Золотой лук. Книга вторая. Всё бывает

1

Пляска теней

Тьма за дверью шевельнулась, ожила.

Скользнула в покои, обернулась девушкой. Служанка? Из тех, у ворот? Не знаю. Наверное. Даже если так, сейчас она была другой. Волосы по плечам. Хитон черней ночи, с редкими серебряными искорками. Короткий, выше колен. Грудь открыта: одна, левая. Тугая, округлая, с темным, словно нарисованным соском. Так, в хитоне без гиматия, ходили женщины у нас дома, если не собирались на улицу. Грудь они тоже не смущались открывать, только обматывали ее мастодетоном – грудной повязкой.

Эта обходилась без повязки.

Я опустил взгляд, стараясь не пялиться, куда не надо. Не помогло. Складки, сборки, а все-все видно. И ничего не видно в то же время. Видно, не видно, а хочется. Впервые так. Опять же ноги. Точеные коленки. Изящные детские ступни. Не надо, хотел сказать я. Я устал. Сейчас закончу есть и завалюсь спать.

Сил у меня нет. Извини.

Не сказал. Поперхнулся. Закашлялся. Ответом мне была понимающая улыбка. Служанка заговорщицки приложила к губам палец. Миг – и она уже рядом со мной. Да, на ложе. Не на спальном, с море шириной. На узком, трапезном. Присела рядом.

Близко, но не вплотную.

Ложе трапезное. Сидим за столом. Едой пахнет. Но я-то знаю, как оно бывает! Вспомнилась Каллироя, остров, дом Хрисаора, такое же ложе…

К лицу всплыла чаша с вином. Разбавленным? Крепким? Я глотнул: раз, другой. Кашель унялся. Я кивнул служанке с благодарностью и упустил момент, когда тьма в дверях снова ожила. Вторая девушка была огненно-рыжей, как осенняя листва под солнцем. Хитон – зелень весны, под цвет глаз. Как и разглядел-то? Глаза, в смысле. Такое и днем не сразу разглядишь.

– Я…

Не успел. Еще не успел придумать, что скажу, а все равно опоздал. Едва мои губы разомкнулись, рыжая вложила в них оливку. Будто так и надо. Вроде я для этого рот раскрыл, а она догадалась. Пальцы ее задержались на моих губах дольше, чем требовалось.

Когда их стало трое? Четверо? Пятеро?! Не губ, не пальцев – служанок. Как я оказался на спальном ложе? Нельзя сказать, что ко мне приставали с той вызывающей откровенностью, какую я помнил по встрече у ворот. Ночь разминала мне ступни. Банщик с помощником делали это куда грубей. Осень (Весна?) массировала плечи. Я весь дрожал, откинувшись на подушки. Я был мягче пуха, тверже ясеневого древка.

Что делали остальные? Как я лишился одежды?

Не знаю. Не помню.

Замигал, погас светильник. Еще один. Осталось два. Нет, один, в дальнем углу. Легкое, плавное дуновение. Пламя колеблется, танцует. На стенах в такт колышутся тени. Я не вижу фигур росписи, но чую: они оживают. Сатиры. Нимфы. Кентавры. Лапифы с лапифочками.

О да, они движутся!

Сплетаются, выгибаются. Пляшут. Сходят со стен, приближаются к ложу. Сколько теней вокруг меня? В моих объятиях? На мне, подо мной? Шестеро? семеро?! Тени, тела, силуэты. Сливаются, движутся как единое целое. Многоглавое, многотелое…

Чудовище.

Опасность! Ее резкий мускусный запах врывается в ноздри. Сейчас я ощущаю опасность гораздо острее, чем в болотах Лерны, куда заехал, сбившись с пути под нескончаемым дождем, размывшим дороги. Вкрадчивый шелест. Ткань? Чешуя? Гибкие тела. Влажные, настойчивые прикосновения.

Пытаюсь закричать. Горло сводит спазм.

– Чш-ш-ш-ш…

Шипение. Касания. Чужая плоть, окружившая меня. Все это вламывается в мою память, как разбойник в чужой дом. Проваливаюсь, тону в зябкой трясине воспоминаний…

2

Ужас Лернейских болот

…сквозь неумолчный шелест дождя долетало чавканье копыт, выдираемых из грязи, и негромкое хрупанье. Проснувшись раньше меня, Агрий занялся завтраком, благо травы в лесу хватало. Дождь коню не нравился, но особых неудобств не доставлял. В любом случае, укрытие нашлось для меня одного: нора под грудой бурелома. Вчера я наткнулся на нее не иначе как чудом, когда уже совсем стемнело. Сжевав всухомятку кусок сыра и половину лепешки, я выбрался из норы. Скормил остаток лепешки благодарному Агрию.

Где мы? Куда ехать?

Деревья тонули в рассветной мгле. Вспомнился остров Хрисаора, окруженный туманом, небо, затянутое тучами… Что, и мне здесь куковать до скончания времен?! Позади бурелома, под которым я ночевал, лес выглядел чуть светлее. Может, там за деревьями и тучами, восходит солнце? Если это восток, мне туда, а потом взять севернее. Там должна быть дорога к Аргосу…

Наверное.

Взобравшись на спину Агрия, я двинулся в выбранном направлении.

Лес начал редеть. Зато почва делалась все более зыбкой – словно мы тяжелели с каждым шагом и земля отказывалась нас держать. Конь ступал осторожно, пробовал копытом неприятно колеблющуюся поверхность. Дождь выдохся, превратился в нудную морось. Кублом белесых змей наползали пряди тумана. Текли, извивались меж болезненных, кривых и заплесневелых стволов. Ноги Агрия утонули в тумане по бабки. Под копытом хлюпнуло.

Болото?!

Мгла наступала, густела; поднялась по брюхо. Куда бы мы ни сворачивали, под копытами вскоре начиналось хлюпанье. Туман жил своей тайной жизнью: вспухал седыми мохнатыми горбами, опадал, вихрился, успокаивался, чтобы взбурлить в другом месте. Казалось, движется не туман, а что-то в нем.

Ерунда, успокоил я себя. Какому зверю охота киснуть в гнилом болоте, где и поживиться-то нечем?

По конской спине прошла волна дрожи, передавшись мне. Накатила едкая вонь, мешаясь с болотными миазмами. Так пахли мази нашего дворцового лекаря. Агрий всхрапнул, попятился. В тумане по правую руку от нас шевельнулся ствол поваленного дерева, с меня толщиной. Шевельнулся?! Изогнулся, скользнул вбок, скрылся из виду…

Шелест. Листья? Чешуя?!

Меня настиг мой давний ужас. Тугие скользкие кольца на горле, воздух кончился, я не могу вдохнуть, в глазах темнеет…

Не может быть! Не бывает таких змей!

Паника рвотой подступила к горлу, готова выплеснуться наружу диким воплем. Агрий взвился на дыбы, храпя, развернулся, намереваясь скакать прочь. Копыта с маху увязли в трясине. Рвануть с места в галоп не вышло. Двигаться, надо двигаться: шагом, как угодно, куда угодно! Останемся на месте – увязнем, пропадем…

Движение: справа, слева. Смутное, едва различимое. Вкрадчивость, хозяйская неторопливость. Плавные изгибы, влажные отблески. Неумолчный, сводящий с ума шелест. Ближе, ближе. Туман в испуге отпрянул – и я увидел.

Голова змеи была с голову Агрия. Шея толще моего бедра. Гадина выглядела на удивление чистой. Вокруг болото, сплошная грязь, а она словно только из купальни вылезла. Вон, аж лоснится…

Боги, о чем я думаю?!

Пальцы нащупали дротик. Сжали сырое, волглое дерево. Разжались. Одним броском я убил только Алкимена. Даже львицу не смог. А уж эту тварь…

Шелест. Сбоку. Я осторожно скосил взгляд. Из седой кипени поднялась вторая голова – близнец первой. Шелест. Еще одна. Еще…

Да сколько ж вас здесь?!

Агрий замер, превратился в статую. Меня посетила безумная мысль: в глубине трясины погребена голова Медузы Горгоны. Персей отсек ее и зашвырнул с другого края света в здешнее болото. Все эти годы бессмертная голова продолжала жить и расти. Сегодня ее гигантские волосы-змеи достигли поверхности – и надо же было мне с моим везением забрести в здешние топи!

Вот-вот на поверхности покажется голова чудовища. Один взгляд – и я стану камнем. Коню хватило змей, он уже окаменел…

Наваждение упало, обожгло, схлынуло. Конь тяжело дышал, его била мелкая дрожь. На меня, напротив, снизошло мертвое спокойствие. Бежать некуда, отбиться невозможно. Все уже случилось. Давно ли ты желал умереть, Метатель-Убийца? Радуйся! Сейчас твое желание исполнится.

Агрия только жалко.

Они выползали из тумана. Тянулись ко мне. Приближались, покачивались из стороны в сторону. Танец змей завораживал, они двигались как единое существо. Эти душить не станут, сразу сожрут. Лишь бы поскорее, ненавижу, когда душат.

Тихое шипение. Такие громадины должны шипеть громче. В шипении мне почудилось удивление. Растерянность. Интерес. Я сошел с ума? Это к лучшему. Безумцу не страшно умирать. Безумцу ничего не страшно…

Отчего я уверен, что это уже было?

Львиные ноздри раздуваются. Подрагивают уши козы. Мелькает раздвоенный язычок в змеиной пасти. Жало змеи пробует воздух, улавливая мельчайшие изменения. Почему вы медлите? Три тела, слитых в одно – почему вы не рвете, когтите, сжигаете?!

Нет льва, нет козы. Но раздвоенные жала змей так же пробуют воздух, ловя – что? Вкус? Запах? Три тела, шесть – какая разница? Если три – это одно, и шесть – тоже одно?! В тот миг, когда язык, скользкий и прохладный, касается моей шеи, я наконец вижу ее целиком.

Я вижу Лернейскую Гидру.

Она не передо мной. Она вокруг меня. Чешуйчатые изгибы – со всех сторон. Вздымаются из трясины выше головы Агрия. Живое, текучее кольцо – и пустое пространство в середине: круг семи шагов в поперечнике. В центре круга – я. Чудовищное гнездо. Гнездо чудовища. Нет, чудовище и есть – гнездо. А я тогда кто? Добыча, что сама явилась прямо в пасть? Птенец в гнезде?!

От едкого запаха кружится голова. Сознание мутится, перед глазами все плывет. Туман тает, расточается. Проступает островок суши посреди болота, увенчанный горбатой, кривой ветлой. Дерево горит, корчится в багровом пламени, будто человек в огне Химеры, и никак не может сгореть. Пламени нет, а в том, чего нет, трудно сгореть. Или все-таки есть? Багровое зарево тлеет дальше, за островком. На его фоне корявая, но живая ветла выглядит мертвым обугленным силуэтом. Этот недобрый свет идет из-под земли. От него у меня сводит живот.

Не знаю, что там. Не хочу знать.

Отвожу взгляд.

Гидра. Где Гидра? Тварь, когда ты исчезла? Куда? Уползла прочь? Ушла в бездонную трясину? Сколько я простоял здесь?

Темнеет. Вечер? Или я начал слепнуть?

Агрий шумно фыркает. Переступает с ноги на ногу. Лишь сейчас я понимаю, что все это время конь простоял без движения, не издав ни звука. Копыто находит мохнатую кочку. Та поддается, но держит. Шаг, другой…

Она меня не тронула. Обнюхала, облизала, но не тронула. Это ли не чудо? Еще большее чудо, что Гидра не тронула Агрия. Повезло? Удача в кои-то веки повернулась ко мне лицом?

Радуга! Радуга в небе.

Ее не было. Или была, а я не заметил? Мне не угрожала смерть? Как и тогда, когда Химера прилетала во второй раз? А может, Хрисаор больше не придет ко мне, что бы ни случилось?!

Мысли путались. Что это под копытами? Олень? Точно, олень. Совсем еще молодой. Мертвый. На шее – две глубокие черные отметины. Следы зубов. Между отметинами – полторы ладони, не меньше. Мертвая плоть вокруг укуса вздулась, шкура лопнула. Смрадный гной стекает в болотную грязь.

Добыча Гидры. Почему она не съела оленя? Была сыта? Оставила на потом? Решила поделиться со мной?!

Чувствуя, как безумие обступает меня со всех сторон, тянет на дно, собираясь утопить, я развернул коня. Погнал прочь, не разбирая дороги. Нам везло: мы не завязли, не утонули в трясине, не переломали ноги в колдобинах и буераках. Вскоре копыта уже стучали по влажной, но твердой – твердой! – земле.

Прочь! Скорее прочь отсюда!

Безумие следовало за мной по пятам, зная, что жертве не убежать.

3

«Во дворце ванакта не чтут Геру…»

– Почему ты вырвался? Почему кричал?

Гидра уползла. Служанки сбежали. Болота Лерны превратились в гостевые покои аргосского дворца. Дрожа всем телом, задыхаясь от ужаса, я разметался на ложе, которое еще недавно было ложем утех. Передо мной, завернувшись в гиматий, стояла Сфенебея, жена ванакта.

Я не помнил, когда она присоединилась к девушкам. Должно быть, незадолго до того, как мне померещилась Гидра.

– Я слишком стара для тебя?

Сфенебея присела на край ложа, коснулась моего плеча рукой. Меня бил озноб: от страха, от стыда, сам не знаю, от чего еще. Вожделение быстро покидало неудачливого любовника, сменяясь тряпичной вялостью членов. Так бывает, когда снится кошмар: ты хочешь убежать от преследователя, но тело не слушается, повисает стираным бельем на веревке. Мне не хватало ни возраста, ни опыта, ни житейской смекалки, чтобы понять, что происходит, чего же от меня хотят. Мужской силы? Страсти?! Удовлетворения старческой похоти?! Сфенебея годилась мне в матери, но старухой она не была. И потом, любая женщина на ее месте обиделась бы, когда я отказался возлечь с ней. Каллироя точно обиделась бы. И Филомела. Первая утопила бы наглеца в воде, вторая – в насмешках и оскорблениях.

Почему эта не обижается? Потому что она старше, опытней?

– Ты первый, – внезапно сказал она.

– У тебя? – брякнул я.

И смутился, сообразив, какую глупость произнес.

– У меня, – смеясь, она взъерошила мне волосы. – Первый, кто отказался. Кто вообще заметил подмену. Мои служанки – редкие искусницы. Мужчину они способны довести до безумия. А когда мужчина лишается ума, когда в крови его горит пожар… В такие мгновения ему все равно, кто рядом с ним на ложе. Одной женщиной меньше, одной больше. Подложи овцу, он и ее покроет.

Ее рука не покидала моих волос. Легкие поглаживания, прядь накручивается на палец, острый ноготь царапает кожу. В прикосновении Сфенебеи было больше от матери, чем от возлюбленной. С годами я пойму, что это мне нравилось, пойму также, что действовала она осознанно, умудренная опытом общения с десятками таких юношей, как я. Но сейчас я просто молчал и боялся попросить ее убрать руку.

– Ты не похож на человека, чья воля способна справиться с похотью. Это приходит с возрастом. Будь твоя воля так сильна и властна, ты бы не отказал жене ванакта, зная, что от воли правителя в свою очередь зависит твое очищение. Стоит жене нашептать мужу пару слов, и ты уйдешь из Аргоса ни с чем. Это, конечно, если тебя не убьют. Но ты справился и отказал. Как? Почему?

– Мне вспомнилась Гидра, госпожа.

– Гидра? Какая еще Гидра?!

– Лернейская, госпожа.

Кажется, она ждала любого ответа, кроме этого.

– Россказни про болотное чудовище помешали тебе возлечь со мной? И ты рассчитываешь, что я поверю этому?

– Не россказни, госпожа. Я видел Гидру. Встречался с ней.

– И остался жив?!

– Да.

– Каким образом?

– Не знаю. Она даже не тронула моего коня. Когда мы уезжали, там лежал убитый олень. Полагаю, она угостила меня олениной.

– И ты ел?

– Нет. По оленю расползался яд, я не рискнул.

Ее пальцы резко сжались. Еще чуть-чуть, и она вырвала бы у меня прядь волос. Это было больно, но я промолчал. Не вздрогнул, ничем не выдал, что поведение Сфенебеи пугает меня. Пугает после Гидры? Она бы точно не поверила.

– Ты меня боишься? – после долгого молчания спросила она.

В голосе Сфенебеи я слышал насмешку. Я ждал, что услышу еще и обиду, но этого не случилось.

– Я похожа на Гидру?

– Не ты, госпожа. Твои служанки. Они напомнили мне Гидру. Даже будь я мертвецки пьян, это воспоминание отрезвило бы меня. Да что там! Оно бы подняло меня не только с ложа, но и из могилы.

– Почему я тебе верю?

– Потому что я говорю правду.

В покоях было темно. Единственный светильник, чей фитиль трещал от огня, грозил погаснуть в любой миг. Густо набеленное лицо Сфенебеи луной висело надо мной. Я вспомнил рассказ о том, что Селена, богиня луны, каждую ночь заглядывает в Латмийскую пещеру и любуется прекрасным охотником Эндимионом, сгорая от неразделенной любви. Бессмертный юноша спит вечным сном – такое условие поставил ему Зевс, угостив нектаром. Наставник Поликрат, впрочем, утверждал, что Селена родила от спящего полсотни сыновей, на что наставник Агафокл только хмыкал и удалялся, чтобы не сказать лишнего при детях.

Селена и Эндимион. Беллерофонт и Сфенебея.

Наши истории схожи.

– Ты смущен, – она убрала руку с моей головы. Понюхала ладонь, наслаждаясь запахом моего пота, словно ароматическими притираниями. Улыбнулась, бестрепетно встретив мой взгляд: – Тебя смущает мое присутствие? Мои расспросы? Хочешь, я угощу тебя олениной? В ней не будет яда, клянусь.

– Это твой дворец, госпожа. Я всего лишь гость. Поступай как знаешь.

– Тебя смущает мое поведение?

– Да.

– Твой отец знал женщин, помимо твоей матери?

– Да.

Я вспомнил женщин под покрывалами, которых приводили к отцу. «Моления о благоденствии стад услышаны! Прочие моления не услышаны…»

– Среди них были такие, кто младше твоего отца? Сильно младше?

– Да.

– Они приходили по любви? Или за плату?

– По-разному.

– Приглашал ли он танцовщиц? Флейтисток? Только не говори мне, что не знаешь, что делают флейтистки, когда не дуют в свою флейту!

– Приглашал. В доме были гости, их следовало уважить, развлечь…

– Брал ли твой отец женщин силой?

– Не думаю.

– На войне? На войне мужчины насилуют пленниц.

– Про отца не знаю. Наставник Поликрат рассказывал… Он брал. Говорил, на войне все так делают.

– Тогда почему же ты отказываешь мне в тех вещах, в которых не отказывал себе ни твой отец, ни наставник Поликрат? Только потому, что у меня под животом не меч, а ножны?!

– Кто я такой, чтобы отказывать тебе, госпожа?

Разговор меня тяготил. Сбежать? Нет, это прямое оскорбление.

– И все же ты мне отказал. Случись все иначе, мы бы сейчас не разговаривали о превратностях войны, а занимались радостями жизни. Повторю вопрос: тебя смущает мое поведение? По отношению к тебе? Отвечай, от твоей искренности зависит твоя судьба в Аргосе.

– Я первый, кто отказался. Это значит, что я не первый, кто…

– Заинтересовал меня.

– Да.

– Не первый в этой спальне. Продолжай.

«Будь осторожен, – шепнула память. – Во дворце ванакта не чтут Геру.»

Я закрыл глаза. Я видел не Сфенебею, холодную луну в темном небе. Я видел свой въезд в Аргос. Великие боги! Каким же глупцом ты был, несчастный Беллерофонт! Да еще и глухим на оба уха.

…толпа сопровождала меня через весь город.

В Аргосе я раньше не был, никто меня здесь не знал. Но я сглупил: въехал в город верхом на Агрии. Слухи быстрее любой лошади. Если кто и обгонит крылатого Пегаса, так это они. Молва об убийце из Эфиры, что разит без промаха и ездит верхом, опередила моего коня. В городе я спешился: увы, поздно. Я уже привлек к себе внимание, собрал толпу. Ближе, чем на пару шагов, никто не подходил – аргивяне опасались скверны. Но люди неотступно следовали за мной: роптали, переговаривались, насмешничали. Делились мнением насчет гостя, гудели растревоженным осиным гнездом.

Вот-вот налетят, зажалят до смерти.

Странно, что никто не бросил камень. Не рискнул пырнуть меня ножом, размозжить голову палкой. Кровь сквернавца дозволена и вряд ли аргивяне отличались каким-то особенным миролюбием. Чудо, что мне дали добраться до акрополя – того, что звался Лариссой.

Из толпы и вывернулся – быстро, на три кратких удара сердца – странник Кимон. Я сразу его узнал: это Кимон забредал в наши края, ночевал у костра табунщиков, потчуя нас историями о дальних землях. За прошедшие годы Кимон мало изменился, разве что прибавилось серебра в бороде и на висках.

– Будь осторожен. Во дворце ванакта не чтут Геру…

Шепнул, не глядя в глаза. Нырнул обратно в толпу, растворился, как соль в воде. Не думаю, что за общим гомоном кто-либо, кроме меня, расслышал его слова.

Ну, я расслышал. И что с того? Забыл, отмахнулся, погружен в собственные невзгоды. Вспомнил только сейчас. Во дворце не чтут Геру, богиню семейных уз, покровительницу брака и домашнего очага. Пойми я это раньше, вняв предупреждению, сообрази, о чем говорит Кимон, еще у ворот акрополя, когда служанки, смеясь, облизывали меня…

И что бы я сделал?

Ничего.

4

Большие планы, большая ошибка

Светильник догорел.

Темнота съела всё: стены, потолок, людей, мебель, ткани. От нас остались только голоса да еще смутный бледный лик в вышине. Я хотел сесть, но боялся – она могла счесть, что я хочу завершить разговор и уйти. Что мне приятней ночевать под открытым небом, чем здесь, под крышей, если она рядом.

– Ты жена ванакта, госпожа. Что скажет твой муж?

– Что скажет мой муж, учитывая, что ты ждешь от него очищения? Вот что ты хотел спросить на самом деле, так?

– Да, госпожа.

– Мой муж ничего не скажет. Ничего такого, что могло бы помешать твоему очищению. Ничего, что могло бы тебе угрожать. На то есть две причины. Первая: мой муж – трус.

– Трус?

– Это знает весь Пелопоннес. Весь Пелопоннес, кроме тебя. Мой муж не отомстил за убийство своего отца. Он сидит на троне, обагренном отцовской кровью, на троне, который ему подарил убийца. Подарил? Бросил, как бросают кость псу. Случается, человек зовет собаку другом; так случилось и с моим мужем. Убийца подарил ему трон и кличку Друг, забрав честь и гордость. И что сделал мой сильный, мой воинственный муж? Год за годом он грызет эту кость. Зубы сточились, клыки выпали, а он все грызет. Ни клочка мяса не осталось на кости, а он все грызет. С первой причиной все ясно. Хочешь узнать о второй?

– Да, госпожа.

Я был рад сменить тему. Слышать такое от жены? «Зубы сточились, клыки выпали…» Будь я ванактом и супругом, я бы покончил с собой, узнав, что говорит обо мне мать моего сына. Нет, я бы убил ее. Нет, я бы… Не знаю, что бы я сделал, но что-то сделал бы.