Ворожея
– Бог тебя бережет, Носов. Девочка хоть и без сознания, но ее уже подключили к искусственной почке, дышит сама… Шанс есть, жди.
– Сколько? – спросил Виктор, облизывая пересохшие губы, – работать ему было трудно. Адреналин не отпускал.
– Я думаю, недели две, не меньше. Острая почечная недостаточность, угнетение дыхания. – Старший доктор сочувственно глядел на Носова. – Ладно, я буду им позванивать, успокойся. Тебе повезло, видимо, что бо́льшую часть лекарства ты со рвотой удалил… но немало и всосалось.
Неделя пролетела сутками и сном. Старший доктор сказал: «В сознание пришла». Еще через неделю: «Без изменений». И лишь к концу месяца сообщил: «Все нормально, почки заработали, девочку перевели в отделение». Дорого стоил Носову этот месяц…
Только встречи с Виленой немного снимали тревогу и напряжение, позволяли отключиться от реальности и ожидания беды, вызова в прокуратуру.
ГЛАВА 2. САМОЛЕТ, МОРИЛКАДень прошел спокойно, катались с вызова на вызов, изнемогая от июньского зноя, пили квас, останавливаясь почти у каждой бочки… Вечером рассаживались, пересаживались, и, наконец, сложилась любимая троица: Носов, Морозов и Вилена. Ближе к ночи скатали в инфекционную больницу на Соколиной горе, отвезли абитуриента ТСХА3 с отравлением – пирожки мясные по жаре, будь они неладны!
После полуночи уже из другой больницы Носов предложил, не отзваниваясь диспетчеру, махнуть в Шереметьево-2, глотнуть кофейку…
Сказано – сделано. И вот уже с мигалкой «рафик» летит под песни итальянцев по пустынному Ленинградскому шоссе…
«Для бешеной собаки сто верст – не крюк» – пошутил водитель Толик.
Из Шереметьева они получили вызов, долетели и успешно полечили пожилую женщину с приступом бронхиальной астмы, но на всякий случай и ее отвезли в больницу – приступ оказался тяжелый, и бригада Носова за этот день была у нее уже третьей. Несмотря на то, что лечение пошло впрок, уверенности полной, что приступ не возобновится, не было. В половине четвертого утра они получили добро возвращаться на подстанцию…
Сиреневый рассвет, оранжевые огни фонарей, «рафик», шурша покрышками, несся над шоссе.
Доктор Носов дремал на переднем сиденье, время от времени приоткрывая один глаз и скашивая его на водителя, как бы давая понять « не сплю я!». В салоне в большом удобном кресле свернулась калачиком Вилена Стахис, упираясь коленками в подлокотники и покачиваясь на поворотах, а на брезентовых носилках, подвешенных к потолку, спал Володя Морозов.
Ночь кончалась, остывал асфальт, четыре утра, конец июня… За бортом свежело после душного дня, и Носов, вдруг открыв глаза, опустил стекло. Предутренний ветер влетел в кабину и, смешавшись с таким же потоком из окна водителя, ворвался через открытую переборку в салон, растрепал Вилене волосы, забрался под тоненький халатик, и Носов, чуть обернувшись, поглядел на любимую девушку, что поежилась, не открывая глаз, от всей души этому ветерку позавидовал.
Сна не было. Утренняя прохлада выгнала его без остатка… не было, почему-то и привычной усталости, к завершению суточного дежурства.
На носилках зашевелился Морозов. А Вилена, потянувшись и, торопливо сводя расходящиеся на груди отвороты халата, попросила сонным хрипловатым голосом:
– Виктор Васильевич! Прикройте, пожалуйста, окошко! Прохладно что-то…
– Да вот покурить хотел, – ответил Носов, – скоро уж приедем, чайку попьем…
– Кто чайку, а я тут посплю… – пробасил с носилок Морозов. Он покидать машину не собирался.
– Ну и ради бога… – откликнулся Носов. – Пока ты спишь, все тихо…
– Это в каком же смысле? – поинтересовался Морозов.
– А то ты не знаешь! – вмешалась в разговор Вилена. – За каждое твое дежурство не меньше двух авто подбираем…
– Ну и что, – обиделся Морозов, – а при чем тут я? Сегодня не было ничего.
– Так и дежурство еще не закончилось. А в остальные дни ДТП бывает значительно меньше, – пояснил Носов. – Давно говорят, что тебе везет.
Владимир Владимирович Морозов пришел на скорую еще до объединения ее с неотложкой и в первый же день попал на большую авиакатастрофу – при посадке упал самолет военно-транспортной авиации с двумя сотнями новобранцев… почти все погибли. С тех пор не было у него дежурства, когда обошлось бы без сбитых пешеходов или покалеченных водителей и пассажиров. «Везучесть» его стала на подстанции «притчей во языцех».
Морозов слез с носилок и уселся на боковое креслице.
– Ну, я вообще-то человек неконфликтный, – начал он. – Но за то, что разбудили, щас обижусь…
– Если обидишься, дальше не повезу! – откликнулся Толик. – Обиженные сами возят! – Как он услышал в кабине, за шумом двигателя и ветра ворчание Морозова? Загадка.
Морозов сопел, насупясь, смотрел в окно на рассветные сумерки.
– Володька! – повернулась к нему Вилена и тут же радостно воскликнула: – Да он притворяется! Толик, давай его высадим, пусть пешком до подстанции идет!
Толик открыл окошко в переборке пошире и сказал, чуть обернувшись:
– Вот спали люди – и спали бы дальше… Чего разбудил ребят, доктор?
Носов выпустил густое облако, часть которого унесло в салон, и произнес, прищурившись:
– Ничего… Сейчас такая ночь… чудесная. А я какой-то и не уставший, хоть сутки на исходе. Странно… тревожное предчувствие, – и задумался.
Толик залез рукой за сиденье, нащупал кнопку приемника и покрутил настройку, ловя «Маяк». По кабине разнеслась негромкая музыка…
– О, – сказал Носов, – оставь, «Щелкунчик», люблю Чайковского…
– А больше ничего и нет. Сейчас только «Маяк» и работает, остальные с шести.
Толик вдруг принял вправо и стал притормаживать. По тротуару медленным, прогулочным шагом шла девушка. Она явно не спешила.
Виктор ее походку мысленно обозвал «задумчивой». Толик остановился возле нее, перегнулся через Носова и позвал:
– Девушка! Подскажите, пожалуйста, где тут Колчаковский переулок? Нам сказали, что как свернем с улицы Деникина, так и найдем… Уже полчаса крутимся… ни того, ни другого.
Девушка остановилась и, развернувшись к Толику, которому Носов шипел прямо в ухо: «Что ты делаешь?» – задумчиво потерла лобик, помолчала, будто что-то вспоминая, и наконец, сказала, слегка заплетаясь языком:
– Я не знаю, наверное, это не здесь, а где-то в Ворошиловском районе, там всякие улицы Тухачевского и по имени разных генералов… Да, наверное, это там.
– Спасибо, девушка! – проникновенно сказал Толик. – А здесь точно нет ни улицы Деникина, ни Колчаковского переулка? А проспект Врангеля?
– Нет, в нашем районе точно нет, – оставалась серьезной девушка. – Но вы знаете, тут рядом есть станция скорой помощи, вы спросите у них. Они местные – наверняка лучше меня знают этот район.
– Мы непременно так и сделаем, – все так же, не дрогнув лицом, произнес Толик. – Вам медицинская помощь не нужна?
Девушка на секунду оторопела, потом мотнула головой.
– Нет, мне хорошо. Все нормально. Вот мой дом… – она неопределенно махнула в сторону многоэтажек.
Носов с трудом сдерживал смех. Совершенно искренняя серьезность Толика смешила больше всего. В салоне тихо умирали Вилена и Морозов. Уже когда они отъехали и девушка как ни в чем не бывало, все так же задумчиво пошла дальше, Носов проговорил, вытирая слезы:
– А завтра она, если вспомнит, обязательно спросит у кого-нибудь, где улица Деникина…
– И проспект Врангеля, – стонала Вилена.
Толик улыбался.
– Эх, весь эффект остался за кадром, – посетовал он. – Все самое интересное будет сегодня утром или днем… но как она нахрюкалась! Я бы от ее выхлопа закусил сейчас. И не боится – одна ночью.
– Слушайте, но ведь это невероятно, – разволновался Носов, – что же с нами случилось? Ведь ты очень точно подметил, что многие уже не помнят ничего и никого… Для них Гражданская война, Отечественная, красные и белогвардейские генералы – все одна эпоха и одни герои… Как же так?
– Да что ты, доктор, – успокоил Толик, притормаживая, – кому это все теперь нужно? Мы еще помним, так нам в школе об этом долбили, и в Чапаева мы играли, а они? Для них Великая Отечественная война, как война с Наполеоном – уже история. А историю никто не хочет учить. Скучно.
Он объехал огромную клумбу и свернул в проезд к подстанции. Двор был забит машинами.
– Ребята, – радостно сказал Носов, – кажется, мы последние.
Мимо диспетчера не проскочишь. Окошко диспетчера смотрит прямо на входную дверь, и малейший ее скрип, свист ветра в щелях или пение пружины доводчика – и вот он ты, пойман на прицел. Номерок уже занесен в табличку. «Бригада на подстанции».
Вилена побежала на кухню, проверить чайники, есть ли вскипевшие. Носов отдал оформленную карточку в окошко диспетчерской и, засунув туда всю голову, поглядел в список подъехавших бригад, пошевелил губами, считая, и радостно объявил Морозову, в нетерпении топтавшемуся на кафельном полу холла:
– Восьмые! Иди, спи!
Морозов, радостно приговаривая «Два часа, два часика…», пошел в фельдшерскую, выходящую окнами на запад под раскидистый клен, нащупал в темноте свое уже разложенное кресло, развернул тонкое шерстяное одеяло, взбил жиденькую подушку, снял кроссовки, халат и, хрустя мослами, с наслаждением устроившись, натянул до подбородка одеяло и проговорил:
– Что-то самолеты не падали давно… – откуда мысль эта возникла в его засыпающем мозгу?
– Ты это к чему? – раздался с соседнего кресла совершенно несонный голос Сашки Костина.
– Ни к чему, так… – ответил Морозов и уснул.
Носов постоял еще несколько минут, читая на доске свой график и прикидывая, как распланировать свободное время, если к концу месяца останется трое суток, а в начале следующего будет, хотя бы двое свободных, итого – четыре свободных дня. У Вилечки – тоже. Можно взять ее и махнуть на рыбалку или пройти с ночевками на байдарке по Мсте4…
Так помечтав, он пошел на кухню.
Его любимое место между холодильником, окном и столом занял заведующий подстанцией Герман Исаевич Стахис.
Довольно моложавый, хотя ему было уже больше сорока пяти, он отхлебывал душистый смоляной чай без сахара и о чем-то негромко выговаривал дочке. Когда вошел Носов, Стахис замолчал.
К приходу Носова на подстанцию Герман уже девять лет был заведующим и, несмотря на резкость, а порой и грубость, любим и уважаем сотрудниками.
Окончив школу, Герман, рассудил здраво, что мединституты в любом областном городе мало отличаются друг от друга, и если в Москве шансов поступить меньше, то в Калинине5, Ярославле или Саратове – больше. Здравый смысл указал на Калинин – час сорок от Москвы на электричке.
Действительно, поступил, отучился, женился, перед окончанием института развелся, слава богу, без детей. Затем обязательное распределение в район.
Отработав по распределению положенные годы в районной больнице в Рязанской области, Герман приехал в Москву и пошел устраиваться на работу. В трудовой его были записи: «врач-ординатор» и «заведующий терапевтическим отделением». Хотелось попасть в ординатуру.
Однако в какой-то больнице его не устраивала зарплата на предлагаемой должности, в другой начальству не нравилась родословная Германа.
Так ничего подходящего не найдя, он пришел в главк и наткнулся на табличку: «Отдел ординатуры». Заглянул.
Здесь просмотрели его бумаги и сказали, что с сентября начнется набор в ординатуру по скорой помощи, но для этого надо непременно устроиться работать на скорую. Хотя бы на пару месяцев, это формально даст право поступить на курс с отрывом от производства. Два года учебы пролетели незаметно.
Уже после семьдесят третьего года, когда объединили скорую и неотложку, открывались новые подстанции и обнаружилась острая нехватка заведующих подстанциями, Герману, к тому времени уже несколько лет проработавшему старшим врачом, предложили возглавить новую подстанцию на окраине Москвы. Он, не думая, согласился, подстанция в двух шагах от дома.
Стахис подвинул Носову чашку со свежезаваренным чаем – Вилена позаботилась – и спросил:
– Ну, как дежурится? – Он всегда так спрашивал, когда в неформальной обстановке сталкивался с Носовым. Его мартышка, как он называл дочь только с глазу на глаз, сидела напротив, размешивала ложечкой сахар в перламутровой чашечке и изображала послушную девочку.
Маленькая, Носову она была не выше плеча, с очень гармоничной фигурой, вьющимися каштановыми волосами и огромными, чуть выпуклыми (в отца) глазами, поверх которых опускались пушистые ресницы, она сидела, помалкивая, лишь тихонько отхлебывала с ложечки горячий чай.
Носов пожал плечами:
– Да, в общем, все нормально. Рутина… ничего выдающегося.
Стахис понимающе кивнул. Они еще некоторое время молча потягивали чай, потом Вилена вылезла из-за стола, при этом край ее халатика зацепился за угол и расстегнул пуговичку, открыв смуглый живот и пупок.
Герман сверкнул глазами. Вилена спокойно застегнула пуговку и сказала:
– Жарко же…
Носов сделал вид, что ничего не заметил.
– Иди, поспи! – приказал заведующий подстанцией. – Вы же последние…
В этот момент под потолком кухни загудел селектор, усилитель, выключенный на ночь, чтобы не тревожить отдыхающих медиков, разогревался.
Стахис удивленно поднял брови. Он не успел ничего сказать…
– Всем бригадам на вызов! – сказала диспетчер и добавила: – Герман Исаевич, доктор Стахис! Срочно зайдите в диспетчерскую!
Стахис начал выдираться с любимого места Носова, при этом у него на халате с треском оторвалась пуговица, открыв покрытое густым черным волосом пузо, он чертыхнулся, но тут же добавил: «На мне свитер» – и быстрым шагом направился к диспетчерской… Носов, как всегда, не спеша допил остывающий чай и, ополоснув кружку, пошел следом.
«Случилось что-то из ряда вон… массовая катастрофа или»… – что или додумать не успел, у диспетчерской увидел Германа, тот коротко сказал:
– Самолет разбился.
– Володя! Морозов! Вставай! У вас вызов. – Костин тряс Морозова за плечо.
Морозов открыл один глаз:
– Чего?
– У вас вызов, – сказал Костин, – у всех вызов, самолет упал.
Морозов закрыл глаз и открыл рот.
От такого закрученного многоэтажного мата, да еще с закрытыми глазами, Сашка отскочил к двери.
– Иди ты знаешь куда?! Ты Михалыча своего разыгрывай, – шумел, не открывая глаз, Морозов. – Я тебе не салага, чтоб со мной так… – Он замолчал, перевернулся, дрыгнул ногой в направлении Костина и накрылся одеялом с головой.
В этот момент открылась дверь фельдшерской и вошел Носов.
– Володя! Подъем! Под Зеленоградом на взлете упал Ил-62, девяносто шесть пассажиров. Пошли! Вилена останется на подстанции…
– Таскать нам не перетаскать… – проворчал Морозов и, вздыхая, принялся обувать кроссовки и натягивать на голое тело халат…
Рейс на Аддис-Абебу вылетел из Шереметьево-2 в четыре тридцать, через пять минут после отрыва бортинженер доложил о пожаре в правом двигателе. Самолет шел на форсаже, но командир приказал применить систему пожаротушения. Сразу после аварийного плегирования зажегся сигнал о пожаре в левом…
Самолет рухнул в лес в тридцати километрах от Москвы, едва не зацепив антенны последней высотки поселка Менделеево, пропахал в лесу полосу в полкилометра и взорвался, оставив после себя вывороченные стволы и комья мокрой земли… Одна пара двигателей полностью погрузилась в болотную жижу, а вторая застряла на островке среди тлеющих берез. Изломанное тело самолета зарылось в сырой болотистый грунт.
Топливо, распыленное в воздухе, вспыхнуло ослепительно-белым шаром и, погорев несколько минут, хлопнув, утихло.
В образовавшемся кратере остались лишь, раскиданные части самолета, вывороченные стволы да горящая земля.
Герман Стахис возглавлял колонну из восьми машин своей подстанции. Шли быстро, с маяками, им было ближе всех ехать. Далеко сзади переливались на шоссе маячки других колонн. Светало. Скоро пять…
Носов перевернулся и влез в салон через окошко.
– Володя! – распорядился он. – Приготовь перевязку, косынки…
– Какие косынки? – удивился Морозов. – Сейчас мешки нужны! Будем руки-ноги собирать по всему лесу… кишки с веток сматывать…
– Ну, может быть, хоть кто-то выжил… – неуверенно сказал Носов, – они же невысоко были.
– Доктор! Виктор Васильевич! – вытаращил глаза Морозов. – Там же по тридцать тонн керосина в каждом крыле, они ж в Африку летели с дозаправкой в Тунисе. Дай бог вообще хоть что-нибудь найти кроме головешек… шашлык на косточках…
– Это точно! – подтвердил Толик.
При проезде через Зеленоград колонна въехала в облако с резким запахом керосина… Морозов проговорил:
– Вдруг найдем?.. Горючку-то они успели слить, хоть часть… или что это было? Черт! Как в солярке искупались!
Носов старался дышать через рот, зажимал нос, Толик чертыхался. Наконец выехали из облака, но в салоне еще долго сохранялся приторный нефтяной запах. Морозов распахнул все окошки в салоне, а Носов с Толиком в кабине. В «рафике» гуляли сквозняки… Прохладный утренний ветер уже не бодрил…
К месту падения машины не прошли, РАФы запарковались вдоль шоссе, и все пошли в лес, ориентируясь на столб дыма. Следом подъезжали милиция и пожарные, какие-то машины с аэродрома… Стахис обернулся, увидел Носова с Морозовым, подождал, когда они подойдут, и спросил:
– Вилена в машине?
– Нет, – ответил Носов, – я оставил ее на подстанции.
Стахис стал надуваться, выкатывать глаза, но, увидав Морозова, вдруг сник и пробурчал:
– Если она моя дочь, это не значит, что ей должны быть поблажки, она обычный рядовой сотрудник… и… вы не имели права… – Он посмотрел на внимательно слушающего Морозова. – Ладно, на подстанции разберемся…
– А я ее оставил не как вашу дочь, Герман Исаевич, – возразил Носов, – а как рядового сотрудника, которому здесь совершенно нечего делать. Не будет же она носилки таскать! Пусть лучше диспетчерам помогает…
Стахис подождал, пока Морозов уйдет подальше, и прошипел:
– Мог бы хоть меня предупредить… чтобы не заводить пустых споров.
Носов улыбнулся и развел руками. Сквозь деревья на востоке виднелся голубой кусочек неба и розовые облачка… Они вышли на край большущей ямы. Ни Носов, ни Стахис такого не видели никогда…
Земля горела… из трещин в грунте вырывались язычки пламени, вспыхивая, трепетали и гасли, будто души рвались на волю, среди торчащих из земли обгорелых кресел, личных вещей, какого-то тряпья и черных рук и ног… Носов окаменел… В страшном сне такое не приснится…
Он припал к наклонившемуся дереву… У самого края воронки, в полуметре от своей ноги, он увидел круглый темный предмет и присел на корточки, чтобы рассмотреть в сумерках. Среди комьев лежала черная голова с открытыми белыми глазами, будто росла из земли. Носов полез в карман за резиновыми перчатками, но в этот момент к нему подбежал Морозов.
– Виктор Василич! Носов! – кричал он, запыхавшись. – Я нашел… кажись, еще живая!
– Кто?! – в один голос вскрикнули Носов и отошедший чуть дальше Стахис.
– Да тут что-то такое… – проговорил Морозов, махнув в сторону черных кустов, – черная, то ли негритянка, то ли обгорелая вся…
Носов, насколько позволяла чавкающая земля, побежал за Морозовым. Среди кустов волчьей ягоды лежала, неловко вывернув руку, одетая только в коротенькую оранжевую маечку-топик девушка-мулатка. Это Носов понял уже потом, когда осматривал ее в машине. Носов извлек из кармана тонометр, попробовал померить давление, по пульсу нащупал тоненькую ниточку сердечного ритма. Жива!
– Володя! – крикнул он Морозову, не заметив, что тот стоит рядом. – А, ты тут… Быстро за носилками и захвати шприц! Да! – крикнул он уже вслед удаляющемуся Морозову. – Толика не забудь!
– Это уж как положено, – махнул рукой Морозов.
Подошел Стахис, и они вместе потихоньку, придерживая за плечи и таз, вытащили девушку на открытое сухое место.
В лесу светало. Над деревьями с востока пробивались солнечные лучи. Тени от голых стволов ложились поперек кратера и придавали жуткую фантасмагоричность месту катастрофы: среди горящих комьев земли бродили белые халаты, время от времени нагибаясь и извлекая из земли части тел…
В ямках набиралась розовая вода… На краю ямы отдельно складывали белые тела в остатках летной формы – экипаж.
Прибежали Морозов с Толиком, раскинули дерматиновые носилки, так же аккуратненько, как это делали Виктор со Стахисом, не за руки за ноги, а под плечи и таз, подхватили легонькую девушку и уложили на носилки. В обрывках света Носов видел, что вся кожа на ногах покрыта какими-то лоскутами.
Не задумываясь, он принял у фельдшера шприц, достал из кармана брюк маленькую коробочку с наркотиками, покопавшись, выбрал фентанил, как раз на полчаса, ввел то ли в вену, то ли нет, в сумерках не видно, и, ухватив одну ручку носилок, скомандовал:
– Понесли! Быстро! Быстро! Под ноги смотрите!
В машине Носов еще раз померил давление, ни черта не слышно, чуть больше пятидесяти. Он включил большой плафон и увидел, что лоскутья, на которые он обратил внимание в лесу, – остатки колготок и кожи, а поясок на талии – все, что осталось от юбки, или что там у нее было? Кожа на спине местами обуглилась, пузырилась, отставая лоскутами, и Носов насчитал больше шестидесяти процентов поверхностей ожога… В какой-то момент объем информации пробил психологическую защиту, и Виктора затошнило, он покрылся липким потом, с трудом взял себя в руки. «Перебор… перебор», – пробормотал он вполголоса.
Морозов оттеснил его:
– Виктор Васильевич! Дай-ка я венку поставлю! Прокапаем хоть баночку…
– Давай! – сказал Носов, не решаясь даже попытаться попасть в вену… У Морозова руки половчее.
Дверь в машину открылась, и в салон заглянул солидный дядя в очках и при галстуке.
– Я дежурный врач оперативного отдела, – сказал он, забыв назвать свою фамилию. – Вы, я слышал, нашли кого-то еще живого?
– Да, девушка-мулаточка, сильно обгорела, одна рука сломана в плече, – объяснил Носов. – Шок.
– А еще что? – деловито осведомился очкастый дядя.
– Да бог ее знает, – завелся Носов. – Кости в другой руке и ногах вроде бы целы, а что там внутри, вскрытие покажет… давление низкое, видимо, есть внутреннее кровотечение, – говорил Виктор с интонацией: «шел бы ты, начальник, не мешал работать»!
Очкастый дядя позеленел от Носовского тона и отрывисто приказал:
– Везите в Склифосовского, там разберутся. Приказ из Управления – всех, живых и мертвых – в «Склиф».
– Попробуем, – сказал Носов, – но ведь восемьдесят первая ближе. И там тоже есть ожоговое и реанимация!
– Везите, не рассуждайте! И чтоб довезли живую!
Носов протянул руку и захлопнул дверь, это врач его взбесил. Еще минута и он уже не словами бы отбивался, а двинул бы по сопатке нахального «руководителя среднего звена».
Умница Морозов умудрился поставить иголочку в венку, закрепил ее пластырем и начал капать кровезамещающий раствор…
– Поехали, Толик! Гони! Чтоб через пятнадцать минут были в Склифе!
– С ума сошли вы, что ли? – отозвался водитель. – У меня не вертолет! Нашли себе «Формулу один».
Толик в два приема развернул «рафик» и погнал…
Они ехали тридцать пять минут. Во время перегрузки на каталку Склифа у пострадавшей впервые остановилось сердце. Носов ввел внутрисердечно адреналин, стукнул, качал непрямой массаж, пока катили ее по коридору к реанимации, там ей разрядили дефибриллятор пять, шесть, семь киловольт – без толку. Девушка потеряла много крови из-за внутреннего кровотечения…
«А если б мы все-таки не послушались того пердуна в золотых очках и повезли в восемьдесят первую, кто знает, больше было б шансов?.. – думал Носов. – В конце концов, он ведь и фамилии даже не назвал… Можно было бы послать его куда подальше… А там что – они ждали нас с пакетами крови? Конечно же нет! Их ведь не предупредили о прибытии, а в Склифе уже ждали… Так что так и так шансов у нас практически не было… И у нее».
Отзвонившись из НИИ скорой помощи, они получили приказ ехать на подстанцию…
– У меня ни одной бригады, – сказала диспетчер, – и пачка вызовов…
На подстанции им сразу дали вызов. «Рутина», как говорил Носов. Вилена сидела в кухне и подновляла макияж. Носов полюбовался ею несколько секунд, она краем недокрашенного глаза увидела его и проговорила невнятно:
– Сейчас, сейчас…
Носов подождал минутку, пока она доведет начатое дело до конца.
Вилена встала и прошлась походкой фотомодели, дразня Носова, тот поймал ее за талию, пользуясь моментом, что никого нет, и, чмокнув в щеку, шепнул:
– Беги в машину, я сейчас…
В руке он держал карточку с последним вызовом за эти безумные сутки. Семь утра, а до конца смены еще два часа.
В машине Вилена доводила Морозова:
– Володя! Владимир Владимирович! Вовочка!
Морозов опять лежал на верхних носилках, он на них залез, еще когда выезжали из Склифа. «Поспать, когда есть время, – это святое», – говаривал Морозов и действовал согласно этому правилу… Вилена тыкала кулачком в брезентовое дно носилок в проекции ребер Морозова, и тот, наконец, сдался: