катились слезы по его щекам. Он делал определенные усилия, стараясь не вздрагивать плечами. Глаза его покраснели. Он один! Вот тебе и солдат! Пришлось дать ребятам перерыв. Пусть проветрятся.
По обычаю, кто-либо не желает гулять и остается слоняться или сидеть в классе. Для таких у меня всегда припрятаны отдельные темы, содержание которых они должны в дальнейшем, при оказии, передать отсутствующим братьям.
Милостиво они дали мне посидеть молча пару минут. Вопрос одного из них готов был сорваться с языка, но я его опередила:
– Мученики и страстотерпцы – это кто такие? – навалившись на спинку стула, тихонечко вопрошаю я.
– Ну, это кого убили за веру во Христа, – уверенно сообщает Петя.
– Правильно! А почему и мученики, и страстотерпцы? Почему одного святого называют мучеником, а другого – страстотерпцем? – замешиваю я кашу.
Ребята не знают четкого ответа, но все равно отвечают:
– Молодых и старых по-разному зовут.
– В одной стране таких называют мучениками, а в другой – страстотерпцами.
– Не-е-е! В зависимости от года, в котором они пострадали, их назвали мучениками. А других, позже пострадавших, стали называть страстотерпцами, – довольно уверенно отвечали мне братья, «ничтоже сумняшеся», как говорится!
Я и не ожидала других ответов. Ну что ж, Ксения, время твоего монолога настало. Сделав многозначительную паузу, я начинаю мини-лекцию:
– Расскажу вам историю, реальную. Случилась она со мной. Интернета тогда совершенно не было. Сколько-то много лет назад у меня возник вопрос: а почему одних мучеников называют мучениками, а других мучеников называют страстотерпцами? Стала я задавать его всем встречным и поперечным людям. И батюшкам, и матушкам, и монахам, и даже одному игумену. – Очень хочется рассказать братьям все в красках, но у меня не урок по житиям святых. А всего лишь перемена. Ребята притихли. – Одни люди отвечали на мой вопрос так-то. Другие – вот так-то. Наподобие ваших уверенных ответов. Некоторые говорили нечто невразумительное, во время разговора подыскивая подходящий ответ. И поняла я, дорогие ребята, что правды никто из них мне не сообщил. Не убедили они меня, понимаете?
– Да, да, – закивали головами студенты.
Начали подтягиваться возвращающиеся с перемены. С большим любопытством присаживались на свои места, стараясь уловить суть нашей беседы. Я вздохнула, вспоминая те времена неведения и мою грусть по этому поводу. Продолжаю:
– Однажды отправили меня от нашего центра с несколькими другими коллегами в Москву на Рождественские чтения*. Поселилась я в гостинице. Хорошо устроилась. А там, в Москве, такая система. Открывает чтения огромный концерт. В зале Церковных Соборов в храме Христа Спасителя. Президиум, выступления владык, все дела. Во время долгого перерыва все участники ходят по вестибюлю. Берут себе толстые книжки, которые являются программками чтений. Таким образом все устроено, что каждый приезжий может самостоятельно составить себе график посещения лекций. Естественно, выбирая интересующую его нишу.
Ребята в полном составе вернулись с перемены и заполнили собою аудиторию. Сидят, внимательно слушая. Лишь Алексей стал шуршать страницами Октоиха и раскладывать по парте тяжелые богослужебные книги. Промелькнула мысль: стоит ли продолжать?
Не успела я ее оформить до конца. Староста развернулся к Леше и прижал его ладонь к парте, тем самым молча указав ему сидеть и не шуметь. Я поняла почти общее желание братьев дослушать историю до конца. Рассказываю дальше:
– Один из дней на чтениях я посвятила нише «современные мученики». Нас собрали в Доме писателей, в огромном уютном зале. На сцене стали выступать один за другим докладчики. Каких только там тем не было! И современные мученики, и законы канонизации, и новые сведения о канонизированных ранее святых. Нам даже раздали буклеты с правилами канонизации* в РПЦ. Объяснили, почему не могут канонизировать Женю Родионова и т. д. Настал черед выйти на сцену с докладом женщине из какого-то монастыря. Она бодро взошла на кафедру, разложила свои листы и стала повествовать. Тема показалась мне очень необычной: дети-мученики. Я сидела, слушала. И каждое ее слово отзывалось в моем сердце.
Я замолчала, вспоминая те волнительные мгновения. Одновременно где-то далеко-далеко голос совести мне шептал: «Ксения, у тебя урок по Уставу». А мне так хочется поведать братьям обо всем, что я мысленно ответила ей: «Милая, сейчас, сейчас, обещаю тебе: какой-либо мой обед полностью проведу за книгами по Уставу со студентами, по очереди». И, подгоняя себя, продолжила:
– Докладчица никак не могла дочитать свои строки до конца. Она начинала плакать. И весь зал из нескольких сотен человек молча ждал ее, внутренне переживая такие же эмоции. Долго ли, коротко ли, но доклад окончился, и она зашла за кулисы. Я встала и тоже побежала за кулисы в надежде расспросить ее о мучениках. Встретившись с нею там, я представилась и обо всем поведала. Она дала мне адрес своего научного руководителя – какого-то игумена*. И добавила к этому, что он знает вообще все и чтобы я написала ему письмо. Больше мне ничего у нее узнать не удалось, так как она продолжала постоянно плакать.
Я остановила свой взор на старосте.
– Юрий! Продолжение на следующей перемене? – прямо спросила.
– Не-е-е!
Братья вместе со старостой ответили так дружно, что я не удержалась:
– Вы что, репетировали? Я постараюсь быстро. В общем, написала я игумену письмо. Ответ он выслал на адрес нашего центра. Я с нетерпением прочитала его в первые минуты. Там четко и ясно указано. Слушайте, ребята. Мученики – это святые люди, которых умертвили за веру во Христа чужие люди. Чу-жи-е, – говорю я по слогам. – Или по вере, или по национальности. А страстотерпцы – это святые люди, которых тоже умертвили за веру во Христа. Только свои люди. Сво-и. Или по национальности, или по вере. Представляете?
Гул пронесся над партами. Мне вдруг стало ясно, что надо сворачиваться с переменой и выруливать на Устав. Времени в обрез, но нужно успеть составить до конца урока еще одну службу.
Смотрю на ребят. А настрой у них совсем не учебный. Все переговариваются друг с другом. Да, заварила ты кашу, Ксения. Сама и расхлебывай. Думай. Так-так-так! Есть решение!
Бодро прохожу между рядами парт. Торжественно и громко говорю:
– Друзья! В память обо всех мучениках-детях составим службу семидесяти двум святым мученикам, со святым Исидором в Юрьеве Ливонском пострадавшим. Память восьмого января. Остальное – самостоятельно. Составьте только вечерню. Первый вариант – по знаку Типикона на воскресный день. Второй вариант – Престол* в будний день.
Какой нескончаемый сегодня урок. Воистину, Бог и растягивает, и сокращает время.
Через семь минут первые поднятые руки стали призывать меня на проверку задания. Я шагаю по ряду, и глаза мои фиксируют слишком склоненного над книгой Сережу Афганца. Подозрение сразу закралось в мои мысли. Я остановилась, наклонилась пониже, незаметно заглядывая ему в лицо. Так и есть! Сидит мужик, прошедший настоящую войну, видевший смерть каждый день вокруг себя, и… плачет. Я наклонилась еще ниже, стряхивая несуществующую пылинку с туфли, и сказала ему вполголоса: