Титан

Антуанетта Новак стала работать у него секретаршей и стенографисткой после окончания средней школы на Западной стороне и Чикагского коммерческого колледжа. Родившаяся в семье эмигрантов, она была в полном расцвете своей юности. Трудно было поверить, что эта стройная, гибкая девушка с прекрасными навыками стенографии, бухгалтерии и ведения деловой переписки дочь бедного поляка, который сначала работал на сталелитейном заводе в юго-западной части Чикаго, а потом открыл в польском квартале убогую лавочку, где торговал газетами, сигарами, игральными картами и канцелярскими принадлежностями, а в задней комнате посетители могли играть в карты. Антуанетта, которую на самом деле звали Минка (имя Антуанетта она случайно нашла в какой-то статье в воскресной газете), была серьезной брюнеткой, честолюбивой и полной надежд, которая уже через десять дней после устройства на новом месте восхищалась Каупервудом и почти с восторженным интересом наблюдала за его решительными действиями. «Как чудесно быть женой такого человека, завоевать его внимание, не говоря уже о его любви!» – думала она. После серого, унылого мира, в котором Антуанетта жила раньше, высшие сферы, в которые она проникла благодаря службе у Каупервуда, и после невзрачных мужчин в агентстве недвижимости, где она прежде работала, Каупервуд, прекрасно одетый, спокойный, с присущими ему властными манерами, затрагивал самые амбициозные струны ее души. Однажды она видела Эйлин, выходящую из своего экипажа в теплой коричневой шубке, модных лакированных ботинках, маленькой шапочке без полей, украшенной длинным темно-красным пером, торчавшим сбоку, словно кинжал. Антуанетта ненавидела ее. Она считала себя лучше и умнее, по крайней мере, не хуже Эйлин. Почему жизнь устроена так несправедливо? И что за человек был Каупервуд, в конце концов? Однажды, когда она под его диктовку записала лаконичную, в целом правдивую биографию для рассылки в чикагские газеты вскоре после открытия брокерской конторы в Чикаго, она увидела во сне историю его жизни, разумеется, в измененном виде, как это бывает в снах. Ей казалось, что Каупервуд стоит рядом с ней в своей роскошно обставленной конторе на Ласаль-стрит и спрашивает ее: «Антуанетта, что вы обо мне думаете?» Антуанетта была ошеломлена, но решила быть храброй. Во сне она обнаружила, что очень интересуется им. «Не знаю, что и думать, – ответила она. – Мне так жаль!»

Он нежно коснулся ее щеки, и она проснулась. «Какая жалость и какой позор, что такой человек попал в тюрьму!» – подумала она. Он был очень хорош собой. Он был дважды женат. Наверное, его первая жена была дурнушкой или недостойной его женщиной. Она много думала об этом и на следующий день пришла на работу задумчивой. Каупервуд, занятый своими делами, почти не обращал внимания на нее. Он размышлял о следующих атаках своей увлекательной газовой войны. А Эйлин, однажды увидевшая Антуанетту, сочла ее существом низшего порядка. Служащие женщины в то время встречались редко, их считали изгоями. На самом деле Эйлин просто не замечала Антуанетту.

Где-то через год после того, как Каупервуд близко сошелся с миссис Сольберг, его официальные деловые отношения с Антуанеттой Новак приобрели более личный характер. Разве он уже устал от миссис Сольберг? Нисколько. Он был отчаянно влюблен в нее. Или ему так надоела Эйлин, что он готов был таким образом избавиться от нее? Ничего подобного. Временами она была для него такой же привлекательной, как всегда, а возможно, даже еще больше, поскольку ее воображаемые права были грубо нарушены. Каупервуд жалел ее, но был склонен оправдывать себя тем, что отношения с другими женщинами, за исключением миссис Сольберг, были недолговечными. Если бы имелась возможность жениться на миссис Сольберг, то он, наверное, так бы и поступил. Действительно, иногда он гадал, что может заставить Эйлин уйти от него, но это были праздные измышления. Скорее он воображал, что они будут коротать свой век вместе, памятуя о том, как легко ему удавалось обманывать ее. Что касается такой девушки, как Антуанетта Новак, то она была частью многоголосой симфонии влечения, формулой красоты, которая правит миром. Она была красивой брюнеткой с большими горящими глазами, пылающими огнем неутоленных желаний. Интерес к ней проснулся у Каупервуда постепенно. Глядя на нее, он дивился, как Америка преображает жизнь людей.

– Ваши родители англичане, Антуанетта? – спросил он ее однажды утром с небрежной фамильярностью, которую позволял себе в общении с подчиненными и людьми недалекими. У них такой тон не мог вызвать неприятия и обычно воспринимался как комплимент.

Антуанетта, опрятная и свежая, в белой блузке с длинными рукавами и черной юбке, с черной бархатной лентой на шее и черными волосами, заплетенными и уложенными в тяжелую косу вокруг головы, скрепленную белым целлулоидным гребнем, одарила его довольным и благодарным взглядом. Она привыкла к общению с разными типами мужчин, серьезными, вспыльчивыми, восторженными, энергичными и равнодушными. Иногда это были пьяные и сквернословившие мужчины из ее детства, которые дрались, маршировали на парадах и молились в католических церквях. Потом это были мужчины из делового мира, жадные до денег, недалекие, не имевшие представления ни о чем, кроме некоторых возможностей заработать в Чикаго кое-какие деньги. В конторе Каупервуда, раскладывая корреспонденцию и слыша его откровенные, располагающие беседы со старым Лафлином, Сиппенсом и другими людьми, она больше узнала о жизни, чем могла себе представить. Он был похож на огромное распахнутое окно, через которое она могла смотреть на безграничные, меняющиеся пейзажи.

– Нет, сэр, – ответила она и опустила узкую, но сильную белокожую руку, в который держала черный карандаш, готовая делать записи. Она радостно улыбнулась, поскольку ей было приятно, что он обратился к ней.

– Я так и думал, – сказал он. – Однако вы настоящая американка.

– Не знаю, как это получилось, – серьезно сказала она. – Но у меня есть брат, такой же американец, как и я. Мы оба не похожи на наших родителей.

– Чем занимается ваш брат? – вскользь спросил Каупервуд.

– Он работает весовщиком в «Арнил и К°». Надеется когда-нибудь стать управляющим, – она улыбнулась.

Каупервуд задумчиво посмотрел на нее, в ответ она опустила глаза. Ее смуглые щеки залились румянцем. Так всегда случалось, когда он смотрел на нее.

– Отправьте это письмо генералу Ван-Сайклу, – сказал он и пустился в объяснения, словно пытаясь выручить ее из неловкого положения. Через несколько минут она полностью оправилась. Но Антуанетта не могла долго находиться рядом с Каупервудом, не испытывая чувства, возникавшего помимо ее воли. Он завораживал ее и наполнял смутным огнем. Иногда она гадала, почему такой замечательный человек вообще может интересоваться девушкой вроде нее.

Венцом этого изначального интереса, разумеется, в конце концов стала влюбленность Антуанетты. Можно во всех скучных подробностях расписать дни, когда она сидела и писала под диктовку, получала инструкции и выполняла свои секретарские обязанности строго и деловито, но это будет бессмысленно. И хотя она работала сосредоточенно и аккуратно, но мысленно оставалась с человеком, который находился рядом в своем кабинете, – с ее необыкновенным боссом, который встречался со своими помощниками, к которому непрерывной чередой приходили серьезные и деловые люди. Они оставляли визитные карточки, вели с ним беседы. Она обратила внимание, что лишь редкие посетители удостаивались долгого разговора с Каупервудом, и это очень интересовало ее. Его поручения к ней всегда были лаконичными, он полагался на ее природную сообразительность там, где приходилось ограничиваться лишь намеками.

– Вы понимаете, не так ли? – обычно спрашивал он в таких случаях.

– Да, – отвечала она и чувствовала себя более значительной персоной, чем обычно.

Контора был опрятная и красивая, как сам Каупервуд. Утреннее солнце освещало огромное восточное окно, закрытое бледно-зелеными спущенными шторами, и создавало ей романтическое настроение. Личный кабинет Каупервуда, как в Филадельфии, представлял собой обшитое вишневыми панелями звуконепроницаемое помещение, в котором он мог полностью отгородиться от окружающего мира. За закрытыми дверями кабинет превращался в святая святых. Он завел благоразумное правило как можно чаще держать дверь открытой, даже когда не диктовал письма. Именно в получасовые интервалы, предназначенные для диктовки, он больше всего сближался с мисс Новак. По прошествии многих месяцев, поскольку он был увлечен связью с другой женщиной, о которой она ничего не знала, Антуанетта иногда приходила на работу с ощущением нехватки воздуха или девичьей стыдливости. Ей никогда не приходило в голову откровенно признаться в своем желании близости с Каупервудом. Это бы отпугнуло ее, заставив усомниться в собственной нравственности, и тем не менее она продолжала постоянно думать о нем. О его густых, светлых, всегда аккуратно расчесанных волосах, о его больших, ясных, спокойных глазах, о его ухоженных руках, таких сильных и ловких, о его великолепных костюмах в изысканную тонкую полоску. Как все это восхищало ее! Он всегда казался далеким и недостижимым, кроме тех случаев, когда оказывался рядом с ней, и тогда он вдруг становился невероятно близким и доступным.

Однажды, диктуя ей письмо, он несколько раз пристально смотрел на нее, при этом она неизменно отводила глаза, потом встал и закрыл приоткрытую дверь. Она не придала этому значения, поскольку это случалось и раньше, но сегодня из-за его взгляда, пристального, без улыбки, она почувствовала, что сейчас случится что-то необычное. Она похолодела, потом ее бросило в жар, шея и руки покраснели. У нее была великолепная фигура, о чем она не подозревала, стройные ноги, изящное тело. Четкий профиль напоминал очертания с древнегреческой монеты, а волосы ее сейчас были уложены на манер античных статуй. Каупервуд заметил это. Он обошел вокруг стола, и, не садясь, наклонился и дружески взял ее за руку.

– Антуанетта, – произнес он, бережно держа ее руку.

Она подняла глаза и встала, тем более что он слегка притягивал ее к себе, едва дыша, побледневшая и совершенно утратившая присущее ей самообладание. Она ощущала себя податливой и безвольной. Потом она приподняла голову и сразу же столкнулась с его прямым, страстным взглядом. У нее закружилась голова, и она смятенно посмотрела на него.

– Антуанетта!

– Да, – прошептала она.

– Вы любите меня, не правда ли?

Она пыталась сосредоточиться, собраться с силами и вернуть себе твердость духа, ту самую твердость духа, которая обычно не оставляла ее, но ничего не получилось. Вместо этого перед ней возник образ Блю-Айленд-авеню, где она выросла: одноэтажные старые домишки, а потом эта красивая, светлая контора и этот сильный мужчина. Ее кровь как будто вскипела. Она была словно волшебно заколдованная. Волшебно заколдованная и счастливая.

– Антуанетта!

– Ох, не знаю, что сказать, – выдохнула она. – Я… о да, да!

– Мне нравится ваше имя, – просто сказал он. – Антуанетта.

Он привлек ее к себе и обнял за талию.

Она вдруг испугалась, и из ее глаз хлынули слезы, не столько от стыда, сколько от потрясения. Она отвернулась, положила голову на руку, опущенную на стол, и разразилась рыданиями.

– Почему, Антуанетта? – ласково спросил он, нагнувшись над ней. – Вы плохо знаете жизнь? Кажется, вы сказали, что любите меня. Вы хотите, чтобы я забыл об этом, и все продолжалось, как раньше? Разумеется, я могу это сделать, если вы хотите.

Он уже знал, что она любит его.

Она ясно услышала его слова, несмотря на рыдания.

Сноски