Титан
После ужина Сольберг играл. Каупервуда заинтересовал весь его облик с устремленным в пространство взглядом и падающими на лоб волосами. Но гораздо больше его заинтересовала миссис Сольберг, на которую он то и дело поглядывал. Он внимательно смотрел на ее пальцы, перебиравшие клавиши, любовался ямочками на локтях. Что за восхитительный рот, подумал он, и какие светлые мягкие волосы! Но больше всего ему нравилась ее игра – приглушенная нежность, которая проникала в его душу и влекла к ней, даже вызывала некоторую страсть. Такие женщины ему нравились. Она была чем-то похожа на Эйлин шесть лет назад (теперь Эйлин было тридцать три года, а миссис Сольберг двадцать семь лет), но Эйлин всегда была более энергичной, иногда грубоватой и не такой мечтательной. Наконец, он пришел к выводу, что миссис Сольберг напоминает ему раковину из тропических морей, теплую, переливчатую, изысканную. Никогда еще в обществе ему не встречались женщины, похожие на нее. Она была влекущей, чувственной и прекрасной. Он не сводил с нее глаз, пока она не осознала, что он смотрит на нее, и тогда ответила ему взглядом, немного изогнув брови и сжав уголки губ. Каупервуд был пленен ею. «Можно ли надеяться? – думал он. – Означает ли эта улыбка большее, чем просто светская учтивость?» Вероятно, нет; но может ли столь богатая натура откликнуться на его чувства? Когда она закончила играть, он воспользовался удобным моментом и спросил:
– Не желаете ли осмотреть картинную галерею? – Он предложил ей руку. – Вы любите живопись?
– Знаете ли, одно время я думала, что стану великой художницей, – кокетливо отозвалась миссис Сольберг. – Ну, разве не смешно! Однажды я послала отцу свой рисунок с надписью «Тому, кому я обязана всем, что имею». Вам стоило бы увидеть тот мой рисунок, чтобы убедиться, как это забавно.
Она тихо рассмеялась.
Каупервуд внезапно почувствовал в душе прилив жизненных сил. Ее смех был подобен дуновению летнего ветерка.
– Посмотрите, – негромко сказал он, когда они вошли в комнату, озаренную мягким сиянием газовых рожков. – Вот Луини, купленный прошлой зимой.
Это было «Мистическое обручение святой Екатерины». Каупервуд помедлил, пока она изучала неземное блаженство на тонком лице святой.
– А здесь, – продолжал он, – находится самое ценное приобретение, сделанное мною.
Они стояли перед исполненным выдающегося мастерства портретом Чезаре Борджиа работы Пинтуриккьо.
– Какое странное лицо! – простодушно заметила миссис Сольберг. – Я не знаю ни одного другого художника, который бы написал его портрет. Здесь он сам похож на художника, не правда ли?
Ей не приходилось читать историю сатанинских похождений этого человека, и до нее доходили лишь слухи о его преступлениях и кознях.
– В своем роде он и был художником, – улыбнулся Каупервуд, хорошо знакомый с жизнеописанием Чезаре Борджиа, его отца, папы Александра VI, которое в свое время и послужило причиной для покупки картины. У него лишь недавно появился интерес к деяниям Чезаре Борджиа. Миссис Сольберг едва ли уловила иронию, заключенную в его словах.
– А вот портрет миссис Каупервуд, – заметила она, повернувшись к картине Ван Бирса. – Какие нежные краски, не так ли? – с важным видом произнесла она, но даже эта невинная надменность понравилась ему. В женщинах ему нравилось некоторое тщеславие и чуть-чуть самонадеянности. – Что за роскошные цвета! Мне нравится идея сада и облаков.
Она отступила назад, и Каупервуд, занятый только ею, любовался изгибом ее спины и профилем. Какая гармония линий и красок! «Где каждое движение играет и поет», – хотелось добавить ему, но вместо этого он сказал:
– Это было в Брюсселе. Облака и вазу на стене художник добавил потом.
– Думаю, очень хорошо, – заключила миссис Сольберг и отошла в сторону.
– А как вам этот Израэльс? – спросил он, имея в виду картину «Скудная трапеза».
– Мне нравится, – просто ответила она. – А также вот это полотно Бастьен-Лепажа. (Она имела в виду «Кузницу».) – Но мне кажется, что ваши старые мастера выглядят гораздо интереснее. Если вы сможете приобрести еще, то, наверное, их нужно будет выставить в отдельной зале. Вам так не кажется? Но о вашем Жероме я невысокого мнения.
Она манерно растягивала слова, что казалось ему необыкновенно милым.
– Почему? – поинтересовался Каупервуд.
– Ну, вам не кажется, что он довольно искусственный? Мне нравится колорит, но женские тела слишком совершенны. Хотя выглядит красиво.
Каупервуд мало верил в женские способности, считал их своеобразными произведениями искусства; однако в тот момент женщины могли постичь нечто особенное, что обогащало его собственное восприятие. Он понимал, что Эйлин не в состоянии сделать такого глубокого и обдуманного замечания. Сейчас его жена была не так хороша, как эта женщина, не столь обманчиво‐простодушной и наивной, не такой очаровательной и умной. Муж миссис Сольберг, рассуждал Каупервуд, напыщенный глупец. Интересен ли ей он, Фрэнк Каупервуд? Сможет ли такая женщина уступить его обаянию, не настаивая на разводе и повторном браке? Он задавал себе этот вопрос. Со своей стороны, миссис Сольберг думала, каким сильным был этот мужчина во всех отношениях и как близко от нее он стоит. Она ощущала его интерес, поскольку часто чувствовала такое же отношение к себе других мужчин и понимала, что это означает. Она сознавала обаяние своей красоты, и, хотя она кокетничала так же искусно и порой рискованно, но предпочитала держаться осторожно, полагая, что вряд ли встретишь мужчину, который оценит ее по достоинству. Сейчас она подумала, что Эйлин не та женщина, которая должна быть около него.
Глава 15
Новая привязанность
Сближению Каупервуда и Риты Сольберг косвенно поспособствовала Эйлин, у которой появился смешной сентиментальный интерес к Гарольду, не имевший ничего серьезного. Он нравился ей, потому что был любезным, льстивым и чувствительным человеком, когда хотел понравиться женщинам, особенно красивым женщинам. Ее посетила мысль подыскать ему новых учеников, и было просто приятно посетить студию Сольбергов. Ее светская жизнь до сих пор была беспросветно унылой. Поэтому она отправилась к Сольбергам, и Каупервуд, вспоминая миссис Сольберг, присоединился к ней. Всегда практичный, он поощрял интерес Эйлин. Он предложил ей пригласить их на ужин, а также устроить музыкальный вечер, чтобы Сольберг получил какое-нибудь вознаграждение за свою игру. Были забронированы ложи в театре, разосланы билеты и приглашения на музыкальные концерты по воскресеньям и в другие дни.
В таких ситуациях сама жизнь вступает в игру. Не только мысли Каупервуда были постоянно заняты Ритой, но и она начала думать о нем. Он становился для нее все более привлекательным, необычным и властным человеком. Поглощенная мечтаниями о нем, она тем не менее пыталась бороться со своими моральными принципами. Пока еще между ними ничего не было сказано, но он постепенно окружал ее своим вниманием, перекрывая пути для отступления. Однажды в четверг, когда ни он, ни Эйлин не могли приехать на чай к Сольбергам, миссис Сольберг получила великолепный букет темно-алых роз. Надпись на карточке гласила: «Для уголков и закоулков вашего дома». Она прекрасно понимала, кто прислал букет и сколько это могло стоить. Это позволило ей ощутить вкус богатства, которого она никогда не знала. Она ежедневно видела название его банковской и брокерской компании в газетной рекламе. Однажды днем она встретила его в магазине Меррилла, и он пригласил ее на ленч, но она сочла правильным отклонить его предложение. Он всегда смотрел на нее прямым, вызывающим взглядом. Только подумать, что ее красота была способна сотворить такое! Она мысленно представила себе тот момент, когда этот энергичный и обаятельный мужчина возьмет ее под свое крыло и позаботится о ней так, как не снилось Гарольду. Но она продолжала упражняться на рояле, совершать покупки, ходить в гости, читать и размышлять о безволии Гарольда, время от времени сбиваясь с мысли и глядя в одну точку, – так незримо над ней властвовал Каупервуд. Она начинала думать о его сильных, ухоженных руках и больших проницательных глазах, чей взгляд мог быть то мягким, то жестким. Пуританское воспитание, полученное в Уичите (хотя и немного смягченное богемной жизнью в Чикаго), вступало в борьбу с отточенным мастерством соблазнения, которым владел этот человек.
– Знаете, вы совершенно неуловимы, – обратился он к ней однажды вечером в театре во время антракта, когда он сидел за ее спиной, в то время как Эйлин и Гарольд вышли в фойе. Шум голосов снаружи заглушал их слова от посторонних ушей. Миссис Сольберг выглядела особенно миловидной в вечернем платье с кружевами.
– Отчего же, – с веселым удивлением отозвалась она, польщенная его вниманием и остро ощущая его близость. Мало-помалу она поддавалась его настроению, трепеща от каждого его слова. – Мне кажется, что я вполне материальна, – продолжала она.
Она посмотрела на свою полную округлую руку, лежащую на коленях.
Каупервуд, в полной мере ощущавший притяжение ее материальности и дивившийся ее темпераменту, гораздо более сильному, чем у Эйлин, был глубоко тронут. Незначительные перемены настроения, когда ему не требовалось (или почти не требовалось) никаких слов от нее, слабые эманации чувств и фантазий ее разума неизменно пленяли его. Ее жизнелюбие могло сравниться с Эйлин, но она обладала более утонченной и богатой духовностью. Или он просто устал от Эйлин, иногда спрашивал он себя. Нет, нет, внушал он себе, этого не может быть. Но Рита Сольберг, пожалуй, была самой приятной из всех женщин, которых он знал.
– Тем не менее вы неуловимы, – продолжал он, наклонившись к ней. – Вы напоминаете мне что-то такое, для чего я не могу найти слов – некий оттенок, аромат или музыкальный тон, моментальный проблеск. Теперь я все время мысленно следую за вами. Ваши познания в живописи очень тронули меня. Мне нравится, как вы играете на фортепиано, словно ваша душа поет, а не инструмент. Вы заставляете меня думать о прекрасных вещах, не имеющих ничего общего с обыденной жизнью. Вы понимаете?
– Если так, то это очень приятно, – она наигранно вздохнула. – Но, понимаете, вы заставляете меня думать о суетных вещах. – Она прелестно округлила губы. – Вы рисуете красивую картинку.
Она немного раскраснелась и как будто смутилась от своей чувственной вспышки.
– Но вы такая на самом деле, – настойчиво продолжал он. – Я постоянно это чувствую. И знаете, – добавил он, придвинувшись к ней, – иногда я думаю, что вы еще никогда не жили по-настоящему. Есть много вещей, которые помогут вам достичь полноты жизни. Мне хотелось бы отправить вас за границу или отправиться вместе с вами. В общем, куда-нибудь уехать. Вы замечательная женщина. Я представляю хотя бы какой-то интерес для вас?
– Да, но… – она помедлила. – Понимаете, я боюсь всего этого и побаиваюсь вас. – Ее губы слегка выпятились, привычка, которая пленила его при их первом знакомстве… – Не думаю, что нам стоит продолжать разговор в таком духе, правда? Гарольд очень ревнив или будет ревновать. И как вы полагаете, что подумает миссис Каупервуд?
– Я прекрасно знаю, но сейчас не стоит останавливаться на этом, хорошо? Ей не будет никакого вреда, если я побеседую с вами. Жизнь создается отдельными людьми, Рита. Разве вы не видите, что у нас с вами много общего? Вы самая интересная женщина, которую я когда-либо знал. Вы принесли мне то, о чем я раньше не подозревал. Разве вы не видите этого? Я хочу, чтобы вы были со мной откровенны. Посмотрите на меня. Вы сейчас счастливы, не так ли? Или не вполне счастливы?
– Нет, – она расправила пальцами свой веер.
– Вы вообще счастливы?
– Когда-то я думала, что счастлива, но сейчас я больше так не думаю.
– Ясно почему, – заметил он. – Вы гораздо более талантливы, чем могут позволить ваши нынешние обстоятельства. Вы личность, а вы курите фимиам другому человеку. Мистер Сольберг – очень интересный человек, но он не может сделать вас счастливой. Меня удивляет, что вы еще не поняли этого.
– Ох, – с некоторым беспокойством прошептала она. – Возможно, я уже заметила.
Он пронзительно посмотрел на нее, и она снова затрепетала.
– Не думаю, что нам стоит продолжать этот разговор здесь, – сказала она. – Вам лучше…
Он положил руку на спинку ее сиденья, почти прикасаясь к ее плечу.
– Рита, – произнес он, снова назвав ее только по имени. – Вы замечательная женщина!
– Ох! – только и вздохнула она.
С тех пор Каупервуд не встречался с миссис Сольберг больше недели, – точнее говоря, десять дней, – когда однажды днем Эйлин заехала за ним в коляске новой конструкции, сначала остановившись, чтобы взять Сольбергов. Гарольд сидел впереди рядом с ней, а позади она оставила место для Каупервуда и Риты. Она не имела ни малейшего понятия о его интересе к миссис Сольберг; он был достаточно осторожен. Эйлин воображала, что стоит намного выше этой женщины. Она лучше выглядела, лучше одевалась, а следовательно, была более привлекательной. Она не догадывалась, какой соблазн представлял для Каупервуда женский темперамент, который был таким подвижным и, на первый взгляд, совсем не романтичным. Однако за крепкой броней его характера скрывался глубоко тлеющий романтический огонек, который удавалось разжечь далеко не каждому.
– Что за прекрасный вечер! – произнес он, усаживаясь рядом с Ритой. – И эта замечательная летняя шляпка с розами и чудесное платье!
Розы были красными, а платье белое с зеленой ленточкой, продетой по краю. Она прекрасно чувствовала его приподнятое настроение. Он так сильно отличался от Гарольда, был такой сильный и жизнерадостный! Сегодня Гарольд принялся опять стенать и клясть свою судьбу, сетовать на неудачу и жизнь в целом.
– На твоем месте я не стала бы жаловаться, – с горечью сказала она. – Ты мог бы больше работать и меньше злиться.
После этих слов он закатил сцену, и она отправилась из дома в магазин. Вскоре после ее возвращения приехала Эйлин, и в ее присутствии конфликт должен быть прекратиться.
Рита приободрилась и поспешно переоделась; Сольберг сделал то же самое. Приятно улыбаясь, они отправились на прогулку в экипаже. Теперь, слушая Каупервуда, оно довольно оглядывалась по сторонам. «Я хорошо выгляжу, он влюблен в меня, – думала она. – Как было бы замечательно, если бы мы решились на большее!»
Но вслух она сказала:
– Дело вовсе не во мне, просто день выдался на славу. Это простое платье, и к тому же сегодня у меня нет причин радоваться.
– В чем дело? – жизнерадостно осведомился он; шум проезжавших экипажей заглушал звуки их беседы. – Я что-то могу для вас сделать? Мы собираемся проехаться до дальней беседки в Джексон-Парке, а потом, после ужина, вернемся домой, когда уже луна светить будет. Сейчас вы должны улыбаться и нравиться себе, если нет иной причины, о которой мне не известно. Я сделаю для вас что угодно, все, что только можно сделать. Что случилось? Вы же знаете, что я думаю только о вас. Если вы расскажете мне, в чем дело, вам больше не придется ни о чем беспокоиться.
– Ах, но вы ничего не можете с этим поделать, по крайней мере сейчас. Мои дела… Пустяки! Они очень просты.
Она находилась состоянии мечтательной отрешенности, даже от самой себя. Каупервуд снова был очарован ею.
– Но вы небезразличны мне, Рита, – тихо сказал он. – И ваши дела тоже. Я уже говорил, вы важны для меня. Разве вы не видите, что это правда? Вы загадочная, удивительная женщина. Я схожу с ума по вам. После нашей последней встречи я думаю и думаю о вас. Доверьтесь мне. Моя главная проблема, как соединить наши жизни, и тогда у вас не будет никаких забот. Мы нужны друг другу.
– Да, я знаю, – ответила она и немного задумалась. – Ничего особенного, просто мы немного поссорились.
– Из-за чего?
– На самом деле из-за меня. – Ее губы неодолимо манили его к себе. – Как вы сами сказали, я не могу все время курить фимиам. (Она осознала эту мысль спустя время.) Но теперь все в порядке. Только посмотрите, какой прекрасный день!
Каупервуд глянул на нее и покачал головой. Она была прелестна в своей женской непоследовательности. Эйлин, занятая управлением коляской и собственным разговором, не обращала на них внимания и не слышала их. Она интересовалась Сольбергом, а поток экипажей, двигавшихся на юг по Мичиган-авеню, отвлекал ее внимание. Они быстро проезжали вдоль аллеи с распускавшейся листвой, ухоженных газонов, расцветающих цветочных клумб и открытых окон, – мимо восхитительного весеннего круговорота, – и Каупервуд чувствовал, как его жизнь снова началась с чистого листа. Его упоение, если бы оно было заметно, окружало бы его сияющей аурой. Теперь миссис Сольберг была вполне уверена, что ей предстоит замечательный вечер.
Ужин в Джексон-парке напоминал вечеринку на свежем воздухе в мэрилендском стиле: жареные цыплята, вафли, шампанское. Эйлин, польщенная действием своих чар на Сольберга, веселилась, как могла; она шутила, смеялась, провозглашала тосты и бегала по лужайке. Сольберг домогался ее расположения глуповато и неумело, но она слегка поощряла его восклицаниями вроде «Негодный мальчишка!» или «Потише, потише!». Она была так уверена в себе, что потом со смехом рассказала об этом Каупервуду. Каупервуд, не сомневавшийся в ее верности, добродушно отнесся к этому. Сольберг весьма кстати оказался настоящим болваном.
– Он неплохой малый, – заметил Каупервуд. – Мне он даже нравится, хотя скрипач он довольно посредственный.
После ужина они прокатились по берегу озера и выехали в открытую прерию. Над деревьями в ясном небе сияла луна, озарявшая поля и наполнявшая озеро серебристым мерцающим светом. Миссис Сольберг была отравлена ядом, который источал Каупервуд, и этот яд начал оказывать на нее свое смертоносное воздействие. В ее характере, несмотря на внешнюю флегматичность, имелась склонность к действию, если ее чувства были затронуты по-настоящему. По своей природе она была активной и страстной женщиной. Каупервуд начинал приобретать в ее сознании черты той движущей силы, которой он был на самом деле. Было восхитительно ощущать любовь такого человека. Их ожидала яркая, бурная жизнь. Это немного пугало ее, но и привлекало, как мотылька к огню, горящему в темноте. Чтобы совладать со своими чувствами, она завела разговор о живописи и художниках, интересовалась Парижем и Римом, и он охотно отвечал, но при этом незаметно дотрагивался до ее руки, а улучив мгновение, в тени деревьев коснулся ее волос, повернул лицом к себе и нежно поцеловал в щеку. Она вспыхнула и задрожала, потом побледнела, охваченная ураганом чувств, но совладала с собой. Это ни с чем не сравнимое блаженство. Было понятно, ее старая жизнь заканчивается.
– Послушайте, – тихо произнес он, – завтра приходите в три часа дня за мостом на Раш-стрит? Я приеду за вами. Вам не придется ждать ни минуты.
Она помедлила, словно мечтая наяву, завороженная напором его желания.
– Да, – наконец ответила она и прерывисто вздохнула. – Да, – повторила она, как будто пыталась привести свои мысли в порядок.
– Моя милая, – прошептал он и пожал ей руку, глядя на ее профиль в лунном свете.
– Но нам это дорого обойдется, – тихо откликнулась она, немного задыхаясь и бледнея.
Глава 16
Роковая интерлюдия
Каупервуд по-прежнему был зачарован. Он сдержал свое обещание о встрече и получил все, на что надеялся. Она оказалась более обольстительной, яркой и загадочной, чем любая женщина, что были у него прежде. В прелестной квартире на Северной стороне, которую он сразу же снял и где по возможности старался бывать и утром, и днем, и вечером, он, как бы ни был придирчив, не находил в ней недостатков. У нее были молодость и беспечность – дары бесценные. Она не знала, что такое уныние, напротив, она обладала врожденной жизнерадостностью, позволявшей не думать о будущем и не оглядываться на прошлое. Она любила красивые вещи, но не была алчной; он особенно уважал ее привлекательное свойство не откликаться на его попытки, часто деликатные, одарить ее чем-нибудь материальным. Она знала, чего она хочет, поэтому тратила аккуратно, покупала со вкусом и наряжалась так, чтобы ему было приятно на нее глядеть. Иногда его чувство к ней становилось таким сильным, что Каупервуду хотелось едва ли не покончить со всем этим, справиться со своей страстью, преодолеть тягу к ней, но все было напрасно. Ее очарование было непреодолимо. Его чувства лишь взбадривали ее, делали ее еще более милой и соблазнительной. Так ему казалось, когда он смотрел, как она поправляет волосы перед зеркалом, как меняется ее лицо, когда она предается своим мыслям.
– Помнишь ту картину, которую мы видели на днях в художественной галерее, Алджернон? – проворковала она, обращаясь к нему по второму имени, которое ей казалось более приятным и особенным, когда они были вместе. Поначалу Каупервуд возражал, но она настояла на своем. – Помнишь тот чудесный синий оттенок плаща у первого старца? (Речь шла о «Поклонении волхвов».) Так красиво!
Она так мило выпячивала губы, когда говорила с ним, что он не мог удержаться от поцелуя.
– Ты мой цветочек, – сказал он и взял ее за руки. – Ты моя вишня цветущая, моя саксонская статуэтка.
– Ты собираешься растрепать мне волосы, когда я только что уложила их?
– Да, моя шалунья.
– Ты не должен так сильно целовать меня. Ты почти сделал мне больно. Разве ты не хочешь быть нежнее со мной?
– Да, моя милая. Но иногда мне хочется делать тебе больно.
– Ну, раз уж ты так хочешь.
Как бы он ни старался, чары не рассеивались. Она казалась ему похожей на желтую с белым или золотистую бабочку, порхающую над цветущим кустом.
В эти мгновения близости он стал понимать, как много она знает об обществе, несмотря на то что большая часть ее жизни прошла на периферии. Она сразу же ясно поняла его точку зрения на общественное устройство, его художественные увлечения и мечты о чем-то лучшем для себя во всех отношениях. Она как будто хорошо понимала, что он еще не реализовал свои возможности и что Эйлин была не самой подходящей женщиной для него, хотя могла бы стать такой. Потом она стала терпимее отзываться о своем муже и рассказывать о его причудах и слабостях. «В ней нет озлобленности, – думал Каупервуд. – Она просто устала жить в состоянии неопределенности и подвергать испытаниям свою любовь, сомневаться в собственных талантах и способностях». Он предложил Рите снять более просторную студию для нее и Гарольда и покончить с мелочной экономией, осложняющей им жизнь. Предполагалось объяснить это щедростью ее семьи. Сначала она возражала, но Каупервуд действовал тактично и наконец настоял на своем. Чуть позже он сделал новое предложение: она должна убедить Гарольда съездить в Европу на деньги, якобы подаренные ее родными. Убеждение, обещания, ласки в конце концов заставили ее принять его властное великодушие и покориться ему. Она благоразумно пользовалась его щедротами и находила для них самое разумное применение. Более года ни Сольберг, ни Эйлин не подозревали о связи между ними. Гарольд Сольберг, которого было легко одурачить, поехал в Данию посетить родных, а потом учиться в Германию. В следующем году миссис Сольберг отправилась в Европу вслед за Каупервудами. В Экс-ле-Бен, Биаррице, Париже и даже в Лондоне Эйлин не знала о существовании дополнительной фигуры на заднем плане. Между тем Рита отточила художественные представления Каупервуда. Благодаря ей он стал глубже разбираться в музыке, книгах и даже трактовке некоторых фактов. Она поощряла его идею о создании представительной коллекции старых мастеров, но призывала его проявлять осторожность в выборе современных картин. Он ощущал себя прекрасно подготовленным к этому своему увлечению.
Трудность этого положения, как бывает со всеми пиратскими плаваниями по морям любовных сражений и побед, заключалась в возможности гибельных бурь, возникающих в результате обманутого доверия и от наших традиционных этических представлений касательно собственности на женщин. Для Каупервуда, который сам устанавливал законы и не ведал иных законных норм, которые могли быть навязаны ему, кроме как из-за его неспособности все обдумывать наперед, вероятность скандала, порицания, гнева и душевных страданий не являлась особым препятствием. Такие вещи вовсе не обязательно должны были последовать за его действиями. В тех обстоятельствах, где среднему человеку было бы трудно управиться даже с одной любовной интригой, Каупервуд, как мы могли убедиться, завязывал несколько таких интриг почти одновременно. Теперь он предпринял очередную попытку, на этот раз с большим чувством и энтузиазмом. Предыдущие романы были для него всего лишь забавой, более или менее легкими интрижками, которые к его настоящим чувствам отношения не имели. С миссис Сольберг все было по-другому. Сейчас она действительно была для него всем. Женщины обладали для Каупервуда притягательной силой; если не чувственно, то эстетически он ощущал их красоту, загадочность их индивидуальности, и вскоре эта страсть вовлекла его в новое приключение, исход которого оказался не столь успешным.