Волшебное зеркало Тимеи

Глава одиннадцатая

Чем больше проходило времени, тем отчётливее я понимала, что попала в ловушку, выход из которой найти очень и очень непросто. На следующий день после описанных событий я изучила все семь этажей замка и четырнадцатиэтажную башню, все комнаты, основная часть которых была нежилой, и всю прилегающую территорию. Однако когда я сделала попытку выйти за ограду, невесть откуда появился слуга в строгом чёрном камзоле и мягко остановил меня.

– Вам туда не положено, мадемуазель, – произнёс он безучастно, как робот.

– Но я бы хотела погулять в лесу… – Я покосилась на лес, стоящий в пятидесяти метрах от ограды, и содрогнулась. Лес закрывал половину неба и чем-то пугал меня. Нет, я не хотела бы там гулять! Но я хотела бы исследовать местность за оградой… Узнать, куда ведёт колея вдоль неё, по которой мы приехали сюда…

– Прогулки по лесу не самое подходящее занятие для вас, госпожа. Месье распорядился оберегать вас и не отпускать в опасные путешествия.

– Но это вовсе не опасно! – кокетливо улыбнулась я и кивнула за забор. – Я просто хотела сорвать вон тот милый цветочек!..

– Попросите Дидье, и он нарвёт вам целый букет. Впрочем, ещё с утра по поручению месье все вазы в замке наполнены голландскими розами.

– Но…

– Простите, госпожа, но это приказ.

Закусив губу, я отошла. Похоже, что выйти за ворота мне не удастся. Может быть, в ограде есть какая-нибудь дыра?..

Я обошла замок, но нигде не обнаружила ни малейшей лазейки. Ограда была высокой и очень прочной. Расстояние же между перекладинами было вроде бы и не узким, но недостаточным для того, чтобы я могла пролезть сквозь них.

Невольно припомнилась судьба студента из сказки Андерсена «Калоши счастья», чья голова намертво застряла в подобной ограде, и я тяжело вздохнула.

Настроение серьёзно ухудшилось. Похоже, я нахожусь под строгой и неусыпной охраной. Но, впрочем, возможно, слуги не всегда будут столь бдительны. Я больше не стану заводить таких разговоров и сделаю вид, что мне вполне достаточно пространства парка. А заодно при случае узнаю, кто хранит ключи от вечно запертых ворот.

Я медленно подошла к спокойному, как зеркало, пруду и присела возле него на мягкую траву. Белые и чёрные лебеди разрозненно плыли по зеркальной глади пруда. Внезапно меня охватило странное волнение, словно этот пруд – приют для утопленников… Одна из лебёдушек подплыла совсем близко и вдруг глянула на меня своими тёмными глазами. От этого взгляда внутри у меня всё похолодело – глаза птицы были совсем как человеческие! В их глубине застыла боль.

О Господи! Руки мои задрожали. Глаза расширились…

– Мадемуазель! – окликнул вдруг кто-то. Я обернулась. Вытирая руки о фартук, ко мне приближалась одна из служанок.

– Месье вернётся через сорок минут. Вам нужно переодеться к его приходу.

Я смотрела на неё, с трудом осознавая происходящее.

Неужели всё это происходит со мной?.. Неужели на дворе двадцать первый век?.. Я вновь взглянула в темноту леса. Слуги, бальные платья… Средневековье какое-то! Всё это удивляло и даже слегка забавляло меня.

– Вечером будет приём. К нему нужно подготовиться, – словно подслушала мои мысли молоденькая служанка. – Месье представит вас своему окружению.

– Как вас зовут? – спросила я хрипло.

– Таналь, – ответила она.

«Странное имя…», – подумала я и вспомнила маленького импресарио, не без помощи которого Ксавье трижды кольнул меня диковинным прибором. У него тоже странное имя… Аурунтам.

Вспомнив об импресарио, я словно заново пережила момент укалывания. А если… если ещё раз кольнуть этим приборчиком в те же места?.. Не способно ли это вернуть мне молодость?

– Скажите… – обратилась я к Таналь, – господин Аурунтам часто бывает здесь?

– Бывает иногда, – кивнула девушка.

– А кто такой Дидье?

– Садовник, мадемуазель.

– А кто вон тот человек в чёрном камзоле?

– Спиркс. Охранник ворот, – вновь приветливо ответила Таналь.

В солнечном сплетении стало горячо. Охранник ворот! Значит, у него и ключи.

Какая вежливая и почтительная девушка эта Таналь! И кажется совсем живой… Может быть, со временем мне удастся подружиться с ней?..

– Скажите, пожалуйста, – вновь обратилась я к служанке, едва поспевая за ней, – а как называется место, где мы находимся? Какая это страна? Франция?

Голос Таналь внезапно стал ледяным.

– Простите, мадемуазель, но этого вам знать нельзя. Осторожно, ступени.

Надежды на дружбу с нею враз рухнули. Не так-то прост господин Валлин… Скрывая горькое разочарование, я решила больше пока не задавать провокационных вопросов. И ни в коем случае не отчаиваться.

Мне припомнилась фраза будущего мужа.

У тебя будет много, много времени…

– А вот и моя драгоценная невеста! – У двери замка стоял он сам с распростёртыми объятиями. Я увернулась от его объятий, но месье Валлин лишь негромко усмехнулся.

– Я скучал по тебе, дорогая! Сегодня я сократил репетицию и приехал пораньше. Тебе пора начинать готовиться к приёму! И повтори какую-нибудь из своих песен, гости непременно должны услышать твоё ангельское пение! Наверху тебя ждёт парикмахер Аделаида Куприс. Иди в свою комнату, да не задерживайся.

«Ну и голос… Не голос, а какой-то скрежет!» – вспомнились мне слова, брошенные в телефонную трубку директором филармонии. Боль разлилась под красивым домашним платьем, в которое утром меня нарядила Мишель. Мой ангельский голос будет слышен только здесь, в этом прекрасном и безлюдном месте, где сердце сводит холодной тоской… Только здесь живёт настоящая Марина Обручева, а за его пределами зашаркает ногами седая скрюченная старуха… Если мне удастся когда-нибудь попасть за эту красивую, словно сплетённую из металла, ограду.

Наши глаза встретились.

– Убери вселенскую муку из взгляда! – резко приказал Рене. – И помни, для всех гостей ты – счастливая и влюблённая невеста. Улыбайся! Ну?!.

Оттеснив ненавистного старика плечом, я побежала к лестнице, задыхаясь от отвращения и безысходности.

Глава двенадцатая

С безупречно, локон к локону, уложенными волосами, нежным макияжем, в длинном ярко-синем платье я спускалась по лестнице в бальный зал. Взгляд мой не был счастливым. Он был каменным. Изо всех сил я старалась подавить в себе боль, разрывающую сердце.

Сверху, со ступеней, я видела обильно накрытые столы, снующих худосочных дам, мужчин разных комплекций. От всей этой разноцветной толпы веяло чем-то ненастоящим и жутковатым.

При виде спускающейся невесты гости приподняли свои головы и дружно уставились на меня.

Неожиданно возле столика, на котором стояли бокалы с шампанским, я увидела привалившегося к стене отрешённого Ксавье.

Сердце моё ёкнуло.

«Где-то здесь должен быть и Аурунтам… – подумала я, чувствуя, как от волнения ком встаёт в горле. – Может быть, удастся проникнуть в его чемоданчик?..»

– Какая красавица! – послышался низкий раскатистый голос. – Рене, да ты счастливчик! И как только тебе удаётся влюблять в себя таких прелестных женщин?.. Но эта, пожалуй, самая красивая из них!

Мужчина говорил по-французски.

Мы во Франции, утвердилась я в своём предположении.

Хор мужских голосов загудел восторженно, женских – высокомерно и завистливо.

Я спустилась и встала по правую руку Рене. Месье Валлин был в ослепительно-белом костюме, который ещё сильнее подчёркивал желтизну его лица. Он улыбнулся и нежно посмотрел на меня.

Скоро мы станем мужем и женой… Меня передёрнуло от одной мысли об этом.

– Я рад представить вам мою Мари, будущую мадам Валлин, – гордо оповестил присутствующих Рене.

Мои ладони невольно сжались в кулаки, ногти впились в кожу.

Мари… Теперь у меня отнято и имя – последнее, что ещё оставалось от прежней жизни.

– Познакомься, дорогая, с музыкантами моего оркестра. Это первая скрипка – Поль Вергелен.

Гася горькие мысли, я обернулась к гостю.

Столь звучное имя принадлежало, увы, горбатому седовласому человечку с проницательным взглядом. Он подозрительно посмотрел на меня, затем резко отвернулся и ткнул в рот вилку с кусочком сельди.

«Никаких манер», – подумала я.

– А это концертмейстер группы альтов – Даная Фиориди.

Внешность Данаи тоже оказалась далека от совершенства – она была довольно молода, но одета безвкусно и даже вульгарно. Глаза её были жирно подведены чёрным, и определённо дама пребывала в плену у порока пьянства. Она хлебала коньяк «Riply’s day» в огромных дозах.

Имена музыкантов были итальянскими, греческими, французскими, внешность различалась от жгучих брюнеток и брюнетов до бледных белобровых блондинов и блондинок, и мне так и не удалось понять, какая нация преобладает в оркестре.

Гости шумели, восторгались, ели, пили, произносили тосты за нашу предстоящую помолвку – а я приглядывалась к ним. Вглядывалась в каждого, пытаясь определить, кто из них смог бы стать мне в будущем… другом?.. Нет, не другом. Возможных друзей среди этой компании быть не могло. Сообщником – вот верное слово. Быть тем, кого я могла бы подкупить, заинтересовать, даже соблазнить, чтобы вырваться из своей тюрьмы. Кому я могла бы доверять. Прислушиваясь к обрывкам разговоров, я пыталась составить впечатление о каждом. Поль Вергелен был, определённо, неглуп. Он рассуждал о музыке и высказывал неординарную точку зрения на многие понятия. Подведённые глаза Данаи быстро скосились к носу, язык стал заплетаться, и я поняла, что ей довериться было бы опасно. Пара трубачей – Дантон и Яков – показались мне беспечными и легкомысленными ребятами. Они наперебой дудели друг другу в ухо и ржали, как молодые жеребцы. Я разглядывала опьянённые жующие лица, танцующие фигуры, потом они слились в безликую шумящую толпу. Уверенность в том, что замок находится во Франции, серьёзно поколебалась, так как часть гостей говорила по-испански. Проскочило и несколько немецких фраз… Но, увы, никто не говорил на моём родном языке…

– Милочка! – вдруг послышалось над ухом русское слово.

Я вздрогнула.

Передо мной стояла крикливо одетая женщина средних, а вернее сказать, неопределённых лет. Скорее всего, она тоже была из «богемы», хотя среди представленных мне музыкантов её не оказалось.

– Я художница, – шепнула она, словно это был секрет. – Меня зовут Роза.

Моё внимание приковал парик на её голове. Если бы мне иметь парик…

Мысли завертелись, как шестерёнки часового механизма.

– Рене так мил, так очарователен! – защебетала Роза. – Говорят, что с музыкантами он строг, но ведь так и положено! Зато в компании ему нет равных. И как он смотрит на вас! А вот мой муж совершенно не понимает меня! – пожаловалась она.

Подхватив Розу под руку, я незаметно увлекла её на балкон.

– Не понимает? Как это, должно быть, обидно… – посочувствовала я, осторожно разглядывая парик. Короткое чёрное «каре».

– Говорят, женщина должна часто менять свой образ, – вещала Роза, прикладываясь к бутылке мадеры, – но куда уж чаще? Одних париков у меня – целых триста штук! Когда я езжу в…

В самый разгар интересного разговора на мои плечи опустились костлявые руки.

– Спой нам, дорогая! – За спиной стоял Рене. – Мои музыканты будут аккомпанировать.

Я обернулась и увидела, что оркестранты уже расселись по своим местам на маленьком подиуме в углу залы, а остальные гости заняли небольшие уютные креслица напротив.

Триста париков! С Розой непременно нужно подружиться.

– Милая Роза! – лицемерно промолвила я. – Я несказанно рада знакомству с вами! Пожалуйста, займите вон то мягкое кресло, а чуть позже я буду счастлива продолжить нашу беседу.

Роза просияла.

– С удовольствием послушаю ваше пение! – улыбнулась она.

Подойдя к сцене, я с изумлением обнаружила, что от лоснящихся лиц, вульгарных манер не осталось и следа. Музыканты сидели строго и с достоинством. Это были те же самые люди, но… совершенно другие! Даже Даная казалась трезвее любого завзятого трезвенника. Взгляд её был чист и светел, глаза бездонны и ясны.

«Как всё это необъяснимо и странно…» – подумала я.

– Ария Дидоны из оперы Кристофа Виллибальда Глюка «Дидона и Эней», – объявил Рене своим несмазанным голосом.

И я запела. Нежный, словно сотканный из шёлка или вылитый из прозрачного хрусталя, голос вознёсся под своды старинного замка.

Все замерли.

На середине пения я заметила, как Роза встала со своего кресла, поправила парик и поспешно вышла из залы. Сердце моё оборвалось.

Ария кончилась, послышались громкие восклицания, гости повскакивали со своих мест и кинулись обнимать меня.

Я натянуто улыбалась, говорила что-то по-испански и французски, то и дело поглядывая на опустевшее место Розы.

Сейчас она «припудрит нос» и вернётся.

Но она не вернулась.

Глава тринадцатая

Потянулись дни, нескончаемые, похожие один на другой, отличающиеся только погодой, стоящей на дворе, и вскоре я потеряла им счёт. Моя маленькая камера в высокой башне, одинокие или с месье Рене безвкусные трапезы, потом столь же одинокие, сводящие с ума прогулки по парку… Короткие обмены фразами со слугами. Иногда выходы «в свет» – в гости к чужим для меня людям, в чьём присутствии месье Рене неизменно оживлялся, делился впечатлениями от гастролей и бесконечно острил, и чью речь я едва понимала. В основном я сидела, глупо улыбаясь или глядя в одну точку, когда надоедало делать довольный вид. А чаще всего выходила на балкон и смотрела на небо, представляя, что где-то на другом конце Земли на это же небо смотрит моя мама.

И это всё, чем была наполнена моя жизнь.

Напрасно питала я надежды найти союзников среди друзей и знакомых Рене. Напрасно рассчитывала хитроумными уловками разговорить слуг. Напрасно угощала Спиркса вином и дарила Таналь браслеты и перстни. Напрасно пыталась воззвать к состраданию Мишели… Все они были словно лишены сердца. Они были пунктуальны, точны, расчётливы и ответственны, но стоило мне заикнуться о чём-то, не относящемся к поручениям, как голоса их становились металлическими, ответы – односложными, глаза – пустыми. Их невозможно было ни умолить, ни подкупить, ни задобрить, ни растрогать.

Точно так же обстояло дело и с друзьями и приятелями Рене. Музыканты, к которым мы захаживали в гости, были милы в общении, но едва я делала попытку чуть приблизиться в беседе к чему-то личному, тотчас же холод проникал в их взгляд и голос. Своим мгновенным отчуждением они словно внушали – ничего личного, мадемуазель. Разговоры касались только обсуждения премьер, концертов, спектаклей, выставок, а затем следовало непрерывное питьё, хохот и ощущение пустоты после этих посещений. Через некоторое время они наносили ответные визиты, где всё повторялось сначала. Смех, вино рекой, музицирование… Изредка я пела, потом, улыбаясь и кланяясь, провожала их и, опустошённая, возвращалась в свою комнатку под куполом башни.

Вновь выходила на балкон, смотрела на зависшую над прудом луну и чувствовала горькую, слепящую тоску по маме, по тому, прежнему Вадиму, по Клавдии Петровне и подружкам. По моим многочисленным верным поклонникам, по любимой работе и по всей моей молодой и яркой жизни.

Отчаяние моё нарастало.

Мари…

Наконец, я начала терять всякую надежду вырваться отсюда.

А страшный день двадцать четвёртое октября, день нашей свадьбы, неумолимо приближался. И чем ближе он становился, тем ужаснее я себя чувствовала. Депрессия начала постепенно накрывать меня своим тёмным крылом. Я стала беспрерывно плакать ночами, отчего утром под глазами образовывались мешки. Всё чаще за завтраком я выглядела уныло и скорбно, и, наконец, однажды Рене, не выдержав, сказал:

– Дорогая, твоё состояние весьма огорчает меня. Скажи, разве тебе плохо здесь? У тебя есть прекрасная комната, в твоём распоряжении целый штат слуг, ты проводишь много времени на природе… Мне тяжело видеть, как ты угасаешь. Чем я могу развеселить тебя? Будь у меня больше времени, я непременно придумал бы что-нибудь, но через три дня я улетаю в Испанию… Ты ни разу не выразила желания поехать на гастроли вместе со мной, иначе я взял бы тебя с радостью.

«Я улетаю в Испанию…» Значит, замок находится не в Испании, – автоматически отметила я, исключив из географии поиска эту страну.

Старик выжидательно смотрел на меня, но у меня хватило ума не сказать, что он отвратителен мне настолько, что даже Испания не в силах это изменить.

– Как-нибудь возьми, пожалуй… – Предложение, тем не менее, меня обрадовало, но не возможностью посетить другие страны, а возможностью узнать, где он хранит мой заграничный паспорт.

И если Бог будет на моей стороне, может быть, он позволит мне ускользнуть от ненавистного Валлина…

Я подняла на Рене печальные глаза, раздумывая, стоит или нет высказать ещё одну мысль, которая давно не давала мне покоя.

– Ты знаешь… – начала я осторожно, – я просто скучаю. У меня здесь совсем нет подруг…

– Нет подруг… – ворчливо перебил Рене. – Ты сама вечно сидишь в гостях как бука! А ведь и Даная, и Лидия, и Календи – все были бы не прочь подружиться с тобой!

Лидия – сухая чопорная блондинка, арфистка.

Календи – заносчивая, но очень красивая шатенка с флейтой.

– Помнишь наш первый приём? – продолжила я чуть увереннее, словно обретя почву под ногами. – Там была женщина по имени Роза…

Рене поморщился.

– Роза? Эта сумасшедшая художница? Жена вечно пьяного русского барабанщика…

«Русского…» – По сердцу прошла горячая волна.

– Да, Роза… Она показалась мне интересной… Если бы ты разрешил ей почаще бывать у нас, она бы, пожалуй, смогла поднять мне настроение…

Рене задумался. Я с замиранием сердца ждала его вердикта.

Наконец, взгляд его потеплел.

– Бывать у нас… Как хорошо ты это сказала! Что ж, я приглашу её письмом. Но если ты что-то задумала, помни – как только ты выйдешь с ней за ограду замка, она упадёт в обморок, увидев тебя.

Я прекрасно это помнила. Но убегать вместе с Розой не входило в мои планы.

– У меня не было подобных мыслей… – Я хотела прибавить «милый», но передумала, дабы Рене не заподозрил меня в двуличии.

– Ну что ж, – наконец, выдавил из себя Рене. – В будущую среду Роза навестит тебя. А месяца через два мы отправимся с тобой на гастроли в Швейцарию.

– А паспорт, Рене? Ты не забыл, куда положил мой заграничный паспорт? – уцепившись за повод, деланно спокойно спросила я, а сердце ухнуло в пятки.

Он внимательно посмотрел мне прямо в глаза, и холодок пробежал по моей спине.

– Не волнуйся, дорогая. Я никогда ничего не забываю. Твой загранпаспорт в библиотеке, в нижнем ящике стола.

Острые глаза старика пронзили меня насквозь, и он добавил:

– Не забудь и ты.

Не знаю, что месье Валлин хотел этим сказать, но взгляд его был так чёрен, словно зрачки были залиты густой тьмой. Они засасывали в свою вязкую глубь, и в этот момент мне захотелось отказаться от мысли о побеге.

Внезапно Рене рассмеялся.

– Ты станешь моим талисманом, милая! Если ты будешь со мной, все концерты будут проходить на ура!

У меня отлегло от сердца.

Стараясь не разочаровать опасного жениха, я тоже улыбнулась, и в пылу радости он попытался заключить меня в объятия. Я инстинктивно отшатнулась, о чём мгновенно пожалела. Взгляд вновь стал гнетущим и чёрным. Я почувствовала его груз, словно на плечи легли тяжёлые рыцарские доспехи.

Рене опустил вдоль старого тщедушного тела длинные руки, которым я не разрешила прикоснуться к себе, развернулся и, сгорбившись, пошёл прочь.

А в мои мысли снова проникла художница Роза.

Глава четырнадцатая

Как и обещал Рене, через три дня она пришла навестить меня.

– Милочка! – вскричала она уже с порога. – Как я рада тебя видеть!

На этот раз на Розе был другой парик – длинные светлые волосы, и я едва узнала её.

Как всё же причёска меняет внешность человека! – в который раз поразилась я.

– Я тоже очень рада! – сообщила я в ответ, и это было совершенно искренне.

Я предложила Розе чай, и мы, расположившись в огромной зале на первом этаже, начали болтать.

– Скоро моя персональная выставка! – похвалилась она. Хлебнула чай и недовольно вытянула и без того удлинённое личико. – В чае недостаёт имбиря… Не признаю чай без имбиря!

Изо всех сил желая угодить гостье, я покорно вызвала Мишель и попросила принести имбирь.

Может быть, не воровать парик, а попросить его?.. Но Роза боготворит Рене… Она тотчас же расскажет ему об этом, и я больше не увижу ни парика, ни её самой…

Получив требуемое, Роза вновь пришла в прекрасное расположение духа.

– Я пишу портреты… Немного в стиле Ван Гога. В таких жёлто-голубых тонах, крупными мазками!

Она вытащила каталог с репродукциями своих картин. На мой взгляд, они ничем не напоминали Ван Гога.

– Правда, похоже? – пытливо заглянула художница мне в глаза.

Взгляд её тоже был острым и пронзительным, каким-то отталкивающим, и моё решение не украсть парик, а попросить, разбилось на осколки.

Нет!.. Это было бы крайне неосмотрительно!

От мысли, что я могла всё провалить из-за своей доверчивости, мне стало не по себе.

– Почему у тебя дрожат руки? Тебе не нравятся работы? – резким голосом выкрикнула художница. Она становилась мне неприятна. Однако я сделала усилие над собой и вымученно улыбнулась.

– Что ты! Они великолепны!

– А какая особенно? Покажи! – потребовала Роза.

Мне захотелось стащить с неё парик и вытолкать вон.

Но я снова себя сдержала и ткнула пальцем в первую подвернувшуюся репродукцию.

– Вот эта!

– Это портрет моего мужа! – гордо возвестила Роза.

Я взглянула на портрет, в который упирался мой палец. Всё в тех же жёлто-синих тонах, выдаваемых за схожесть с Ван Гогом, был изображён пожилой рокер в бандане, косухе и рваных джинсах, сидящий перед ударной установкой. Лицо у него было открытое и приветливое. Странно, что Розе удалось это запечатлеть…

«Русский барабанщик…», – подумала я.

– Его зовут Жорж, – сообщила Роза.

Я непонимающе посмотрела на неё.

– Жорж?.. Разве он француз?..

Она опять сморщилась, словно захотела дополнительной порции имбиря.

– Ой, да какой там француз… Русский, Жора! Но сама посуди – что это за имя для мужа известной художницы?

Роза обмахнулась ажурной салфеткой.

– Жарко что-то…

И она вдруг сняла парик и оказалась коротко стриженной, как Наталья Крачковская в фильме «Иван Васильевич меняет профессию».

Я закашлялась. Потом промолвила:

– Да… Жорж гораздо лучше. А чем он занимается?

Роза положила в рот кусочек изумительного венского пирожного.

– Всё той же никому не нужной ерундой… Музыкой. И представь себе, милочка! Он даже умудряется собирать небольшие залы! И гастролировать! Но в основном, по России – там его ещё помнят… – Она закатила глаза, словно удивляясь, как никчёмного Жоржа, занимающегося ерундой, могут помнить в России. – Он ездит на гастроли раз или два в год. В этот, как его… Новосибирск, в Кострому и в…

И она назвала мой город!

Я застыла. Уснувшая было мысль немедленно проснулась и встревожилась. Бежать! Не знаю, как, но бежать вместе с ним, хоть в его чемодане!..

– Там ему нравится больше всего. Там прекрасная филармония!..

Дрожь волной прокатилась по моему телу.

– А когда он в следующий раз поедет в Россию?.. – спросила я, с трудом удерживая на привязи волнение.

Десятки мыслей носились в моей голове. Бежать вместе с ним. Бежать тайно. Бежать в качестве солистки его группы. Соблазнить его. Запугать его… И БЕЖАТЬ, БЕЖАТЬ, БЕЖАТЬ!..

Роза вновь напялила парик на голову.

– Боюсь, что никогда. Ему не подходит тамошний климат. В прошлый раз он подцепил там жуткую простуду и теперь мучается артритом. А артрит для барабанщика… Сама понимаешь…

– Понимаю… – глухо произнесла я, чувствуя, как обрубается сук, на котором я сидела, и голос мой дрогнул. Из уголка глаза выкатилась слезинка. Я постаралась утереть её незаметно, но от Розы не укрылся мой жест.

– Ну… не надо принимать так близко к сердцу… – подскочила она ко мне. – Я покупаю Жоржу самые дорогие лекарства. Мы его вылечим! По правде сказать, он на себе крест не ставит. Он как раз собирался лететь туда на Новый год. Представляешь? Но с этой болезнью… Раньше, чем через три года, теперь и думать нечего…