Браслет с Буддой
– Ничего. Делать буду я, – говорит Шибаев и внутренне морщится – фраза вполне в духе сериала, Алику понравилось бы. – Я попытаюсь его увидеть. Эмма… – он замолчал.
– Да?
– Вы сказали, что никогда не видели его раньше, так? Если предположить, что тот, из магазина, наш подозреваемый, – она кивает, – то есть никаких мыслей, кто он и что ему надо? – она мотает головой. – Вы храните дома какие-то ценности? Деньги, золото?
– Немного денег… Откуда золото? Цепочка и пара колечек. Едва хватает на жизнь, коммуналка растет и налоги. Я бы продала салон, пошла мастером, мороки меньше. Да кто ж его купит? И жалко. Мы родительскую дачу продали, машину. Мужу еще надо выплатить его долю, слава богу, согласился подождать.
– Почему вы расстались?
– Из-за бизнеса, наверное. Он давно хотел уехать, мы вместе планировали, у него друзья в Италии, а когда подошло дело, мне вдруг стало страшно, и салон – как любимая игрушка… Как его бросишь? Если бы хоть дети были…
– Никаких конфликтов с клиентами, соседями, коллективом? – деловито продолжает Шибаев, не желая углубляться в темы ее семейной жизни.
Она хмурится, морщит лоб, вспоминает.
– Нет, ничего такого…
– Незнакомые люди, которые ошиблись адресом, телефонные звонки, странные письма?
Эмма качает головой:
– Не припомню… Нет.
– Ключ не теряли? Может, сумочку забыли или кража?
Она снова качает головой. Нет, нет и нет.
– То есть ничего путного совершенно не приходит в голову? – настаивает Шибаев.
Она пожимает плечами:
– Нет… По-моему.
– Как фамилия знакомого из налоговой?
Она вспыхивает.
– Это обязательно?
– Не знаю пока. На всякий случай. Не переживайте, он меня даже не заметит.
– Толик. Анатолий Ильич Варга, восьмой кабинет.
– Хорошо. Вы завтра работаете?
– Да, с полдевятого утра. Мы открываемся в девять.
– А отбой?
– В восемь.
– Вы завтра как?
– Весь день, до восьми.
– Я буду где-нибудь рядом. Не оглядывайтесь, идите домой как обычно. Кроме того, я загляну к вам днем, хочу посмотреть на сотрудников. Когда лучше?
– Часов в одиннадцать все будут. – Она смотрит на него оценивающим взглядом и вдруг выпаливает: – Вам нужно изменить прическу!
– Договорились. В одиннадцать. И еще! Поменяйте хотя бы замок.
Он оставляет без внимания ее замечание насчет прически, отмечая тем не менее, что она тоже знает, что ему нужно делать. Они все знают, что ему нужно делать. Уверены, что знают. Он поднимается. Она идет в прихожую проводить. Запирает дверь и возвращается в кухню. Наливает себе кофе, отпивает, глубоко задумывается. На лице ее выражение досады, она уже не уверена, что поступила правильно. И подруга говорит – рассосется, не бери в голову, тебе все кажется. Этот Александр Шибаев… Серьезный мужчина, вопросы задает в лоб, смотрит – как будто не верит ни одному твоему слову. Она зябко передергивает плечами, хотя в квартире жарко. Может, не надо было? Вообще не надо! Может, кажется? И с прической вылезла… Кто только за язык тянул! Его аж перекосило.
Она моет посуду и думает о Шибаеве…
* * *…Он был на похоронах Варги. Тот, кто однажды назвал себя мстителем. Высокопарно, но в точку. Разве он не мститель? Мститель и есть.
Ему было интересно посмотреть на семью шантажиста, чью судьбу он так резко изменил. Жена, толстая неприятная бабеха, бледная тонкая дочка, обе в черном, заплаканные. Коллеги, друзья, соседи. Виновник скорби, муж и отец, мелкий вымогатель, шантажист и рэкетир, важный, серьезный, неподвижный, со сложенными на животе руками. Ушел. Навсегда. Когда гроб опускали в страшную сырую яму, жена заголосила, и дочка прижала мать к себе и стала что-то ей говорить. Их горе было подлинным и чистым. Они осиротели. Их жалко. Им невдомек, что их муж и отец попал в капкан, который сам же расставил. Решил, что он охотник, а оказалось, что мелкий глупый хищник. Хорек.
У него мелькнула мысль, показавшаяся ему забавной. Он даже сделал шаг, чтобы подойти к ним поближе и выразить соболезнования, но после секундного колебания от этой мысли отказался. Не нужно множить сущности без необходимости… или как там сказал мудрец. Прокалываются на мелочах.
Он кивнул лежащему в гробу Варге и пошел по аллее к выходу.
Это был край кладбища, расширявшегося в сторону бескрайнего пустыря; могилы здесь были свежие, еще без памятников. Где-то здесь, подумал он, замедляя шаг. Вот! Венки, прибитые к земле дождем, черные ленты, увядшие свежие цветы… Та женщина! Он постоял у невысокого холма. Он был на ее похоронах… Когда же? Всего пару недель назад, а кажется – прошла вечность. Тут впору вздохнуть и сказать сентенциозно: как бежит время! Умная серьезная женщина… А на поверку – как все. Все до одной.
Он сжал кулаки. Он ненавидел эту женщину. От ненависти меркло в глазах. Он постоял немного, восстанавливая дыхание, и неторопливо направился к воротам кладбища. На полдороге повернулся и пошел обратно. Должна быть еще могила… Той, самой первой. К сожалению, он не был на погребении, не получилось. Но помнил дату – двадцать шестое марта, значит, она где-то здесь. Он прошел вдоль «мартовского» ряда, отсчитывая последние числа. Ничего подходящего не увидел. Он прекрасно помнил ее: лет тридцати, не больше… Красивая, с длинными темными волосами на светлом пальто. Где же она? Только здесь, больше негде – в городе единственное действующее кладбище. Пропустил? Он прошел вдоль ряда снова. С тем же результатом. Куда же она подевалась?
Он вдруг поймал себя на мысли, что ему комфортно здесь, среди усопших. Среди живых некомфортно, а среди усопших – вполне… Эти не предадут и не ударят. Комфорт, умиротворение, вечный покой. Он угрюмо усмехнулся. Значит ли это, что он тоже… усопший? Восставший усопший? Зомби, у которого на месте сердца пепелище? Он ходит среди живых, и никто не догадывается, что он нежить. Он говорит с ними, здоровается, смеется дурацким анекдотам, которые они рассказывают, пьет и ест, и его невозможно отличить от них… А еще он планирует, выслеживает и наносит удар… Целясь в скрытую до времени цель. Целясь в цель… Каков стиль! Зато емко и образно. Цель поражена! Но он все равно проигравший. Поставивший на кон все – и проигравший…
Нужной могилы все не было. Все не то. Куда же она делась?
Забавная мысль вдруг пришла ему в голову, и он снова угрюмо ухмыльнулся. Подумал, что его собственная могила, возможно, будет где-то здесь, неподалеку, в компании тех, кого он отправил сюда… В конце концов, они все будут здесь!
Подходя к своей машине, припаркованной на кладбищенской стоянке, он нажал кнопку пульта. Темно-синий «Мерседес» мигнул фарами…
Глава 5
Ши-Бон и Алик. Ужин вдвоем
– Ну как? – Алик сгорал от нетерпения. – Что-нибудь выяснил?
Надев фартук с глуполицым зайцем, держащим в зубах морковку, он возился с ужином – чистил картошку.
– Не выяснил. Шел следом, никого не видел, – Шибаев стал в дверях, подпер плечом косяк.
– А как она вообще?
– В каком смысле? Кофе средний, но тебе бы понравился. Насчет мании преследования не уверен. Одинокая. – Шибаев уселся на табурет.
– У одиноких женщин бывают странные фантазии, – заметил Алик, возвращаясь к картошке.
– Я не психиатр. Вроде не похожа на истеричку. Посмотрим.
– То есть ты берешься?
Шибаев пожал плечами.
– Может, поклонник? – раздумывает Алик.
– Ага, пришел в гости, когда ее не было дома.
– То есть ты считаешь, что у нее в квартире действительно кто-то был?
– Дрючин, спроси чего полегче. Откуда я знаю? Ничего не исчезло, все на месте. Выдвинут ящик серванта и сдвинут журнальный столик. Еще свет на кухне и в прихожей… Я бы и не заметил.
– А она не могла сама?
– Могла. Я посоветовал сменить замок, а заодно дверь. Замок там держится на честном слове.
– То есть ты все-таки уверен, что этот тип влез в квартиру?
– Не уверен. Я даже не уверен, что он существует. Но если она считает, что влез, то лучше поменять. Ей же спокойнее.
– То есть ты будешь следить за ней?
Шибаев снова пожал плечами.
– А как она вообще? – Алику хотелось болтать.
– Нормальная. Представляешь, готовит для себя одной. Мясо…
– Может, она не одна?
– Одна. Был женатый мужик, но весной разбежались, – Шибаев ухмыльнулся. – Кто-то настучал жене.
– Кто? Обычно этим занимаются близкие подруги.
– Я думаю, она сама и настучала.
– Как это? – вытаращил глаза Алик.
– Элементарно, Ватсон. Парень из налоговой, помог с бумагами и стал давить. Вот она и придумала, как скинуть.
– Однако! – восхитился Алик. – Первый раз в моей практике. А она не боялась, что жена набьет ей физиономию?
– А какой выход? Он приходил и ныл про свою несчастную семейную жизнь, даже плакал. Да и в этом самом смысле, – Шибаев выразительно посмотрел на Алика, – не гигант, я думаю. А что бы ты сделал на ее месте? Налоговая – это серьезно, может нагадить. Тем более такие сопливые и гадят. А она нашла красивое решение.
– Очень женское решение! Мужчина ни за что бы не додумался.
– Я давно замечал, что мы с ними разные, – ухмыльнулся Шибаев.
– Ты думаешь, за ней действительно следят?
– Думаю, не думаю… Чего гадать-то? Завтра узнаем.
– А как насчет охраны? Будешь звонить Жанне?
Шибаев не ответил.
– Пиво купил? – спросил Алик через минуту.
– Купил. И ветчину.
– А она ничего, – заметил Алик, когда они уже сидели за столом. – Только злоупотребляет косметикой.
– Если злоупотребляет женщина, то ничего. Работа такая, среди косметики. Вот если мужик… – Шибаев выразительно посмотрел на Алика и ухмыльнулся.
Алик кивнул, не приняв шибаевской ухмылки на свой счет.
– Так что ты скажешь Жанне? – Алик вернулся к теме, которая его живо интересовала.
Шибаев молча жевал.
– Я бы на твоем месте не торопился. Тем более у тебя наклюнулась работа…
– Это, по-твоему, работа? – Шибаев отбросил вилку. – Истеричной дамочке кажется, что за ней следят… Это работа?! А я должен делать вид, что воспринимаю ее серьезно, советую поменять замок, иду следом… Это работа? Сколько можно! Остохерело делать вид, что воспринимаешь всю эту лабуду серьезно! Уж лучше охрана. Что я скажу Жанне? А тебя… э-э-э… свербит, что я ей скажу? Не знаю. Все хреново!
– Успокойся! – Алик тоже повысил голос. – И не надо на меня орать! Ты же сам понимаешь, что охрана – не твое, и нечего тут онанизмом заниматься.
– Чем? – опешил Шибаев.
– Тем самым. А если в охрану, так иди уже, ради бога, надоело твое нытье. Ты посмотри на себя! Ты же все время недоволен, тебе же все время хуже всех… Достал уже, честное слово!
– Ты… Да пошел ты! – Шибаев вскочил из-за стола и вылетел из кухни.
Довольный Алик налил себе пива. Он считал, что сожителя нужно время от времени встряхивать, в смысле давать по мозгам. Перезагружать. Частный детектив, конечно, не пик карьеры, но жить можно. Есть дела поинтереснее, есть фуфло. Да и клиенты иногда… У него, Алика, тоже попадаются клиенты… Убил бы! Просто нужно настроиться и делать свою работу. Охрана еще хуже. Тем более – снова Жанна… Повод для стресса. Опять давление, капризы, истерики. Недаром умные люди говорят, никогда не нужно возвращаться. Он, Алик, например, никогда не возвращается. Жизнь коротка, нужно не просто шагать вперед, а бежать. Чтобы поспевать в ногу со временем.
На пороге появился Шибаев.
– Картошка стынет, – сказал Алик как ни в чем не бывало.
Шибаев уселся, потянулся за жестянкой с пивом.
– Неужели ты не понимаешь… – он махнул рукой.
– Понимаю. Я говорил, что есть три решения проблемы. Если обойдемся без смертоубийства, то два. Быть или не быть. Вот скажи, ты представляешь себя охранником?
Шибаев сосредоточенно жевал, не перебивал, не дергал плечом. Слушал.
– Хотя – не знаю, – зудел Алик. – Можно попробовать. Новый опыт, да и денег побольше… все такое. Варум нихт, как говорила моя австриячка. Почему бы и нет? Дерзай, мой друг. Только сначала поймай того парня, который пугает Эмму… Раз уж взялся.
Алик однажды чуть не женился на австрийской адвокатессе, с которой вел бракоразводный процесс с двух сторон. Она с той, он с этой. Умнейшая женщина, восхищался Алик поначалу. Весь австрийской кодекс наизусть шпарит. Правда, страшная. Но голова, голова! Фантастика, а не голова. Процесс Алик проиграл, австриячка положила его на обе лопатки. Это не женщина, жаловался Алик Шибаеву, а ходячий кодекс, и картошки сварить не в состоянии, и кофе как деготь, и в постели – плакать хочется: и то нельзя, и это… Квакерша!
– Кодекс – он и в постели кодекс, – утешал друга Шибаев. – Хорошо, что вы не оформили отношения, она бы тебя раздела. Повезло, считай. А так квартира при тебе. Может, сдадим? Ты же все равно тут пристроился… Задарма, кстати. А так доход какой-никакой.
– Может, поклонник? – Алик сделал вид, что не расслышал про квартиру, и зашел по второму кругу. – Эмма – женщина из себя ничего, видная…
Шибаев все так же молча жевал. Запивал пивом. Ужин закончился в молчании. Все попытки Алика разговорить Шибаева ни к чему не привели. Тот уперто молчал. Недовольные друг другом, они разошлись по «норам» – Шибаев в спальню, Алик в гостиную, где сразу включил компьютер. Принес из ванной зеркало для бритья и углубился в онлайн-пособие по языку жестов и мимики: зачитывал вслух и попутно заглядывался в зеркало.
– Положение головы! Поднятая голова говорит об уверенности, – с выражением прочитал Алик; задрал голову и скосил взгляд на собственное отражение. – Подчеркнуто поднятая – о высокомерии и самолюбовании. Ага, – Алик запрокинул голову еще выше, и теперь ему был виден только подбородок. – Вызов окружающим и готовность к драке. Склоненная голова – компромисс и подчиненность. Свисающая – безволие и слабость. Это как?
Алик вспомнил курицу из цирка со свешенной головой, куда-то там ей нажали, и она упала в обморок. Вид тот еще, народ пугать, недаром Шибаев издевается.
– Ладно, идем дальше, – сказал себе Алик. – Что у нас тут про глаза? Ага, вот. Широко открытые – живость характера, – Алик вытаращил глаза. – Взгляд сбоку – скепсис и недоверие, – он скосил глаза и презрительно ухмыльнулся. – Согнутая спина – покорность…
Что за фигня? Детский сад какой-то. А если человек от природы сутулый? А сам – о-го-го, боец! Не катит. Не верю. Ши-Бон хлопает по спине между лопаток, разогнись, мол, кабинетный сиделец! Ну, есть, кто ж спорит, но при чем тут покорность? Ладно, пошли дальше. Что у нас дальше?
– Рот! – объявляет Алик. – Опущенные уголки – пессимизм и поиски негатива. – Алик кривит рот, пытаясь определить, что при этом испытывает. – И презрение! Опущенные уголки рта передают месседж: «Я тебя презираю!»
В смысле, ты чмо ушатое. «Ушатое» – из репертуара соседа-трехлетки. В исполнении Алика не столько презрение, сколько плаксивость.
– Ладно, это субъективно, – решает Алик. – Переходим к рукам. Руки за спиной, вдоль тела, в карманах, потирание рук… Безволие, покорность, сокрытие истины, удовлетворение… – бормочет он. – Примитивизм какой-то, чесслово! Ежу понятно, – он пробегает глазами экран. – Походка! Короткие шаги – осторожность и расчетливость. А если ноги от природы короткие? Деревянная походка – самодостаточность и позитив…
Чего? Что за… Значит, если ходить деревянной походкой… Это как? Не сгибая колен, шаркать и переваливаться? То это позитив? И у женщины тоже? Получается, если у нее деревянная походка, то она честная, прямая, верная… Глупости, это не женщина, а какой-то… Буратино! Пусть лучше привирает.
– Улыбка! – продолжил Алик. – Со сжатыми губами – сарказм. – Алик сжал губы и уставился в зеркало. – С закрытым ртом – фальшь. Похоже, вроде зубы болят. С открытым ртом и взгляд исподлобья – кокетство.
Алик широко открыл рот, улыбнулся, наклонил голову и взглянул исподлобья. Черт! Какая идиотская рожа!
– Усмешка Джорджа Буша… Это как? Полуоткрытый рот, то есть кажется, что он все время усмехается. Да-а-а, недаром говорят – смех без причины…
Алик бормотал, гримасничал и рассматривал себя в зеркало. Изучение языка жестов и мимики оказалось увлекательным занятием, хотя с автором можно поспорить. В качестве примера взят среднестатистический обыватель, а умение, допустим, врать зависит от того же интеллекта, кругозора и даже образования. Врущего дурака сразу видно, а вот если врет интеллигент, скажем, адвокат или неглупый лжесвидетель… Черта с два определишь! Конечно, расширение зрачков, непроизвольные подергивания и судороги от образования не зависят, но с другой стороны, а вдруг у него нервный тик? Чист как правда, а глаз дергается? Вопрос.
– Как понять, что индивидуум врет? – громко прочитал Алик.
В смысле – мимика лжи. Если он врет, то меняется голос – срывается на писк и дает петуха или заикается и краснеет. Алик задумался. Разве что начинающий враль. Опытный не заикнется, как же. Взять мою вторую… Пела, как по нотам! Еще бегающий взгляд. Он выпучил глаза и посмотрел по очереди вправо и влево, одновременно косясь в зеркало.
– Ну… с этим я готов, пожалуй, согласиться, с натяжкой, хотя вид как у психа. Поехали дальше. Неуместная улыбка… В смысле непроизвольная? Тень, пробегающая по лицу… Это как? Что значит тень, пробегающая по лицу?
Он тряхнул головой, высунул язык и свел глаза к переносице. Ужас!
А вот еще феномен – каменное лицо. Как говорят, врет с каменным лицом и не краснеет. Алик сжал челюсти и уставился на себя в зеркало, раздул ноздри и отчеканил страшным голосом:
– Я пришелец с Марса! Моя летающая тарелка потерпела крушение в Ладанке триста пятьдесят шесть лет назад!
Шибаев, уже некоторое время с интересом наблюдавший за Аликом с порога спальни, сказал:
– Знаешь, Дрючин, я давно подозревал, что ты пришелец.
Алик пискнул от неожиданности.
– Ты… Я думал, ты спишь!
– Не спится. Изучаешь мимику? На себе? Ну-ка, ну-ка… – Он уселся в кресло. – Можешь продолжать, Дрючин. Хочешь, я буду вместо зеркала? Что там дальше? Как распознать врущего пришельца?
– Дрожание губ, частое моргание, покраснение покровов, прикрывание рта рукой, дерганье себя за нос…
Шибаев сделал идиотское лицо и часто заморгал. Потом вдруг задумался, уставившись в пол, и сказал после паузы:
– А ведь Эмма соврала!
– Соврала? В чем?
– В чем, не знаю. Она прикрыла рот рукой, а потом потерла нос и ответила не сразу. Я спросил, не случалось ли с ней чего-нибудь странного в последнее время. Потеряла ключи, украли сумочку, подожгли почтовый ящик, звонили ночью и дышали в трубку. Она пожала плечами, прикрыла рот и потерла нос. Отвела взгляд… Правда, это ни о чем не говорит, просто пыталась вспомнить. Хотя с другой стороны… На следующую встречу с клиенткой пойдем вместе, Дрючин, ты ее мигом раскусишь.
Алик, прищурившись, пытался определить, издевается Шибаев или серьезно. Рот не прикрывает, нос не трет, воротник рубашки не поправляет, правда, он в футболке.
– Ты думаешь? – спросил наконец. – У них же все по-другому. Моя бывшая, вторая по счету, когда врала, смотрела прямо в глаза, лицо честное-пречестное, руку прижимает к сердцу – и врет! Как по нотам. Даже слезы в глазах. Лично я, когда хочу что-нибудь вспомнить, тру нос. И смотрю в потолок. Ты, кстати, тоже. Даже дергаешь себя за нос и при этом уставляешься в пространство, как будто увидел привидение.
– Не замечал. Еще у нее дрогнул голос и как будто охрип. Нет, говорит, а в глаза не смотрит. Точно, соврала. И бретельку все время поправляла.
– Трудно сказать, – осторожно заметил Алик. – А с бретелькой… Может, обычное женское кокетство? Наливает тебе кофе, наклоняется, чтобы бюст наружу, облизывается, просит нарезать хлеб… и бретельку тебе под нос. Классика. Кофе не хочешь?
– Можно. Сиди, я сам. – Шибаев поднялся и пошел в кухню. – Тебе сколько сахару? – закричал оттуда.
– Четыре ложки! В буфете сухарики, захвати! Кушать не хочешь?
– А что у нас?
– Есть колбаса и икра. Я не буду на ночь. И так плохо сплю.
– Откуда у нас икра?
– Я стушил, из баклажанов.
– Так чего ж ты молчишь! – обрадовался Шибаев. – Заханырил?
– Просто забыл.
– Кушать подано! – закричал Шибаев через пять минут. – Прошу к столу!
Алик побежал на кухню. Шибаев уставился на физиономию друга и сказал:
– Уши оттопырились, рот открыт, глаза выпучены. Не иначе – радость. Садись, Дрючин, приятного аппетита.
– У нормальных людей второй завтрак, а у нас второй ужин, – заметил адвокат, усаживаясь…
Глава 6
Дождливая ночь
…жизнь – игрушкаВ руках бессмысленной судьбы,Беспечной глупости пирушкаИ яд сомнений и борьбы…Семен Надсон. «Идеал»Около полуночи пошел дождь. Сначала робкий, он шуршал в траве и листьях; потом полило сильнее – затарабанило в асфальт и в припаркованные около «Английского клуба» автомобили. На лужах вздувались пузыри, свет фонарей стал рассеянным, они стали похожи на колючие звезды. Дождь был теплый, и оттого казалось, что он какой-то бутафорский, несерьезный.
Мужчина открыл дверцу машины, уселся и задумался, не торопясь включать двигатель. Дождь с силой стучал в стекло. Улица была пуста. Величественный швейцар распахнул высокую дверь, и из сверкающего огнями холла вышла женщина в красном платье и белом плаще, накинутом на плечи. Стала под навесом, вынула из сумочки крошечный зонтик. Машина, где сидел мужчина, включила фары. Женщина, раскрыв зонтик, бросилась из-под навеса к машине, постучала ногтями по стеклу. Мужчина перегнулся через пассажирское сиденье, дотянулся до дверцы.
– Извините, не подбросите до Пушкина? – голос у нее был хрипловатый.
– Садитесь. Такая женщина не должна мокнуть под дождем. Я видел вас в зале…
– Спасибо. Пришли поужинать и… Всегда одно и то же. А еще говорят, что скандалистки женщины! Ну и… вот! – она посмотрела на мужчину. Он, в свою очередь, улыбаясь, смотрел на нее. Глаза в глаза. – А вы почему один? – спросила она, усаживаясь.
– Так получилось. Поехали?
Он прекрасно знал, что женщина солгала – сегодня она была в ресторане одна. Иначе его здесь не было бы. Что-то не задалось, и она уходит одна. Ему наконец повезло.
– Да, пожалуйста. Пушкина, тридцать.
– Домой?
– Домой. Настроение испорчено… Зла не хватает!
– Может, посидим где-нибудь? Не хочется домой…
Они смотрят друг на дружку. Приятный мужчина лет сорока с хвостиком, приятная улыбка, не похоже, что жлоб или нахал. Рассматривает ее с удовольствием. Женщина выпрямляется, словно случайно поддергивает платье – у нее красивые коленки; улыбается и кивает; поправляет пышную белую гриву…
Капитана Астахова вырвал из сна пронзительный рев мобильника, он всхрапнул и проснулся. Рев продолжался. Капитан пошлепал ладонью по тумбочке, поймал мобильник и прижал к уху. Там бодро зачирикали.
– Понял. Буду. Жду.
Капитан, чертыхаясь, включил ночник; посмотрел на спящую Ирочку, в который раз подивившись крепким нервам подруги: хоть из пушки стреляй – спит как убитая. С сожалением подавил желание растолкать и отправить варить кофе. Не получится, труба зовет. Тут хоть бы успеть умыться…
Часы показывали четыре утра. Рассвет был тусклый и промозглый; ночной ливень превратился в беспросветную густую морось, затруднявшую дыхание. Но уже поднимался ветерок и пошумливали деревья – значит, есть надежда, что к утру разгонит тучи. Все лето прошло в дождях, правда, в середине сентября природа вдруг спохватилась и вернула солнце и жару… Последние беззаботные деньки. Ненадолго, как оказалось. Достала уже эта вода! Собирались на Магистерское озеро мужской компанией, костерок, вмазать на свежем воздухе, посидеть с удочкой… Рыбу, правда, надо купить в соседней деревне. Ночевка в спальниках… Эх, романтика! Да как тут выберешься, если всю дорогу дождь!
Синий джип влетел во двор и с визгом затормозил у подъезда. Капитан погрузился, и джип рванул с места.
– Всем доброе утро, – поздоровался капитан. – Что у нас?
– В речном порту утонула машина, – сказал судмед Лисица, бодрый и неизменно пребывающий в самом прекрасном расположении духа. – Слетела с пирса. В три позвонил сторож и сообщил про аварию.
– По пьяни слетела? Они что, гонки там устраивали?
– Пока неизвестно. Должны подогнать подъемный кран, через час примерно, и водолазов. Пришлось перебудить полгорода.
– Чертова погода, – заметил капитан, ни к кому не обращаясь. Это значило: чэпэ в порту, адская рань, а тут еще и дождь. А все вместе – чертова погода. Ну хоть бы какой-то позитив!
– Вроде развиднелось, – сказал Лисица, известный своим оптимизмом. – Кстати, это наш стажер Глеб. Прошу любить и жаловать.
Только сейчас капитан заметил в углу машины тощего очкарика. Он кивнул. Рука очкарика дернулась к виску отдать честь.
– Кофе будешь? – спросил Лисица. Он был чисто выбрит, и от него приятно пахло – как всегда, впрочем. И кофе! Большой термос, на всю бригаду. И большой пакет с печеньем, причем собственной выпечки. Лисица – легенда, его все знают. Сказать, что он пример для подражания, значит, ничего не сказать. Хотя никто ему подражать не собирается, так как это просто невозможно. Сорок лет с одной женой, оптимист, никаких депрессий, всегда даст дельный совет, знает победителей в грядущем футбольном чемпионате и прекрасно готовит. На свой день рождения в июле собирает народ на даче… Тоже стоит посмотреть! Все цветет, плодоносит и пахнет. Коллеги по работе идут к Лисице неохотно – посещение дачи плохо отражается на их семейной жизни, сразу же начинается вынос мозга насчет разгильдяйства, лени, заросших огородов и вообще: а мама ведь говорила!