Лента жизни. Том 2

В этот раз Сашка заглянул в родную Степновку на пару деньков. Июльская пора у студентов Добровольского политехникума, где Вихорев учился на втором курсе геологического отделения, время каникулярное. Практика полевая закончилась, наступил передых. Только вот надо было ехать в Краснодар с командой техникумовских волейболистов на республиканские соревнования по ведомственной линии Министерства цветной промышленности. Дело в том, что худобой Сашка Вихорев мог поспорить с самим Марковичем, а длиннотой превзошел родственника на целую голову, чуток не дотянув до двух метров. При этом деревенской двужильностью и прямо-таки мужицкой хваткой щедро наделен отроду. Так что прыгать у сетки и колотить по мячу ему было с руки, что с правой, что с левой. Такие «колы» забивал в площадку – ахнешь!

Но выезд в Краснодар был назначен на воскресенье, а сегодня на дворе пятница. Ошиваться в городе в жарищу не хотелось, общежитская пустынность не радовала. С тренировки его отпустили, вняв просьбам помочь отцу по дому. Раненько утречком на попутке Сашка допылил за полтора часа, учитывая переправу через Зею, от Добровольска до Степновки.

Уже когда подходил к своему дому старой молоканской добротной постройки, сверху донизу обшитому гофрированным железом, случился любопытный эпизод. Наперерез Сашке, бренча монистами и дешевыми дутыми браслетами, кинулась цыганка средних лет, подметая черными юбками дорожную пыль. Очевидно, докочевал до их мест табор вольных людей, которым что коня подковать, что ведро залудить, что стащить плохо лежащую вещь – все одно.

– Постой, молодой-красивый! Позолоти ручку – погадаю на счастье. Вижу, ждет тебя дальняя дорога…

Сашка удивился поначалу: как это она так, с места в карьер, догадалась о его предстоящей поездке? Приостановился даже, спортивную сумку с плеча на траву-гусятник скинул. А цыганка вьется вокруг, в глаза гипнотизерски засматривает, слова сыплет лестные, хвалебные, какой-де он красивый да стройный, девушки от него без ума, так и сохнут. Ну, как дошло до скорой свадьбы, Сашка вздрогнул и махнул резко рукой, прогоняя настырную цыганку.

– Чего гадать! Не хуже твоего знаю, что со мной случится. Ступай, откуда пришла!

Она даже головной платок от возмущения на затылок сдернула.

– Ой, нехорошо сказал! Тебе сколько лет? Откуда всё знать можешь? Карты правду скажут…

Упоминание о картах окончательно отрезвило ошеломленного было под первоначальным напором цыганки Сашку.

– Нечем мне тебе ручку золотить. Заработаешь в другом месте.

Крутанула цыганка юбками, как только увидала, что клиент не поддался ее чарам. Крикнула напоследок по-вороньи сердито гортанным, прокуренным голосом:

– Намучаешься ты, парень, помяни мое слово. Ох и настрадаешься! Копейку пожалел детишкам на хлеб… Вспомнишь меня, как соберутся тучи над твоей головой! У-у-у!.. – В сердцах возопив напоследок, рóма кинулась прочь, бормоча проклятья, звук и смысл которых растаяли в пространстве истоптанной коровами улицы.

Чтобы побыстрее отряхнуться от наваждения, Сашка на удаляющуюся цыганку оглядываться не стал. Привычно повернул металлическое кольцо щеколды в двухметровой калитке, минуя окна, закрытые ставнями, прошел по присыпанной песком дорожке во двор. Так бывало всегда, когда отец уезжал надолго. Заглянул в дом, отыскав ключ от замка под нижней половицей крыльца. Прочитал записку отца, в которой четким почерком тот сообщал, что отбыл в командировку до понедельника. Попил кваску с дороги, в кастрюле на плите печки обнаружил сваренную молодую картошку. Ждал его батя, да не дождался. Проглотил пару картошин, тем же самым квасом запивая. Можно жить дальше! Потом переоделся в домашнюю одежку.

Поразмыслив, крутанул три раза телефонный диск. Маркович отозвался сонным голосом, не удивившись раннему звонку родича, однако же не преминул поинтересоваться:

– Чего это студентам не спится в такую рань?

На что Сашка ответил с не меньшей подковыркой:

– А карасям, думаешь, спится?..

Дальнейшее комментариев не требовало. На счастье Сашки, у Марковича как раз выпал отгул после рейса в город. Сговорились через часок выехать на рыбалку, пока Маркович кой-чего по дому спроворит, почаевничает да снастишки соберет.

– Ты там только червяков накопай, – попросил Маркович. – Я за тобой заеду.

Сашка мешкать не стал. В кладовке взял штыковую лопату и старую, для этих нужд приспособленную, литровую с ребристыми ободками жестяную банку из-под абрикосового компота. На дне загнутыми стручками брякнули два высохших еще с весны червя на затвердевшей земляной корочке. Тогда они с Марковичем славно порыбачили на недальнем озерке Поповка после схода льда, но то были ротаны. Сегодня требуется приманка первый сорт. Такие черви как раз и водились в их огороде за уборной, где жирный лафтачок землицы из-за неудобности обработки ничем не засаживался.

Отмахиваясь от вспугнутого комарья и чертыхаясь вполголоса, выдрал на паре квадратных метров лебеду в свой рост и принялся выворачивать лопатой пласт за пластом черноземную залежь. Вскоре банка заполнилась отборными, похожими на вьюнов, красными дождевыми червями. «Штук сто будет», – прикинул на глазок землекоп. Тем и удовлетворился, присыпав добычу сверху сыроватой землей. Времени оставалось, чтобы отнести банку на веранду в тенек, заглянуть в сарайчик за тяпкой и приняться окучивать картошку. Прошлый раз он прошел половину огорода, так что оставалась вторая. Бате явно недосуг на личном подворье мотыжить. Но Сашке отца жалко, молодую здоровую лень он пальцами за кадык попридушил. Да и огороду-то возле дома в центре Степновки всего ничего – соток пять, не больше. Из них треть – под овощами.

Аккурат когда догребал землицу на последнем рядке, за высоким сплошным забором затарахтел «ижак», затем смолк, звякнула щеколда на калитке и во дворе появился Маркович в выцветшей до белизны штормовке, сатиновых полосатых штанах и с дырчатой синтетической шляпой на голове. На ногах резиновые сапожки-коротышки. На лице приветливость.

– Здорово, Алексей Маркович! – первым проявил вежливость студент.

Маркович приподнял шляпу, высветив раннюю лысину.

– Здорова корова, а бык хворать не привык, – ответствовал он одним из своих софизмов, на которые бывал горазд в добром настроении.

Дальнейшее заняло не более пяти минут. Старая отцова рубаха в самый раз годилась для поездки на озеро, шаровары были на Сашке рабочие, тапочки ношеные, в которых не жалко хоть в болотину залезть. Голову прикрыл тюбетейкой, оставшейся от школьных лет. Рюкзачок с хлебом, бутылкой холодного молока из погреба и замотанной в тряпку банкой с червями закинул за спину. Удилище, с уже намотанной леской, поплавком, грузилом и крючком, вытащил из-под крыши летней кухоньки. Можно двигать в путь. Снасти Марковича приторочены сбоку от заднего сиденья мотоцикла так, чтобы не мешать пассажиру взгромоздиться на сидушку.

– А чего удилишко забыл? – приметил зорким глазом Сашка.

– У озера тальника навалом растет, – пояснил Маркович, – вырежу прут на месте. Сегодня поедем на Придорожненское, там карася нынче хоть лопатой греби. Подъезды к нему неудобные, рыбаки на машинах не суются, а пешком далековато.

Старенький черный «Иж» минут за двадцать домчал напарников до своротка с трассы. Там дальше, действительно, рытвины и колдобины позволяли продвигаться только двухколесному транспорту, наподобие их мотика. «Что и требовалось доказать!» – удовлетворенно крякнул Маркович.

Попетляв по полю в травяном да кустарниковом дурнишнике, вскоре выбрались на пролысинку возле купы краснотала. Отсюда открывалось зеркало озера-невелички, в диаметре метров сто, не более того.

– Жаль, лопаты не захватили, – усомнился Сашка в уловистости места. На что Маркович только хмыкнул многозначительно.

Но все-таки одно обстоятельство смутило обоих. За предотъездный час погода начала меняться. И хотя солнце светило, как и полагается в июле, ярко и жарко, однако ветерок продувал степную ширь весьма ощутимо, превращаясь уже в настоящий ветер. Водная поверхность перестала быть зеркальной, заморщилась небольшими волнешками, закивали камыши на береговой окружности своими пухлыми коричневыми шапочками.

Поскорее накачали квакающим ножным насосом резиновую двухместную лодку, погрузили снасти, к которым Маркович добавил, поразмыслив, неизвестно как оказавшийся в его арсенале темно-красный кирпич. Затем вырезал длинный, метра в три, ивняковый прут, ошкурил ножом. Уселись в разных концах суденышка прямо на дно ногами друг к другу. Маркович вставил веселки-лопатки в проушины на бортах и принялся выгребать на глубину. На открытости озерной глади ветер ощутимо тормозил продвижение, так как рыбаки парусили, несмотря на низкую посадку. Вот тут-то и пригодился кирпич. Обвязав его бечевкой, Маркович скинул импровизированный якорь за борт, стравил метра три шнура и взял внатяг. Лодка замерла на точке, сориентировавшись строго по ветру с той стороны, где сидел низкорослый шкипер. Приготовили удочки, наживили самыми крупными червями.

– Ловись, рыбка, и мала, и велика! – слогом народной сказки восхвалил начало рыбалки Сашка, имевший склонность к сочинительству.

Маркович оскалился в улыбке ртом, полным золотых и железных зубов.

– Твой борт правый, мой левый, – обозначил он сферы действий каждого.

Поначалу в пляшущих волнах поплавки не позволяли разглядеть начало поклевки, давали обманные знаки, да и караси еще, видимо, не прознали про вкусных и жирных червяков. Вымахивая раз за разом без толку удилища с нетронутой наживкой, рыбаки начали скучать.

– Нет-нет, да и нет… – пустил в ход испытанную шутку ветеран. А через пяток минут добавил в припадке мрачноватого настроения: – То потухнет, то погаснет…

Но вскоре дело стало налаживаться, Маркович выудил сразу, как по заявке, карася-лапотника, граммов на триста семьдесят, а может и на все четыреста, врать про полкилограмма не будем. Карась разевал рот, словно на своем озерном языке говорил некие слова явно неодобрительного свойства. За ним сработала снасть у Сашки, и тоже по-крупному. Но гонцы привели стаю карасей поменьше, так называемых «огурцов», не достигших особой ширины и горбатости, которых и принялись таскать одного за другим. Время летело незаметно, как обычно и бывает в таких случаях. Снятых с крючков карасей бросали прямо на дно лодки, не связывая себе руки изготовлением кукана. Трепыхавшиеся рыбешки прыгали прямо у ног и щекотали попервости чувствительные места, но постепенно засыпали под солнышком. Часа через четыре дна не стало видно, серебристая рыбья чешуя покрыла борта лодки, прилипла к ногам и, подсыхая на ветру, стягивала кожу до зуда.

Сашка сымпровизировал стишок в паузах между поклевками и выуживанием.

Наш карась – озерный князь.

Только лед растает,

В одиночестве карась

Пузыри пускает.

На что Маркович добавил прозой, сверкнув металлической оснасткой рта:

– Тут, в лодке, им повеселей в компании будет.

Сидячая физкультура порядком попритомила обоих, все чаще и чаще старший товарищ потирал свой шоферский радикулит, да и Сашка трещал суставами и трясся жилами в потягах через борт, грозя перевернуть утлую «резинку».

– А не перекусить ли нам? – задал красноречивый вопрос Маркович, вытянул кирпич со дна озерка и погреб к берегу. Там с кряхтеньем выбрались на твердую почву, разминая затекшие от долгого сидения ноги. Отлили лишнюю водицу из организма. Расстелили клеенку в теньке у большой красноталины, прилегли по-римски на бока и принялись закусывать малосольными огурцами, картошкой да молоком. На свежем воздухе аппетит нагуляли немалый.

Затем выгрузили пойманных карасей в вещмешок, прикинули на вес. Килограммов с десять будет, не меньше, решили согласно оба. Спасибо ветру, разогнал комаров. И все-таки грести обратно на волну и вновь удить, напрягая глаза в стремлении не проморгать поклевку в разгулявшейся волне, особого желания не было. На жареху знатную наловили, будет и на уху, и про запас в погреб денька на два опустить можно.

День перебрался за свою вершину, и солнышко покатило к западу, словно убегая от натягивающих из-за восточного края горизонта черных туч. Контраст окружающей освещенности и надвигающегося мрака тревожил. Картина весьма напоминала кадры из фильмов про войну, была в ней некая угроза, предвестье испытаний. Сашка не удержался и спросил, глядя на клубящийся окоем:

– Вот ты, Маркович, старый солдат, ветеран даже… Извини, дурь спрошу… Пригодилась тебе война? Нет, не так сказал! Опыт военный сказался дальше по жизни? Мне отец говорил, что испытания мужчинам на пользу. Но не все же испытания?

– Батя у тебя умнейший человек, – начал не сразу Маркович и не о себе, – он зря не скажет, ты ему верь беспрекословно. Плохому не научит.

– Так он же не воевал, в тылу был, – словно извинился за отца Сашка.

Тон реплики Марковичу явно не понравился.

– Мало ли чего не воевал! Иному война все мозги повыбивала. Сколько нашего брата спилось после победы… А кто и к мирному труду не пристал. Я не виню людей… Тут особая сила нужна. Уж и не знаю, Божья или чья иная.

Он посмотрел в Сашкины карие глаза, в которых стоял неразрешенный вопрос. В такой поре парень, когда надо нравственные устои воздвигать на прочный грунт. Иначе мосты времен не выдержат нагрузки и рухнут под напором жизненной реки.

Хрустнул ветеран оставшимся от обеда пупырчатым огурцом, пожевал в раздумчивости, вкуса не различая. Разбередил его молодой рыбак.

– Я тебе так скажу, не за всех, а за себя только. Лично для меня война не кончилась. Каждый год по радио и в газетах что талдычат? «Битва за урожай…» Это про нас, сельских работяг, значит. «Сражение в горах…» Ну, это про строительство ГЭСов разных. «Труженики страны вышли на новые рубежи…» Как на фронте, повышают работяги производительность труда, пупы напрягают до треска. И так далее… Воюем, чего там, и по сю пору. Ладно, будем считать всю эту журналистскую болтовню только за ради красного словца. Я тому не обучен. Я обучен подчиняться начальству, партии родной многомиллионной. Дисциплина в меня въелась, как ржа в железяку. Иной раз постоять бы надо на своем, а я щелкаю каблуками: «Есть! Так точно!..» Как уборка урожая, где я – на автобусной линии? Уже лет пятнадцать, не меньше, в августе и сентябре буксую на раздольненских полях в совхозе. Вожу, как сам понимаешь, вначале ячмень на зерновой двор, а потом пшеницу, а позже всего сою – «царицу полей», «амурскую чудесницу». Так учучкаешься круглосуточно – на ходу спишь. В том году был случай…

Он отпил из бутылки молока, вытер губы тыльной стороной по-негритянски черной руки, сверкнув контрастно белой ладошкой.

– Привез вечером уже пшеницу на зерновой двор. Стал сдавать задом под навес, куда разгружаться было велено. А там бригадир, три ротана ему в печенку колючих, свою «кашку», мотоцикл семисильный, к столбу прислонил, да так, что он проезд загородил. Ну я и задел мотик, помял слегка. И что ты думаешь, кого обвинили? Бригадира, который бросил мотоцикл где не положено, или меня, двенадцать часов из-за «баранки» не вылезающего, кроме как помочиться да кусок перехватить?

Маркович понял по насупленным бровям слушателя, что тот догадался сам, чем кончилась история.

– Правильно, я виноват оказался! «Телегу» в суд накатал хозяин, хотя там ремонта – подправить да постучать кой-какие железки. Мотор не пострадал. Правда, фару я ему коцнул своим «зиском» самосвальным, который мне в страду выдали в совхозе. Своих-то шоферов у них раз, два и обчелся. Присудили компенсировать ущерб бригадиру, мать его героиня! Ничего я не доказал… С тех пор мы с тем мужиком не здороваемся. Кулацкая морда, молоканский жмот! – в сердцах выругался Маркович, которому на суде такие аргументы пускать в ход не пришлось, а то бы припаяли еще и оскорбление личности.

Вот и помогай после этого людям…

Прошу читателя заметить, что не Маркович сказал последнее предложение, это даже и не Сашкин вывод, а первая в рассказе и, уверяю вас, она же и последняя авторская ремарка. Чего комментировать там, где любой здравомыслящий человек сам дотумкает. Людям, конечно, помогать надо. Но не всем без разбору, а так, чтобы польза была и тому человеку, кому помогаешь, и обществу в целом. Истина ходульная, конечно, газетчиной отдает. Но ведь в ту пору, о которой повествуется, мозги большинства были настроены лозунгами и программами. «Все во имя Человека, все на благо Человека!» Так и писалось слово «человек» с большой буквы, словно это уже и не мужчина или женщина во плоти, а некая абстрактная субстанция, философская категория, которой ни пить, ни есть не требуется, ни иные биологические отправления осуществлять. На сем умолкаю.

После перекуса Маркович спрятал кирпич у подножия самой большой ивы, пригодится в следующий раз. У него почти у каждого здешнего озера есть схроны подобного рода. Он и через год мог припомнить свою заначку, коли пути-дорожки приводили его к насиженному местечку. В иных потайных местах даже закопченный чайник или старую кастрюльку с прикрученной проволочной дужкой сыскать можно. Поклажу приторочили тем же манером возле задней сидушки, на которой Сашке пришлось задирать ноги чуть не до подбородка, чтобы не спихнуть в дороге груз.

Встречный ветер на пустынной шоссейке бил Сашку по глазам до слез, Марковича выручали мотоциклетные очки. Пыль секла лицо, гравийка под колесами юзила «ижак», но тяжело груженный мотик, ведомый опытными руками, мчал, не замечая «гребенки» и прочих неровностей пути.

Вырвавшись из-за большой рощи на крутой спуск к пойме Альчина, увидели привольно раскинутую Степновку, которую шоссейка перерезала аккурат по центру. Маркович сбросил скорость и спокойно въехал в село. У дома Вихоревых тормознули. Сашка отпер дом, и рыбаки зашли на веранду. Маркович по-хозяйски снял с полки бельевой таз, дернул тесемки рюкзака и отсыпал Сашке половину улова с гаком.

– Да куда мне столько одному, – попробовал сопротивляться Сашка, на что Маркович никак не среагировал. Дележка всегда у них была честной, независимо от величины персональной удачи.

– Бате нажаришь, – подвел черту располовиниванию добычи Маркович, присоединяя к Сашкиному крупному первому карасю своего «лаптя». Карасиная куча приобрела в тазике живописную завершенность натюрморта, хотя жанр нарушался шевелением живучих озерных «князей».

По крыше веранды крупно и весомо ударили первые капли дождя, редкие вначале – словно раздумывали, продолжать ли дальше. Северо-восточная туча успела накрыть село до половины и принялась за дело, все учащая и усиливая сброс воды.

– Ну, покедова! – подхватился Маркович. – Ты надолго-то домой? Какие у тебя планы? – поинтересовался он перед уходом.

– Да завтра на обедешний поезд надо к тринадцати ноль три, в Краснодар едем командой, – спокойно сказал Сашка, как о чем-то далеком и не заслуживающем переживаний. Но потом припомнил, что давеча утром цыганка говорила ему что-то про тучи над головой. Конечно, вряд ли она имела в виду тучи дождевые, скорее это была метафора. Но все-таки накаркала чертовка. Кратко пересказал Марковичу случай с гадалкой и поинтересовался: как это совершенно случайный человек с места в карьер вычислил «дальнюю дорогу»?

Сам цыганистый в смуглоте и подвижной сухощавости, Маркович засмеялся:

– Ничего особенного, тут не нужно быть большим психологом. Идет по деревне парень в городской модной одежке, с сумкой на плече, по всему видно – студент. Ясно, что гостит летом у родителей. Ну а лето у студента, сам лучше моего знаешь, для каникул короткое. Значит, скоро снова в путь. Думаешь, цыганам не известно про стройотряды и всякие там соревнования? Они ведь радио слушают, на вокзалах вашего брата насмотрелись именно в летний период. Так что невелика мудрость, чтобы золотить за нее ручку… Я и сам могу кому хошь погадать без карт и на руку не глядя, правды будет полста на полста. Жизнь знать надо. А цыгане народ тертый.

Маркович выглянул из-под козырька крыльца на тучу, покачал шляпой, как самолет крыльями.

– Смотри не припозднись. Похоже, обложной, а то и циклон достал. Была бы гроза, так это ненадолго, а тут не гремит, не сверкает, – оценил он обстановку опытным взглядом. – Если что, звони, я завтра на ремонт автобус ставлю. В случае чего, могу отпроситься у начальства.

Сашка даже рукой махнул на такие страхи.

– Я еще на танцы схожу. Какой там циклон! То потухнет, то погаснет… – припомнил он рыбацкую поговорку родственника.

– В таком разе танго советую, а вот вальс не танцуй, – озарился Маркович прощальной усмешкой. – Не подсклизнись на «сковородке». Так вы, студенты, кажись, прозвали танцплощадку у себя в городе…

Через минуту за забором рыкнул «ижак» и под аккомпанемент усиливающегося дождя потарахтел на юго-западный край Степновки, куда неотвратимо надвигалась черная пелена.

Сашка посмотрел на тазик с карасями. Надо чистить рыбу, хочешь не хочешь. Наточил кухонный ножик о край печки, приставил помойное ведро к столу и принялся на разделочной деревяшке скоблить да потрошить еще трепыхающихся бронзовых с серебряным отливом карасей. Дело это заняло никак не меньше двух часов, которые скрашивал концерт по радио. «Жил да был черный кот за углом… – с озорной бесшабашностью распевала шлягер сезона московская певичка Миансарова своим девчоночьим голоском, – …и кота ненавидел весь дом!»

Опровергая эту нелепицу, у ног Сашки терся кот Мурсик, прибежавший с улицы спасаться от дождя. Летом он жил вполне самостоятельно, домой заглядывал попить молока, добывая остальную пищу где придется. Случалось, и разбойничал, принося в ограду чужих цыплят, о чем немедленно сообщали соседи. Вихорев-отец кота бил нещадно веником, приговаривая: «Ах ты, собака!» После этого Мурсик исчезал на несколько дней, страсти улегались, а по возвращении кот всегда был молчаливо прощаем, о чем свидетельствовала полная мисочка с молоком. Масти Мурсик пестрой, пятна идут не вразброс, а пропорционально, на спине красуется черное седельце, грудь и брюхо сверкают аристократической белизной, лапки обуты в темные сапожки, а кончики завершаются белыми носочками, которые посерели в походах. Величиной и статью кот не блещет, вполне средних размеров, но пружинист и быстр, как уссурийский тигр, если бы того сумели сократить до Мурсиковой комплекции.

Свежую озерную рыбу Мурсик не особо жалует, предпочитая ей речную, живущую в проточной водице. Разнюхал что к чему! Но на сей раз оголодавший кот не привередничал: получив очищенного карася, поволок его под стол и принялся с хрустом уписывать подношение. Сашке кота тоже жалко, живет дома, почитай, один-одинешенек, питание нерегулярное, промысел опасный. В зоне риска постоянно.

Покончив с карасями, большую часть положил в кастрюлю и спустил в подполье, в прохладу. Включил электроплитку, поставил сковородку, плеснул подсолнечного масла из бутылки, очистил пару луковиц, сыпанул мучицы в мелкую тарелку для панировки. Дальнейшее вряд ли стоит описывать. Жарить карасей – занятие известное, это вам не омаров мариновать или там лангустов запекать на барбекю. Тем более процесс поедания жареного карася. Если он доведен до любимой отцом хрустящей кондиции, то на косточки, пронизывающие вкуснейшее мясцо, и внимания обращать не стоит.

На веранду в открытую дверь залетали брызги разошедшегося не на шутку ливня. Монотонность грохотания потоков воды по крытой железом крыше после еды стала клонить в сон. Ставить чайник на плитку не хотелось, Сашка запил карасей квасом, который у бати нынче удался. Не иначе, дрожжей чуток сыпанул для брожения и сахару не пожалел. Вот и пьется славно квасок в родительском доме. Рецепт этот отец и сын изобрели нечаянно в прошлом году в такую же вот июльскую пору, когда Сашка приезжал помогать окучивать огород. Поработав с полчасика, зачастили оба на летнюю кухоньку, где в тенечке стояли две трехлитровые банки с шипучим хлебным напитком, который отец завел на скору руку накануне приезда сына. Вроде и жажды особой уже нет, а выпить шибающего в нос прохладного сусла так и тянуло. Первым догадался повеселевший от кваса батя: «Знаешь, чего мы вместо кваса изобрели?» – «Чего?» – ворохнул потолстевшим языком сын. «А бражку, вот чего». Впору песняка давать мужикам, да в осиротевшем после недавней смерти матери доме не принято было веселиться.

Кинув подушку-думку на вынесенную в веранду раскладушку, Сашка закемарил в пару минут, утомленный дневными хлопотами и убаюканный ливнем, а когда проснулся, то в сумраке радио играло гимн. Первым делом услышал густой стук по крыше. «Как из ведра… Ничего, утро вечера мудренее», – успокоил себя Сашка, повернулся на другой бок и провалился вновь в молодой крепчайший сон.

Под гимн же и проснулся, заставив раскладное дюралевое лежбище заскрипеть всеми пружинками. «Сла-авься, О-оте-ечество на-аше свобо-одное!» – мощно выводил хор под аккомпанемент ливня, который не думал униматься и утром. «Ну дела…» – озабоченно ворохнулась мысль. Ни о какой «утренней мудрености» и речи не могло быть. Выглянул во двор. Ветер швырял пучки сильных струй в стекла дома, превратив утоптанный дворик усадьбы в маленькое озерко. Н-да! Точно, циклон дотянулся в их степновскую материковость и не думал прекращать сброс воды сверх всякой меры, поселяя в душу неспокойствие и тревожное ожидание чего-то, превосходящего обычные неприятности. Правда, облака стали вроде повыше и на востоке кое-где просвечивались полосками. Ясно было только, что надо двигаться в город пораньше. Конечно, за Степновкой до города – асфальтовая по большей части трасса, но мало ли чего мог натворить этот бесконечный потоп.