Осиновая корона
Всё было по-прежнему – спокойное жаркое лето. Так, будто Риарт Каннерти не был убит, а судьба Уны Тоури не должна была вот-вот решиться.
Уна по примеру матери ехала без плаща, погружённая в свои мысли. Её мрачное настроение передалось дяде Горо – несмотря на то, что тот едва знал Риарта и, похоже, был не в восторге от предстоящего брака Уны (а точнее – от расставания с ней, которое неизбежно бы за этим последовало). Мать, напротив, старалась быть вдвойне любезной, улыбалась и мило беседовала со встречными любых сословий, как только представлялся случай. Уна вообще давно заметила, что аристократическая болтовня ни о чём помогает матери справиться со страхом и болью; у неё самой было скорее наоборот.
Эвиарт был с нею почтителен и сдержан, как раньше, а вот Савия то и дело заговорщицки округляла глаза. Уна заметила, что служанка больше, чем раньше, сторонится её; боится колдовства? У неё не хватало сил, чтобы беспокоиться ещё и об этом. В конце концов, со дня на день Уна и сама расскажет всё матери.
Обязана рассказать.
Дядя Горо напивался, вернувшись к своему ежевечернему ритуалу. Однажды он тайком от слуг и золовки подозвал к себе Уну и, обдав её вонью дешёвого эля, спросил:
– Алисия. О чём ты говорила с Алисией у ворот?
Уна пожала плечами и осторожно отодвинулась. На щербатом столе, за которым они сидели, кто-то вырезал надпись на дорелийском – интересно, сколько же лет назад?..
– Ни о чём. Прощалась, как и все.
– Не-ет, плутовка! – (Дядя Горо пьяно осклабился, икнул и погрозил ей пальцем). – Я видел: вы долго шептались о чём-то, когда ты уже взобралась в седло. Что-нибудь о подбитом птенчике Каннерти?
Дядя и не подумал говорить тише. Уна встревоженно оглядела зал, заполненный постояльцами и просто местными выпивохами. Кажется, никто не отреагировал. Вряд ли новость о смерти молодого лорда ещё не разнеслась – особенно если кто-нибудь из этих крестьян живёт на землях Каннерти, а кто-нибудь из этих рыцарей служит их семье. Значит, никакой опасности вроде бы нет.
– Нет, ничего такого. Тётя просто выразила соболезнования.
На самом деле – не совсем. «Не забудь о Долине Отражений и лорде Заэру, – скороговоркой шептала ей на ухо тётя Алисия, пока Эвиарт подтягивал упряжь, а дядья обменивались по-воински крепким рукопожатием. – Главное – о Долине. Ты не сможешь жить с магией, не научившись владеть ею, дорогая… Мне жаль».
«Мне жаль» могло относиться к чему угодно – может быть, не только и не столько к гибели Риарта. Уна прекрасно знала, что́ тётя предпочла не озвучивать: иначе магия тебя уничтожит. Кошмары, покалывание в кончиках пальцев и сверлящая головная боль давно сообщили ей об этом.
Уне ярко запомнилось, как тётя приподняла брови в немом вопросе: Должна ли я сама поговорить с Морой? – и как она в ответ еле заметно покачала головой. Они всегда отлично понимали друг друга. Неудивительно, что лорд Альен так любил сестру…
Лорд Альен. Уна покосилась на дядю Горо, который приканчивал третью кружку. По его тарелке рассыпались кости и спелый горох.
Тоскует ли он по исчезнувшему брату? Наверное, нет смысла об этом спрашивать.
Как и спрашивать себя, о чём был тот сон. Уна очень надеялась, что это не одно из вызванных Даром видений – не истина, суть которой надо разгадывать. Охота на лису и новость из Каннерана расстроили её, вот и всё. А тут ещё и жара, и усталость, и её тайна, теперь разделённая уже с тремя людьми… Нет, Дар тут не при чём. «Я не отец тебе, Уна», – ну что за ерунда? Просто морок, бред, о котором нужно поскорее забыть.
– Ты грустная, – провозгласил дядя Горо, обвинительно ткнув в неё костью. Его борода и красные пальцы блестели от жира. – Из-за птенчика Каннерти? Печально всё это, конечно, парень-то был хоть куда. Но…
Уна устала лгать. Ей уже казалось, что она не может остановиться.
Она натужно улыбнулась.
– Всё в порядке, дядя. Я знаю, что жизнь не заканчивается, если ты это хочешь сказать.
Дядя Горо расхохотался – так громко, что на этот раз публика всё-таки стала оборачиваться. Менестрель, тренькавший на лире в дальнем углу, на секунду прервал игру. Уна даже обрадовалась: он играл одну из унылых любовных песен, в которых постоянно повторяется один и тот же мотив с банальнейшими словами. Вечно что-нибудь о заре, соловьях, ночном свидании в саду… Часто их исполняли на кезоррианском языке или старом ти’аргском наречии – видимо, чтобы ещё больше затуманить смысл. Уна терпеть не могла подобные завывания.
К тому же сейчас это слишком уж напоминает нудную круговерть в её собственной голове. «Рассказать всё маме – Долина Отражений – лорд Заэру – Альен Тоури – кто убил Риарта – магия – рассказать всё маме»… Умнее любовных песенок? Сомнительно.
– Да уж, тебе палец в рот не клади! – с явным одобрением пробасил дядя Горо. От смеха он снова икнул, из-за чего смущённо закашлялся. – Непонятно, в кого выросла такой острословкой. Ни в отца, ни в мать – я всегда говорил. Отражения, что ли, подбросили?
Дядя, конечно, просто пытался шутить – но Уна невольно вздрогнула.
– Или боуги, – тихо сказала она, думая о лорде Альене. По глазам дяди Горо и беспомощным складкам у него на лбу было ясно, что сказки детства им прочно забыты.
– Боуги?.. Гм. Ну ладно. Я вот как раз хотел… Насчёт Отражений… Видишь вон ту дамочку в сером? С мальчишкой за столом? Они едут за нами почти от самого Рориглана. Третий день уже. Тракт, само собой, общий, и ездить не запретишь, но что-то мне это не нравится.
Уна украдкой посмотрела туда, куда показывал дядя. Женщина в тёмно-сером балахоне сидела бок о бок с худым пареньком лет четырнадцати и вполголоса что-то ему объясняла. Наверное, мать и сын. Вокруг них, словно по чьим-то отпугивающим чарам, само собой образовалось пустое пространство – по столу с каждой стороны. Люди избегали не только разговоров с ними, но и случайных взглядов; казалось бы, почему? Ведь в женщине и мальчишке нет ничего особенного.
Кроме одинаковых балахонов – тёмно-серых и бесформенных, носимых с поразительной небрежностью. И таких же одинаковых, ледяных серебристых глаз.
И немыслимого малинового цвета, в который выкрашены пушистые волосы женщины.
И – разумеется – маленьких зеркал у каждого на поясе. Странница сидела полубоком к Уне, так что она рассмотрела квадратную рамку с обращённым вовнутрь стеклом…
Ей вдруг стало трудно дышать. Как много случайностей – чересчур много.
– Разве Отражения не разъезжают время от времени по всем королевствам, набирая учеников? – спросила Уна, изобразив беспечный голос. Дядя Горо рукавом отёр пену с губ.
– Раньше так и было. Но сейчас… Я уже и не припомню, сколько лет не видел их в Ти’арге, – он нахмурился. – То есть в Альсунге, конечно. В нашем наместничестве. С первых лет Великой войны, должно быть. Люди боятся отпускать детей в Дорелию. Да и без Дорелии – как не бояться этих тварей? Меня от них дрожь пробирает.
– Это всего лишь женщина и подросток. Выглядят безобидно, – сказала Уна, опустив глаза. – Да и зачем им преследовать нас?
– Преследовать? – (Дядя Горо с угрозой положил ладонь на рукоять меча – ножны он не снимал даже на постоялых дворах). – Пусть только попробуют сунуться!.. Я привезу тебя и Мору домой – целыми и невредимыми, как обещал брату. Какая бы дрянь там ни случилась у Каннерти. Ты в безопасности, девочка.
***
Пятый день пути клонился к вечеру. Уна тряслась в седле; сегодня она устала сильнее Росинки, изрядно пободревшей из-за спада жары. Тонкие ноги Росинки, в тёмных «чулках» ближе к копытам, жизнерадостно рыхлили то траву, то дорожную пыль. Кроме ног и головы, шкура лошади везде лоснилась роскошным цветом топлёного молока – по крайней мере, именно с молоком его всегда сравнивала Уна. Она и сейчас помнила, как дядя Горо купил Росинку на ярмарке в Меертоне – взамен умершей Вороны, её старой любимицы.
Взамен. Жаль, что такие простые замены невозможны среди людей… Как и среди гномов, наверное. И Отражений, и кентавров с боуги – если они правда всё ещё живут на заморском материке.
Если Уна покинет Кинбралан и предпочтёт жизнь ведьмы жизни леди, никто не заменит её ни матери, ни дяде Горо… Ни отцу.
Уна тряхнула головой и сосредоточилась на скачке. Они были уже в предгорьях, поэтому воздух заметно похолодал. Деревушки и фермы попадались всё реже, последний городок встретился тоже довольно давно. На западе, слева, тянулась гряда холмов, поросших осиной и тёмными елями; изредка они перемежались небольшими скалами, похожими на нагромождения валунов. Их словно в незапамятные времена набросали с неба драконы – или принёс наколдованный ураган. Вообще с самого въезда в предгорья холмы и скалы были повсюду; по изрытой ими почве тракт нырял то вверх, то вниз и описывал немыслимые петли. Ещё западнее, за возвышенностями, текла Река Забвения, в долине которой издревле лежали приграничные земли Ти’арга; вскоре за её водами начиналось другое королевство – Дорелия, ненавистная и желанная одновременно. Страшный враг для Уны как леди Тоури – и её единственная надежда как волшебницы.
А на севере, в голубоватой дымке, как всегда, высились Старые горы. Дядя Горо время от времени вздыхал, глядя на них, – непонятно, от досады или от восхищения. Мать ехала справа от Уны, болтая с Савией и ещё одной служанкой, совсем девочкой. Эвиарт с помощником конюха – ещё одним их сопровождающим – замыкали процессию.
Дорога нырнула меж двух холмов – крутых и лесистых. Солнце начинало рыжеть, и Уна набросила плащ, прячась от вечерней прохлады. Она помнила это место. Совсем скоро покажется древний и мрачный Кинбралан, прижавшийся к Синему Зубу. Замок, где ей положено быть. Замок, от которого не избавиться.
Несмотря на почти полное безветрие, листья осин слегка шелестели. Что-то в Уне жалко съёжилось от тоски – неожиданно острой; осины, ветви которых украшают гербу Тоури, будто хотят о чём-то предупредить… О чём – в такой спокойный, безлюдный вечер? Наклонившись вперёд, к самой гриве Росинки, Уна изнывала от беспричинного волнения.
Она слишком поздно поняла, что волнение не беспричинно. И ещё – что она обязана научиться слушать свой Дар.
Что-то коротко засвистело впереди; дядя Горо резко отклонился в сторону и в ту же секунду выхватил меч. Уна не успела понять, что произошло, а Эвиарт уже подскакал сзади и сгрёб её в охапку, пытаясь оттащить вправо, к обочине.
– Стрела! – гаркнул дядя; ещё один свист чиркнул по гриве его коня. Дядя с проклятьями поднял руку с мечом. – Бездна и болотные духи!.. Уна, Мора – прочь!
– Уна! – придушенно вскрикнула мать, когда Росинка, повинуясь шлепкам Эвиарта, потащила Уну к обочине. Савия завизжала; её визг потонул в топоте копыт. Из густого осинника, вниз по склону холма, опасным галопом вылетели четверо всадников – с такой невероятной скоростью, что походили скорее на призрачные вихри, чем на людей. Их лица были скрыты капюшонами плащей. Каждый ехал с обнажённым коротким мечом, прикрываясь круглым щитом – без всяких гербов; а из зарослей за их спинами, с удобной возвышенности, кто-то продолжал посылать стрелы. Лошадь Эвиарта громко заржала, раненная в ногу.
Всадники в полном молчании скрестили мечи с дядей Горо и Эвиартом; помощник конюха, вооружённый только ножом, стал громко читать бесполезную молитву богу ветра Эакану. Росинка под Уной металась и ржала, приведённая в ужас звоном стали и конским топотом. Уна спешилась, и мать последовала её примеру. Они обнялись. Савия продолжала визжать.
Дядя Горо бился с двумя нападавшими сразу, отражая град ударов с изобретательными ругательствами; его конь в панике пятился назад. Люди в плащах атаковали спокойно и размеренно, целя сталью то в плечо, то в голову, то в живот; в какой-то момент Уна поняла, что у неё не получается дышать: они так умело обращаются с оружием и, что важно, со щитами… Кем бы они ни были, это опытные воины – в отличие от растерявшего все навыки дяди Горо.
Воины – или опытные убийцы.
Эвиарт взял на себя третьего противника – а вот четвёртый скакал прямо на группу женщин. С безмолвным хладнокровием он поднял меч; бежать нельзя было ни вперёд, где шла схватка, ни назад – в осинах на холме прятался лучник. Визг Савии перешёл в рыдания; девочка-служанка закрыла лицо руками.
Страх поднялся в Уне жарким клубком. Страх и злость – она не знала, чего больше, – заполнили её с ног до головы, излились головокружением и колотьём в пальцах. Она вырвалась из объятий матери, выпрямилась и вытянула руки, без какой-либо надежды посылая этот жар во врага – прямо ему в грудь, в простую медную застёжку плаща.
Звуки стихли, и время замерло. Воздух задрожал и качнулся маревом; Уна зажмурилась от золотой вспышки. Огненный шар – большой, размером с ребёнка – соткался прямо из пустоты над её ладонями, из её страха, боли и ненависти, из сотен невысказанных вопросов. В следующий миг всадник с воплями выронил и щит, и меч: он горел заживо. Плащ и грива коня тут же превратились в бьющий пламенем факел.
Уна обернулась. Мать смотрела на неё в упор; её карие глаза были немы, как пустые страницы дневников. Уна недолго выдерживала этот взгляд.
Она никогда не чувствовала такого опустошения, такой всеохватной слабости – из неё будто выпили жизнь. Сердце билось с отчаянными усилиями, грудь распирала тошнота. Ноги больше не держали Уну – и она рухнула на колени, едва попытавшись шагнуть.
Над дорогой раздался долгий вскрик муки, но кричал не подожжённый всадник; наверное, он уже мёртв. Кричал дядя Горо.
Уна видела, как враг в плаще медленно – так медленно, даже красиво – вытягивает из тела дяди лезвие. Как заалевшая сталь покидает плоть с мерзким чавкающим звуком. Она показалась прямо из живота, эта сталь – точно сытая змея… Уна вспомнила, как читала в книгах по зоологии о чёрных феорнских гадюках. Их яд легко убивает взрослого мужчину.
Взрослого мужчину. Дядя Горо зажал рану руками, клонясь вперёд; от крови перчатки стали бордовыми. Он не прекращал кричать; это было почему-то ужаснее всего.
Второй удар поразил его в грудь, и крик оборвался.
Но и сам убийца уже не держался в седле: маленькая молния с треском прожгла ему плащ, войдя точно между лопаток. Другой всадник жалко захрипел, расставаясь с оружием: ещё одна молния прошлась по его запястьям, вынудив выронить меч со щитом. Запахло горелой плотью. Тугой бледно-синий вихрь откинул назад капюшон мужчины и лентой обвился вокруг горла. Всадник побагровел, его глаза почти вылезли из орбит. Воспользовавшись шансом, Эвиарт пырнул врага мечом в грудь, пока тот сражался с призрачной удавкой.
Потом Уна услышала нежно-гортанный крик на чужом языке и в нескольких шагах от себя увидела ту женщину-Отражение с постоялого двора. Она спешилась и стояла рядом с лошадью, воздевая руки. Её растрепавшиеся волосы теперь напоминали причудливое малиновое облако. Женщина кричала что-то мальчику, который серой тенью скрылся в осиннике – должно быть, бежал к лучнику на холме. Широкоскулое, по-кошачьи округлое лицо колдуньи исказилось в гримасе. В глазах цвета серебра сверкала ярость.
Эти глаза были последним, что видела Уна. После её сердце всё-таки остановилось – странно, точно шестерёнки в сломанных часах… Всё чернилами залил мрак – пустой и потому невозмутимый.
***
– Уна, очнись! Уна!
Крики матери, кажется, уже обратились в жалобный шёпот – наверное, у неё тоже не осталось сил. Вслед за этими криками Уна расслышала (именно расслышала, а не почувствовала) гулкий стук собственного сердца. Она не сразу поняла, откуда идёт этот диковинный, чужой звук.
Дымка перед глазами неспешно расходилась, обнажая небо с бледным наброском луны – хотя солнце ещё не ушло до конца, – и сумеречный свет. В тело будто вшили пару скал из предгорий. Может, так чувствуют себя горы, пробуждаясь во время камнепадов?..
Глупая мысль. Неуместная и детская. Уна вспомнила, что произошло, – и ей захотелось, чтобы сердце снова замолкло.
– Мама, – губы пересохли, и разлепить их удалось лишь с усилием. Волнистые каштановые пряди касались лба Уны; они сладко пахли розой и ванилью. Уна потянулась вперёд, чтобы обнять мать. Та помогла ей приподняться, но потом сразу отстранилась. Уна обнаружила, что её положили прямо на землю у дороги; по краю плаща уверенно полз муравей.
– Жива, – выдохнула мать, подавляя новое рыдание. Она подняла глаза и посмотрела на женщину в сером балахоне – та стояла поодаль, протирая своё зеркало лоскутком. Над её плечом вился огонёк – совсем крошечный, он залил весь участок тракта мягким голубоватым свечением. Мальчика (её сына, брата, просто спутника?..) нигде не было видно. – Спасибо. О боги, спасибо Вам.
– Мне кажется, не за что, – тихо и грустно сказала женщина. Уну во второй раз поразило, как гортанно-мурчащие нотки в её голосе сочетаются со звонкими. Не менее непривычно, чем малиновые волосы. Она очень чисто, с едва заметным акцентом говорила по-ти’аргски. – Девушке уже ничего не угрожало, а Вашего родича я не успела спасти. Мы так поздно подъехали. Мне жаль.
Уна встала, стряхивая с платья пыль и мелкие камешки. Смысл сказанного не сразу дошёл до неё… Дядя Горо.
Нужно оглянуться. О боги, можно ли не оглядываться?..
– Смотри, – приказала мать, стиснув ей локоть. – Он погиб, как герой. Он не уронил чести Тоури.
«Не уронил чести»… К чему здесь это? Почему-то Уне подумалось, что тётя Алисия на месте матери просто выла бы от горя, не умея выдавить из себя ни единого высокопарного слова.
Она и будет так выть, когда узнает.
Уна оглянулась. На другой стороне дороги, под стволами нижних осин, шипел и ругался от боли Эвиарт; Савия, опухшая от слёз, перевязывала ему раненое плечо. Заросший холм над ними уже потемнел и казался почти чёрным, полным угрозы. Свет голубого огонька не добирался до его вершины. Почему правда всегда открывается не вовремя?
Рядом с Эвиартом комом валялась его рубаха и его кожаная куртка, обшитая железными пластинами… У дяди была точно такая же. В этот раз он решил поехать в Рориглан без доспехов – да и правда, зачем они ему, лорду, в родном наместничестве и в мирное время? Он не ждал никаких нападений. С обычными грабителями в лесу или на тракте он справился бы и так, а личных врагов в Ти’арге у него не было.
Или были?.. Те всадники – явно не простые грабители. Уна вспомнила, как слаженно и чётко они двигались, дрались, погоняли лошадей, как дождались их в засаде. Запланированная работа. Размеренная. Спокойная.
Так же безмятежно крестьяне Делга и Роуви косят траву и пропахивают поле. Так же Бри протирает тарелки на кухне или помогает матери-поварихе замесить тесто для пирога.
В грудь Уны склизким червём вернулась тошнота. Она заставила себя посмотреть ещё дальше – в нескольких шагах от оруженосца и служанки лежало что-то тёмное, завёрнутое в гербовый плащ… Окровавленное.
Она хотела подойти поближе, но её всё ещё пошатывало от слабости, а ноги и руки были словно чужими.
Слабость от Дара. Какое удобное самооправдание – на все случаи жизни… Должно быть, лорд Альен тоже пользовался им, когда оставил семью.
– Мы отвезём тело лорда Гордигера в замок, – сказала мать со скорбным смирением (как показалось Уне – чуть нарочитым). Скорее всего, она впервые назвала дядю Горо полным титулом; раньше ей такое и в голову бы не пришло. – И похороним его со всеми почестями. Он бился с этими подонками до последнего, кем бы они ни были. Это смерть воина.
Женщина с малиновыми волосами в последний раз подышала на зеркальце и снова прикрепила его к поясу. Уну серебром оцарапал её взгляд – мгновенный, исподлобья, нечеловечески проницательный. Женщина жадно выискивала что-то в её лице.
Отражения смотрят так на всех людей с магией в крови – или дело в ней самой? Уне стало ещё больше не по себе – хоть и казалось, что «ещё больше» просто некуда.
Маленькая служанка громко высморкалась в лист подорожника. Она сидела у обочины, привалившись спиной к осинке, и с крупной дрожью раскачивалась из стороны в сторону. Она старательно не смотрела ни на рану Эвиарта, ни на тело милорда, ни на колдунью с зеркалом…
Ни на свою молодую госпожу.
Ничего уже не будет, как прежде. Отныне – действительно ничего. Это знание обрушилось на Уну, придавив ей плечи – как горсть градин, на которые так щедра осень в Кинбралане.
Кто-то хотел убить их. Их всех – знатную, гордую, почти обнищавшую, замкнутую семью Тоури, возвращавшуюся из невинной поездки к родственникам. Возможно, кто-то нанял тех мужчин специально, чтобы убийство походило на обычный дорожный грабёж.
Возможно, смерть Риарта Каннерти тоже искусно замаскировали, придав ей повседневные, бытовые черты. Говорят, король Хавальд Альсунгский всюду водит за собой приручённых волчат, а иногда ещё и зовёт их «щеночками»; вот, примерно то же самое
Уна стиснула в кулаке сапфир на цепочке, и острые грани врезались ей в ладонь. Пусть ей станет ещё больнее, пусть боль затопит её целиком, с пяток до макушки – тогда, по крайней мере, она не обязана будет думать…
Кого теперь больше боятся слуги – большой вопрос. Неведомых злоумышленников, Отражений или её саму, много лет прятавшую колдовство, точно чудище под кроватью?
– Мы поможем вам перевезти тело, – мягко сказала женщина, тряхнув головой. Она щёлкнула пальцами – и возле маленькой служанки вспыхнул не голубой, а морковно-рыжий огонёк. Он дарил уже не столько свет, сколько тепло; девочка сначала шарахнулась прочь, но потом боязливо придвинулась ближе. Её дрожь немного утихла. – Так будет быстрее. Вам ведь нужно в замок Кинбралан? Мы с Гэрхо тоже направляемся на север.
– С Гэрхо? – напряглась мать. Женщина кивнула на холм.
– С моим сыном. Сейчас он, полагаю, разбирается с тем лучником, который причинил вам столько хлопот. – (Колдунья нерешительно улыбнулась, и на щеках у неё появились прелестные ямочки – таким позавидовала бы любая леди, даже из тех, что годами живут при дворе наместника в Академии. Уна поймала себя на том, что не может даже примерно определить её возраст). – Их тела, кстати, лучше всего будет сжечь… Если Вы, конечно, не возражаете.
Мать скрестила руки на груди. Её черты заострились; всё милое и женственное, всегда так душно благоухавшее в ней, куда-то ушло, уступив мстительному и жестокому. Уна всего несколько раз в жизни видела её такой – но сейчас понимала, что это не в последнюю очередь вызвано огненным шаром.
Её огненным шаром. Магическим – бесстыдно-магическим для королевства Альсунг.
– Я не возражаю, – ледяным тоном ответила она. – Можете оставить их воронам и диким зверям. Так было бы справедливее…
– …Но вызвало бы лишние вопросы, – проворковала женщина. – Разумнее избавиться от следов и помалкивать об этом нападении, миледи. До тех пор, пока не выяснится, кто и почему желает вам зла.
Тут Эвиарт простонал особенно громкое проклятье – видимо, у его врачевательницы оказались слишком длинные ногти. Колдунья покосилась в их сторону, проверяя, не нужна ли помощь. Уна просто стояла на темнеющей дороге, кутаясь в грязный плащ. Вот так таращиться на Отражение было, пожалуй, не очень-то учтиво – но она чувствовала неодолимое желание заговорить с нею… И ещё она чувствовала себя бесполезным, неловким, чересчур долговязым столбом. На женщине-Отражении был серый балахон, пузырящийся по бокам, а на Уне – тёмно-синее платье с серебряным шитьём; но статуса бесполезного столба это не отменяло.
– С чего Вы взяли, что дело в нас? – (Мать приподняла идеально подчернённую бровь). – Все знают, что на главном тракте полным-полно лихих людей. Летом здесь много торговцев и путников вроде нас, вот они и разгулялись.
Разгулялись. Уну потянуло нервно расхохотаться. Иногда мать говорила, как простушка, – в те моменты, когда забывала о величественно-любезной маске леди Тоури. Раньше Уна часто спрашивала себя, какой мама была в её годы?.. Наверное – куда более открытой и доверчивой, чем сейчас.
И куда менее несчастной.
Колдунья покачала малиновой головой. Небо уже окончательно затянула тьма; Отражение освещали только два магических огонька да убывающая луна, от которой будто откусили ломоть.
– Вам отлично известно, что грабители вели бы себя по-другому, миледи. Они окружили бы вас, потребовали денег и золота – и потом отпустили с миром. Зачем им рисковать, нападая на знатных лордов? За такое в Академии их ждала бы виселица. И к тому же, – женщина печально усмехнулась, – я не встречала ни одного ти’аргского разбойника, который бы так замечательно владел мечом, – (Эвиарт издал бессвязное басовитое восклицание – наверное, подтвердил). – Обычно в такие банды уходят крестьяне, мастеровые… Ну, может, фермерские сынки, возмечтавшие о привольной жизни. Нет, леди Тоури. Боюсь, это были наёмники, и пришли они именно за вами. – (Серые глаза со странным выражением вернулись к Уне. Та потупилась: женщина разглядывала её, как какую-нибудь диковинку из Минши на ярмарке. Или как памятную вещь, которая давным-давно затерялась в старом хламе, а теперь вот нашлась. Надо же, до чего глупое и подходящее сравнение… Уна подняла голову и всё-таки встретила серебристый взгляд. Женщина как бы случайно коснулась зеркала и задумчиво кивнула своим мыслям – зеркальным мыслям, наверняка звеневшим от магии). – За каждым из вас.