Куница ничего не ответил. Темнота неожиданно стала еще чернее, запахи еще острее, а едва уловимые шумы – громче.
Куница машинально прижался к волчонку, и Бекка прыснула.
– Ха! Боишься?
– Боюсь, – честно признался Дункан. – А ты не боишься?
– И никогда не боялась, – самодовольно вздернула носик Бекка. – Чтоб ты знал, невозможно бояться таких же, как ты сам! Ну, вот ты же не боишься куниц?
– Сравнила, тоже мне!
Помолчали.
– А почему ты не взяла никаких украшений? – осторожно уточнил он. – Я видел, у тебя там и бусики были в комнате, и еще…
– Мне все это дарила Мэри, – вздохнула Бекка. – Я взяла только вот эту шкатулочку в виде полной луны… Она меньше ладони, но красивая, да? Ее мне подарила Луиса на десятилетие… Это настоящий бриллиант на крышке, представляешь? Наверно, даже у королев нет такой красоты…
– Ага-а… А все-таки куда мы пойдем?
– Я же сказала тебе, что нам надо в место, где найдутся ответы… – прошептала Бекка. – И это место… Мой дом.
Дункан молча и с готовностью пожал ее лапу, как бы говоря, что пойдет с ней до конца.
***
– Вот, – выдохнула Бекка несколькими часами позже, когда они подошли к воротам заброшенного сада. Ржавые ворота были распахнуты настежь, и друзья беспрепятственно вошли внутрь, окунувшись в запахи ночных цветов, плесени и диких растений.
Рассвет едва-едва забрезжил над горизонтом, бросая невпопад розовато-желтые лучи то туда, то сюда, словно ропща наполнить красками день.
– Жутковато тут… – пробормотал Дункан, с опаской поглядывая на сорняки и на большой дом, еще более устрашающий и заброшенный, чем дом Мэри.
– Лес не нравится, сад не нравится – тебе не угодишь, – усмехнулась Бекка.
– Ты здесь бывала после… – Дункан не закончил фразу, не подобрав нужных слов. Но спутница его итак поняла.
– Нет. Я не быва…
Бекка тоже недоговорила, но по другой причине: до ее чуткого слуха донеслись звуки фортепиано. Сначала маленькая волчица подумала, что кто-то забрался в дом и посмел сесть за отцовский инструмент, но новая догадка пригвоздила ее к земле.
Так никто на свете не сыграет. Никто, кроме отца.
– Что это? – тихо спросил Дункан. Бекка не отрывала взгляда от первого окна слева. Именно там раньше стояло фортепиано. И именно оттуда доносились чарующие звуки…
– Быть не может… – проговорила маленькая волчица и почти бегом направилась к дому. Куница поспешил следом.
Бекка влетела в прихожую, пересекла коридор и…
– Папа?..
Белые перчатки замерли в воздухе. Музыка оборвалась.
Бекка так и осталась стоять в дверном проеме.
Перчатки медленно взлетели повыше и осторожно приблизились к ней.
– Кто вы? – произнес голос Лукаса. Бекка раскрыла рот и тут же захлопнула.
А, действительно, кто она? Она – бывшая подчиненная Кровавой Мэри и ее же приемная дочь. Вернее, была ею еще вчера. А сегодня… А кто она?
– Скажи мне сам, – глухо попросила маленькая волчица и достала из рюкзака плюшевого медвежонка. Вот уж на кого прожитые годы не действовали. Такой же безмятежный и лупоглазый.
Перчатка, зависшая где-то на уровне Беккиного носа, потянулась к ее мордочке и нерешительно провела по щеке.
– Моя… принцесса?
Дункан стоял за ее спиной и удивленно смотрел, как лапки волчонка обвиваются вокруг чего-то невидимого, как перчатки гладят ее по серым ушкам, и Бекка тихо плачет:
– Я дома, папочка…
***
– Бекка убежала!
Мэри поперхнулась и угрожающе тихо сказала:
– Что?
Смит, сидевший между ними с Луисой за завтраком, незаметно хлопнул себя по колену:
– Ну, умница!
Дин спрятал ухмылку, деликатно отвернувшись, и сделал вид, что заполняет бокал госпожи.
Дина победоносно протянула Мэри сложенный вдвое листочек бумаги.
– Вот! Ее прощальное письмецо! И Дункан тоже ушел с ней! – ябедничала она, пока Мэри хмуро читала записку. – Они и маски оставили, и костюмы! Больше того, – продолжала она, – Бекка, эта дворняга, а не волчица, оставила и серьгу, и браслет! Она не понимала оказанной чести, но я не повторю ее ошибок…
Мэри подняла жгучий взгляд от бумаги и вздернула бровь.
– Не повторишь? По-твоему, у тебя будет такая возможность?
Ласка легкомысленно пожала плечами и махнула хвостиком – блеснул в свете свечей Беккин браслет.
– Конечно! Чем я хуже?
Мордочка лисицы напряглась, но тон остался нежным:
– А кто, позволь спросить, так тебя отделал?
