Она даже не успела понять, что произошло, только лицо вдруг стало липким и холодным. И ее будто что-то толкнуло назад. Последним звуком, оставшимся в памяти, был щелчок дверного замка.
Глава 8
Он так запутался, так запутался! И выхода нет! Потому что его нет в принципе. Так сложилось. То, что он виноват сам, как ему вот только сейчас сказал Кащей, Сергей не признавал. Он – по жизни везунчик. Как по бабьей части, так и в игре. Да, собственно, с бабами тоже игра. Иногда даже более опасная, чем карточная.
Не нарвись он на эту Аллу Эдуардовну с ее округлостями, не поведись на стать и зрелую похоть, шел бы сейчас не от Кащея, униженный и злой, а из крутого бара с девочкой в обнимку. Ведь как подвела, ведьма, как подвела! Все до последнего цента выложил, косясь на декольте ее шелкового платья и двигая фишки дрожащими пальцами. Сто тысяч зеленых! За один присест! И ни розовой девчачьей попки, ни плотной талии мадам. Облом! Нищий никому не нужен!
И Кащей чуть шею не свернул. И свернул бы толстыми своими пальцами, только с кого бы долг стал трясти? С жены беременной?
Лучше бы он после визита к Светке домой не заходил. Сразу в клуб! Но от Катькиных виноватящих глаз пришлось сбежать. Чтобы забыться. Сергей не пил, курил так, чуть. Но он играл. И стоило настроению испортиться, как игра не шла! Так что Катька еще виновата! Нечего было на него так смотреть! Под руку…
Как-то до сего дня удавалось ему держаться на уровне: то проиграет, то выиграет. Даже все больше в плюс шло. Вроде бы прибавка к зарплате. Хотя, что зарплата! Смех!
Сергей поежился – и не холодно, а дрожь не отпускает. Он уже подходил к дому, раздумывая на ходу, что сказать жене, как вдруг заметил нечто странное. Не то, что у подъезда стояла «Скорая», это было как раз не редкостью: на втором этаже жила старушка-астматик Горохова, да и Саре, Катькиной сестре, неотложку вызывали довольно часто. Странной была сама машина: старая «буханка» грязно-голубого цвета. И крест на боку не красный, а скорее коричневый. Сергей ускорил шаг. Он видел, что в машину уже почти полностью задвинули носилки, на которых кто-то лежал. Он подбежал к машине как раз в тот момент, когда изнутри быстро захлопнули задние дверцы. «Буханка» резво рванула с места и выехала через арку со двора.
«Бабульке Гороховой совсем, видно, хреново!» – подумал он и повернулся к дому.
– Сереженька, Катю-то повезли! – щурясь на утреннем солнце, сама бабка Горохова стояла на крыльце подъезда, кивая в сторону арки.
– Как, баба Таня?! Как Катю? Ей рожать только в августе! – бестолково засуетился он, ища мобильный по карманам.
– Я-то не знаю! Только в окно и увидела, как ее на носилках – в машину! И простынкой белой она укрыта! С головой, – почти прошептала бабка последние слова, и сама испугалась сказанного.
– Так, может, не она?
– Она, Сереженька, она. Живот-то торчал высоко. А больше у нас беременных в подъезде нет. Я было выйти хотела побыстрее, так пока шла, машина-то и умчалась. И тут ты. Номер-то, номер не запомнил?
– Номер… – Сергей вдруг испугался: вот, что еще было странным! Не было номеров у этой «Скорой»! Не было! Без номеров машина!
– Ну?
– Нет, не видел я, – Сергей, наконец, вынул из кармана телефон. – Ах, Кащей! Ах, тварь безродная! – бормотал он, набирая номер.
– Сережа, надо бы больницы обзвонить, – испуганно пролепетала старушка.
– Да, я сейчас из дома позвоню! – Сергей быстро прошел в подъезд.
Он понимал, что пришла беда. Он ждал и ждал, когда прекратится эта идиотская мелодия, установленная Кащеем на режим ожидания. Решил, что возьмет измором, пусть хоть потом тот его и матом пошлет.
– Бери трубу, бери! – заклинал он, бегая по прихожей квартиры. – Але! Кащей!
Но вдруг, услышав спокойный голос бывшего одноклассника, совсем испугался. Не его, Кащея. А факта, что тот окажется ни при чем.
– Ты зачем так с Катькой? Зачем тебе беременная баба? – заголосил он, срываясь на визг. – Что я несу? Ты зачем Катьку увез, сволочь? Куда? Это ты меня спрашиваешь? Наши с тобой дела, не ее! Тебе она зачем? Что ты с ней делать будешь? Я спятил? – Сергей резко остановился, уловив вдруг в голосе Кащея напряженное удивление, и заговорил спокойно. – Да, Катьку увезли. На «Скорой». Что я дергаюсь? Машина без номеров! Вообще нет никаких! «Буханка» древняя. Да ей рожать в августе, какие схватки! Слушай, Коль, прости, что наорал. Не знаю, что делать. Теща со своими скоро прилетает с фестиваля, буквально через несколько часов. Что я ей скажу? Да обзвоню я больницы! А если ее там нет? Спасибо, Коль.
«Не он, точно! Натурально испугался за Катюху. Тогда кто же? Да, больницы! Нужно позвонить!» – Сергей набрал номер единой службы поиска.
Ее нигде не было. Да и не могло быть, так решил он, увидев на полу пакет с кошельком, а на тумбочке Катин телефон. Она, видимо, собиралась в магазин, только не успела. Но дверь открывала – сейчас та была просто захлопнута, а не закрыта еще и на замок, как обычно. Все произошло на пороге. А вдруг ее убили? Почему бабка сказала, что она была укрыта простыней? Как покойница?
– Что тут произошло?! – крикнул он в голос, набирая еще раз номер Кащея.
– Коль, нет ее в больницах. Полицию? Да кому это нужно, искать ее? Скажут, ждите три дня! Чей телефон? И что, он поможет? Давай. Что-то ж надо делать. Записываю. Так. Борин Леонид Иванович[1]. Спасибо, Коль. Я позвоню.
Глава 9
Мерный гул двигателей самолета убаюкивал, но Вера Михайловна так и не смогла заснуть. Всю дорогу, искоса посматривая на беззаботно дремавшего в соседнем кресле мужа, пыталась перебрать в уме варианты того, что может ее ожидать в родном городе. Придумывала ситуацию, гнала мысли через «тьфу-тьфу, не сглазить» и вновь что-то себе сочиняла. Наконец, измучившись, закрыла глаза вроде бы на минутку, а проспала, как позже выяснилось, почти час.
Она умела опережать события, так ей казалось. Часто еще до того, что должно произойти, ей как бы виделась картинка, немой киношный кадр с действующим главным героем. Так было, когда Катя повредила руку, нечаянно толкнув локтем стоявший на подставке горячий утюг. Вера Михайловна обернулась от плиты к девочке именно в тот момент, когда та уже потянулась за шнуром, чтобы выдернуть из розетки. Утюг Вера Михайловна подхватить успела, по локтю Кати он только чуть скользнул, оставив небольшой продолговатый след на нежной коже… И когда Ромка перегнулся через перила балкона в доме культуры, где они давали концерт, она тоже вдруг поняла, что кирпич, на который он привстанет, полетит вниз со второго этажа, и Ромкина нога повиснет в воздухе… Она поймала его тогда за брючный ремень, рванула на себя, упала, больно стукнувшись спиной о выступающий угол стены.
Сейчас она силилась угадать, что будет, и не могла.
– Ну что ты маешься! – услышала она голос проснувшегося мужа. – Все уже позади! Вера, эти поездки тебя доконают, если ты все будешь пропускать через себя. Ты начинаешь дергаться еще дома. Часто без повода.
– В этот раз причин для волнений было предостаточно, – не удержалась она от язвительного тона, вспомнив последний перед отъездом серьезный разговор с Федором. – Главное, ты так вовремя подсуетился…
– Не начинай, Вера! Я же тебе сказал, что буду помогать семье, – досадливо поморщился тот, и Вера, замолчав, отвернулась.
«Так семьи больше нет. Какая ж семья без отца…» – подумала она почти равнодушно, только где-то глубоко в сердце слегка кольнуло больное чувство обиды.
…Ей казалось, самый сложный характер у Кирилла. Частые перепады его настроения иной раз доводили ее до слез. Удавалось, правда, их скрыть, вовремя шмыгнув на кухню или в ванную комнату. И, досчитав до десяти, медленно, с глубокими вдохами-выдохами, успокоиться. Покрасневшие глаза она маскировала очками – зрение с детства было неважным, и дымчатые стекла надежно скрывали следы ее минутной слабости.
Катя первой предложила показать его детскому психологу. «Мама Вера, это у него неспроста… Не от невоспитанности! Это что-то из раннего детства!» – предположила она, а Вера Михайловна согласилась.
…Отец и мать Кирилла Рощина были артистами эстрады, родившими ребенка, когда им было по девятнадцать лет. Бабушек, готовых воспитывать малыша, не было, и маленький Кир рос на руках случайно подвернувшихся нянек, самой постоянной из которых был вахтер дома культуры дядя Вася. Отставной майор, страстный выпивоха, из-за чего и не сложилась его военная карьера, давал мальчику, чтобы тот не плакал, импровизированную соску: мякиш хлеба, завернутый в марлю и смоченный в пиве. Весь день ребенок посапывал в коляске рядом с ним, не слыша ни хлопков входных дверей, ни шума голосов проходивших мимо людей. С годами дядю Васю сменила соседка, из жалости согласившись за мизерную плату брать малыша на день. Привыкший спать днем, Кирилл отыгрывался ночью, доводя уставших родителей до отчаяния своим голодным ором. Те ссорились, пытаясь переложить обязанности по уходу за ним друг на друга, затем бурно мирились под его плач.
Когда Кириллу исполнилось пять, он в одночасье стал сиротой: микроавтобус с артистами, возвращавшимися с концерта из районного центра, попал в аварию. Погибли только родители Кирилла…
И все же сгладить неровности психики мальчика помог не психолог, а время и любовь.
А вот с Ромой проблемы были куда более серьезные. До сих пор тот кричит по ночам, просыпается, пугаясь собственного крика, и пугая других…
Вера Михайловна выглянула в иллюминатор. Самолет заходил на посадку. Они впервые возвращались домой глубокой ночью.
Мысли, уже в который раз, вернулись к Кате.
Говорят, мать больше всех любит первенца. А для Веры Михайловны Катя и была первой дочерью. Хотя и пришла в семью десятилетней. Но несмотря на то, что она со временем стала старшей сестрой для всех остальных детей, ее неприспособленность во всем, что не касалось музыки, заставляла даже Семку подсказывать ей простые вещи. Катя никогда не злилась, отвечала ему улыбкой и… слушалась. Обижаться не умела совсем. Ее обсчитывали в магазине, с наглым видом отдавая сдачу на порядок меньше, чем должно. Даже заметив это, она лишь смущалась, торопливо уходила, отворачиваясь от вороватой физиономии торгашки, а, вернувшись домой, виновато смотрела на нее, маму Веру. С деньгами в их семье никогда слишком хорошо не было, хотя копейки не считали.
И мальчишки, в ту пору еще только переступившие порог их дома, обманывали ее, как могли. Особенно, когда дело касалось выполнения школьных домашних заданий. Хорошо и охотно учился только Рома. Кирилл с Тимуром, дождавшись, пока тот решит задачи, дружно списывали, делая нарочито небрежные помарки, будто бы сами корпели и мучились над решением. Катя, даже и заметив это, хвалила всех одинаково, выдавая сладости поровну: и умному Роману, и тем, кто пользовался его трудами.
Обманывал Катю, причем самым наглым образом, и ее муж Сергей. «С ней может случиться все что угодно! – подумала Вера Михайловна. – От потери кошелька с последними рублями до окончательной ссоры с этим негодяем!»
Шасси самолета плавно коснулись взлетной полосы. Этот негромкий звук словно колоколом отозвался в голове Веры Михайловны. Она дождалась полной остановки самолета и тут же включила телефон. Торопливо набрав Катин номер, сразу сбросила вызов, ругая себя за нетерпение. «Наверняка Катюша заснула, ожидая нас. Пусть отдыхает», – решила она.
Глава 10
Никогда еще они так долго не ехали из аэропорта в город. Или ему, Федору, так казалось? Он так соскучился по Наденьке. Такой ласковой, сладкой!
Как ему не хотелось от нее уезжать в этот раз, хотя Наденька не запрещала. Умница такая, даже не упрекнула его ни разу за эти два года!
Федор и предположить не мог, что бывает вот так, сразу: парой слов не обменялись, а понимаешь – твоя, родная. Словно жил уже с ней долго, в какой-то еще своей жизни – параллельной или прошлой. Скорее, в прошлой – какая она, подзабыть успел. А увидел и вспомнил. Взгляд спокойных серых глаз, ресницы распахнуты. Рука, тремя короткими движениями поправляющая короткую стрижку на затылке. Небрежно так, но женственно! Аж сердце замирает. Тонкое запястье перехвачено золотой змейкой. А на пальце кольцо. Он в первую же встречу не удержался, схватил Наденьку за руку, заметив мельком, что и не протестует она, посмотрел: нет кольца! А след есть! Был след, широкий, как и то кольцо, что вспомнилось – простое, без камешка ободок! А Наденька вдруг покраснела. Он растерялся: что-то тут не так, перемешались две жизни, что ли!
На них уже косо посматривать стали: в маленьком магазинчике все произошло, сигарет забежал купить, а тут она за прилавком. А за ним – очередь…
Отошел тогда в сторону, присел на низкий подоконник, да так и просидел до последнего покупателя.
А потом домой провожал, держа за руку. И мира вокруг не существовало. Только узкий мирок – его и Наденьки.
Два года после – как один день! Только все тяжелее становилось врать Вере. И видеть все понимающие глаза Кати и Сары. Дочки взрослые уже… Хотя, какие они ему дочери!
Спору нет, жалко было девочек, когда остались сиротами. Но не более того. Почему так безропотно согласился удочерить их? Вера решила. А он просто не захотел выглядеть хуже. Хуже, чем жена…
Колесо попало в дорожную выбоину, и микроавтобус слегка тряхнуло. Федор на миг повернулся к Вере. «Даже не вздрогнула! Опять в своих мыслях, будто меня и рядом нет!» – подумал, но не обиделся: привык за столько-то лет!
…Зачем тогда на ней женился, сам гадает до сих пор! Жили дверь в дверь, и не замечал девчонку. Бегала-шмыгала мимо, тонко пискнув «здрасти», точно мышонок серенький, ни красоты никакой, ни стати.
С родителями у него проблем было выше крыши, учеба так себе давалась. Знал, в армию прямая дорога. Косить не собирался, силой бог не обидел, и не только физической. Чувствовал Федор, что согнет любого и без кулаков. Остался на сверхсрочную, умом понимая – на гражданке делать нечего, только за станком тупо смену трубить или водилой в такси.
Если бы отец с матерью оба в одночасье от отравы какой-то выпитой не преставились, не вернулся бы! А так – как раз к похоронам.
Не узнал соседку поначалу – куда мышка делась! Все при ней, хотя и худовата слегка. Так ее вдруг захотел – в постельку, «на сладкое», после стакана водки поминальной. Но чувствовал – без ЗАГСА не пойдет! И с лету расписаться, какая любовь?
После первой ночи понял, куда попал! Музыка у нее только в душе звучала. А в остальном…
Изменял ей всегда. Выбирал баб погорячее, чтоб тело жаркое было да голос громкий, бесстыдный. Изменял, пока Наденьку не встретил. Как-то оглянулся – женщин вокруг нет, так, куклы ходят. А она одна желанна. Так и сохнет по ней с тех пор.
Федор уверенно вел микроавтобус, искоса бросая взгляды на Веру: думал вроде бы о Наденьке, а жена рядом сидит. Впрочем, пока жена. Сейчас соберется с духом и скажет, что на развод подает. И так два года между ней и Наденькой разрывался.
– Вера, в город въехали, пост уже, – сказал громко.
– Да, Федор, – открыла глаза, словно из сна возвращаясь.
– Вера, я сейчас вам помогу с вещами…
– Не нужно, мальчишки сами. Ты поезжай, – сказала спокойно.
– Развестись бы нам, – получилось как-то с тоской, сам на себя озлился.
– Конечно. Только, как с опекой над детьми быть? – посмотрела на него с тревогой.
«Очнулась! Все, что волнует – дети! И еще ее величество Музыка! Как же я жил?! Мое место-то при ней каково было? Помочь-принести?!» – ужаснулся мысленно.
– При чем здесь опека? Я от детей не отказываюсь! – сказал, а в душе мыслишка гаденькая зацепилась: зачем они мне, дети чужие!
– Федор, мальчишек нам отдали лишь потому, что у нас семья полная – отец, мать. Не заберут обратно? Куда им в детский дом? Их там… забьют! Мне одной их могут не оставить! И Катя беременна… – совсем вдруг севшим голосом добавила она.
– У Кати муж есть!
– Да уж! Есть! А лучше б не было! Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления. В конце концов, Костю попрошу помочь.
Опять Костя! Федор невольно поморщился, хотя, что уж тут ревновать – развод впереди. И не из-за друга Кости!
Не слепой Федор, видел, как Лыков к его жене относится. Видел, но молчал. Да и что скандал раздувать – все пристойно! Ни тебе свиданий тайных, ни виноватых глаз того и другого! Злило Федора именно это – до тошноты оба правильные! Иногда перехватывал Веркин взгляд на Лыкова, благодарный, даже нежный. И легкое смущение. Льстил себе: раз уж он, Федор, не смог ее женскую сущность разбудить, то уж Костику не под силу точно. От него даже жена гуляла. Какой мужик потерпит! А Лыкову, похоже, все равно. Походя с женой развелся: ни травм душевных, ни обид. Вычеркнул бабу из своей жизни – пошла вон. Знает Федор, Костик ей до сих пор что-то вроде алиментов выплачивает. А та спивается фирменным коньячком потихоньку…
Федор мысленно усмехнулся: все-таки мужики собственники! Другую любит без памяти, а все Верку ревнует!
Он завернул во двор и подрулил к подъезду. Притормозил, заглушил двигатель. Вера, не глядя на него, тут же вышла из автобуса.
– Рома, подавай чемоданы. Тимур, принимай внизу, – распорядилась негромко. – И тише, пожалуйста, люди спят. Кирилл, помогай!
Федор дождался, пока весь багаж до последней коробки не занесли в подъезд, и лишь тогда сел за руль и захлопнул дверцу. Где-то в глубине души кольнуло: никто, даже Семка, не повернулся к нему, чтобы сказать: «Пока!» Но тут он подумал о Наденьке и улыбнулся. «Что ж! Рвать, так рвать!» – решил он, поворачивая ключ зажигания.
Вера, заходя в подъезд, спиной чувствовала взгляд мужа: обиделся. Не на нее, на детей. «Не я виновата в том, что ты не стал им отцом, Федя», – подумала без сожаления и перешагнула порог. Дверь мягко закрылась, и она облегченно вздохнула. Подхватила свою дорожную сумку, самое легкое из багажа, что оставили на нижней ступеньке мальчишки, и стала подниматься по лестнице.
Последним человеком, которого хотелось бы видеть, был ее зять. Но в дверном проеме, застыв, словно изваяние, стоял именно он. Прежде, чем взглянуть ему в лицо, она заметила его протянутую руку.
– Давайте саквояж, Вера Михайловна, – дрожащий тихий голос насторожил, и она, машинально отдавая ему сумку, глянула все же на его бледную физиономию. И испугалась. Ни следа обычной нагловатой улыбочки и холодного прищура глаз.
– Где Катя? – тон получился угрожающим, отразив внутренний ее настрой: он виноват! Еще незнамо в чем, но виноват!
– Не знаю… – проблеял – не сказал! Точно, нашкодил!
– Что ты с ней сделал? – опять с угрозой, а как иначе-то!
– Нет ее! Дома нет! Пришел – а ее нет! – перешел тот на визг.
Вера Михайловна глубоко вздохнула, думая, что успокоится. Не получилось: сердце сбивало ритм, а в горле пересохло так, что запершило. Все еще глядя на зятя, краем глаза заметила испуг на личике Семки, задержавшегося в прихожей.
– Сема, беги, помогай вещи распаковывать, – ласково сказала она ему и улыбнулась.
Тот обиженно насупился, но ушел.
– Теперь рассказывай! – приказала Вера Михайловна.
– А нечего рассказывать! Ну, не было меня прошлой ночью! Это наши с Катей дела! – он снова перешел на визг. Ох, как она ненавидела эту его бабью привычку!
– Да говори уже!
– Я пришел утром. Во дворе «Скорая» стояла. И кого-то на носилках туда загружали… Я думал – бабка Горохова! Я ж не знал, что там Катя! Когда машина уехала, старуху на крыльце увидел. Живой-здоровой! Я домой, а Кати нет. Горохова сказала, что Катя была на носилках! Это ее погрузили в машину!
– В какую больницу ее отвезли? Почему ты дома, а не с ней? А если у нее преждевременные роды начались? Какая клиника? Ты узнал?
– Ее нет ни в одной больнице. И в морге тоже нет…
– В каком морге? – Вере Михайловне показалось, что у нее остановилось сердце. – Почему в морге?! Ты с ума сошел? Ты что несешь?!
– Так бабка сказала, что простыней тело… то есть, Катя, была накрыта… белой… Я звонил везде! Нет ее!!!
– Прекрати истерику, – Вера Михайловна присела на пуфик и достала из кармана телефон.
– Я уже все обзвонил…
– Помолчи… Бюро несчастных случаев? Здравствуйте. Будьте добры, посмотрите… Катерина Шторм, двадцать семь лет. Беременность тридцать две недели. Да, сегодня увезла «Скорая». Возможны преждевременные роды… Не поступала? А в частные клиники ее не могли отвезти, понятно. Совсем в списках нет? Спасибо.
– Машина была без номеров.
– Как это? – Вера Михайловна удивленно посмотрела на зятя.
– Старая «буханка», не знаю, такие по вызовам ездят сейчас вообще?! И номеров не было! По крайней мере, задних!
– Ничего не понимаю…
– Ее похитили, наверное. То есть увезли насильно. Я одному знакомому звонил… Нашему с Катей однокласснику Кащееву. У него связи… везде. Он мне дал телефон мента, то есть мужика из следственного комитета. Борин его фамилия. Он поможет. Утром звонить буду.
– Скажи, Сергей, у тебя проблемы? – Вера Михайловна напряженно смотрела на зятя.
– Проблемы – не проблемы… К Кате они не имеют никакого отношения! Что вы из меня монстра делаете?! Я что, жену беременную, по-вашему, подставить могу?! – возмутился он, но, посмотрев на Веру Михайловну, тут же замолчал.
Позже, успокоившись, Вера Михайловна так и не смогла себе объяснить, почему, думая о Кате, она вспомнила об Анке Хмелевской, погибшей в Кракове. Их портретное сходство, конечно, наталкивало на мысль о родстве. Но мало ли в природе двойников! И все же у двух девушек было нечто общее и кроме этого: случившаяся с ними практически одновременно беда.
Глава 11
Сара заплакала. Лишь только все вспомнила. С того момента, как увидела Катю, лежащую на дороге. Вспомнила Семку, подъехавших полицейских, и как потом все поплыло перед глазами. Потому что она вдруг отчетливо поняла: не Катя! Не Катя там, на мостовой! Сказать ничего не успела, сознание ушло, боль в груди случилась в этот раз более резкой, чем обычно, только успела, что испугаться: вдруг это все?!
Теперь вот очнулась и заплакала – жива.
…Родных Сара потеряла в один день. И маму с папой, и сестру. Сара только потому и осталась жива, что не поехала с ними на дачу в те выходные. Простудилась и осталась дома с бабулей. Они вдвоем ужин готовили в воскресенье, ждали родителей и Олю. А вместо них – полиция. Дача сгорела дотла. В ночь с субботы на воскресенье. Печка оказалась неисправной. «Да что там может сломаться, в печке-то? Дровами она топилась более ста лет уж. В порядке ее сын содержал. Дети у нас, как не проверять?» – устало сказала бабушка, не глядя на следователя, который убеждал ее, что это – не поджог. Стыдно бабушке было за этого молодого полицейского. За то, что дело хотелось ему побыстрее закрыть, галочку в отчетности поставить, и видно это было явно. А дом загорелся как-то сразу со всех сторон, не от печки. Так свидетели в один голос утверждали. Бабушку на пожарище по ее просьбе Федор с мамой Верой возили. Сару дома оставили, с Катей. Вечером, когда пили чай на кухне, бабушка высказала предположение, что поджог – дело рук молодого хирурга из клиники, где отец работал. Выгнал он того со скандалом – деньги с пациентов вымогал. Сам папа за операции денег никогда не брал, даже коньяк с водкой, подаренные в благодарность, соседям раздавал, только конфеты в коробках – Саре. Олюшка аллергией страдала на шоколад.
Мама Вера с Федором Ивановичем после смерти бабули ее к себе взяли. Сразу сказали – в детский дом не отдадим, не бойся. «Ну какой Сарочке детский дом, Федя. Она ж там пропадет», – тихо говорила мама Вера мужу, а Сара все равно услышала. Так она стала второй приемной дочерью Бражниковых. Кате было уже двадцать два, она жила отдельно, но приходила к ним каждый день. Красивая, смотреть больно. И почти всегда грустная…
Сара вытерла слезы и попыталась сесть в кровати. Получилось, только задохнулась немного. Она осмотрелась – палата была двухместная, но вторая койка пустовала.
– О! Уже поднялась? – Элина вошла в палату, положила пакет на тумбочку и наклонилась к Саре, чтобы помочь приподнять подушку.
– Спасибо, Эля. Как там наши, улетели?
– Вчера в аэропорт отвезла. Осталась ты, Сарочка, на моем попечении, – улыбнулась та. – Вера Михайловна вернется за тобой к концу недели. Тимофей-то как уезжать не хотел!
– Нечего ему тут делать, – покраснела Сара.
– Да так-то бы, конечно… – вновь улыбнулась Элина.
Тимофей Лыков был внуком Константина Юрьевича, друга мамы Веры и Федора. В ансамбле играл всего два года и, по сути, один из всех учеников мамы Веры жил с родителями. Когда отец с матерью в очередной раз убывали в командировку на полгода, Тима перебирался в квартиру к деду. Но тот и сам только лишь не ночевал на работе, и тогда Тима приходил к Бражниковым после школы, а уходил поздно вечером. Не сразу Сара догадалась, что он в нее влюбился. А когда поняла, обиделась: до этого было так хорошо! Не сложно, а спокойно и комфортно. Чувство неловкости гнало ее прочь из той комнаты, где находился он. Смотреть в глаза, смеяться, когда он рядом, даже просто пить чай за одним столом вдруг превратилось в муку. И оказалось, она одна – дура такая слепая. Влюбленность Тима видели все, да и не скрывался он особенно. И мама Вера, и Катя, и даже Семка ждали. Дождались – Саре вспоминать больно и стыдно, как первый в жизни подаренный ей букет она, как дикарка, кинула Тиме обратно. И гордо удалилась. Чтобы потом проплакать всю ночь в гардеробной среди костюмов и чемоданов. И еще стыднее стало утром, когда увидела цветы в вазе на тумбочке возле кровати. И брелок-собачку рядом. Глаза собачки смотрели на нее так же преданно, как и Тимкины. «А я все равно не обиделся!» – было написано на крохотной открытке-сердечке.