Гений романтизма. 220 лет Александру Дюма

Волчица прилегла набок, приподняв заднюю лапу. Наконец каждому из волчат достался определенный сосок с вожделенным вкусным молоком, брызжущим им в пасти. Детеныши, жмурясь, жадно припали к соскам. Мать, обнимая передними лапами, вылизывала каждого волчонка. До такой степени расслабилась, что на время позабыла об умирающем человеке.

Со стороны реки до ее ушей донеслись стоны. Чувствовалась предсмертная агония, охватившая двуногого зверя. На мгновение представила себе окровавленного с головы до ног двуногого зверя, из которого уходит жизнь.

Перед ее глазами встал взрослый, годовалый волчонок, которого зимой потеряла на охоте. В долгих поисках она нашла его далеко от своего логова, но еле живого, с перебитым хребтом. А рядом с ним на снегу отпечатались мерзкие следы от сапог двуногого зверя. Она с дрожью вспоминала, как тогда завывала над телом умирающего детеныша. Жалобно скуля, легла рядом с волчонком, облизывая его, подталкивая к соскам. Умирающего волчонка в зубах принесла в свое логово. Не отходила, охраняя его покой. Отлучалась только для того, чтобы поохотиться и запастись для него парным мясом. Волчонок к еде не притрагивался. Ударом кованого сапога у него была сломана и челюсть. Так умер ее старший детеныш: в муках, на глазах страдающей матери. Неутешная волчица долго оплакивала его.

После того случая она на всю жизнь возненавидела двуногого зверя.

Но сегодня столкнулась совсем с другим двуногим зверем. На берегу лежит не человек с ружьем, а немощный, умирающий от ран, нанесенных другим двуногим зверем. Такой он жалкий, беззащитный, лежит, угасая, на снегу, как ее старший детеныш лежал с перебитым позвоночником. Мать на секунду зажмурила глаза, представляя, как старший волчонок вместе с месячными сосунками присасывается к ее груди. Почувствовала касание его холодного рта к своей груди, легкое покалывание в одном из сосков. Призывно завыла.

Со стороны речки двуногий зверь ответно заскулил так, что волчица не выдержала сердечного напряжения. Вскочила, зарычала на волчат, чтобы они за ней не последовали. Выбежала на смотровую площадку. Оттуда стала наблюдать за человеком, все еще лежащим у речки в луже гниющей мерзлой крови. Спустилась поближе к двуногому зверю, в котором все еще тлела жизнь. Подошла сзади. Человек не отреагировал на ее появление.

Осторожно, делая круги, приближалась к нему. Остановилась в шаге. Потянулась мордой, шершавым языком лизнула щеку. Двуногий зверь подал признаки жизни. Он был большой, беззащитный. Озадаченно замерла. Если затащить к себе в логово, не навредит ли он детенышам? Здесь вскоре умрет. Материнская забота взяла верх над тревогой. Зубами вцепилась в рукав бешмета и, делая неимоверные усилия, потащила. Ей пришлось приложить невероятные усилия, потратить уйму времени, чтобы затащить несчастного двуного зверя в логово.

Волчата, испугавшись двуногого зверя, забились в угол, скуля, удивленно изучая его немигающими глазами. Они никогда не видели такого существа. Но природный инстинкт подсказывал, что он – их извечный враг и его надо остерегаться. Но, видя, как к двуногому зверю относится мать, наиболее смелые волчата поползли к нему. Встали, прижимаясь к матери. Не знали, то ли огрызаться на него, то ли держаться за ней. Поощряемые матерью, они подползали к нему.

Странный зверь стал членом семьи волчицы. Спустя пару суток волчата ложились рядом с ним, как мать, вылизывали его раны.

Двуногий зверь в волчьем логове все еще не приходил в себя. Страшные кровоточащие раны еще не затянулись. К тому же он сильно простудился – слышался хрип в легких. Временами стонал, вздрагивал, съеживался, отбиваясь руками от чьих-то ударов. Волчица понимала: чтобы выжить, приемышу нужно жирное парное мясо. Не переставая вылизывала его раны. Когда у двуного зверя начинался озноб, всем телом прижималась к нему.

Через пару дней глубокие раны двуногого зверя перестали кровоточить. Гнойники покрылись корками, ссадины местами порозовели. Волчица чуяла: ее приемыш возвращается к жизни. Он, временами вздрагивая, вскакивал с места, ничего не понимая, дико озирался по сторонам, руками, ногами отталкивал льнущих к нему волчат. Когда прояснялось сознание, видел, что находится в пещере, в окружении волчат и их матери. Не понимал, как он здесь оказался. Почему волчица, вместо того чтобы растерзать, вылизывает его раны, греет своим телом? Еще сложнее было понять, как она поит его своей грудью вместе с волчатами.

Волчица, когда приемыш приходил в себя, прежде чем накормить своих волчат, ложилась перед его лицом, грудью прижималась к его губам. Он, сопя носом, прикладывался то к одному соску, то к другому. Она ощущала, как его ищущие горячие губы жадно присасываются к ее соскам, как он с упоением сосет один сосок за другим.

Двуногий зверь изо дня в день крепчал, набирался сил. Волчица, успокоившись, ненадолго отправлялась на охоту. Прибегала она вскоре, отягощенная волчьей недоверчивостью.

Странник приходил в себя. Освоился в волчьем логове. Вставал на четвереньки, иногда включался в игру с волчатами. Жил вместе с волчатами, с ними ложился, с ними вставал. Теперь, питаясь молоком, еще кормился и мясом, отрыгнутым перед ним волчицей. Засыпал, как волчата, прижавшись к волчице, чмокая губами, вздрагивая во сне, чесал бока задними ногами, скуля и визжа.

Так проходили дни и ночи. Волчица оставляла логово только для того, чтобы отправиться на охоту. Задавив дичь, наедалась досыта. Прибегала в логово, перед детенышами и двуногим приемышем отрыгивала полупереваренное мясо.

Двуногий приемыш научился первым встречать мать. Визжа, огрызаясь на волчат, отталкивая их локтями, ногами, первым кидался на куски мяса, пахнущие паром. Набивал желудок до отвала. Убегал в одну из расщелин в логове, встав спиной, отрыгивал лишнее. Свой запас сверху накрывал плоским камнем. Когда все волчата, обступив мать, предавались отдыху, тенью прятался, доедал.

Воспаленная голова волчьего приемыша все еще давала сбои. До конца не воспринимал, где находится, не помнил, что с ними случилось. Не помнил, как попал в волчью семью, кем является, почему волчица его кормит своей грудью, отрыгивая, вместе со своими сосунками подкармливает переваренным в желудке мясом. Терял ориентиры во времени, в пространстве.

Время шло, двуногий приемыш набирался сил. Он, привыкая к повадкам кормящей матери, научился подлизываться к ней; в своем развитии во многом обходил волчат. Блаженно жмурил глаза, когда волчица вылизывала его раны. Видел, как они рубцуются, как затягиваются ссадины. Чувствовал, как волчий язык и волчья слюна вытягивают из его тела боль.

Когда двуногого приемыша в непогоду знобило, волчица, прижимаясь всем телом, согревала его. Передними лапами обнимая, облизывала его лицо, больные, гноящиеся раны.

Со временем двуногий зверь окреп настолько, что, когда волчица покидала логово, на четвереньках передвигался по нему, гонялся за волчатами, хватая их за хвосты. Часто на четвереньках выходил на площадку перед логовом, долго тренировался. Иногда волчица, приходя с охоты, ощущала: человеческий приемыш настолько окреп, что можно перестать бояться за его жизнь.

Кормящая мать-волчица по природе своей – очень осторожное, подозрительное животное. Она порой не доверяет своих детенышей даже их отцу. Но за короткое время человеческий приемыш так вошел в доверие матери, что, отправляясь на охоту, оставляла своих волчат сутками на его попечение. Новый член семьи глубоко вошел в сердце матери. Так сильно привязалась к нему, что удивлялась, где до сих пор он пропадал. Она чуяла: человеческий приемыш по духу, воспитанию становится волком, членом ее семьи.

Неглубокие раны на теле человеческого приемыша заживали. Местами затягивались розовой кожей, местами коркой. Но незаживающими осталось несколько глубоких ран. Из них сочилась кровь с гноем. Они невыносимо чесались. Волчица вылизывала их, обильно смазывая слюной. От волчьей слюны зуд временно прекращался.

В семье волчицы человеческий приемыш стал чувствовать себя своим. Он так привык к заботе волчицы, кормлению грудью вместе с волчатами, к принятию отрыгиваемого из желудка полупереваренного мяса, что временами ее заботу воспринимал как заботу родной матери, как само собой разумеющееся отношение.

Разум окреп. С восстановлением разума к нему приходило понимание, что в волчьей семье он временно. Скоро наступит день, когда придется логово покинуть. Временами, особенно в полнолуние, разум его начинал возмущаться, мутиться. В таких ситуациях он видел себя волком, рожденным волчицей. В его расстроенном сознании происходило столкновение интересов: инстинкта самосохранения разумного человека и кровожадного волка. Начинал путать, кем родился: волком или человеком. Если человеком, тогда почему он живет в волчьей семье? Если родился волком, почему он отличается от волчат? Временами тосковал по людям, жилищу, горящему очагу, горячей еде, приготовленной руками людей.

Порой в его сознании оживали картины из далекой прошлой жизни, связанные с волчьим племенем. Ему казалось, что он выходец из племени волков-оборотней. Случайно затерялся в сообществе двуногих зверей. Но мать-волчица нашла, вернула его в свое лоно, к родовым корням. Смутно осознавал, что до его рождения, даже до рождения его отца, деда, прадеда судьба его племени, его судьба были переплетены с судьбой племени волков. Ему кто-то сверху методично внушал, что его судьба давно была предопределена.

Первые дни, находясь в волчьем логове, ужасался, что с охоты вернется хозяин, нападет на него, разорвет на куски. С площадки в логово занес заостренные камни. Разложил их так, чтобы в случае опасности находились под рукой. По ночам старался не уснуть, чтобы хозяин стаи не застиг его врасплох. Если у входа в логово шелохнется куст, зашуршит трава, замирал, сжимая в руке подручное оружие.

Но хозяин волчьей стаи почему-то в логово не возвращался. Наблюдая за поведением волчицы, ее реакцией на внешние шорохи, за внутрисемейными отношениями, человеческий приемыш приходил к заключению, что волчица с детенышами живет одна, без главаря стаи. Тогда успокоенно решил, что вожак или покинул свою семью, или погиб на охоте, в столкновении с другой волчьей стаей. Иначе не может быть, чтобы хозяин неделями не возвращался в семью.

Он так сильно сроднился с семьей волчицы, что считал себя старшим волчонком, рожденным этой заботливой волчицей. Хотя сердце смутно подсказывало, что вскоре ему волчье логово придется оставить.

Приемыш по вечерам больше всего любил участвовать в семейных песнях-хороводах. Семья становилась перед логовом полукругом. Посредине, приподняв морду, сидела мать, по бокам – сосунки, замыкали края волк-приемыш и самый крупный волчонок из выводка. Мать, когда всходила луна, зачинала заунывную, душераздирающую песню. К ее вою присоединялся сначала один волчонок, потом второй, третий… Двуногий зверь тоже присоединялся к семейному хору. Становился на четвереньки, задирал голову, губы вытягивал трубочкой, завороженно глядя на луну, через нос со свистом втягивая воздух, громогласно подвывал. Сначала выл из глубины души, самозабвенно. Затем переходил на низкие, мужские, хриплые тона. И до такой степени вживался в роль волка, что забывал о своем человеческом происхождении. В минуты перевоплощения, ощущая себя полноценным волком, желал стать защитником хозяйки, стаи. Эти мгновения в его волчьей жизни были самыми трогательными. Выли волки до тех пор, пока за облаками, за вершиной горы не скроется луна. Затем волчица, оставив волчат, уходила на охоту.

Волчата росли не по дням, а по часам. С взрослением все больше требовали парного мяса. С некоторых пор мать каждый вечер отправлялась на охоту. Страшим по логову, нянькой за детенышами оставляла человеческого приемыша. К нему возвращались силы, хотя на теле оставались еще глубокие, сочащиеся гноем раны. Вместе со здоровьем приходил и волчий аппетит, возвращалась былая уверенность в своих силах. В логове с волчатами часто затевал прятки, придумывал разные игры. Самый сильный, ловкий и на двух ногах, он легко побеждал всех. Днем игры с волчатами переносил на площадку. Там бегали наперегонки, дрались, визжали, кусались.

А когда мать возвращалась с добычей, человеческий приемыш первым выскакивал встречать на площадку. По-щенячьи визжа, облизывая морду, требовал свою долю. Проглотив мясо, отпихивая волчат, с ними требовал еще и еще. Тех волчат, которые огрызались на него, показывая клыки, орудуя руками и ногами, раскидывал.

Человеческий приемыш осознал свое преимущество в логове перед волчатами. Одной рукой у матери из пасти выхватывал кусок, прятал за спину, другую ладонь подставлял под ее пасть. Выхватив дымящийся полупереваренный кусок мяса, впихивал себе в пасть, успевая подхватывать третий. С этим куском выбегал из толчеи волчат. Удалялся от привязавшихся к нему волчат, рыча, кусаясь, отталкивая их кулаками, ногами. Если волчата делались очень назойливыми, человеческий приемыш становился на задние лапы. Выбегал на площадку, забивался в уголок, отгораживаясь руками, отпугивая их рыком. Те, плаксиво скуля, отступали, а он жадно вгрызался зубами в дурманящее мясо.

Вскоре подросшие волчата перестали сосать материнскую грудь – полностью перешли на мясо. Теперь мать с охоты тушу задавленного зверя целиком приносила в логово. Этого возвращения волчицы человеческий приемыш дожидался нетерпеливее всех.

Волчицу он встречал далеко от логова. Скуля, ластясь к ней, сопровождал до площадки. Как только мать подбрасывала тушу животного к ногам детенышей, приемыш первым набрасывался на нее. Хватал тушу, приподнимал до уровня рта и вгрызался в самые нежные части тела, что не могли себе позволить остальные члены семьи. Видя свое преимущество, он рвал мясо руками, зубами, обмазывая лицо, руки, грудь кровью. Волчат, огрызаясь, руками, ногами отпихивал от себя, вырывая из пастей самые лакомые куски. Глотая нежные куски парного мяса, смоченные густой кровью, довольно урчал.

Каждый раз, когда волчица возвращалась с охоты с добычей, он так много ел мяса, что его набитый живот, как бурдюк, свисал до пола. В условиях выживания человеческий приемыш оказался умнее, хитрее волчат. Со временем он научился наиболее увесистые куски прятать в разных местах, делать заначки за пределами логова. А в следующий вечер, когда волчица уходила на очередную охоту, а волчата засыпали, приемыш выходил из логова и доедал припрятанное мясо.

Так жила волчья семья: в поисках пропитания, на грани риска, выживая в бесконечных опасностях.

Случались ссоры, драки в семье, в которых из братьев и сестер всегда победителем выходил человеческий приемыш. В сварах от человеческого приемыша, порой пользующегося преимуществом четырех конечностей, преимуществом силы, волчатам больно доставалось. Тогда ему попадало и от матери. Перед матерью он обиженно закатывал истеричные сцены: плакал, визжал, кулаком бил себя в грудь, прятался в темных углах логова, за его пределами. Когда мать отходила от гнева, человеческий приемыш на четвереньках подобострастно подползал к ней, языком облизывая лапы, живот. Если волчица не отталкивала, тогда начинал смелеть. Жмуря глаза, утробно урча, начинал облизывать ей морду. Это означало, что мать его простила. Затем весь день проводил с братьями и сестрами, лежа под боком матери.

На человеческом приемыше изо дня в день затягивались раны. Он крепнул. А когда волчица отправлялась на охоту, часто уходил за пределы логова, изучая местность, высматривая вероятные места для отступления, выискивая тропы, по которым сбежит к жилищам людей.

Чем дольше жил с волками человеческий приемыш, тем больше понимал, что здесь надолго оставаться нельзя. Не оттого, что он одичавший человек, а оттого, что с волками ему долго жить небезопасно. У него должна быть своя человеческая семья, свое логово, своя добыча с охоты. Ими он будет делиться со своей будущей спутницей жизни и детенышами, которых она ему родит.

Волчий ум не запрограммирован природой на предательство в семье. Мать в своей любви от родных детенышей не отделяла человеческого приемыша, которого выходила, выкормила, возвратила к жизни. Она каждый вечер отправлялась на охоту, уверенная в том, что волчат оставляет с надежным защитником. Волчица – единственная добытчица в семье. Без охоты они будут голодать.

Волчица жила, живет по законам волчьего племени, усвоенным тысячелетиями. Она по опыту жизни знает одно: охота главы семьи – это главная забота о семье. Удачная охота – это парное мясо, много жирного молока в ее вымени. Наконец, это достаток, уверенность в жизни для ее детенышей. Чем больше вырастали ее волчата, тем больше требовали мяса.

С некоторых пор человеческий приемыш, как только волчица отправлялась на охоту, стал уходить в лес. Изучал всю окрестность, тропы, дороги, ведущие к населенным пунктам людей. Подготавливал безопасный маршрут побега. По этому маршруту в дуплах деревьев, в пещерах, в подземных гротах накапливал запасы пищи, прятал рогатины, дубины.

На случай если во время его побега волчица вдруг решит преследовать, запоминал безопасные места, где устроит засаду, даже убьет ее.

Этот странник в уме составлял график: когда волчица отправляется на охоту, когда возвращается. Изучал ее охотничьи тропы, вероятные места засады. Обследовал, где люди устраивают летние стоянки с домашним скотом, где находятся зимние кочевые станы.

Накануне побега человеческого приемыша волчица долго собиралась на охоту. Будто чувствуя разлуку с ним, весь вечер вылизывала оставшиеся глубокие раны на его теле. Приемыш, пряча глаза от волчицы, ложился, подставляя матери раненые бока, живот, спину. Переворачиваясь перед ней, жмурил глаза, блаженно скулил, губами тянулся к морде, облизывая.

Волчица, уходя, на мгновение остановилась на площадке под козырьком. Человеческий приемыш с волчатами, скуля, погнались за ней, прощально облизывая ей бока, живот, ноги, морду. Человеческий приемыш знал: сегодня волчица отправляется на охоту далеко в горы, к подножиям Джуфдага, и раньше вечера следующего дня с охоты не возвратится. Пока она отсутствует, он покинет логово. Еще раз такой шанс сбежать вряд ли подвернется.

Перед побегом учел все имеющиеся возможности, даже предстоящую погоду. На ночь намечался снег. Снег заметет за ним все следы.

Достал из тайника запасы мяса, грязный, окровавленный армяк, шаровары, овечью папаху, чарыки. Оделся, обулся…

Волчата, чувствуя нервозное поведение человеческого приемыша, тоже забеспокоились: завизжали, заскулили перед ним. Человеческий детеныш, проведший с волчатами много времени, ставший им родным, покидая их, не ожидал, что будет так тяжело. Встал на четвереньки, по очереди облизывая волчат. Те в порыве нежности лезли ему на спину, скуля, влажными мордочками облизывая его лицо, руки. Он гладил их, роняя слезы. Но пора уходить.

Поднялся с пастушьей сумкой за плечом, где находились самые необходимые в походной жизни вещи. В волнении трясясь всем телом, не оглядываясь назад, на четвереньках выскользнул на площадку. Там встал в полный рост, с хрустом растягивая затекший позвоночник. Размял мышцы ног, рук. Смачно высморкался. Через емкие ноздри несколько раз с шумом вдохнул и выдохнул. За долгое пребывание на четвереньках в логове мышцы спины, ног, рук сильно ослабли. От предвкушения предстоящей свободы слегка кружилась голова, учащенно билось сердце. Приподнял голову. Полная луна блекло светилась за вуалью снежных облаков, которые расходились по всему небосклону. Три раза подряд смачно чихнул, затем разразился нервным смехом и не мог остановиться.

Волчата, последовавшие было за ним, поджав хвосты, отбежали, озадаченно встали. Он сделал шаг, другой. Затем уверенно взял курс по руслу речки. От напряжения слегка гудела голова, в ушах звенело. Некоторое время шел не оглядываясь, не чувствуя ног. Неожиданно услышал за собой шорох мягких лап по снегу. Оглянулся, замер. За ним на некотором расстоянии, переваливаясь с боку на бок, следовали все пять волчат. Он не учел такую вероятность. Засуетился, не зная, как отогнать их. Покричал, размахивая руками, чтобы отстали. Волчата в недоумении остановились, не понимая поведение человеческого детеныша. Неуверенно присели. Плаксиво заскулили.

Беглец решил, что волчата за ним больше не последуют. Отвернулся и зашагал. Как только двинулся с места, волчата, поскуливая, побежали за ним. Стал нервничать, кидаться в них камнями. Волчата не отставали. Вся кровь отхлынула от сердца. Злость, зарождающаяся на самом дне живота, спазмами поперла в горло. Вновь угрожающе замахал руками на волчат, кричал, кидался камнями. Волчата бестолково останавливались. Как только он трогался с места, следовали за ним.

Беглец терял самообладание. Зарычал на волчат, заскрипел зубами, бросился навстречу, пиная их, отбрасывая от себя. Волчата заскулили, пугливо прижались друг к другу. Двинулся дальше. За ним последовал самый смелый, чуть отставая – и другие. Внезапно обернулся. Волчонку, попавшемуся под руку, крученым движением свернул шею. Отбросил от себя. В порыве гнева так поступил и с остальными волчатами. Злорадно хохоча, направился спешным шагом по тропе, ведущей из долины реки на гребень.

Волчица сидела в засаде, подстерегая кабаниху, которая вчера успела от нее спастись в подземном гроте. Волчица лежала недалеко от грота, за гнилым пнем, терпеливо ожидая ее выхода. По опыту знала: кабаниха проголодается, не удержится, покинет свое убежище. Дожидалась час, два, три… целый день. Кабаниха была старой, опытной, не раз повстречавшейся с волками. В своем убежище чутко прислушивалась к внешним шорохам. К утру ей показалось, что опасность миновала. Чуть высунула рыло, принюхалась. Снаружи спокойно. Неожиданно камнем вылетела из грота. Не успела сделать несколько шагов, как на нее налетела волчица, вцепилась клыками в переднюю ногу и резко потянула на себя. Нога сломалась в зубах волчицы. Кабаниха от страха и боли страшно завизжала. Забрыкалась под навалившейся на нее волчицей, крутясь, размахивая клыками, пытаясь задеть волчицу за жизненно важные органы. Но это ей не удавалось. Волчица увертывалась, успела вцепиться, перекусить кабанихе сухожилия на здоровой задней ноге. Так же поступила с другой ногой. Кабаниха была обречена. Присела на зад, защищаясь от волчицы клыками, тупым рылом.

Волчица вонзала клыки в брюхо, под лопатку. Кабаниха сопротивлялась изо всех сил. Из ран струями била кровь. Она ослабевала, но до последнего боролась за жизнь. Волчица ловким приемом подмяла под себя кабаниху, вцепилась в брюхо, терзая клыками. Кабаний визг огласил весь лес. Кабаниха слабела, завалилась набок, не переставая визжать. Глаза стекленели…

Из плоти еще живой кабанихи волчица вырывала огромными кусками дымящееся мясо и жадно поедала. Когда большие куски застревали в горле, спускалась к ручейку, лакала воду, возвращалась, вновь принимаясь за трапезу. Так продолжалось до тех пор, пока она не съела все внутренние органы, не отъела ляжку. А остальную часть туши в том же подземном гроте, где хоронилась кабаниха, спрятала про запас.

Заботливая мать, не мешкая, заторопилась в свое логово. Ей хотелось как можно скорее добраться и накормить детенышей. Она представляла, как на террасе под козырьком ее встречает весь выводок, возглавляемый человеческим приемышем. Она шагнет на площадку, встанет перед волчатами, отрыгивая наполовину переваренные куски мяса. Когда все наедятся, умиротворенно ляжет с ними до следующего вечера. А вечером она с человеческим приемышем отправится за остальной частью тушки кабанихи.

Волчица еще издалека почуяла опасность, нависшую над ее детенышами. Сердце замерло. Ноги стали ватными. Ее словно подкосило, упала на брюхо, прислушалась. Материнское сердце не обманывало – в логове произошло что-то невероятное. Присела на зад, нервная дрожь пронеслась по загривку. Заскулила, вскочила, понеслась по хребту над рекой, перескакивая рвы, овраги. Но с набитым до отвала животом, сколько ни старалась, не могла ускорить шаг. Выбивалась из последних сил. Добежала до косогора над рекой, откуда было видно логово. Если пуститься по узкой тропе, скользящей по хребту, до речки добираться очень долго. А если съехать по крутой паводковой ложбине, за несколько минут окажется у реки. Но в этой крутой ложбине она могла покалечиться на выступах, разбиться. Перед смертельной угрозой, нависшей над семьей, этот спуск оставался единственной надеждой как можно быстрей домчаться до логова.

Рискнула. Но так отяжелела от съеденного мяса, что живот волочился по земле. Ничего не оставалось делать. Съехала на животе с косогора в желоб. Не удержалась, кубарем покатилась вниз, к речке. Особо тяжких повреждений не получила, хотя ушибла ноги, бока, голову.

Надо успеть в логово. Из пасти свисал длинный язык. С него под лапы стекали струйки слюны, валил пар, который застывал на лету. С хрипом дыша, сделала несколько судорожных глотков из реки шершавым языком, застыла, прислушиваясь. Ветер дул со стороны логова. Он доносил до нее запахи ее волчат.