Скорее счастлив, чем нет

– Тоже верно.

– Ну я и подумал: если буду подрабатывать то тут, то там, со временем наберусь идей для сценария. Только я пока не понял, какую историю хотел бы рассказать.

На подходах к кинотеатру Томас хватает меня за локоть и тащит к парковке. Мы идем мимо пары запасных выходов и ныряем в проход, в который нам явно нырять не полагается. Томас достает скидочную карту аптеки и водит ей по прорези считывателя до щелчка. С улыбкой оборачивается ко мне и открывает дверь.

Мне почти не стыдно, и это все так увлекательно, даже не страшно, что поймают. Ну и еще я научился бесплатно ходить в кино; когда Женевьев вернется, может пригодиться… Хотя, конечно, после трех недель разлуки мне будет хотеться чего угодно, только не смотреть с ней фильмы.

Дверь ведет в коридор у туалетов. Мы подходим к киоску с попкорном, берем по ведерку – видите, не такие уж мы бессовестные халявщики! Томас заливает свой попкорн маслом.

– Всегда хожу сюда на полуночные показы, – рассказывает он. – Ты не представляешь, какие тут фанаты собираются. Мои соседи ни за что в жизни не наденут карнавальный костюм, если на дворе не Хэллоуин, потому что стесняются. А вот на полуночный показ Скорпиуса Готорна пришла куча народу в костюмах магов-демонов и духов! Хотел бы я с ними всеми подружиться!

– Да ладно, ты тоже читал?..

– О да! – улыбается Томас. – Я принес свой экземпляр комикса на показ, и все фанаты расписались и подчеркнули любимые места!

Мне бы туда…

– Ты тоже пришел в костюме?

– Ага. Я был единственным темнокожим Скорпиусом! – Томас рассказывает, как на других показах просил людей подписать коробки от видеоигр и обложки антологий комиксов, которыми все они жили. Классно, должно быть, иметь такую коллекцию памятных вещиц. Но я счастлив уже и тому, что нашел друга, который тоже в восторге от Скорпиуса Готорна.

Мы рассматриваем афиши, решая, на что пойдем. Томасу уже не терпится посмотреть новый фильм Спилберга, но он еще не вышел, так что можно, так и быть, глянуть черно-белый фильм про парня, который танцует на крыше автобуса.

– Нет, спасибо, – отказываюсь я.

– А вот этот совсем новый. «Последняя погоня». – Томас встает к афише: красивая голубоглазая девушка сидит на краю причала – так непринужденно, будто это скамейка в парке, – к ней тянется парень в безрукавке. – Я и не знал, что его уже крутят. Глянем?

Кажется, я видел рекламу, и там одна сплошная любовь-морковь.

– Боюсь, не смогу.

– Написано же, рейтинг 12+. Ты же старше двенадцати, я правильно помню?

– Хорошая шутка. Думаю, меня потом Женевьев на это потащит. Может, выберем что-то еще?

Томас изучает афиши и решительно поворачивается спиной к плакатам, на которых стреляют или что-то взрывают:

– Я бы вон тот французский фильм пересмотрел. Но до него еще час.

Это он так шутит. Пересматривать французские фильмы, серьезно?

– Ладно, пошли на «Последнюю погоню». Захочет – посмотрю с ней еще разок.

– Точно?

– Точно. Если фильм совсем отстой, одна сходит.

В зале куча свободных мест.

– Где обычно садишься?

– В заднем ряду. Не спрашивай почему, – отвечаю я.

– Почему?

– У меня иррациональный страх, что мне в кинотеатре перережут горло. Но если сзади никого, то и не перережут, правильно?

Томас даже перестает жевать попкорн и впивается в меня взглядом: шучу я или нет? Потом принимается хохотать так истерично, что попкорн попадает не в то горло. Я сажусь-таки на задний ряд, Томас падает на соседнее место и смеется, смеется…

Я показываю ему средний палец:

– Да ладно, у тебя, что ли, не бывало дурацких страхов?

– Не, почему, бывали. Когда был мелким, лет в девять-десять, я все время доставал маму, чтобы разрешила мне смотреть ужастики, особенно слэшеры.

– Ты прямо знаешь, что рассказывать человеку, у которого страх, что ему перережут горло…

– Ой, все. Короче, однажды вечером мама сдалась и дала мне посмотреть «Крик». Ну, я перепугался до усрачки и не мог уснуть до пяти утра. Мама учила меня, когда не могу уснуть, считать овец, но в этот раз стало только хуже. Когда очередная овца прыгала через забор… – Театральная пауза. – Парень из «Крика» ударял ее ножом, и она падала наземь, мертвая и в крови.

Я громко хохочу – на меня шикают несколько зрителей сразу, хотя еще не началась даже реклама, – и никак не могу остановиться.

– Ты больной! И долго тебе такое мерещилось?

– Да до сих пор мерещится. – Томас с пронзительным визгом изображает, как будто его пырнули ножом. Зажигается экран, мы замолкаем.

Рекламируют романтическую комедию «Следующая станция – Любовь»: проводник влюбляется в новую помощницу. Потом типичный ужастик, где все время ждут за углом криповые маленькие девочки. Потом мини-сериал «Не забывай меня»: муж уговаривает жену не обращаться в Летео, чтобы забыть его. И, наконец, какая-то совсем не смешная на вид комедия про четырех выпускников университета на круизном лайнере.

– Ну и лажа, – замечаю я.

Томас наклоняется к моему уху:

– Будешь болтать во время показа – горло перережу.

Фильм – полный отстой.

Нам обещали, что будет смешно. Единственное, что реально забавно, – студия как-то умудрилась продать под видом летней комедии лютый мрачный нуар.

Парень по имени Чейз (ну конечно, «погоня»!) заговаривает в поезде с симпатичной девушкой: спрашивает, куда она едет. «Туда, где хорошо», – отвечает она и больше на его расспросы не реагирует. Потом она забывает в поезде телефон, и Чейз бросается в погоню – ну блин! – в надежде его вернуть, но не успевает. Тогда он залезает в телефон, а там список, что она хочет сделать, прежде чем покончить с собой.

На этом месте Томас уснул. Мне бы тоже уснуть, но я до последнего надеюсь, что дальше будет лучше. Ни фига. К концу Чейз понимает, что девушка собирается броситься с причала. Когда он наконец туда прибегает, там его ждут только красно-синие мигалки полиции. Телефон летит на асфальт.

Мне тоже хочется что-нибудь расколотить.

Томас просыпается, и я кратко пересказываю сюжет: «Бред, отстой и лажа».

Он зевает и потягивается:

– Ну, хоть твое горло цело.

Мне типа как бы очень нравится лето в моем районе: девчонки чертят на асфальте классики, парни ищут хоть какой-нибудь тенек и играют в карты, друзья врубают на полную музыку или сидят на крыльце и трындят. Да, я живу в тесной квартирке, но в такие моменты стены моего дома кажутся просторнее.

Я тыкаю пальцем в красное здание больницы через дорогу:

– Вон там моя мама работает. И все равно каждый день опаздывает минут на двадцать. – Дальше по улице – отделение почты. – А вон там мой отец работал охранником. – Должно быть, слишком подолгу сидел там один-одинешенек, вот и начал думать не о том.

Кто-то пустил воду из пожарного гидранта на углу. Вокруг с визгом носятся дети. Мы в их возрасте, помнится, разливали по площадке ведра воды и прыгали в лужи, потому что нормальный аквапарк нам был не по карману.

– А я не знаю, где работает мой папа, – признается Томас. – Я его последний раз видел на мое девятилетие. Он пошел к машине принести мне фигурку Базза Лайтера, а я смотрел за ним из окна. Только ничего он не принес. Завел мотор и уехал.

Я не заметил, как мы остановились и кто из нас застыл первым.

– Вот мудак!

– Не будем о мрачном, ладно? – Томас задумчиво разглядывает ближайшую поливалку, озорно приподнимает кустистые брови, стягивает футболку и напрягает бицепсы. У него, оказывается, пресс, как у какого-нибудь греческого бога. А у меня рельефные только ребра. – Снимай футболку!

– Не хочу замочить телефон.

– Оберни его футболкой. Никто не украдет.

– Чувак, мы не в Квинсе.

Томас заворачивает телефон в футболку и вешает ее на почтовый ящик:

– Не хочешь – как хочешь, – и бежит трусцой, перепрыгивая от поливалки к поливалке. Солнце бликует на пряжке его ремня. Какие-то прохожие, конечно, глядят на него как на чокнутого, но ему, по ходу, плевать.

Не знаю, что в меня вселилось, что я смог побороть все свои комплексы и тоже раздеться, но это так классно! Томас поднимает вверх большие пальцы. Я больше не чувствую себя ходячим скелетом. Я достаю телефон, но не успеваю закатать его в футболку, как он звонит. Женевьев. Я застываю.

– Привет!

– Привет! И почему я уже соскучилась, придурок ты тупой? Прилетай сюда, построим в лесу шалаш, заведем детей…

– Я соскучился еще сильнее, но не настолько, чтобы ходить в походы.

– Если мы всю жизнь так проживем, это будет не поход!

– Уговорила.

Сколько бы ни было между нами километров, я представляю, как она улыбается. И я счастлив. Еще более счастлив, чем был до этого. Я безумно скучаю, готов умолять вернуться – но пусть уж она спокойно порисует, не отвлекаясь на меня.

– Ты уже начала над чем-то работать или у вас там какие-нибудь тупые вводные мероприятия?

– Тупые мероприятия вчера были. Сейчас пойдем рисовать натюрморты с деревьями, а пока маленький перерыв, и я…

Тут я чуть не роняю телефон: Томас лег грудью на поливалку и отжимается, выделываясь перед какими-то девчонками, идущими по другой стороне улицы. Женевьев громко зовет меня по имени, и я снова подношу трубку к уху:

– Прости, тут Томас придуривается. Его, по ходу, вообще не колышет, кто что скажет!

– Вы там опять в суицид играете?

– Не, мы просто тусим с Томасом. – Без футболки я чувствую себя голым. – Наверно, скоро уже домой пойду. Вымотался. Слушай, вечером сможешь мне позвонить? Раз уж я тебя не отвлекаю, ты за сегодня, наверно, штук пятьсот картин нарисуешь, хоть расскажешь, что там.

– Угу. До вечера, малыш, – и вешает трубку. Я не попрощался, не сказал, что люблю…

Теперь мне дико стыдно, что я отвлекся на Томаса. Но она еще позвонит. Я объясню, что мне надо было заняться чем-нибудь прикольным, и вообще, это она виновата, бросила меня тут одного, но если бы она из-за меня осталась, я бы себе не простил, так что ее тут особо не обвинишь… Надеюсь, она через всю страну пихнет меня в плечо, и все наладится. Я заворачиваю телефон в футболку, скидываю кроссовки, бросаю все кучей на землю, бегу – в джинсах и носках – к поливалкам и прыгаю сквозь струи воды. Смеясь, приземляюсь.

– Ого! – Томас свистит. – Давно пора!

А холодно. Меня бьет мелкая дрожь.

– Блин, одежда – это классно…