Лестница в Эдем

Глава 2

Письмо от Троила

Ты стоишь тем меньше, чем дороже тебе хочется казаться.

Евгеша Мошкин нежно погладил кастет. В шумное общежитие озеленителей он отправлялся теперь не иначе чем с подобной страховкой.

– Пушкина уважаешь? – спросил Мошкин.

– А если скажу «не уважаю», тогда что? Локтем с разворота в голову, а потом захват за шею и добив коленом? – лениво поинтересовался Меф.

Две минуты назад он закончил стоять на кулаках и теперь валялся на диване, вкушая расслабляющую радость безделья.

Заметив в глазах Евгеши скорбное недоумение, Меф перестал придуриваться.

– Ну уважаю… Мысль-то какая?

– Помнишь, в царе Салтане есть «ткачиха с поварихой с сватьей бабой Бабарихой»?

– Это которые вредят?

– Да. Я вот все время пытаюсь понять. Ткачиха с поварихой понятно, почему завидуют. А сватья баба зачем лезет? Ей-то какая выгода?

Меф закинул босые ноги на спинку дивана и с удовольствием пошевелил пальцами.

– Так жизнь устроена. Кому меньше всех надо, тот больше всех и суется, – предположил он.

Мошкин кивнул, показывая, что принял версию к сведению. Пряча кастет в карман, он выронил кнопочный нож и наклонился, чтобы поднять. Однако нож уже был в руке у Мефа, мгновенно скатившегося с дивана. Что ни говори, а реакция у него была, как у мангуста.

Выщелкнув лезвие, Меф придирчиво осмотрел его. Сталь, конечно, скверненькая, но заточено на славу. Сразу видно: школа Арея. В памяти Мефа ясно прозвучал его твердый голос: «Заводишь цацки – следи за ними».

– Знаешь, я только сейчас от этого освобождаюсь, – сказал Меф задумчиво.

– От чего «от этого»? – не понял Евгеша.

– Ну от постоянного внутреннего напряжения. Раньше, когда мы с Ареем тренировались по восемь часов в сутки, я был как зомби. Встречаешь, например, одноклассника бывшего, болтаешь с ним, а мозги уже просчитывают: ногой в печень, чтоб хоть немного дернулся и масса тела вперед сместилась. Тогда уже уйти из-под удара не успеет, если мечом рубануть по диагонали…

– Зачем рубануть?

Меф закрыл кнопочный нож и вернул Мошкину.

– Да низачем. Просто теоретически, понимаешь? Мне кассирша в магазине сдачу протягивает, а я прикидываю, как ей запястье сломать. Или Эдька, к примеру, расщедрится, руку в карман сунет денег дать, а я соображаю: если бы он, скажем, за пистолетом полез, можно его руку через карман к бедру ножом выкидным прибить или нельзя?

– А со стороны ты вроде почти нормальный был, – испуганно произнес Евгеша.

– Угу, – согласился Меф. – Со стороны. Главное, что теперь я от этого освобождаюсь. У меня сейчас новый принцип: «Не делай другим того, чего не хочешь себе. Даже не мысли об этом, и ничего не случится».

Мошкин понимающе улыбнулся.

– Даф? – спросил он.

– Даф, – признал Меф.

– То-то я вижу, что светлая пропаганда!

– Какая уж тут пропаганда! Тебе говорят: не пей из унитаза и не станешь козленком! А ты отвечаешь: «Отвали, пропагандист! Откуда хочу – оттуда пью!» Ну и пей себе, если неймется…

– Все равно не понимаю эту философию про «не хочешь – не делай»! – заупрямился Мошкин.

– А тут и философии никакой нет. Одна сплошная практика. Ты должен перестать относиться к людям со страхом, и неприятностей у тебя сразу станет раза в два меньше.

– Я не виноват, что все на меня кидаются. Ведь кидаются же, да? – привычно засомневался Мошкин.

– А почему кидаются? Ты напряжен. Понаблюдай, как ты подходишь к незнакомому парню где-нибудь на пустынной улице. Пальцы у тебя неосознанно сжаты в кулак. И внутренне ты закручен как пружина. Идут такие два буратинки друг на друга. Лица каменные, грудь колесом, мышца играет… Ну прямо сцена из ковбойского фильма! А разберешься, так один бабушке ключи заносит, а другого за стиральным порошком послали.

Слушая Буслаева, Мошкин несколько раз выщелкнул и убрал лезвие.

– Вообще-то логика есть, – признал он.

– Какая уж тут логика? Как мы смотрим на людей? Выборочно. Из всего человечества мы замечаем хорошеньких девушек, парней-ровесников и всяких опасных с виду челов крутого вида. Всего же остального для нас попросту не существует. Ни детей, ни стариков, ни нуждающихся в помощи. Выборочный такой, искусственный мирок. Точно тебя гонят по узкому темному коридору, а там, с другой стороны, ласково скалится съеденными зубками добренький дядя Лигул, – сказал Меф.

– Ну ты прямо как Даф правильный стал! – пробурчал Мошкин.

Как и все служащие русского отдела мрака, он терпеть не мог, когда ему напоминали о Лигуле. Слух о том, что мрак любит свое начальство, преувеличен. Пирамида мрака держится исключительно на страхе.

Меф покачал головой.

– Нет. Даф уникальна. Она в каждом человеке видит только хорошее, хотя бы его была всего капля. Даже если ей попадется пьяница с разбитым лицом, который сидит в луже и кроет всех трехэтажным матом, она не увидит всей этой грязи, а увидит, что у него несчастные добрые глаза. Не хило, а? Мне такому вовек не научиться.

Держа нож в руках, Евгеша подошел к дверям, приоткрыл их и прислушался, нет ли в коридоре буйных озеленителей. Все было тихо, и Мошкин заторопился.

– Ну все, я пошел! Так ты придешь сегодня в пять? Что передать Арею? – спросил он нетерпеливо.

– А чего Арею от меня надо? – поинтересовался Меф, вспоминая, что в этом и была цель визита Евгеши.

– Понятия не имею. Он мне не докладывается. Да и работы сейчас завал – головы не поднимешь. Даже Тухломона припрягаем. Припрягаем ведь, да? – привычно засомневался Евгеша.

– Тебе виднее. А где Улита?

– Точно не знаю. В Питере, кажется.

– Чего она там делает? – удивился Меф.

– А я без понятия. Арей послал. Значит, в пять ты будешь? Не подведи, а то меня прикончат.

И Мошкин умчался.

Из отгороженной шкафом кухни выглянула Дафна, только что закончившая разучивать очередную атакующую маголодию. Дело у нее продвигалось туго. Даф многократно ловила себя на мысли, что в Эдеме освоила бы эту маголодию раз в семь быстрее. Легкие и эфирные, стражи света от жизни в человеческом мире тяжелели, привязывались к телам, обросли их привычками, и то, что прежде казалось естественным, как дыхание, становилось с каждым днем все более сложным.

Даже Эссиорх признавался, что был день, когда он, проснувшись утром, долго лежал, смотрел в потолок и болезненно пытался вспомнить: кто он – действительно хранитель или мотоциклист, которому приснился путаный и яркий сон?

– Евгеша заскакивал. Арей зовет меня сегодня вечером. Пойдешь со мной? – спросил Меф.

– Разумеется. Тебя одного в этот темный гадюшник я не отпущу. Кстати, хотела спросить. Ты опять трогал мою флейту? – строго спросила Дафна.

– Откуда ты знаешь?

– На ней следы яичницы. А кто еще, кроме бывшего темного стража, может играть на флейте, даже не вытерев губы? Ну и как? Вышла у тебя хоть одна маголодия?

– Нет.

– Это оттого, что ты стараешься играть пальцами и дыханием, как обычные флейтисты. Тут же так просто не отделаешься. Надо душу вкладывать, сердце, все светлые помыслы… Губы – это глубоко вторично, особенно если на них яичница, – пояснила Дафна.

Меф хмыкнул.

– Слушай, а почему Мошкин служит мраку? Он же вроде как светлый, – поинтересовался он.

– В том-то и беда, что вроде как. А того хуже, что он вялый. Иному доброму, но вялому дальше до света, чем какому-нибудь отрицательному, но цельному Чимоданову… К сожалению, так. Много думать о добре и одновременно не совершать добра хуже, чем не думать ни о чем вообще, тупо творя зло, – грустно ответила Даф.

– Ага. С Петруччо в этом смысле попроще. У него жизненная позиция лежачего камня.

– А какая позиция у камня? – не поняла Даф.

– Ну как какая? Каменная. Не делает совсем ничего, морду держит кирпичом и так мешается, что все его обходят, – сказал Меф.

Дафна кивнула. Она ухитрялась в одно и то же время слушать Мефа, следить за котом, убирать со стола и переселять на книжную полку валявшиеся на диване книги. «Моя семиделочка Юлия Цезаревна!» – порой дразнил ее Меф, потому что Дафна могла делать одновременно дел семь, из которых дел примерно пять делались качественно, остальные же шли вынужденным самотеком.

Даф распахнула форточку и, отловив за кожистое крыло, вытолкнула за окно Депресняка, который как-то слишком задумчиво смотрел на стоявшие у двери ботинки Мефодия. Дафна очень хорошо знала все немногочисленные мысли своего кота и предпочитала не рисковать.

Депресняк некоторое время болтался на раме, а затем неохотно, делая всем и самому себе одолжение, спрыгнул на газон. Выглядел газон неважно, и произрастали на нем только фантики и окурки. По туманной причине общежитие свое озеленители упорно не озеленяли. Видно, срабатывало старое правило, по которому сапожник остается без сапог, а озеленитель без травы.

– Я тебя предупреждала: не оставляй ничего на полу! – напомнила Дафна Мефу.

– Что мне, ботинки в морозилку, что ли, прятать? – огрызнулся тот.

– Если тебе так проще – прячь в морозилку. Все равно мы ею не пользуемся, – терпеливо согласилась Даф.

– Ботинки – те да. А вот меч в холодильник не поместится, – мрачно прикинул Меф.

– А что, он и его пометил?

– Пытался. Но со всей дури брошенная подушка летит примерно со скоростью двадцать километров в час, или шесть метров в секунду, – сказал Меф, имевший довольно четкое математическое мышление.

Мобильник Буслаева, лежащий на столе, дернулся и, съезжая по полировке от виброзвонка, заиграл егерский марш.

– Опять Ромасюсик, – сказала Дафна, взглянув на него.

Меф передернулся.

– Я не буду отвечать!

– Лучше ответь, а то опять отрезанные трубки будут трезвонить или голос из раковины забулькает, как позавчера! Ты же знаешь, какой он приставучий!

– Он приставучий, а я упрямый, – сказал Меф, решительно выключая мобильник.

– Чего так плохо? Разве ты не пойдешь к Прасковье? – не без коварства удивилась Даф.

– Да не хочу я туда ходить! Там ужасно мерзко! Прасковья сидит и глазами меня пожирает, а в углу торчит Ромасюсик и противно сосет леденец. С причмокиваниями, гадко так! Натуральный суккуб, только естественного происхождения! – кривясь, сказал Меф.

Даф отвернулась, пряча улыбку. Она видела, что ее система приносит результаты.

Не так давно Дафна сообразила, что запрещать Мефу принимать постоянные приглашения Прасковьи бессмысленнее, чем заливать костер бензином. Меф или пойдет из упрямства, потому что не выносит, когда кто-то им командует, или даже не пойдет, но тогда ему будет казаться, что он хотел пойти и просто сделал одолжение. Чтобы такая ситуация не возникала, Даф сработала на опережение. Она сама стала требовать, чтобы Меф почаще заглядывал к Прасковье.

Меф послушно сходил раза три, после чего взбунтовался и перестал отвечать на телефонные звонки. После этого по Москве дважды или трижды прокатывались стремительные ураганы, всякий раз случавшиеся почему-то после неудачных звонков Ромасюсика.

Дафна настояла, чтобы днем заглянуть к Эссиорху. Приглашение Арея ей активно не нравилось, и она не без оснований подозревала подвох.

– Мы можем верить Арею, – сказал Меф.

– Но не можем верить мраку! – отрезала Даф.

– Но Арей не мрак, – сгоряча заявил Мефодий и тотчас озадаченно притих, поняв, что ляпнул что-то не то. Если Арей не мрак, то кто ежедневно отправляет в Тартар тысячи и тысячи русских эйдосов, обрекая их на вечный плен?

– Странная штука! И Арей вроде благородный. И Евгеша неплохой. И Улита, и Чимоданов, и Ната тоже нормальные, в целом, люди. И я тоже мраку служил… А все вместе мы губили больше народу, чем если бы работали в газовой камере, – сказал Меф.

Дафна перестала вытирать стол.

– В том-то все и дело. Абсолютное зло само вредить особенно и не может: оно связано светом. Все зло в мире осуществляется злом неабсолютным, серым, опосредованным. То есть жертвами первичного зла, которые несут его и другим тоже, одновременно убивая себя. Ну как сотрудники табачной фабрики или оружейного завода – вроде и не хотят никого убивать и сами по себе, может, люди хорошие, а все равно получается косвенно, что убивают. Можно, конечно, говорить, что они сами не заставляют людей курить или друг в друга палить и что, уйди они с работы, другие придут, – только это уже отмазка.

Эссиорх оказался дома. Активный байкерский сезон уже закончился, и художник в хранителе поневоле победил мотоциклиста.

– О, привет! – сказал Эссиорх, открывая дверь. – Вовремя вы пришли, а я тут через полчасика к Кареглазову собрался в мастерскую. Хочу, понимаете, так свою лень в пузо пнуть, чтобы она неделю не разогнулась.

– А дома нельзя ее пнуть?

– Можно-то можно. Но думаешь, главная проблема начинающего скульптора в одном только поиске внутренней идентичности? Главная проблема – то же «неохота» и то, что раковину на кухне вечно забивает глиной и скульптурным пластилином.

Мефодий неосторожно плюхнулся в кресло и взвыл. Под валявшейся на кресле газетой, которую Буслаев поленился убрать, обнаружилась приборная панель от мотоцикла.

– Инструкция № 403 для стражей, десантирующихся в человеческий мир: «Прежде чем куда-то сесть или на что-то наступить, тщательно все проверь, каким бы мягким или крепким оно ни выглядело», – по памяти озвучил Эссиорх.

Дафна посмотрела на открытый шкаф Корнелия. На дверце болталось несколько в спешке выброшенных свитеров, и еще один, светлый, дохлой медузой лежал на полу. Сама дверца капризно покачивалась от сквозняка, вполне выражая настроение хозяина.

– А где сам?.. – спросила она.

Эссиорх улыбнулся. Он стоял у раздвижного этюдника и закручивал тюбики с масляными красками.

– Должен уже быть. Задерживается чего-то.

– На свидании?

– Не совсем. Он разболтался, и Троил его смиряет. В одной многодетной семье у матери аппендицит, а отец, подводник, в плавании еще месяца два будет. Вот Корнелия и назначили с детьми сидеть.

– Разве страж света может быть нянькой? – усомнился Меф.

– Только страж света и может быть нянькой, – заверил его Эссиорх.

Дафна метнулась к подоконнику, привычно подхватив под живот Депресняка, с нездоровым любопытством обнюхивающего шторы.

– Что, опять? Ничто так не губит настоящего мужчину, как слишком полный расцвет сил, – насмешливо прокомментировал Меф.

Депресняк благодушно заскрипел на руках у Дафны, признавая за собой полное право на этот комплимент.

– Арей требует Мефа в резиденцию мрака сегодня вечером, – вспомнила Дафна.

Пальцы Эссиорха непроизвольно сжались. Из тюбика выполз и закрутился красный червяк краски.

– Причин вызова он, конечно, не объяснил? – спросил хранитель.

– Нет. А откуда ты знаешь?

– Я бы удивился, если бы не угадал. Мрак обожает тайны. Учитывая же, что правда всегда проста и безыскусна, на первый взгляд она всегда проигрывает лжи.

– Так мне идти или нет? – спросил Меф.

– Мой ответ: нет. Но свободы выбора никто еще не отменял. Решай сам.

Меф подумал и решил.

– Я, пожалуй, схожу. Может, что-то важное? – сказал он.

Эссиорх пожал плечами.

– Твоя жизнь. Только не забудь, что нельзя одновременно разжигать свечу и задувать ее. И дуть в оба края дудки одновременно тоже нельзя, – предупредил он.

– Я буду с ним! – вступаясь за Мефа, вмешалась Дафна.

Эссиорх печально посмотрел на нее.

– Что ж, сходите, только помните, что чем симпатичнее зло, тем меньше поводов ему доверять.

В коридоре раздраженно хлопнула дверь.

– Ага! Вот и его величество! Сейчас ботинки полетят! – предсказал Эссиорх.

Он не ошибся. Секунду спустя два глухих удара о стену доказали, что ботинки осуществили приземление. Зашаркали тапочки, и в комнату ввалился мрачный Корнелий. По правому стеклу очков разбегалась сеть трещин. Под глазом слабо розовел свежий, только зарождающийся фингал.

– Эй, темный, а ну прочь пошел с моего кресла! Или на шесть шагов и по хлопку! – заорал он на Мефа.

Поймав просящий взгляд Дафны, Мефодий уступил кресло Корнелию. Самый бестолковый из курьеров света плюхнулся в него и страдальчески возвел глаза к потолку.

– Угадайте с нуля попыток, можно ли разбить очки подушкой? – спросил он и тотчас сам ответил: – Нет? А вот и ни фига! Очень даже можно, если в наволочку засунуть детскую машину.

– Сочувствую. Что-то ты сегодня долго, – сказал Эссиорх.

– А кто виноват, что она так поздно пришла? – взвился Корнелий. – Работающие бабушки – это враги человечества номер один. Их надо приковывать к внукам цепями, а при попытке к бегству пропускать по цепям ток!

– И много там детей? – спросила Дафна с интересом.

– Когда смирно сидят, не особо много – всего-то четыре пацана. Но когда начинают бегать или драться, сосчитать невозможно. И разнять тоже невозможно. Чаще приходится принимать сторону слабого и вместе с ним бить сильного.

– А объяснить словами нельзя? – сострадательно спросила Дафна.

Корнелий снял очки и осторожно ощупал кончиками пальцев припухлость под глазом.

– Дохлый номер! Необходимости прощать дети пока не понимают. Как это: тебя пнули, а ты терпи! В тебя плюнули, а ты утирайся! У них врожденная логика: зуб за зуб. А еще лучше – два зуба за зуб. Учитывая же, что тот, кому ты выбил два зуба, по той же арифметике должен выбить тебе четыре, – мало никому не покажется.

– Мефодия позвали в резиденцию мрака… – сказал Эссиорх, безошибочно определяя, что еще немного, и Корнелий опять начнет орать.

Курьер света совершенно не удивился.

– А, да-да! Дядя предупреждал, что мрак в последние дни зашевелился. Наш агент в Тартаре, которому удалось выяснить нечто важное, убит, – легкомысленно сообщил он.

Эссиорх надвинулся на Корнелия, с нездоровым любопытством созерцая его куриную шею. Веснушки Корнелия озабоченно запрыгали.

– Дядя? И я узнаю об этом только сейчас? Ты говорил с Троилом? – прорычал хранитель.

– Ну не то чтобы говорил… – поспешно сказал Корнелий, начиная рыться в сумке. – Вчера от него было письмо, только я, кажется, его потерял… Эй, спокойнее, укрупненный ты наш! Маленьких не бьют, маленьких топят! Как я могу потерять то, во что заворачиваю бутерброды?

Однако и это оказалось шуткой. Когда Корнелий достал письмо, обнаружилось, что оно в полной сохранности, разве только на конверте с обратной стороны оказались записанными два телефончика.

– Девушки какие-то вчера в метро дали. Даже и просить не пришлось особенно долго. Минут всего пять позанудствовал, – похвастался он. – Правда, у меня, видимо, аппарат поломался: не с теми соединяет. У первой по телефону отвечает общество пчеловодов-любителей, а у второй – срочная психиатрическая помощь.

– Тебя надули.

Корнелий помрачнел.

– Ты так считаешь? А я всё утешаю себя, что записывал немного рассеянно.

Эссиорх развернул письмо и пробежал его глазами.

– Читай уж вслух! – со вздохом разрешил Корнелий.

– Все читать?

– Ну читай все! Только сразу предупреждаю, если кто хихикнет…

– Дай-ка я угадаю! На три шага и по пинку, пока в дудочке ноты не закончатся, а в звукоряде обойма не заклинит! – попытался угадать Меф.

– Вот и умница! Рад, что ты хоть это усвоил! А за дудку ты мне когда-нибудь ответишь! Я только с виду добрый! На самом деле я гадкий, как пушистая лягушка! – буркнул Корнелий и вновь принялся ощупывать свою боевую рану под глазом.

Эссиорх начал читать:

«Дорогой Корнелий!

Надеюсь, общение с детьми идет тебе на пользу. Мы с тобой оба знаем, что ничего так не разлагает светлого стража и не заставляет темнеть его крылья, как излишек свободного времени. Как наставник, заинтересованный в твоем дальнейшем развитии, я впредь постараюсь, чтобы свободного времени у тебя было как можно меньше. Возможно, не сразу, но уверен, что когда-нибудь ты будешь мне благодарен.

Догадываюсь, что там, на земле, очень непросто. Много соблазнов, с которыми тебе по врожденной живости и некоторой рассеянности твоего характера непросто справиться. Не верь уму! Верь только сердцу и его ощущениям. Ум как крикливый торговец с рынка, который заглушает воплями и оттирает тихую старушку, пытающуюся продать дачные яблоки. И плевать на то, что ее яблоки настоящие, а у него – один воск и химия.

Сегодняшнее человечество как овечье стадо. Пастухи мрака стремительно гонят его к обрыву, щелкая бичами спешки, потребительства, гнева, жадности, эгоизма, чтобы не было времени поднять голову и увидеть небо. Задние овцы, ничего не видя, кроме других овец, и не слыша ничего, кроме щелчков бича, поджимают передних. Передние же срываются в пропасть и не успевают даже заблеять. Задача же нас, стражей, понимающих, что происходит, тянуть человечество за собой, кричать, чтобы овцы нас услышали, чтобы подняли жвачные морды от травы и чтобы увидели небо! Для многих, уверен, это будет спасением.

Теперь о грустном:

Наш агент в Тартаре стал чистым светом и перешел в вечность! Его последнее сообщение очень пострадало, и нам удалось прочесть лишь несколько строк. Все же из него понятно, что мрак готовит новую операцию. Суть ее неясна, но известно, что операция будет проводиться в Петербурге. Лигул отослал некое секретное распоряжение Арею. В чем оно состоит, мы не знаем. На всякий случай мы усилили охрану всех объектов света в Питере, однако в случае внезапного и массированного нападения ни одна охрана, разумеется, не может считаться достаточно надежной.