Осиновая корона

Мать поджала пухлые губы и достала платок, чтобы стереть с лица грязь, пот… Да – и копоть. Где обгорелые останки того человека? Уна вздрогнула, впервые чётко представив, что сотворила с ним. Своими руками подожгла заживо.

Проклятье.

– Не понимаю, с чего Вы это взяли, милочка. – (Леди Мора уже облачилась в свою привычную роль. У Уны вырвался вздох: милочка – так пренебрежительно мама позволяла себе обращаться лишь к слугам… Этого явно не заслуживает та, кто спасла им жизни. Даже если она из народа Долины – из «нелюдей», с рождения отмеченных клеймом магии). – Мы ни для кого не представляли угрозы. У лорда Гордигера была безупречная репутация, он не имел отношения к интригам в Академии или Ледяном Чертоге… Как и мы, – мать холодно улыбнулась. – Мы ведь всего-навсего женщины. И, кстати, откуда Вам известно наше имя?

– О миледи, королева Хелт, развязавшая Великую войну, тоже была «всего-навсего женщиной»! – певуче воскликнула колдунья – то ли всерьёз, то ли с долей насмешки. – А что до имени – ваш герб хорошо запоминается… Позвольте, я помогу. – (Женщина танцующей походкой подошла к Эвиарту и Савии и потуже затянула узел на повязке. Оруженосец смотрел на неё с благоговейным ужасом; Савия с теми же чувствами пялилась на волосы незнакомки). – Лорды Тоури, владетели Кинбралана, небезызвестны в наших краях. Да и вообще – мне нравятся осины. – (Новый гортанный смешок). – Люблю ездить по северному Ти’аргу. Здесь так много деревьев – в нашей лысоватой Долине о таких чащах и мечтать не приходится.

Уна провела рукой по щеке. На пальцах, вдобавок к копоти и поту, остались капельки крови; чьей?.. Должно быть, брызги от дяди или Эвиарта долетели до неё. Уна смотрела, как Отражение – невысокая, в своём балахоне похожая на ласку или кошку, – бесшумно встаёт с плаща Эвиарта, тихо посоветовав Савии нарвать подорожника и почаще менять повязку.

Уна была уверена, что дело вовсе не в их гербе и не в осинах. Чутьё Дара кричало ей нечто совершенно несуразное. Что-то о том, как подозрительно заинтересовало (или напугало?) Отражений её собственное лицо. Дяде Горо померещилось, что зеркальные мать с сыном следят за ними… Померещилось ли?

Голова у неё шла кругом – и в прямом, и в переносном смысле. Уне хотелось, чтобы мать снова обняла её или хотя бы подошла ближе; однако она с враждебным прищуром наблюдала за колдуньей.

– Как Вас зовут? – спросила вдруг мать, пока женщина вытаскивала пробку из фляжки, склонившись над уже согревшейся служанкой. Девочка жадно приникла к питью – хотя во фляжке едва ли была просто вода. – И как Вы очутились в этих местах? Тракт здесь довольно пустынен. Вы появились почти сразу после нападения, дорогуша – Вы и Ваш… отпрыск. И так уместно выручили нас. И знаете, что мы Тоури. Слишком много совпадений, по-моему.

Уна бросила на мать укоризненный взгляд, но он улетел в пустоту.

– Слишком много, – с готовностью признала женщина. Она выпрямилась, улыбаясь краешками губ. – Но вся жизнь и состоит из совпадений, миледи. Счастливых либо наоборот. Мне кажется, наша встреча всё же относится к первым. Вы не согласны со мной?

– Вы не назвали имя. – (Уна не без удивления услышала собственный голос – её решительная часть внезапно соизволила заявить о себе). – И не сказали, зачем приехали в Ти’арг. Отр… Жители Долины давно не появлялись в наместничестве. Мы благодарны Вам, но несколько… обескуражены встречей.

– Вы обескуражены, похоже, не только встречей, молодая леди, –заметила женщина. Она красноречиво взглянула на руки Уны; в тишине было слышно, как гневно выдохнула мать. – Непростительно скрывать столь богатый Дар, не позволяя ему развиваться. Вы ведь не топчете цветы в своём саду и не разбрасываете камни из шахт агхов?.. Можно спросить – сколько же лет Вам это удавалось?

– Нет, нельзя! – отрубила мать. Уна вздрогнула. Эвиарт и Савия, как по команде, сосредоточенно любовались звёздами. – Мы обсудим это позже. Мы – это я и моя дочь. Это наши семейные дела, и они Вас… как Вас там? – совершенно не касаются.

– Как Вам будет угодно, миледи, – неожиданно легко согласилась колдунья. – Меня зовут Индрис. Своего сына я вам уже представила. Я зеркальщица и мастер витражей из Долины – если Вам это о чём-нибудь говорит. Старший, наш вождь, попросил меня и Гэрхо…

– Необязательно посвящать нас в порядки вашего… жилища, – процедила мать. Уна давно не слышала такого презрения в её голосе; ей вдруг стало холодно – наверняка не только от ночного ветра, шуршащего листьями осин и высокой травой. Почему мама даже сейчас, над телом дяди Горо, чудом (самым настоящим) спасшись от гибели, не может отказаться от своей ненависти к магии? И сможет ли отказаться когда-нибудь – ради неё? Давняя боль всколыхнулась в Уне, точно вода в озере Кирло. В день их обручения Риарт бросал туда плоские камешки – показывал, как плавно расходятся круги… Ты столько лет смотрела на меня – и не видела, кто я. Как ты могла не видеть? Ты, что носила и рожала меня? Уна отвернулась. В такой обиде нет смысла. В любой, пожалуй, нет; а в такой и подавно. – И мне неинтересно, кто и о чём попросил вас. Моя дочь, леди Уна, задала Вам вопрос. Отвечайте коротко и по существу.

Голубоватый огонёк чуть дрогнул – а потом и рыжий тревожно замерцал. Сдержанная Индрис всё-таки злится. Уна не знала, как бы намекнуть об этом матери и убедить её быть осмотрительнее.

– С друзьями Вы всегда суровее, чем с врагами, леди Тоури?

– Нет, Индрис. Но Вы пока не в числе моих друзей.

– Мы ищем учеников. – (Индрис заправила за ухо малиновую прядь – теперь, при новом освещении, она казалась просто чёрной). – Только и всего. Это не первый наш рейд по Ти’аргу за последние годы – хотя, вынуждена признать, в Великой войне они стали редкостью… Мы пересекли границу Дорелии на юге. Не жгите меня глазами, миледи – у народа Долины есть особое разрешение короля Ингена на это. Итак, мы с Гэрхо проехались по южному Ти’аргу. Побывали в Меертоне и ещё некоторых городках, в рыбацких деревушках на побережье, в селениях у леса Тверси… Даже заехали в пару замков. В Академию-столицу – и в саму Академию, разумеется. Там часто попадаются талантливые мальчики с Даром. – (Она многозначительно вздохнула). – Но, как видите – полная неудача. Среди тех немногих, кто согласился с нами общаться, мы не обнаружили ни одного Одарённого магией. Старший и Верховная жрица зеркал будет очень расстроены: без новых учеников Долина погибает. И это обоюдоострое лезвие. – (Сквозь полумрак Индрис одарила Уну очередным загадочным взглядом). – Король Хавальд и наместник Ти’арга никак не желают понять, что нынешние меры не способны вытравить магию из Обетованного, будто крыс с мельницы. Никакие запреты и казни не лишат наш мир его изначального содержания.

– Что весьма прискорбно, – бросила мать, поплотнее закутавшись в плащ. Предупреждающий кашель Уны вновь пропал зря. – То есть вы, не добившись успеха на юге и западе, ехали в северные земли?

– Именно. Хаэдран, предгорья, селения Волчьей Пустоши… Вот и всё. – (Смуглое широкоскулое личико казалось самым невинным на свете, едва ли не девичьим. Уна снова ощутила, насколько грязной, растрёпанной и нескладной выглядит она сама. Какая глупая мысль – глупая, а при их утрате ещё и жестокая). – К середине осени мы планировали вернуться в Дорелию. То, что мы оказались на тракте одновременно с вами, – действительно случайность, леди Тоури. Как бы Вам ни хотелось считать меня кровожадной лгуньей.

Леди Мора улыбнулась медовой улыбкой и промолчала. Но Уне на ум почему-то пришли слова тёти Алисии – о не верящем в неё лекаре, тайной ненависти и кинжале… Хорошо, что у матери сейчас тоже нет оружия.

– Нам, наверное, придётся переночевать здесь, миледи, – робко подала голос Савия. Младшая служанка передала ей фляжку Индрис, и она с благодарностью сделала глоток; в голубом свете Уна увидела, что рука у неё до сих пор дрожит. – Эвиарт пока не может ехать дальше.

Оруженосец лишь кивнул, морщась от боли. Индрис постучала согнутым пальцем по своему зеркалу, что-то прошептала (Уна заслушалась музыкальной фразой – словно трель певчей птицы) – и морщины на выпуклом лбу Эвиарта разгладились, а подбородок изумлённо отвис.

– Хотя, может, и могу… Да, точно могу, миледи. Мне резко стало лучше, – он покосился на Индрис и тут же смущённо отвёл глаза. – Почему-то.

Мать не то вздохнула, не то фыркнула.

– Мы в любом случае не можем провести тут всю ночь. Прости, Эвиарт – это почти самоубийство. Кто сказал, что нам попался последний отряд из этих… из них.

– Это ненадолго. К рассвету боль вернётся, – произнесла Индрис. В её тоне звучало вполне искреннее сочувствие, но она уже озабоченно всматривалась в заросли на холме – ждала сына. Уна тоже расслышала треск веток и негромкую речь, донёсшуюся оттуда. – Мне жаль, но пока я не могу сделать ничего большего… Наши лошади пасутся чуть южнее, вместе с вашими. Боюсь, нам придётся ехать.

– Нам? – с той же сладкой улыбкой переспросила мать. Ей всегда ужасно нравилось быть доброй и понимающей – но только до тех пор, пока кто-нибудь не начинал забываться. И только с теми, кто либо шёл ей навстречу, либо был безоговорочно выше. Колдунья с шевелюрой ягодного цвета явно не относилась ни к тем, ни к другим. Больше того: часто и Уна, и лорд Дарет к таковым тоже не относились. – Кто сказал, что вы поедете с нами? В Кинбралане не ждут Отражений. Спасибо за помощь – и позвольте нам предаться скорби. Поводов к ней предостаточно.

Треск веток стал громче, а Индрис и Уна вдруг заговорили хором:

– А кто сказал, что без нас вы доберётесь до замка живыми?

– Они должны поехать с нами, мама.

Ну, вот и всё. Она пошла против матери, поддержав колдунью. Уна постаралась не заметить, как Отражение прячет победную ухмылку, кашляя в кулачок… Этот маленький бунт почему-то её взволновал.

– Нирли! – позвал с холма мальчишеский голос. Из-за осин вприпрыжку сбежал сероглазый паренёк с зеркалом в руке; за ним, охая, тащился помощник конюха. – Аар на’эсте…

– О чём мы с тобой договаривались, Гэрхо? – недовольно перебила Индрис. Глаза её, однако, лучились любовью, а строгость в голосе была не очень убедительной.

Паренёк остановился на дороге, осторожно обойдя Эвиарта с Савией. Лицо у него было чуть вытянутое, с хитринкой; в свободной от зеркала руке он держал кожаный кошель, расшитый бусинами. Нетрудно догадаться, чей… Неужели этот подросток в одиночку справился с лучником-наёмником? Уне стало нехорошо.

– Я помню, ма, – смиренно отозвался он на ти’аргском. – Говорить при беззеркальных на их языке.

– При людях, – со смесью суровости и лукавства поправила Индрис.

– Да-да, при людях… Я всё устроил. – (Гэрхо беспечно вручил матери кошель, подышал на зеркало и принялся протирать его – жестами, безукоризненно похожими на её). – Тип с луком и стрелами засел на самой верхушке. Колчан у него был ещё полон, но мы пришли вовремя. С вот этим парнем. – (Гэрхо с размаху хлопнул по плечу помощника конюха. Тот ссутулился, побледнел и вообще выглядел так, будто его скоро стошнит). – Нам даже делать ничего не пришлось.

– Что это значит? – брезгливо осведомилась леди Мора.

– Он убил себя, – в ужасе пробормотал помощник конюха. В свечении двух огоньков капли пота у него на лице сверкали то голубым, то рыжим. – Как только увидел нас. То есть его, – он кивнул на Гэрхо. – Просто выхватил нож и… Простите, миледи.

Служка зажал рот рукой, согнулся пополам и отбежал к обочине. Гэрхо вздохнул.

– Да уж, – он провёл ребром жилистой ладони по горлу. – Так себе зрелище. Наверное, надумал отсидеться там, пока мы не уедем. А потом всё-таки не успел сбежать и не хотел, чтобы его захватили живым… Или магии испугался.

Индрис кивнула. Она уже некоторое время с кошачьей аккуратностью рылась в кошельке – и теперь выудила оттуда что-то маленькое, белое. Приглядевшись, Уна узнала звёздочку из… Из птичьих костей? Она читала о таком, точно читала. Память услужливо подбросила рисунок из дряхлого библиотечного фолианта.

Выходит, не прошли даром ни одинокие вечера за книгами, ни сотни неудавшихся заклятий. Обнадёживает мало, но всё-таки.

– Амулет от тёмной магии, – тихо сказала она, игнорируя возмущённый прищур матери. – Один из самых распространённых.

– И самых слабых, – добавила Индрис. При взгляде на Уну к её прежнему таинственному выражению прибавилось что-то вроде безмолвной похвалы. – Кости воробья… – она задумчиво помолчала, точно прислушиваясь к чему-то, – …которым никак не меньше трёх лун. Он выдохся. Что ж, наш лучник плохо разбирался в магии, но действительно боялся её. Что тут у нас ещё? – (Индрис пропустила содержимое кошеля сквозь пальцы. Над трактом разнёсся перезвон монет и мелких синих камней). – Большая сумма, причём сразу ти’аргским золотом и альсунгскими кристаллами… Ожидаемо. Возможно, часть платы за заказ. О, а вот это уже интересно, – в тонких пальцах колдуньи появилась печать.

Уна подошла ближе, чтобы рассмотреть герб. Кажется, она впервые в жизни стоит так, рядом с Отражением.

И, кажется, это ничем не отличается от близости с человеком.

– Ну что там? – вытягивая шею, нетерпеливо спросил Гэрхо. – Я сделал, как ты сказала: ничего сам не трогал.

– Дракон на стопке книг, – сказала Уна.

– Тоже ничего необычного, – с облегчением заметила мать. – Просто герб Академии-столицы. Он ещё с первых лет войны так выглядит.

Верно: знак единения Альсунга с древним, славным своими учёными Ти’аргом… Точнее, вряд ли единения – если учесть, что дракон, появившийся на северных знамёнах в эпоху королевы Хелт, властно выпустил когти и подобрал под себя книги, как собственность. Довольно недвусмысленно.

Индрис со вздохом бросила печать обратно. Они с Гэрхо обменялись особыми взглядами – теми, что свойственны лишь Отражениям. Теми, что невозможно ни описать, ни вообразить.

– Верно, миледи. Просто герб Академии. А ещё – личный герб господина наместника.

***

Гэрхо с помощником конюха кое-как соорудили подобие гамака из плащей – чтобы довезти тело дяди Горо в сохранности. Индрис постаралась укрепить здоровье и мужество слуг своими заклятиями; леди Мора от её помощи отказалась.

Утром мрак расступился. После полудня Уна уже вернулась домой…

Но там, в тени громоздких башен, оказалось, что мрак не сдаётся легко.

Когда их запуганная, разбитая горем кучка подъехала к стенам Кинбралана и мосту через ров, лорд Дарет уже угасал. Он умер на следующий день, на руках у матери. Он не пришёл в сознание; слуги сказали, что после их отъезда в Рориглан лорд стал кашлять кровью и биться в судорогах, которые не снимались никакими снадобьями. Послали за лекарями из Меертона и Веентона, и оба прибыли вовремя. Оба удручённо заявили, что дни лорда-калеки сочтены.

Братьев Тоури похоронили рядом, под общей могильной плитой.

У Уны не осталось сил расплакаться – а так хотелось. Глаза, голову и сердце раздирала тупая боль. Оцепенение охватило её, подобно кокону. В таком же оцепенении утонула мать, вдруг оставшаяся с двумя мёртвыми телами вместо родных мужчин. Беда затопила башни и коридоры Кинбралана, проникла в лёгкие слуг и в щели между камнями – будто вязкая, отвратительно холодная жижа.

Промокая платком глаза, мать всё повторяла, что на род Тоури разгневались боги – и в особенности старуха Дарекра. Иначе этот ужас никак не объяснить, говорила она.

Уна не спорила.

Она не могла плакать, не могла выплеснуть свою боль. Боль была бесконечной и запутанной, как гигантская паутина. Даже если тот человек – с пожелтевшей от болезни кожей, с костлявыми, немощными ногами – на самом деле не был её отцом.

ГЛАВА VII

Альсунг, наместничество Ти’арг. Академия

Наместнику Велдакиру редко удавалось понаблюдать за змеями. Его внимания постоянно требовали то одни, то другие неотложные вопросы – в том числе сейчас, когда Ти’арг на несколько лет вздохнул свободно в Великой войне.

Признаться, у наместника вообще почти не было времени на что-либо, кроме решения сотен и тысяч проблем, – с тех самых пор, как он проделал путь от деревянного стула и лекарской сумки, звякающей флакончиками и баночками, до синей мантии наместника и обитых шёлком стен личной резиденции в Академии-столице. Неурядицы разрастались, как опухоль в теле больного; то один, то другой вопрос начинал кровоточить – и накладывать повязку всякий раз нужно было немедленно.

К примеру, это лето выдалось засушливым, а в южных землях, между тем, уже вовсю идёт сбор урожая. Значит, неизбежен зимний голод, и надо бы заранее продумать, как успокоить крестьян.

Король Инген, молодой и взбалмошный, с явными (на опытный взгляд Велдакира) отклонениями в умственном развитии, всё-таки взял Циллен. Этого следовало ожидать. Значит, не позднее, чем следующей весной (поскольку осенью Инген, скорее всего, вплотную займётся укреплением власти в бывшем Феорне и расправами над непокорной феорнской знатью), следует ждать новых атак дорелийцев. Войска и безопасность границ – вот что тревожило Велдакира днём и ночью. Ведь его величеству Хавальду, Двуру Двуров, никак не объяснить, что ти’аргские рыцари привыкли к другим доспехам, оружию, к другим правилам и способам вести бой, нежели дружинники-северяне.

Профессора Академии написали ещё одно письмо протеста – длинный свиток с помпезными завитушками и дюжиной подписей; секретарь наместника, кажется, подустал, пока разворачивал и зачитывал его вслух. Профессоров не устраивает, что власть стала так сильно вмешиваться во внутренние порядки Академии. Талантливых студентов и молодых учёных всё чаще отзывают из уютной книжной обители в Ледяной Чертог – на службу королевскому двору. Профессорам-химикам настоятельно советуют заниматься разработкой новых ядов, а не невинными опытами. От физиков-механиков требуют чертежей осадных машин.

«Знание в Обетованном всегда было и должно остаться независимым, – возмущались профессора. – Мы присягнули на верность Хавальду Альсунгскому, но наши умы и души принадлежат не ему»… Наместник разумно решил повременить как с ответом, так и с тем, чтобы везти свиток королю. Велдакир сам вышел из Академии и отлично понимал чувства профессоров; жаль только, что профессора не понимают, как безвозвратно изменились времена. Наместник считал, что жить в мире с властью куда вернее и безопаснее, чем плеваться в неё высокопарными протестами. И уж тем более – чем разжигать костёр бунта, в котором сам же потом сгоришь. Правильно использовать то, что имеешь, а не гнаться за несбыточным. Никто же не станет уверять человека с отрезанной ногой, что завтра он сможет бегать наперегонки и плясать в трактире? Наместник назначил личную аудиенцию Ректору Академии и этим пока ограничился.

Утром наместник пришёл в свою личную лабораторию, где за стенками стеклянных ящиков ползали его тонкие любимицы. Их серые, бурые, золотистые, песочно-зелёные тела в мелких чешуйках гибко извивались при свете масляных ламп – словно ленточки, которые ти’аргские девушки-крестьянки вплетают в причёски по праздникам. Время от времени какая-нибудь из змеек выпускала тёмный раздвоенный язычок, нащупывая в воздухе новые запахи. Любимица наместника – длинная, медлительная особа цвета бирюзы, родом с островов Минши – наелась и дремала, свернувшись кольцами. Наместник лично покормил её мясной кашицей.

Змеи завораживают его, как и раньше. Так же, как завораживали в студенческие годы – и потом, когда он всё же стал врачом, а не зоологом. Любовь к загадочной красоте этих созданий не прошла и после, когда трудолюбие и меткий глаз привели Велдакира к месту придворного лекаря. Наоборот, он начал собирать змей с ещё большей увлечённостью, хоть и скрывая, по возможности, свою страсть… Хотя, по сути дела, чего тут стыдиться? Змеи – крайне полезные существа, если знать, как иметь с ними дело. Древние спутники врачевателей.

Наместник Велдакир прижался лбом к холодному стеклу, прислушиваясь к тихому шуршанию «ленточек». Он впервые за долгое время остался в одиночестве – и наконец признался себе, что превращение совершилось.

Наконец-то он был наместником в полном смысле. Бесполезные страхи и угрызения совести оставили его. Он знал, что нужно сделать, и был готов сделать это – спокойно, без шума и суеты.

Наместник Велдакир, однако, покривил бы душой, если бы сказал, что не понял, как совершилось это превращение. Он понял – и, более того, спланировал его. Долгие годы он терпеливо ждал, всегда – будто благодаря каким-нибудь чарам – оказываясь в нужном месте, в нужное время, рядом с нужными людьми. Сначала наместник лишь лечил раненых альсунгцев и помогал на полях сражений; до него северяне не знали такого целительства. Любой павший в бою был для них законной добычей богов – а точнее, зловещего бога войны без лица и имени. Помощь Велдакира в первые годы войны была неоценима. После в палатках его заменили молодые ученики, а сам наместник остался при командующем Дорвиге, сыне Кульда – том самом, что ослеп в битве на равнине Ра’илг. Старик очень хотел, чтобы Велдакир стал его личным лекарем. Он нуждался в его помощи, но ещё больше – в дружбе образованного ти’аргца, в вечерних беседах с ним, в негромких, взвешенных советах. Сам Велдакир в итоге привязался к Дорвигу – и вот это уж точно произошло неожиданно.

Но на Дорвиге он не мог остановиться. В помощи и негромких взвешенных советах нуждался не только суровый бородатый старик. Альсунг оказался отнюдь не просто краем северных варваров, каким Велдакир с детства (и особенно – с лет, проведённых в Академии) привык его считать. Там были люди гораздо тоньше и умнее Дорвига. Были люди с более серьёзными и необычными недугами, чем слепота. Были люди, которым могли пригодиться его знания, – а среди таких немало нашлось и тех, кто мог пригодиться ему в ответ. Велдакир не считал это чем-то безнравственным. Он оставался врачом и просто делал свою работу – так, как когда-то учил его профессор Орто, должно быть, величайший, знаток анатомии в Обетованном. Да, он лечил знатных двуров – включая тех, кому достались земли и замки в Ти’арге. Но Ти’арг был уже захвачен, и только чудо (а точнее – разгром королевы Хелт под Энтором, где магия хлестала буквально из-под земли, и последовавший за этим дерзкий переворот Дорвига) сделало его, в общем и целом, независимым наместничеством. И Велдакир был, пожалуй, одним из первых ти’аргцев, кто искренне принял это положение.

Главное – чтобы люди были живы. Поэтому бунт против Альсунга для наместника – даже до того, как он занял трон, – был чем-то вроде болотной лихорадки, оспы и легендарной Чёрной Немочи сразу. Это ведь так просто; и теперь наместник Велдакир от всей души недоумевал: почему столько лордов и двуров, воинов Альсунга и рыцарей, столько чиновников Академии-столицы считает его беспринципным интриганом?.. Он всё и всегда делал для блага людей. Он уже не раз спасал Ти’арг от гнева короля Хавальда; короля, который вообще-то скор на расправу – и в Ледяном Чертоге об этом осведомлены.

Ти’аргцы могли бы проявлять больше благодарности. Могли бы охотнее подчиняться.

Две зеленовато-бурых змейки ползли рядом – казалось, что они делают это наперегонки. Низкая трава, выращенная прямо в ящике, щекотала их чешуйчатые брюшки. Их глаза блестели, но ничего не выражали. Наместнику Велдакиру скорбно подумалось, что в глаза животному смотреть всегда проще, чем человеку.

В другом ящике, по соседству, наместник держал настоящую редкость – золотистое чудо из пустыни за морем. Путешественники утверждают, что южные берега западного материка, знаменитого Лэфлиенна, кончаются скалами и утёсами, за которыми прячется безжизненная пустыня. Туда невозможно подплыть на корабле: берег слишком обрывист, и к тому же местные воды славятся штормами и рифами. Скалы, говорят, выглядят странно, ненормально… резкими – будто кто-то отрезал кусок земли огромным ножом, а потом невесть куда его спрятал. Причём недавно.

Наместник Велдакир сам не знал, верить ли в это. Западный материк мало интересовал его: он так далеко, а его чудовища и красоты так мало касаются насущных вопросов Ти’арга или Альсунга. Однако эту змейку у одного из торговцев Академии он всё-таки приобрёл. Не сдержался – так она была хороша. По словам торговца – из северной части пустыни, оттуда, где решимость любопытных путешественников из Обетованного ещё не заканчивалась.

Змейка двигалась юрко, точно маленькая молния или косичка из золотых нитей. Причудливый рисунок её чешуи напоминал именно косичку. Она была тонкой, едва ли с мизинец, обманчиво хрупкой, и чувствовала себя сносно только на подогретом песке, при минимуме воды. Наместнику Велдакиру нравилось смотреть, какими рваными и в то же время плавными рывками она перемещается: не извивается и не ползёт кольчато, по прямой, как многие змеи, а делает два изгиба друг за другом и в итоге почти катится по песку, еле касаясь его. Убийственно сложная жизнь, если задуматься: ползать по чему-то раскалённому, причиняющему непрерывную боль, – и в то же время не уметь с ним расстаться.