Разбойники Сахары. Пантеры Алжира. Грабители Эр-Рифа

Глава XII

Вендетта в пустыне

Переходы по безводному морю, как поэтически именуют арабы необъятные, безжизненные равнины Сахары, становились все утомительнее и тоскливее. Один песчаный бархан сменял другой, и казалось, нет конца этим недвижным волнам. Взгляду не на чем было остановиться, и сердце охватывала беспредельная печаль.

Лишь изредка у подножия скал, островками торчавших из песка, можно было найти хилые, высохшие под палящим солнцем кустики, на которые набрасывались верблюды, жадно вырывая их друг у друга.

Это была настоящая пустыня. Ни деревца, радующего взор, ни колодца, чтобы смочить пересохшие губы, ни единой живой души. Все звери и птицы, обитающие в Сахаре, будь то хищники, газели или страусы, стараются держаться поближе к оазисам.

Над этим морем песка и пламени висел зной, превращающий кожу в пожелтевший пергамент и алчно поглощающий влагу из тел и тощих бурдюков. А еще был свет. Временами складывалось впечатление, что глаза больше не выдержат яростных бликов, тысячами игл впивающихся под ставшие прозрачными веки.

Горизонт полыхал. Наверху – ослепительное солнце, внизу – раскаленный, блестящий до рези в глазах песок.

Караван упорно продвигался к Берамету. Надо было пополнить стремительно сокращавшиеся запасы воды и нагнать Аль-Абьяда. Тем не менее вскоре пришлось отказаться от дневных переходов, хотя маркиз и Рокко, непривычные к такому климату, страдали даже лежа в палатках, превращавшихся под лучами солнца в настоящие печи.

В дорогу пускались незадолго до заката и шли до самого рассвета. Жара не спадала и ночью. Пески продолжали дышать зноем даже перед утренней зарей, воздух был тих и недвижим.

На девятый день путешественники с облегчением увидели высокий тонкий минарет Берамета, с которого муэдзин, обернувшись лицом к Мекке, как раз затянул утреннюю молитву:

– Ашхаду анна мухаммадар-расуулюл-лаах… Я свидетельствую, что Мухаммед – посланник Аллаха…

Караван остановился. Все, в том числе и Эстер, тоже притворявшаяся магометанкой, разостлали коврики и опустились на колени. Помолившись, они омыли лица песком, как предписывает делать Коран в отсутствие воды, и вступили в небольшой оазис, надеясь обнаружить там желанный караван.

Берамет – крошечный перевалочный пункт в нескольких милях от уэда Игидена, чье русло остается сухим по многу лет. Свои скудные воды Игиден несет в соленое озеро, протянувшееся почти до южных границ Марокко.

Берамет состоял из небольшой мечети, двух-трех адуаров, где жили несколько семей, и был окружен тощими финиковыми пальмами, акациями и алоэ. Его жители принадлежат к амаргам[18] – самому красивому и воинственному марокканскому племени. Амарги – заклятые враги арабов, на которых нападают при каждом удобном случае.

На девятый день путешественники с облегчением увидели высокий тонкий минарет Берамета…

Амарги не только хороши собой, но и сильны. Они отменные охотники и неутомимые бегуны. На их лицах отпечаталась странная смесь дикости и мягкости. Амарги гостеприимнее шиллуков, борющихся с другими народами Марокко за пальму первенства в высокомерии, склонности к воровству и насилию. В молодости амарги пробавляются охотой и земледелием, к старости становятся пастухами и могут весь день проваляться с непокрытой головой под палящим солнцем рядом со своей отарой.

Едва войдя в оазис, маркиз с товарищами с огорчением обнаружили, что каравана нет и в помине.

– Неужели мы опоздали? – с досадой спросил де Сартен.

– Караван ушел пять дней назад, – доложил Эль-Хагар, успевший переговорить со старостой.

– В каком направлении?

– К колодцам марабутов.

– Сколько дней займет дорога туда?

– Не меньше трех недель.

– Госпожа Эстер, – обратился маркиз к юной еврейке, – не желаете передохнуть день-другой?

– Нет, – отвечала храбрая сестра Бена. – Я привыкла ездить на верблюдах и совершенно не устала.

– Значит, мы покинем оазис нынче же вечером, если вы не возражаете.

– Не возражаю. Мне не хочется заставлять вас терять драгоценное время.

– Благодарю.

Путешественники поставили палатки за пределами адуаров, чтобы чувствовать себя свободнее. Бен, Эль-Хагар и бедуины отправились к колодцам напоить верблюдов и наполнить бурдюки.

Все колодцы Сахары похожи друг на друга как две капли воды: их роют люди, принадлежащие к особой гильдии гхатассинов, причем роют самыми примитивными методами, поскольку век сахарских колодцев недолог: копают яму, потом понемногу расширяют ее, укрепляя стены стволами пальм, чтобы не обвалились. Конструкция, прямо скажем, ненадежная, и со временем песок засыпает поры, откуда сочится влага.

Однако колодцы Берамета были в превосходном состоянии и давали достаточно воды. Причем великолепной, что весьма редко в пустыне, где вода обычно солоновата.

Верблюдов вдоволь напоили, потом, вставив им в ноздри что-то вроде воронок, принялись насильно вливать в них воду. Операция неприятная для этих двугорбых бедолаг, но совершенно необходимая для пополнения их внутренних запасов.

Сразу после заката караван, увеличившийся на двух беговых мехари, купленных маркизом, и основательно запасясь водой и провизией, покинул Берамет и направился на юг. Пустыня, казалось, стала еще суше. Не попадалось больше ни скал, ни чахлой растительности, ни мелких зверьков. Только песчаные барханы, за которыми вырастали все новые и новые.

– По-моему, местность постепенно понижается, – заметил де Сартен, ехавший стремя в стремя с Беном.

– Наверное, мы едем по дну древнего океана, – ответил еврей.

– Вы тоже считаете, что в незапамятные времена Сахара была покрыта водой?

– Так многие говорят, маркиз.

– А вот ученые в этом сомневаются, мой дорогой Бен. Сахара находится на высоте примерно четырехсот метров над уровнем моря. Вода никак не могла стоять на такой высоте, даже если бы пустыня сообщалась с океаном.

– Но здесь же есть и низменности.

– Есть, не спорю. Однако их немного.

– Какое же объяснение предлагают ученые люди?

– Они утверждают, что Сахара, подобно пустыням Туркестана и Гоби, стала таковой вовсе не из-за понижения уровня воды. Напротив, она возникла вследствие подъема геологических пластов в доисторические времена. Песок же образовался в результате эрозии скал под действием воды и ветра.

– Может, они и правы, маркиз. В Сахаре много скальных пород, притом довольно мягких. О, кстати!

– В чем дело?

– Видите во-он ту скалу впереди?

– Вижу.

– Это Красавица Афза.

– И что?

– Историю о ней знают в Сахаре все, от мала до велика.

– Мне она незнакома.

– Это повесть о страшной мести.

– Расскажете?

– Извольте, расскажу на стоянке, маркиз.

Пустыня по-прежнему сохраняла тоскливую однообразность. И жара никуда не делась. Воздух был неподвижен, а если изредка и налетал порыв ветра, он обжигал так, что перехватывало дыхание. Переход продлился до рассвета. Де Сартен стремился во что бы то ни стало догнать караван.

Едва занялась заря, путешественники поставили палатки и спрятались в них, чтобы поесть и отдохнуть. Пока Рокко готовил сытный завтрак, состоявший из бобового супа и оладий, Эстер сварила восхитительный мокко и подала его вместе с отличным коньяком, фляжку которого маркиз никогда не забывал прихватить в дорогу.

– Что же, друг мой Бен, вот и стоянка. Жду обещанной истории, – напомнил де Сартен.

– Давайте ее расскажу вам я, маркиз, – предложила Эстер.

– В таком случае я удвою внимание. Афза была женщиной, я правильно догадался?

– Первой красавицей Сахары.

– За всем этим явно скрывается некая драма.

– Драма о мести, которая позволит вам лучше понять обычаи людей пустыни.

И Эстер начала свой рассказ:

– Давным-давно у подножия этой скалы стоял адуар, утопавший в финиковых садах, ибо колодцы здешние полнились водой, а земля была тучной. Вы уже знаете, что стоит воде уйти – Сахара берет свое, превращая даже самые прекрасные оазисы в мертвую пустыню, где не сыщешь и травинки. В адуаре жил бедуин по имени Аль-Озджан, отважный охотник, знаменитый на всю Сахару. Аль-Озджан слыл счастливчиком, ведь, помимо бесчисленных стад верблюдов, он обладал самой красивой женщиной пустыни – Афзой из племени туарегов, за которую заплатил почти столько же золота на рынке Анаджема, сколько весила она сама. Увы, счастье Аль-Озджана продлилось недолго. У Аллаха имелись свои намерения на его счет. Как-то раз, погнавшись за антилопой, Аль-Озджан оказался на песчаной низменности, усеянной сломанными копьями, окровавленными саблями и бездыханными телами. Судя по всему, там столкнулись два враждующих племени туарегов. Боясь повстречать победителей, Аль-Озджан уже повернул назад и тут услышал стон. Оказалось, один из молодых воинов еще не умер. Аль-Озджан был добрым человеком. Он положил раненого на своего верблюда и отвез домой, где велел заботиться о нем, как о собственном брате. Прошло долгих четыре месяца, прежде чем юноша, которого звали Фарис, совершенно выздоровел. «Что ж, – сказал ему Аль-Озджан, – больше ты не нуждаешься в моей заботе. Если хочешь вернуться к своим, я отвезу тебя, хотя и буду скучать. Если же останешься в моем адуаре – будешь мне названым братом. Моя мать станет тебе матерью, а моя жена – сестрой». – «О благодетель! – воскликнул юный воин. – Где я найду родичей, подобных вам? Без тебя я был бы давно мертв, моя плоть стала бы пищей стервятникам, а кости лежали бы непогребенными на раскаленном песке. Если ты желаешь, я с радостью останусь в твоем адуаре и буду тебе слугой по гроб жизни». Следует, однако, сказать, что Фарис надумал остаться по другой, куда менее благородной причине. Он полюбил прекрасную Афзу, пока та его выхаживала. Миновало еще два месяца. Однажды Аль-Озджан, ни о чем не подозревавший, попросил Фариса проводить свою мать, жену и двоих детей в оазис, где собирался разбить новый адуар. Но, как говорится, что плохо положено – страхом не огорожено. Фарис поддался соблазну. Он навьючил на верблюда свернутую палатку, поверх посадил старуху с детьми и отправил вперед, пообещав, что вскоре они с Афзой их догонят. Старуха долго ждала, но не дождалась ни Афзы, ни Фариса. Юноша вскочил на горячего жеребца и увез Афзу в свое племя. Вечером, когда Аль-Озджан приехал в новый оазис, он нашел там одну мать, горько плакавшую под пальмой. «Где Афза?» – закричал он страшным голосом. «Не знаю я ни где твоя жена, ни где Фарис, – отвечала старуха. – С самого утра их дожидаюсь». И тут злые подозрения закрались в сердце преданного мужа. Он помог матери поставить палатку, взял саблю, сел на быстроногого мехари и в отчаянии ускакал в пустыню. Добравшись до адуара, где жило племя Фариса, Аль-Озджан попросился на постой к одной старушке. Та удивленно взглянула на него и спросила: «Почему бы тебе не поехать прямо к шейху? Сегодня в адуаре великий праздник, никто не откажет в ночлеге даже врагу, не то что благочестивому путнику». – «Что же за праздник у вас?» – поинтересовался Аль-Озджан. «Фарис Эль-Меидо, которого считали погибшим в бою и давно оплакали, вернулся, да не один, а с прекраснейшей женщиной. Сегодня играют их свадьбу». Аль-Озджан сдержал гнев и дождался ночи. Едва все жители адуара уснули, он бесшумно прокрался в палатку Фариса и, прежде чем юноша успел открыть глаза, одним ударом отрубил ему голову. Проснулась Афза. Аль-Озджан схватил ее за руку и прошептал: «Иди за мной». – «Неблагоразумный! – воскликнула Афза. – Беги! Беги отсюда, пока родичи Фариса тебя не убили». – «Молчи, женщина, – зло бросил ей Аль-Озджан. – Вставай и молись Всевышнему, проси Его избавить тебя от шайтана, что подбил бросить мужа и детей». Афза, приметив жуткий блеск в черных очах обманутого супруга, попыталась позвать на помощь, но Аль-Озджан связал неверную жену и закинул на спину верблюда. Однако ее крики разбудили людей. Отец Фариса и два его брата бросились в погоню.

Отец Фариса и два его брата бросились в погоню.

Аль-Озджан, увидев их, спрыгнул с мехари и выхватил саблю. Он защищался, как лев. Между тем Афза освободилась от веревок и присоединилась к его врагам. Она начала кидать в Аль-Озджана камни. Один камень разбил ему голову в кровь. Но Аль-Озджан убил обоих братьев и повалил на землю их отца. «Я не убиваю стариков, – сказал он. – Садись на коня и возвращайся, откуда приехал». Затем он изловил Афзу и отвез в свой адуар, ни разу не заговорив с ней по дороге. Добравшись до скалы, под которой мы сейчас сидим, Аль-Озджан велел слуге позвать отца и братьев Афзы, после чего рассказал им, что произошло. «Отец, суди свою дочь», – закончил он. Старик поднялся и, не вымолвив ни слова, обнажил саблю. Удар – и голова прекрасной Афзы покатилась по песку. Так свершилась месть. Аль-Озджан с горя развалил колодцы, чтобы здесь погибло все живое, засыпал их песком, сел на своего верблюда и уехал в пустыню. Больше его никто никогда не видел. Скала же осталась напоминанием о мести злосчастного охотника неверной Афзе.

Глава XIII

Ветры Сахары

Десять дней караван упрямо продвигался на юг, пока однажды утром, после тяжелейшего ночного перехода, в палатке, где де Сартен с товарищами как раз попивали кофе, не появился расстроенный Эль-Хагар.

– Господин, – произнес он с тревогой, не ускользнувшей от маркиза, – впереди страшная опасность.

– Туареги? – предположил корсиканец.

– Нет. Надвигается самум. Скоро разразится ужасная буря. Надо искать укрытие, иначе нас погребут под собой пески.

Маркиз, Эстер и Бен выскочили из палатки, однако, к своему удивлению, не обнаружили ничего, что возвещало бы о грозном ветре, который вытягивает всю влагу на своем пути: соки из растений, воду из бурдюков… Но главное – поднимает тучи песка, способные бесследно поглотить целые караваны.

Но везде было тихо, у горизонта – ни облачка. Песчаные барханы оставались неподвижны. Разве что в воздухе висела невинная, на первый взгляд, белесая дымка.

– Я не чувствую даже намека на ветер, а ты заявляешь, будто приближается самум! – воскликнул маркиз. – Уж не приснилось ли тебе чего, любезный Эль-Хагар?

– Нет, – ответил мавр, не сводя глаз с юга. – Я его вижу.

– Но где?

– Разве ты не различаешь черной точки, вон там, вдали?

– По-моему, это просто гора.

– Увы, хозяин. Это туча, предвещающая самум.

– И что ты посоветуешь нам делать?

– Выезжать немедленно. В трех-четырех милях отсюда есть скалы, за которыми можно будет спрятаться.

Палатки немедленно разобрали и навьючили на верблюдов. На сей раз стронуть караван с места удалось, не прибегая к палкам. Животные определенно нервничали. Осел и верблюды мотали головами и ревели, лошади ржали и пытались укусить друг друга.

Тем временем молочно-белое марево затянуло весь небосвод. С юга то и дело налетали порывы горячего ветра. Черная точка заметно увеличилась в размерах, поднимаясь все выше. Теперь стало понятно, что это – мутное облако, которое самум с невероятной быстротой гонит перед собой.

Мавр и бедуины принялись громко петь, чтобы подбодрить запаниковавших животных. У лошадей, которые, точно бешеные, продолжали скалить зубы, на шеях вздулись вены.

– Похоже, этот самум действительно нечто невероятное, – пробормотал маркиз, также охваченный странным смятением. – Мое сердце трепещет, словно предчувствуя неведомую беду.

– Приближается ужас караванов, – произнес Бен.

– Если мы доберемся до убежища, обещанного мавром, все для нас закончится песчаным дождем. Но хватит ли нам потом воды, чтобы доехать до оазиса марабутов?

– Неужто ветер высушит всю нашу воду? – изумился Рокко.

– Знал бы ты, сколько караванов осталось без капли воды после самума! И сколько их потом погибло от жажды! – воскликнул маркиз.

– Нам следует принять решение, и принять быстро, – сказал Бен.

– Какое же? – спросил де Сартен.

– Выслать вперед двух мехари с бурдюками. Боюсь, самум обрушится на нас прежде, чем мы достигнем скал.

– Я хотел предложить то же самое, – сказал Эль-Хагар, шедший рядом. – Верблюды устали, того и гляди упадут.

– Маркиз, вы умеете управляться с мехари? – спросил Бен.

– Да. Мне доводилось ездить на них в Кабилии.

– Позаботьтесь о моей сестре, а я помогу Рокко.

– Защитника надежнее вы бы и пожелать не могли. Итак, пересаживаемся на мехари. Они крепче и быстрее лошадей.

– Поторопитесь, – посоветовал Эль-Хагар. – Пески пришли в движение. Я пригляжу за караваном.

Громадная туча уже затянула небо. В ее чреве что-то грохотало, будто телеги, груженные булыжником, на безумной скорости неслись по железному мосту. Огненный ветер, завывая, летел над пустыней, вздымая оранжевые песчаные завесы, мечущиеся в дюнах. Казалось, они сотканы не из песка, а из языков пламени.

Маркиз вскочил на мехари, что вел мавр, и подхватил на руки Эстер. Бен и Рокко взобрались на второго.

– О нас не беспокойтесь, – сказал Эль-Хагар. – Уляжется буря, и мы встретимся.

Мехари рванули вперед, скача наперегонки с ветром.

Если верблюды – корабли пустыни, то мехари среди них – клиперы. Они красивее, благороднее, уравновешеннее прочих верблюдов и искренне привязаны к своим хозяевам. Ход у них более ровный и во сто крат быстрее, чем у других.

Мехари предпочитает бежать размашистой рысью, приподнимая хвост и голову. Его горб при этом сильно раскачивается, что доставляет значительные неудобства неопытному всаднику. Зато какая скорость! Мехари способны без отдыха проскакать шестьдесят миль, а то и больше, если их подстегнуть.

Маркиз крепко сидел в седле, имевшем высокие луки впереди и сзади для того, чтобы всадник не свалился. Он прижимал к груди прекрасную еврейку, пытаясь защитить ее от хлещущего песка. Бен и Рокко скакали следом, вцепившись в луки и ремни и пригибаясь, чтобы хоть как-то прикрыть лица.

Караван же скрылся за непроницаемым полотнищем, стремительно надвигавшимся на север. Ветер ревел над барханами, перемещая их по пустыне, вдруг ставшей бушующим океаном. На людей и верблюдов обрушивались настоящие волны, но не воды, а песка.

Небо пылало. Туча выглядела жидкой, пышущей нестерпимым жаром смолой. Беглецы чувствовали, что пекутся заживо, будто угодили в раскаленную добела печь.

Мехари, однако, не останавливались. Они бежали во весь опор, вытянувшись в струну: шея напряжена, голова опущена, чтобы меньше вдыхать горячий воздух, сушащий легкие. Под шквалом песка и гравия верблюды перебирались с бархана на бархан, даже не замедляя бега.

– Не бойтесь, госпожа! – прокричал де Сартен. – Мехари чуют, куда надо бежать!

– Ветер сейчас сбросит нас с седла, – ответила Эстер, плотнее прижимаясь к маркизу.

– Не бойтесь, я с вами.

– А как же караван? И Эль-Хагар?

– Их не видно.

– А мой брат?

Маркиз повернул голову и вроде бы заметил тень в просвете летящего песка, становившегося все гуще и гуще:

– Думаю, следует за нами.

Верблюд бежал как бешеный, временами издавая придушенные стоны. Куда он бежал? Этого маркиз знать не мог, ему оставалось только довериться инстинкту животного.

Порывы ветра ужесточились, песчаные вихри сделались яростнее. Вокруг уже ничего нельзя было разглядеть, в том числе мехари Бена и Рокко. Жара нарастала. Маркиз почувствовал, что сейчас задохнется. Раскаленный воздух резал потрескавшиеся губы, обжигал глотку и легкие. Голова кружилась, глаза саднило от попавших под веки песчинок, в ушах звенело.

Однако де Сартен не сдавался. Лишь сильнее стискивал ногами бока задыхающегося верблюда и прижимал к груди Эстер, чьи длинные черные волосы, растрепавшиеся на ветру, били его по лицу, обвивались вокруг шеи.

Вдруг верблюд остановился. Подняв голову, маркиз увидел сквозь пелену песка какую-то темную массу.

– Неужели спасены?.. – пробормотал он.

Мехари рухнул на землю и спрятал морду между колен. Де Сартен слез с верблюда и, по-прежнему прижимая к себе Эстер, укутанную в хайек[19], бросился туда, где что-то темнело. Песок и мелкие камешки градом падали с неба, страшно завывал ветер, горячий, словно исходил из жерла вулкана. Маркиз решительно направился к черноте впереди.

Это оказалась пещера, вероятно когда-то служившая логовом какому-нибудь зверю. Довольно высокая, неправильной формы, она уходила вглубь скалы на несколько метров. Песок под ногами был усыпан пожелтевшими от времени костями.

Осторожно опустив девушку, де Сартен обнаружил, что она не подает признаков жизни.

– Умерла?! – воскликнул он в ужасе. – Нет! Невозможно! Вода, ей нужна вода!

Забыв о песчаной буре, свирепствующей снаружи, и об опасности быть погребенным под толщей песка, маркиз выскочил из пещеры и подбежал к мехари, оставшемуся лежать на том же месте. Верблюда уже почти занесло песком. Де Сартен снял два изрядно похудевших бурдюка и побежал обратно, спотыкаясь и падая. Ветер валил с ног, песок слепил, забивал нос и рот, грозя задушить. Когда де Сартену удалось наконец добраться до расщелины, девушка уже очнулась.

– Маркиз! – вскричала она. – Я испугалась, что вы погибли.

– Я принес воду, попейте, – ответил тот, еле ворочая языком.

– Нет-нет, сначала вы…

– Не спорьте, пейте-пейте, я потом…

Сухие губы Эстер приникли к бурдюку. Она пила большими глотками, не сводя благодарных глаз с маркиза. На ее алебастрово-белом лице – оттенок, столь характерный для марокканских евреек, затмевающих красотой даже креолок, – мало-помалу расцвел румянец.

– Спасибо, – произнесла она так нежно, что на сердце у маркиза стало горячо.

Он улыбнулся девушке, принял у нее бурдюк и, в свою очередь, прильнул к горлышку, еще влажному от ее губ. Ему почудилось, что вода, смочившая губы прекрасной Эстер, от этого стала еще слаще, еще свежее и придает ему новые силы.

Бережно, чтобы не пролить ни капли драгоценной влаги, маркиз положил оба бурдюка у стены и оглянулся на вход, словно избегая смотреть в черные, ярко блестевшие глаза Эстер. Та не отрывала от него взгляда.

– Где же ваш брат?.. И Рокко… – прошептал он.

– Вы их не видели? – с тревогой спросила Эстер.

– Нет, не видел, – ответил маркиз, сам изумляясь тому, что совершенно позабыл о товарищах.

– Может быть, они тоже нашли какую-нибудь пещеру?

– Хотите, я пойду их поищу?

– Это слишком опасно, маркиз. Разве вы не слышите, как воет ветер? Как бьет о камни песок?

– Вы правы, Эстер, но я не могу сидеть сложа руки, в то время как мои друзья погибают.

Сказав это, он направился к выходу, однако тут же понял, что ничего не получится.

В Сахаре свирепствовала песчаная буря. Зрелище было жутким. Барханы исчезали на глазах, будто снежные сугробы под ветром, делавшимся все горячее и беспощаднее. Песчаная муть окончательно скрыла весь небосвод.

Огненный полог метался туда-сюда, то взмывая вверх, то падая вниз и вновь круговертью вздымаясь в высоту. Временами сквозь мглу пробивался ярко-алый солнечный диск, и тогда казалось, что пустыня объята пожаром, а в небе извергаются сотни вулканов. Со всех сторон неслись рокот и завывание усиливающегося ветра.

У входа в пещеру начал скапливаться песчаный вал, грозя похоронить беглецов. То и дело с вершины скалы с грохотом падали камни и, подпрыгивая, катились по земле, погоняемые ветром.

– Маркиз, – Эстер прижалась к корсиканцу, – я боюсь!

– Здесь нам нечего бояться, – отвечал де Сартен, обнимая девушку. – Не мы должны бояться, а люди, оставшиеся с караваном.

– И мой брат?

– Эстер, я уверен, он тоже добрался до какого-нибудь убежища. Может быть, они куда ближе, чем мы думаем. Отдохните, мадемуазель, вы же устали. Подождем, пока самум не утихомирится.

– Вы правы, я едва держусь на ногах. Дышать тяжело.

– Прилягте в том уголке, а я останусь на страже. Если что-нибудь случится, разбужу вас.

Девушка, чувствуя себя совершенно разбитой и оглушенной, свернулась калачиком в дальнем конце пещеры, маркиз же растянулся прямо у входа. Он вслушивался в рев бури, надеясь различить голоса друзей.

Де Сартен ощущал, что впадает в дурманное оцепенение, вероятно вызванное сильной жарой и недостатком воздуха. Веки отяжелели. Он оглянулся на Эстер, сжавшуюся на песке, подсунув локоть под голову: глаза закрыты, дыхание частое и лихорадочное. Ей тоже определенно не хватало кислорода.

– Немного сна пойдет ей на пользу, – пробормотал маркиз.

Сам он, борясь с навалившейся дурнотой, остался на страже. Потом веки его сами собой закрылись. Вой ветра словно бы стих и доносился откуда-то издалека. Де Сартена охватила блаженная истома, манящая отдаться ей без остатка.

Некоторое время он сопротивлялся дремоте, затем провалился в темноту. А песок, гонимый ветром, продолжал заносить выход из расщелины, угрожая заживо похоронить двоих беглецов.