Иммигрант

– Роберт, слушай, тут такое дело… – и, сделав паузу, продолжил, – мне срочно нужно сто баксов, потом верну, не сомневайся! – сказал он, нервно потирая влажные от волнения ладони.

– Можешь занять, всего лишь на две недели? Пожалуйста, – повторил он.

Я посмотрел на него с жалостью. В кармане у меня было триста долларов, остальные двести я оставил у тренера на «чёрный день», как он выразился.

– Да, – согласился я, – могу.

Сергей сильно обрадовался и стал клясться, что через две недели отдаст. Конечно же, в глубине души я ему не поверил, но понадеялся, а вдруг… Он взял деньги и сразу же убежал, благодаря на ходу. Вернулся поздно ночью и спал потом до обеда, а оставшиеся полдня ходил весь помятый. Деньги пошли на «благое дело». На завтрак столовая была не многолюдна. Открывалась она в 7.30 утра, закрывалась в 10.00. Люди в лагере в основном вели ночной образ жизни, собирались компаниями в коридоре или на улице, разговаривали, курили, пили кофе и чай. Соответственно, утром многие из них просто отсыпались и выходили только к обеду. На ужин также народа было немного, в большинстве своём они гуляли и ужинали за пределами лагеря. Как я потом узнал, у многих, из проживающих в Пети Шато, в Брюсселе уже давно живут знакомые, друзья, родственники. На следующий день после обеда я отдыхал у себя в «кабинете». Всех своих соседей по комнате я толком ещё не знал, не считая Ашота с Русланом и Сергея, конечно. В «кабинет» постучали:

– Можно войти? – спросил Сергей, – только я не один, – добавил он.

– Заходите, – ответил я.

Вошёл Сергей и с ним ещё два человека. Я посмотрел на них и предложил сесть, сдвинувшись при этом на край кровати. Сергей сел на стул и сказал:

– Знакомьтесь, это Роберт! А это ребята с нашей комнаты. Это Миша, а это Армен, – мы пожали друг другу руки.

По возрасту они были года на два-три старше меня. Миша был слащавый, абсолютно не приятный тип, выше среднего роста, блондин с желтоватым оттенком, узкоплеч и толстоват, глаза у него были мутно голубого цвета. Стоять Миша спокойно не мог, он был весь на шарнирах: мялся с ноги на ногу, становился сначала на носки, затем на пятки, и всё это сопровождалось лёгким потряхиванием всего тела и головы. Армена также можно было отнести к людям, которые не вызывают никакой симпатии. Среднего роста, с вечной небритостью, большим, орлиным носом, всегда всем недоволен, агрессивен и хамоват.

Они начали мне рассказывать о своих грандиозных планах: о том, что они хотят открыть «клуб», чтобы тренировать детей по борьбе и боксу. Про бокс им уже, по-видимому, рассказал Сергей. Так как буквально за день до этого при нашем разговоре я упомянул, что занимался боксом последнее время и даже тренировал начинающих. Борьбой, как потом выяснилось, занимался когда-то Миша. Смотря на эту команду тренеров-тунеядцев, мне сразу вспомнились мои друзья и знакомые, которые всегда прогуливали уроки физкультуры, не говоря уже о серьёзном занятии каким-либо спортом. Поэтому я сразу понял – пришли деньги клянчить. Закончив свою эпопею, Миша попросил денег: сто долларов ему, как тренеру по борьбе, и сто – Армену. Всё, как он утверждал, пойдёт на развитие «благого» дела…

– Допустим, ты тренер по борьбе. Хорошо! – сказал я с сарказмом, – а Армену тогда на что деньги? – после вопроса возникла небольшая пауза.

После которой Миша выпалил:

– А он будет выступать менеджером нашего «клуба»! – Армен расплылся в улыбке. Быстренько оценив ситуацию, прикинув, что деньги небольшие и что пару должников под боком… пусть будут, ведь деньги всё равно рано или поздно они вернут, а если и не вернут, то отработают.

– Хорошо, – сказал я, – деньги я могу дать, но принимать участие в вашей авантюре с борьбой и боксом не буду. Поэтому могу выдать на срок в три недели, по истечению которых, – продолжал я, – деньги нужно вернуть.

Армен сразу же начал клясться мамой, что деньги вернет. Миша стал рассказывать за свою сестру, которая приедет к нему в гости через три недели, чтобы его проведать, и привезёт с собой кучу бабла. Выдуманный клуб сразу же исчез из горизонта, всё стало на свои места. Я выдал им по сотне, при этом попросив, чтобы они следили за тишиной и порядком в нашей комнате, а также чтобы никто из них в ней не курил и другим не позволяли. С чем они любезно согласились и пообещали тишину, чистоту и порядок (всё так и было, до последнего дня). Через несколько секунд, не успев откланяться, от них и след простыл. Миша вернулся через час с новой мобилкой на поясе, весь сияя от счастья. Армена не было видно до следующего утра. За свою недолгую жизнь я уже успел повидать много разных людей, а также их нравы, характеры, поступки и вытекающие из них последствия. Поэтому, опираясь на свой жизненный опыт, пусть и не богатый, заметил, что человек не меняется никогда, разве что за редким исключением. И если он был таким в детстве и юности, то с возрастом он может только завуалировать всё отрицательное в нём, выставляя на показ «лучшие» свои качества. И все мысли, как позитивные так и негативные, а также манеры поведения и поступки год за годом, рисуются на его образе, который в большинстве случаев можно прочитывать как потрёпанный, ненужный черновик, и лишь в редких случаях, глядя на человека, обменявшись с ним несколькими фразами, можно прочитать вполне увлекательную, достойную книгу. Но, к сожалению, таких людей, как и книг, гораздо меньше. За несколько дней, проведённых мной в лагере, увидев его контингент, уже можно было сделать вывод, что Пети Шато и в самом деле в большинстве своём был наполнен всяким сбродом аферистов-неудачников, неуверенных в себе людей, бездельников, мелких воришек и тех, кто приехал в Европу в поисках наживы и лёгкой жизни. Пети Шато жил своей жизнью. Внутри этого маленького замка бурлил другой мир, где каждый был сам за себя, никто лишнего не скажет… не раскроет душу, не поделится наболевшим. Откровенничать и делиться своими чувствами, переживаниями, другими словами, говорить по душам, свободно и открыто, без подозрений и опаски – здесь никто не станет. За каждым сказанным словом нужно было следить, так как это же слово может быть использовано против тебя. Это была эмигрантская лагерная жизнь, в точности такая, какой описал мне её тренер и какой мне предстояло научиться, чтобы сильно не выделяться.

Гуляя однажды вечером по маршруту, проложенному Сергеем, я не спеша прохаживался в районе Европейского квартала, где находилась основная часть брюссельских офисов Евросоюза. Как оказалось, там же, в этом квартале, находилось то высокое здание «Комиссариата» со стеклянным фасадом, к которому не так давно меня подвёз тренер и куда я пошёл сдаваться (просить политическое убежище). В этот вечер я решил свернуть с привычного пути и пройтись по подворотням – между банками и офисами, которые, как ни странно, были очень слабо освещены. Медленно шагая и о чём-то размышляя, в тени, на углу высотного здания я заметил крепкую фигуру мужчины, сначала не придав этому никакого значения. Но уже подойдя практически вплотную и разглядев всю картину ниже пояса, я, как кузнечик, отпрыгнул с места метра на два в сторону, непроизвольно затаив дыхание и, сделав ещё несколько шагов вперёд, я всё же обернулся, чтобы посмотреть ему или ей в лицо.

Передо мной возникла полная, обрюзгшая бородатая физиономия с наклеенными чёрными ресницами и накрашенными ярко-красной помадой губами. Кожаная мини-юбка вплотную облегала накаченные ягодицы и бёдра, мощная голень выпирала из кружевных чулков, которые заканчивались чуть выше колен, на голове был надет парик, выстриженный под каре. Это было зрелище не для слабонервных. В особенности для нашего брата из постсоветского пространства. И когда это были молодые, худенькие «парни», разодетые и разукрашенные в стиле бурлеск, на это ещё можно было закрыть глаза, но когда по улицам прогуливались крепкие, широкоплечие, накаченные «мужики», на которых были кожаные мини-юбки, кружевные чулки и туфли на высоких каблуках сорок пятого размера, то это уже вызывало, если не презрение, то отвращение. Мне поплохело. В следующий раз я испытал аналогичное чувство, когда первый раз в жизни, здесь в Брюсселе, зашёл в огромный секс-шоп, где повсюду висели искусственные фалосы и вагины, и ещё куча всякой ерунды, которая непроизвольно вызывала отторжение. Выйдя из подворотни на центральную хорошо освещённую улицу, я решил перевести дыхание от увиденного, а затем поспешил на улицу Красных фонарей, чтобы посмотреть на симпатичных, молодых и не очень дам. Шёл я быстро, и только успевал замечать, что практически на каждом углу в тени стояли подобные фигуры, на которые я уже просто старался не смотреть. Я шёл и думал: все эти неформалы, извращенцы, которые никак не вписывались в моё сознание и понимание, зачем их растит Европа? И если эта же Европа взращивала всё это, лаская и лелея, то что же она рассчитывала получить в конце этого неформального пути? Я шёл и не понимал всего происходящего. У меня возникал ряд вопросов, на которые я не мог дать однозначного ответа. Я остановился на большом перекрёстке, загорелся красный свет. Машин в округе не было, и я решил перейти дорогу. Как вдруг из-за угла с сильным рёвом сирены вылетел полицейский фургон и остановился возле меня. Из него выбежало трое полицейских с оружием, подбежав ко мне и прижав к стене здания, стали обыскивать, хлопая по всему телу. Не найдя ничего, они всё же закрутили мне руки за спину и потащили в фургон. «Вот это поворот – неужели из-за светофора…» – подумал я, улыбаясь. По дороге полицейский спросил у меня паспорт. Я вытащил из внутреннего кармана мой новый документ и протянул ему. Фургон подъехал к полицейскому участку, меня вывели и повели внутрь. Пройдя через пропускную комнату, мы вошли в серый, но идеально чистый коридор, по обеим сторонам которого, за решётчатыми дверьми были расположены камеры. Все они были полные. Полицейский открыл одну из камер и, сделав жест рукой, мол, заходи, проводил в одну из них, при этом дружелюбно улыбаясь. Я улыбнулся ему в ответ и зашёл внутрь. На бетонной лавке сидели две дамы лёгкого поведения, посмотрев на меня, они мило улыбнулись и что-то заговорили на непонятном мне тогда языке.

Я сел напротив. Это была маленькая серая комната с двумя бетонными лавками по бокам. Прождал я около часа, прежде чем полицейский открыл дверь и позвал меня на выход. Следуя за ним по коридору, он отдал мне мой новый документ и сказал что-то на польском языке, который он, по-видимому, немного знал, я же его не знал вообще, но тем не менее кое-что разобрал. Из его слов я понял, что меня перепутали с преступником, который совершил преступление в этом квартале и пытался скрыться. «Судя по всему, ему это удалось», – с этими мыслями я вышел на улицу. На часах было приблизительно десять вечера. Подходя к воротам Пети Шато, у дороги я увидел знакомых ребят. Они стояли и о чём-то беседовали с водителем белого микроавтобуса, на двери которого виднелась голубая надпись «Our Lord of mercy».

– Роберт, иди сюда быстрее, поедем с нами, – увидев меня, крикнул Женя.

– Куда? – поинтересовался я.

– Да вот какие-то проповедники предлагают вступить к ним в общину или в секту, – улыбаясь, несерьёзно говорил Женя, – обещают разные фрукты и сладости. Поехали!

– Ладно, поехали. Посмотрим на эту общину, – согласился я.

В микроавтобус поместилось человек десять. Я, двое моих знакомых и ещё сборная солянка из нашего лагеря. В пути мы были недолго, не больше 15-ти минут. Мы подъехали к старому, небольшому зданию, с виду похожему на каменный гараж. Выйдя из автобуса, все направились к полуоткрытой двери, откуда виднелся яркий свет. Район был не очень хороший, я это понял из-за его неосвещённости и ямам на дороге, которые явно ощущались минут за пять до нашего прибытия. Зайдя внутрь, я окинул взглядом помещение, в котором, по-видимому, только-только, закончили ремонт. Пахло свежей краской, новизной, а также фруктами и десертами, которые лежали в пластиковых блюдах на двух столах перед «сценой». Никакого возвышения там не было, просто у стены перед столами стояла барабанная установка, электронное пианино, а на стуле рядом лежала гитара. По другую сторону столов в ряд стояли раскладные стулья человек так на тридцать. Водитель зашёл после нас и сказал, что скоро подъедет ещё один микроавтобус и тогда уже все вместе начнём воспевать нашего “Lord of mercy” (владыку милосердия), петь и танцевать. «А сейчас, – продолжал он, – все могут кушать фрукты и десерты». Говорил он со всеми на интернациональном английском языке. Из фруктов там были яблоки, мандарины, апельсины, бананы и нарезанный дольками ананас. Рядом лежали десерты: бисквиты, мини круассаны, пончики в шоколаде и разрезанные пополам бельгийские вафли, а также в термосах грелись чай и кофе. Как только водитель вышел, все приехавшие, недолго думая, принялись за сладкий ужин. Хотя в лагере и хорошо кормили, но так как уже был поздний вечер, к тому же большая половина присутствующих была в обкуренном состоянии, все были не прочь налечь на сладкое, уплетая за обе щеки и не беспокоясь о ехавшей следом группе людей. Я взял две половинки бельгийской вафли, засунул в карман банан, налил чай и встал в сторонке наблюдать, как остальные девять человек поглощали всё оставшееся. Через несколько минут я услышал, как затормозил возле двери автобус, издав писк тормозных колодок. Следующая группа людей вошла в зал, когда тарелки были уже пустые. По лицам прибывших сразу было понятно, что они уже здесь не первый раз. Глаза моментально устремились на пустые тарелки и, созерцая их пустоту, секунду назад улыбчивые выражения лиц стали меняться на кислые гримасы. Мне сразу стало понятно за какой «верой» приезжают сюда эти «верующие».

– Не волнуйтесь, у нас есть ещё фрукты, – сказала милая женщина (неизвестно откуда появившись) и, широко улыбаясь, вынесла из соседней комнатки очередные фрукты и десерты.

После того как все насытились, эта же милая дама предложила всем присесть. Взяв микрофон в руки, полилась мелодичная молитва (тоже на английском), которая продолжалась минут 15. Все сидели тихо, не перебивая её. Кто-то крестился, не переставая, кто-то просто сидел, сложив ладони, скрестив пальцы и закрыв глаза, а кто-то все 15 минут сидел и хихикал. Но основная часть людей не придавала всему происходящему никакого значения, сидя и отрешённо кайфуя после выкуренной с марихуаной папиросы и съеденных сладостей. Как только она закончила читать молитву, в дверь вошли трое уже немолодых мужчин и присели за музыкальные инструменты. Зазвучала весёлая музыка. Милая леди стала кружить в танце между стульев, поднимая всех присутствующих и предлагая плясать как попало, выкрикивая при этом такие слова, как Аминь и хвала Господу. Я встал и смотрел на весь этот балаган довольно отрешённо, не принимая участие ни в «хвалебных одах», ни в танцах. Многие делали то же самое. После десятиминутной музыкальной паузы всё та же милая леди взяла небольшой деревянный сосуд в виде кубка и, подходя поочерёдно ко всем любителям халявных сладостей, стала просить пожертвования на развитие их «церкви». Как ни странно, но практически все, кто там находился, а это было человек двадцать, стали копаться в карманах, доставая кому сколько не жалко, и в то же время, смотря с любопытством, сколько же положил твой сосед. Когда она оказалась возле меня, смотря весёлым, просящим взглядом, я даже обрадовался, что денег у меня, к моему счастью, с собой не оказалось. Я просто мило улыбнулся и развёл руками. Так как если бы у меня были деньги, и чтобы не выглядеть скупым в глазах других, пришлось бы выдать попрошайкам на их «дальнейшее развитие», а потом жалеть об этом.

В один из вечеров в своей уютной кабинке при тусклом свете ночника я засиделся допоздна, читая и постигая азы французского, и даже не заметил, как быстро пролетело время. На часах было уже около двух часов ночи, как вдруг я услышал громкий вопль, после которого сразу же последовали ещё какие-то непонятные звуки, напоминающие животных: вой волка, крик гиены, рычание льва… исходившие из центрального коридора. Я встал с кровати и решил выйти посмотреть. Открыв дверь и выйдя в коридор, я увидел человека, сидевшего на полу, вокруг него горели чайные свечи, подняв вверх руку, он стал водить горящей зажигалкой вокруг своей головы, продолжая издавать эти странные звуки. Возле него уже стояло несколько человек. И все, кто ещё не спал или проснулись от вопля и этих звуков, выходили в коридор посмотреть на этого безумца. Близко к нему никто не подходил, все стояли на расстоянии 4–5 метров. Когда я подошёл ближе, то увидел, что в другой руке он держал небольшой столовый тесак, прижав его к груди. Лицо было сложно рассмотреть, в частности глаза, из-за плотной, твидовой панамы на голове, которую он сильно натянул на глаза, из-под панамы выглядывали грязные, слипшиеся, длинные волосы до плеч, а на бороде и щеках виднелась редкая щетина, присущая людям азиатской внешности. Роста он был низкого, среднего телосложения. Одет был, как мне сразу показалось, на английский манер: широкие шерстяные штаны в клетку, тёплая замшевая куртка светло-коричневого цвета и, как я уже сказал, твидовая серая панама. Все в коридоре стояли в ожидании, чем же закончится этот ритуал. Я простоял там минут десять, наблюдая, как этот чудак продолжал водить над головой зажигалкой, выкрикивать разные звуки, имитируя животных и время от времени маша из стороны в сторону своим тесаком. Предположив, что ничего здесь так и не произойдёт, так как этот безумец показался мне на первый взгляд в меру «уравновешенным», я отправился спать. На следующий день я встретил этого же безумца в телевизионном зале, сидевшего в позе лотоса на широком подоконнике, и уже молча, без каких-либо животных звуков, он просто водил вокруг головы горящей зажигалкой «Zippo». В этот раз я уже сумел более подробно рассмотреть его лицо. На вид ему можно было дать лет тридцать, глаза были раскосые, прищуренные и хитрые. К себе он никого не подпускал, ни с кем не говорил, а если кто-то выражал своё недовольство по поводу его звуков, он сразу же хватался за свой тесак, который всегда был за пазухой, и махал им перед лицом возмущавшегося. Все работники лагеря прекрасно знали, что этот «господин» носит тесак за пазухой, но никаких мер по этому поводу никто не предпринимал. Это был не первый сумасшедший, с которым мне пришлось столкнуться, проживая в лагере. Был ещё один, который буквально неделю спустя безумно меня напугал. Утром после завтрака, медленно прохаживаясь по двору лагеря, я услышал как в коридоре кто-то заорал не своим голосом. Я сразу же остановился и посмотрел на коридорную лестницу, выходящую наружу. Через несколько секунд на ней появился с виду ошалевший, дергающийся, как в конвульсиях, африканец. Сбежав с лестницы и смотря вокруг огромными, обезумевшими глазами, он направился в мою сторону. Я опешил, «может, не ко мне», – пронеслось в голове, и обернулся, чтобы посмотреть вокруг, – кроме меня там никого не было. Он шёл ко мне агрессивно и быстро, роста он был высокого, примерно моего. На расстоянии трёх-четырёх метров, не доходя до меня, он вытащил из кармана нож. Дыхание моё остановилось, внутри всё замерло в ожидании атаки, тело автоматически приготовилось к защите. Я отставил правую ногу назад, став немного боком, и приготовился встретить его этой же ногой, чтобы не подпустить вплотную и сбить его прыть, хотя бы на доли секунды, а затем решил действовать по обстоятельствам. На расстоянии вытянутой ноги, к которой приблизился африканец, он резко остановился и, сев на мокрую от моросящего дождя брусчатку, с размаху стал бить себя в живот своим же ножом. Он сидел на земле и, смотря сквозь меня, кричал:

– Je vais me tuer (я себя убью)!

Я перевёл дыхание, принял нормальную, спокойную позу и посмотрел на всё происходящее более осознанно: нож, который он пытался вонзить себе в живот, оказался тупой, да и бил он им не так сильно, как размахивал. Одет он был в чёрные, заношенные брючные штаны и чёрную дерматиновую куртку, которую даже не мог прорезать своим ножом, из-под которой, кстати, после каждого удара доносился странный звук. То ли под курткой была плотная книга, то ли простая разделочная доска. «Ясно! Очередной клоун», – подумал я и направился в телевизионную. После того случая я видел этого африканца за своим любимым занятием ещё несколько раз, проходя мимо и не обращая на него уже никакого внимания. Жители лагеря впоследствии прозвали этих двух невменяемых кадров – Факиром и Самураем.

Время в лагере пролетало незаметно, я не знал ни какое сегодня число, ни месяц, ни день недели. Замечал только то, что меняется погода, а с ней и люди, приходящие и уходящие.

Лагерь служил мостом длиной максимум в один год, дольше там не держали, не считая несколько исключений. У кого-то этот год прерывался, если же ни в этот, то уже на следующий день, у кого-то – через неделю, ну а те, кто дотягивал до месяца, уже никуда бежать из лагеря не собирались, спокойно ожидая своей участи. Кто-то уходил сам на вольные хлеба, не выдержав здешней обстановки, кто-то менял страну, кто-то возвращался домой, не найдя то, чего искал, кого-то депортировали без его на это согласия, ну, а те, кто шли до конца моста, в большинстве своём получали долгожданную социальную помощь. По большому счёту все проживающие в лагере жили в режиме ожидания, и те немногие, у кого изначальной целью была Европа, а точнее постоянное в ней место жительства, имели только две мечты: первая заключалась в том, чтобы не задерживаться в лагере, а побыстрей сесть на социал; вторая, также немаловажная мечта, заключалась в «позитиве» (положительный ответ на первое интервью, всего их три), дающее право находиться в стране легально и получать социал до окончательного решения по личному делу, и в основном, если первое интервью проходило положительно, то остальные два в большинстве случаев тоже, но, конечно же, бывают и исключения. Впоследствии, если все три интервью проходили успешно, выдавали вид на жительство, с которым можно было путешествовать, легально работать и учиться. А по истечению ещё нескольких лет можно было подавать документы на гражданство. Если же все три интервью проходили негативно, это ещё не являлось концом пути, можно было перевести своё дело в другую «независимую» организацию, попросив гуманитарную помощь – «гуманитарка», и уже ждать окончательного решения, которое могло затянуться от двух до семи лет; но при этом всё же оставаться в стране в легальном положении, поддерживаемым государством. Дальше уже оставалось дело времени, случая и везения – могут оставить, а могут попросту в любой момент депортировать. Так случилось и с моим новым другом, с которым мы познакомились в лагере в тот момент отчаяния, когда он был в шаге от самоубийства.

В один из осенних пасмурных дней, возвращаясь с вечерней прогулки, в коридоре я встретил соседа по комнате, мужчину средних лет, из Армении. Он остановил меня и сказал:

– Роберт, там у нас новенький, тоже из наших… он совсем плох… Ни с кем не хочет говорить, плачет. Попробуй поговори с ним, успокой.

– Попробую, – ответил я.

Изучив уже немного здешнюю обстановку и лично наблюдая за попытками других людей покончить с собой, я поторопился. Вошёл тихо и сразу услышал, как кто-то всхлипывал в дальнем правом углу, видимо, от плача. В голове сразу промелькнул эпизод двухдневной давности, случайно увиденный мной ночью в коридоре. Возвращаясь как-то из телевизионки к себе в комнату поздней ночью, я увидел, как один парень с криком выбежал из соседней комнаты в коридор и, разбив головой оконное стекло, выпрыгнул вниз с третьего этажа (к счастью, остался жив). Также несколько раз мне приходилось видеть, как скорая увозила людей с перерезанными венами. Временами можно было слышать душераздирающие крики по ночам, люди теряли контроль над собой. Разные вещи происходили с людьми в минуты отчаяния. Морально некоторые были совсем не готовы к таким условиям и переменам. К таким людям относился и Юрий – молодой человек, которого я увидел, войдя в кабинку. Он посмотрел на меня красными, заплаканными, печальными глазами, но прогонять не стал. Я зашёл и сел на подоконник. Передо мной был уже не юный паренёк, а вполне зрелый молодой мужчина лет тридцати, с уже появившимися морщинами на лице и сединой в волосах, и в то же время плачущий, как ребёнок. На самом деле он и выглядел, как взрослый ребёнок. Маленькая кудрявая голова, маленькие чёрные глаза и курносый нос. Ростом он был выше среднего. Узкоплеч и худоват. Манера разговора напоминала зазнавшегося, избалованного мальчика из хорошей семьи, который при разговоре приподнимал вверх подбородок, чтобы придать себе больше значимости. У меня манера его разговора впоследствии всегда вызывала улыбку. И в то же время он был совершенно безобиден, в меру религиозен и немного чудаковат.

– Роберт, – представился я, протягивая руку.

– Юра, – ответил он, пожимая её, и сразу же спросил: – Ты давно здесь, в этом лагере?

– Не так давно, – ответил я с лёгкостью и улыбаясь, глядя ему прямо в глаза, специально, чтобы Юра мог видеть мою улыбку и почувствовать себя более расслабленно, – что же тебя так расстроило, если не секрет, конечно? – спросил я его всё с той же лёгкостью, стараясь не придавать серьёзности нашему разговору.