Сталь

Я не поступила в университет. Не потому, что не могла, а потому, что это не было тем, чего я действительно хотела от своей жизни. Моя мать очень сильно расстроилась из-за моего решения, как раз потому, что я могла позволить себе беспрепятственное поступление в любое высшее учебное заведение, настолько мои показатели в выпускном классе были высоки, но я этого не желала. Я даже видела, как в те дни она украдкой плакала из-за моей “необъяснимой глупости при столь высоком IQ-показателе”, как она тогда выражалась. И всё равно, как бы сильно она не расстраивалась, при мне она не позволяла себе слёз, за что в те времена она повысила мой коэффициент уважения к ней. Она могла бесконечно совершать попытки поговорить со мной о моём будущем, могла просить меня купить ей очередную порцию вновь быстро закончившегося успокоительного, могла укоризненно смотреть на меня, но никогда не замыкалась и не плакала из-за моего категоричного решения. Она всегда была открыта и всегда была стойкой, что бы кто из её детей не выкинул: переедь Рэймонд в Норвегию или откажись я от университетского будущего – она никогда не отстранялась от нас, даже когда мы совершенно не задумываясь принимали решения, влияющие на её собственную жизнь. Мы спешили жить собственными жизнями, по-своему, и совершенно не задумывались, каково нашим родителям не просто расставаться со своими неожиданно повзрослевшими детьми, но учиться жить по-новому, фактически без ценной, составляющей части созданной ими семьи.

Отец меня поддержал. Сначала он, конечно, был на стороне матери, где-то примерно неделю говорил мне о том, что я должна хорошенько пораскинуть своим способным мозгом, потом он занял нейтральную позицию, а уже в конце последнего семестра моего обучения в старшей школе он вдруг принял мою сторону. Мы с ним тогда находились в гараже, ковырялись в моторе его старого грузового фургона Scania-Vabis, от которого он в те времена никак не хотел избавляться, несмотря на его очевидную кончину.

– Ты действительно этого хочешь, Теона? – забирая из моих рук гаечный ключ на десять, заглянул мне в глаза он. – Ты уверена в том, что при своих способностях ты не хочешь поступать в университет?

– Я уверена в том, что хочу путешествовать. Я хочу просыпаться под звёздным небом, а не в университетском кампусе. Я ведь могу заниматься туризмом и без высшего образования, ты ведь сам это прекрасно знаешь. Так что да, папа, я действительно этого хочу.

Вскоре мой выбор приняла и мама, но только после того, как поняла, что я уже наверняка не отступлюсь от своего решения и что отец уверенно поддерживает мою позицию. Семь лет назад, в первый день июля, отец отдал мне в руки карточку с паролем от счёта, на котором лежала крупная сумма – все те деньги, которые родители долгие годы откладывали на свою мечту выучить меня в университете. А уже на следующий день отец договорился со своим кузеном, управляющим национальным парком Абиску, чтобы меня приняли в штат работников, естественно на испытательный срок. Мой новый дом ждал меня на другом конце страны, в более чем сутках езды от Хеслехольма. Даже не хочу думать о том, что в первые дни расставания со мной чувствовала мама. В любом случае, рядом с ней всегда был отец, так что они справились.

В Абиску я проработала ровно год. Отказавшись от бумажной волокиты и прочей чепухи вроде сидения на ресепшене, я, естественно в связке с опытными гидами, в качестве волонтёра водила экскурсионные группы по ландшафтному заповеднику, часто участвовала в долговременных походах, длящихся неделю-две, но мне хотелось большего. Быть под опекой влиятельного родственника, чувствовать, что находишься на особом счету и из-за переживаний родных лишаться самых вкусных кусков пирога: сплавов на байдарках в каньоне, поднятия в горы, похода по Кунгследен, знаменитой Королевской тропе, начинающейся в Абиску и проложенной через всю шведскую Лапландию. Меня до крайности не устраивали ограничения. Поэтому, взяв от Абиску максимум опыта, я отправилась дальше, решив окончательно и бесповоротно разорвать пуповину опеки, тянущуюся от моей семьи. Так всего лишь в девятнадцать лет я попала в экстремальный туризм. Устроилась на привлекательное место благодаря случайному знакомству с одним из туристов Абиску, оказавшимся главой частной компании экстремального туризма в Финляндии: мы вместе с ним ходили в недельный поход, где я дважды спасла его от укуса клеща и единожды от промокания под дождём (у гидов Абиску всегда предусмотрен один запасной дождевик) – так мы и подружились.

Я снова стала обыкновенным стажёром, но уже спустя полгода доросла до уважаемого ранга – я официально была посвящена в гиды. Компания, в которую я перешла, в тот год как раз расширялась, спустя два месяца после моего прихода у неё появился филиал в Швеции, так что новички тогда быстро переходили в ранг гидов и разбрасывались по двум странам. В итоге в Финляндии я пробыла всего восемь месяцев, за которые даже финскую культуру толком не успела выучить, так как постоянно находилась “на маршруте”. Ну и, конечно, когда с получением ранга гида передо мной встал выбор, в какой из двух стран продолжать работать, я выбрала Швецию. Не потому, что эта страна была мне привычнее, как раз по этой причине я бы и осталась в Финляндии, просто уже тогда ко мне начало приходить понимание того, что я начинаю всё чаще скучать по семье, из лона которой так стремительно выпорхнула. Мне хотелось чаще видеть семью, поэтому я и вернулась в Швецию.

Тех денег, которые вручили мне родители, мне хватило на целых три года безбедного существования, а с учётом того, что всё это время я сама получала неплохой гонорар за каждый свой поход и мало тратила по возвращению к цивилизации, финансовая сторона меня долгое время вообще не беспокоила. По сути, благодаря стартовому капиталу, предоставленному мне родителями, я стала такой, какой стала. Успешной.

Вскоре после возвращения в Швецию я начала встречаться с бывшим скалолазом, переквалифицировавшимся в гида горного туризма. Это был мой первый парень, однако кроме секса нас друг в друге практически ничего не интересовало, так что когда наше пребывание в лагере совпадало, мы проводили наше свободное время вместе, порой за выходные растрачивая по две упаковки презервативов. Так продлилось три месяца, а потом он уехал в США на три недели и не вернулся. Занимался скалолазанием в национальном парке Йосемити, сорвался и разбился. Я узнала об этом только спустя двадцать дней со дня трагедии: его родители нашли мой номер телефона в его мобильном, мой контакт был подписан банальным словом “Девушка”. Если бы они не сообщили мне, я бы со временем узнала от коллег – мы работали в одной компании, до которой по-любому дошли бы новости – но сколько бы времени прошло?

Родители разбившегося рассказали мне и про скалолазание в Йосемити, и про парней, которые с ним в тот день поднимались, и про то, что у него остались трое братьев и одна сестра, хотя обо всём этом я не спрашивала… До сих пор я не общалась ни с его родителями, ни с его братьями и сестрой, ни с его окружением вне того, которое составляло наших общих знакомых-коллег. Правда заключалась в том, что мы в принципе-то друг о друге знали только то, что не выходило за пределы постели – остальных аспектов жизни друг друга для нас просто не существовало. Никто из нас не говорил о своих семьях, никто из нас не интересовался любимыми блюдами или любимой музыкой партнёра, никто из нас не планировал общий отпуск. Лишь когда его не стало, я поняла это. Поняла, что на самом деле не любила этого парня, а просто использовала для удовлетворения своих физиологических потребностей. Он, я почти на сто процентов уверена в этом, тоже был со мной по той же причине, но для него это уже было неважным, потому что не меня не стало – не стало его. Поэтому и только поэтому это стало важным для меня – факт того, что я спала с человеком, к которому не испытывала любовных чувств и о котором, в итоге, не могу даже полноценно скорбеть, меня подкосил. Я почувствовала себя обманщицей. Пусть я обманывала его, это не страшно, ведь он тоже меня обманывал, но как я могла не заметить, что я обманываю себя?.. В общем, подобные мысли и завели меня в депрессию.

И до начала депрессивного периода в своей жизни я была всецело поглощена своим делом, но с его началом совсем ударилась в крайность – стала настоящим, слетевшим с катушек трудоголиком. Спустя месяц после получения новости об участи молодого скалолаза, я вернулась из очередного похода с уставшей, но довольной группой латвийских туристов, и записалась на новый туристический проект. Если коротко: именно так я впервые в жизни отправилась на другой континент. Даже не задумываясь о том, что именно на том континенте погиб тот сексуальный скалолаз…

Аляска меня поразила своей красотой. Дикая природа как она есть, животные и птицы, которые не встречаются в Европе, горы, горные реки и озёра, бесконечные леса… Аляска до сих пор в моём сердце.

Я приехала туда вместе с шестью гидами из компании, в которой работала, по программе обмена опытом, и не была единственной женщиной в группе – было ещё две женщины лет сорока, с которыми я отлично ладила – так что я чувствовала себя уверенно. До тех пор, пока нас не разделили. Так я оказалась в группе Гарднера Шнайдера – немца, семь лет прожившего на Аляске и потому возомнившего себя если не местным, тогда точно профи. Он был на девять лет старше меня, высокий и крепкий мужчина, покрывший весь торс, руки и шею выразительными чёрными татуировками, подчёркивающими его стервозный характер. В общем, на протяжении двух месяцев, которые мы провели в пешем походе, он буквально изводил меня, за что я ему тоже устроила “весёлый поход с психологическими препятствиями”. Он мог запросто с утра пораньше подкинуть в мою палатку ящерицу или съесть мой бутерброд, а я запросто могла столкнуть его в реку или воткнуть его зубную щётку в муравейник. Наша война началась с того, что он назвал меня слишком “смазливенькой” и “маленькой” для подобного рода туризма, длилась она долго и в тот год закончилась ничьей: вернувшись в лагерь, я просто улетела назад в Швецию не попрощавшись со своим обидчиком, но при этом не забыв смазать дверную ручку его номера мёдом, таким образом ответив ему за свои наушники, которые он накануне нагло присвоил себе.

После возвращения в Швецию на старом месте работы я продержалась ещё пару месяцев, но в итоге, из-за недостатка, как для трудоголика, рабочего процесса, сорвалась, приняв предложение от немецкой туристической компании. Так я попала в Германию и задержалась там почти на четыре года.

Спустя два года после первой поездки на Аляску я снова попала на эту дикую землю, в тот же лагерь, по той же программе, по которой прежде приезжала из Швеции. И снова встретилась с Гарднером Шнайдером, с которым мы сразу же решили продолжить нашу войну. Только на сей раз я знала немецкий язык, на котором он зачастую любил выражаться в моём присутствии, не подозревая об отсутствии языкового барьера с моей стороны. Так я оказалась на шаг впереди своего противника, а в середине пешего маршрута, спустя семь дней похода, узнала то, что знать, по его планам, не должна была. Он разговаривал с одним из немецких туристов, не знавшем меня и о моём знании языка, и проболтался ему, не обращая внимания на рядом сидящую меня, о том, что “очень сильно запал на меня”. Он не смущаясь говорил о том, как ему нравится мой острый ум и округлые бёдра, о том, что изводит меня только затем, чтобы я лишний раз думала о нём, о том, что пару раз я снилась ему в эротических снах… Не выдержав всё это слушать, я сделала вид, что отошла от костра, чтобы отлить в кустах, а сама, скрывшись в лесу, минут десять стояла у громадной сосны и пыталась понять, что я обо всём этом думаю и что испытываю. В итоге так и не поняла. Наступил следующий день, мы двинулись дальше, Гарднер продолжил цепляться ко мне, но я уже не могла реагировать на его выпады как прежде. Сначала я притворялась безразличной, потом просто уставшей, потом наши взгляды пару раз пересеклись и его нахальная улыбочка рассыпалась всякий раз, когда он смотрел мне в глаза. Он наверняка начал понимать, что я догадываюсь, потому что спустя всего сутки начал превращаться под одним лишь моим взглядом в самого настоящего идиота. Остроумный мужчина, способный в пух и прах разгромить любого, кто дерзнёт вступить с ним в словесную перепалку, вдруг стал блеять и отводить взгляд, стоило лишь мне смотреть ему в глаза дольше пяти секунд.

С момента случая со скалолазом прошло два года, в течение которых у меня не было интимных отношений. Я просто не была заинтересована в этом. Гарднер же очень сильно отличался от скалолаза (не знаю почему, но однажды я словила себя на мысли о том, что сравниваю их): скалолаз был всего на два года старше меня, Гарднер же был на целых девять лет старше, то есть на тот момент ему было полных тридцать два года, скалолаза интересовало только моё тело, Шнайдер же, в разговоре с приятелем, упомянул мой острый ум… Однако я всё ещё относилась к нему если не как к врагу, тогда как к противнику: рефлекторно, словно по мышечной памяти – ничего не могла с собой поделать.

В общем, всю последнюю неделю похода, после того заочного признания Гарднера в чувствах ко мне, я бессовестно одерживала победу в любой нашей стычке и получала абсолютное удовлетворение результатами нашей войны. Я не задумывалась, к чему в итоге могут привести подобные взаимоотношения, вплоть до последнего вечера перед прибытием в лагерь. В тот вечер произошёл переломный момент.

Изначально нас в этот поход вышло двенадцать человек, но за два дня до финиширования мы разделились. Один из участников похода, двадцатилетний парень, потянул связки голеностопа, что значительно повлияло на его скорость, а значит и на скорость передвижения всей группы. В итоге мы приняли решение разделиться: один опытный гид отправился с семью туристами вперёд, а двое остались в связке с пострадавшим и его другом, мужчиной лет тридцати. Двумя оставшимися гидами были я и Гарднер. Позже он признался мне, что специально подбил того гида, ушедшего вперёд, оставить меня с ним, а не пойти вместо него вперёд с остальными, но я и сама догадывалась в подтасовке результатов голосования. В конце концов, у меня острый ум – Шнайдер сам признал этот факт.

До лагеря нам оставалось всего три часа беспрерывной ходьбы, но из-за усталости пострадавшего мы решили переночевать на берегу озера. Всё шло хорошо: мы установили палатки, разожгли костёр и поужинали лапшой быстрого приготовления. А потом я отошла в лес, чтобы отлить. Уже возвращаясь к озеру я услышала сильный хруст веток в лесу позади себя. Оглянувшись, я сразу же увидела громадного гризли, несущегося в мою сторону через весь лес. Он был всего в пятистах метрах от меня, когда рядом со мной вырос Шнайдер. Схватив корягу, больше напоминающую увесистое бревно, он побежал прямиком на медведя, при этом страшно бранясь во всё горло, так, что эхо его крика, как мне тогда казалось, разлеталось на многие километры в округе. Я же так и осталась стоять на месте, словно вкопанная, боковым зрением видя, как двое туристов, которые нас сопровождали, вместо того, чтобы по примеру Гарднера поспешить мне на помощь, кинулись бежать прочь.

Гризли, пришедший в шок от наглости Шнайдера, сначала остановился, а потом, когда между ними оставалось не больше двухсот метров, бросился бежать прочь. Для убедительности Гарднер пробежал ещё немного, и ещё некоторое время издавал устрашающие гортанные звуки, чтобы показать зверю, чья здесь территория.

Мы переспали этой же ночью. Когда туристы разошлись по своим палаткам, он подождал пару часов и пришёл ко мне. Моя палатка была маленькой, в отличие от его, которую он всегда разбивал чуть подальше от общего лагеря, ссылаясь на нелюбовь к звукам храпа своих попутчиков. Поэтому он благородно – слово, значение которого он редко понимал – постучал камнями у входа в мою палатку, чтобы выманить меня наружу. Я не спала, раз за разом прокручивая в голове произошедшее, раз за разом видя, как массивная спина Шнайдера возникает прямо передо мной, ограждая меня от рассвирепевшего животного, как он сам превращается в грозного зверя и бежит на медведя… А если бы медведь не остановился? Он бы напал на него, но не на меня – и Шнайдера это устраивало. Как такое вообще возможно?

Выйдя из палатки, я спросила, что произошло, что он решил побеспокоить меня посреди ночи. Гарднер сказал, что у него в палатке разошёлся какой-то шов и что он хочет попросить меня о помощи: пока я буду держать полотно изнутри, он заштопает его снаружи. Смотря ему в глаза, я почти была уверена в том, что он совершенно беззастенчиво лжёт, и всё же пошла с ним, потому что сама была не против.

В этот раз его палатка стояла ещё дальше от наших, и внутри она оказалась и вправду просторной – как три моих. Оказавшись внутри, я сразу же для приличия спросила, где именно произошёл разрыв, ну а дальше понеслось… Он повернул меня к себе лицом, резко и с силой начал целовать, сжимать мои бёдра, раздевать… Спустя два часа, лежа на голой груди Шнайдера, на которой не осталось ни единого не татуированного участка кожи, мне казалось, что это был лучший секс в моей жизни, потому что он не слезал с меня все эти два часа, за которые я трижды закончила. О том, что этот мужчина может в постели и больше, и лучше я узнала уже следующей ночью, когда мы добрались до лагеря и заселились в гостиничные номера.

Я прекрасно понимала, что меня в нём привлекает. Он казался мне таким взрослым, таким смелым и дерзким, по-своему красивым, так как действительно красивой его внешность назвать было сложно, потому что она была откровенно бандитской, он был сильным и сексуальным со всеми этими татуировками на его рельефном прессе, что всякий раз от одной лишь мысли о сексе с ним у меня начинали дрожать ноги. И так продолжалось очень долго.

Спустя неделю после нашего возвращения в лагерь наступил день моего отъезда, и Гарднер неожиданно, в ночь перед отлётом, после очередного бурного секса в моём номере сообщил мне о том, что поедет в Европу вместе со мной и что он уже договорился для себя о месте гида в туристической компании, в которой работаю я. Я не успела толком переварить эту информацию, так как вслед за этой новостью последовал второй раунд в постели, а утром и следующие пару месяцев я была так утомлена беспрерывными постельными марафонами, что и вовсе не задумывалась о том, как быстро и решительно Шнайдер всё устроил, как он буквально перевернул свой образ жизни, чтобы отправиться вслед за мной на другой континент. Фактически, спустя девять лет пребывания на чужой земле, он вернулся на свою родину не просто вслед за мной, а ради того, чтобы быть со мной. Я сразу, с первого нашего секса поняла, что он без ума от меня, но чем дольше продолжались наши отношения, тем больше я понимала глубину схождения с рельсов здравомыслия Шнайдера по мне. Он пожирал меня взглядом, пожирал меня ночами, пожирал меня ментально…

Сначала я думала, что он хочет всецело владеть моим телом, но очень скоро его страсть перекинулась на каждую сферу моей жизнедеятельности. Первое время мне было даже приятно и интересно наблюдать за тем, как такой брутальный мужчина буквально сохнет и сходит с ума из-за меня, но вскоре меня начало это сначала немного, а потом и сильно напрягать. Потому что я постепенно начала понимать, что таких сильных чувств и тем более такой сильной страсти, которые Гарднер испытывал по отношению ко мне, я не испытываю по отношению к нему. Да, мне действительно очень сильно нравился наш необузданный секс, нравилось то, как он защищал свою территорию, как жёстко обрывал попытки других парней флиртовать со мной, как дерзко он вёл себя со мной на глазах у людей, давая всем и каждому, даже мне, понять, чья я девушка… Но в какой-то момент я начала чувствовать недостаток кислорода в наших отношениях, причём отчётливо поняла, что источником моего удушения является Гарднер. И поняла я это, как ни странно, не после того, как по приезду в Германию он стал моим гидом-компаньоном, из-за чего мы не расставались ни на сутки, все походы проводя вместе, а по возвращению из гор неразлучно проводили дни и ночи в одном номере на двоих. Я поняла это когда спустя всего восемь месяцев наших отношений он стал настойчиво уговаривать меня познакомиться с его родителями и друзьями детства, жившими здесь же в Германии, в Нижней Саксонии. Знакомство семьями – это новый уровень отношений, тот, к которому я на тот момент определённо точно не была готова. Иными словами: я была готова к сексу с этим человеком, но не к тому, чтобы увидеть его детские фотографии и узнать наивные истории его родителей о том, как в пять лет этот негодный мальчишка украл велосипед у своего кузена, после чего последовали бы ещё более неловкие вопросы о том, не планируем ли мы, к примеру, сыграть свадьбу. Кажется именно с этого момента я и поняла, что не тяготею к этому мужчине так, как он тяготеет по мне и от меня.

В итоге мы провстречались полтора года, последние несколько месяцев наших отношений находясь в постоянном напряжении: он, казалось, желал меня сожрать, вот только я никак не поддавалась его крепким зубам даже при тщательном пережёвывании. Подозреваю, что мы рисковали до сих пор продолжать эти жёсткие отношения, всё больше погрязая в животной страсти, может быть со временем я даже бы не поняла, как попала бы в сексуальное рабство этого слепо обожающего меня всю целиком человека, но полгода назад наша напряжённая связь оборвалась. Вернее будет сказать – я её оборвала. Но, естественно, не без его помощи – не без импульса, позволившего мне с чистой совестью прекратить эту безумную игру гормонов и феромонов.

Наш разрыв произошёл десять месяцев назад, в первых числах октября. Мы отправились в горы по привычному маршруту, на привычные семь дней и всё проходило как всегда гладко, до тех пор, пока один из пяти туристов, после второй выпитой им банки пива не начал флиртовать со мной при Гарднере. Произошла совершенно мелкая ссора, но мне не понравилось, как Гарднер повёл себя. Мне казалось, что того, что я не отвечаю на флирт, более чем достаточно, чтобы спустить парню хмельные высказывания о красоте моей фигуры и глубине моих глаз, но Гарднер не успокоился, пока парень не принёс свои извинения ему, как моему бойфренду. Думаю, если бы парень быстро не поддался давлению Гарднера, эта мелкая стычка даже могла бы перерасти в серьёзную драку, но парень был не из конфликтных, да и свидетелей этой, казалось бы, незначительной ссоры не было – остальные участники похода ушли к реке.

Гарднер уже давно уговорил меня не таскать на своих плечах лишнюю палатку и вместо этого разделять палатку с ним, так что той ночью, желая продемонстрировать ему факт того, что я задета его вызывающим поведением, я просто перетащила свой спальник к костру и провела ночь под открытым небом. Утром, когда я полоскала свою чашку в реке, он попытался со мной поговорить, но я вдруг отчётливо осознала, как же сильно мне надоела его манера примирительных переговоров. Вместо того, чтобы искренне извиниться за своё порой откровенно отвратительное поведение, он говорил что-то вроде: “Эй, крошка, не сердись, ты ведь знаешь какой у меня вспыльчивый темперамент”, – после чего насильно притягивал меня к себе и целовал в губы с проникновением в рот до тех пор, пока я не переставала сопротивляться. Зачастую, то есть в большинстве случаев, подобные перемирия практически сразу заканчивались сексом за каким-нибудь деревом или в постели его номера, но в этот раз я не хотела, чтобы всё так случилось. Я хотела от него искренних извинений, хотела, чтобы он перестал так остро ревновать меня ко всем, кто считает меня красивой, а таких людей была масса, так как внешней красотой я и вправду не была обделена с тех пор, как пережила свой тяжёлый подростковый возраст, и хотела чтобы он начал наконец верить в мою верность ему. Поэтому, когда он в очередной раз попытался меня притянуть к себе, я просто выплеснула ему в грудь холодную ключевую воду из чашки и, пока он пытался понять этот жест, ушла прочь, собирать свои вещи.