Путь домой. На Север и обратно

Глава 1

День выдался не по-летнему хмурый, промозглый. Влажный ветерок неутомимо гонял по земле мусор, да подкидывал, играючи, тёмные от воды, бумажонки. Мелкий дождичек метался заполошными струйками из стороны в сторону, щедро сеял мокрую пыль – старательно красил мир в серый, безрадостный цвет. Одним словом, наступило утро понедельника. Всем известно, что Великий Гончар в этот день тяжко маялся, от того и создал первый день недели исключительно для наказания неразумных детей своих. А и то верно – чего одному-то страдать?

Строй королевских гвардейцев вытянулся кривой кишкой за серой, от дождя, казармой и медленно напитывался вездесущей влагой. Наконечники копий да стальные шлемы с кирасами пытались привычно блестеть, но блеск получался унылый, совсем не тот, что бывает от весёлых плясок солнечных зайчиков. Хмурые, бородатые лица тоже радостью отнюдь не лучились.

Перед строем горячился какой-то тщедушный тип штатской наружности. Размахивал ручонками, осторожно колотил себя кулачишком во впалую, хлипкую грудь и призывал не пощадить, и, ради этого, соответственно, не пожалеть. О чём речь, понимал только первый ряд, да и тот не полностью. Остальные же гвардейцы охотнее разглядывали три отрубленные головы, насаженные на колья прямо возле забора.

Королевский гвардеец Мофей устроился в самом последнем ряду, где и положено обитать бывалому, заслуженному солдату – подальше от глаз беспокойного начальства. Его лицо, поросшее чёрной, двухдневной щетиной, имело скорбный, утренний вид хорошо отдохнувшего намедни человека. Он очень хотел бы носить бороду и не заморачиваться с ежедневным бритьём, но на нужном месте вырастали какие-то куцые, задрипаные клочья волосков и носить на лице это непотребство гвардейцу казалось просто неприлично. Срамота. А во всём остальном Мофей был собой абсолютно доволен: росту высокого, в плечах широк, в брюхе узок, силушкой Гончар не обидел, а ума много и не требуется. Одним словом – гвардеец. Чёрные волосы стриг коротко, черные, большие глаза от людей не прятал, никогда не вешал тонкий, хрящеватый нос, и мимо тонких губ ниточкой, ни ложку, ни чарку не проносил. Чарку не проносил даже чаще, чем ложку. Сейчас у него родилось, и нестерпимо свербело, смутное подозрение, что за чаркой он и пропустил что-то интересное. А пожалуй, что и важное.

Рядом торчала из-под нахлобученного шлема рыжая, мокрая и жалкая борода и Мофей осторожно ткнул соседа локтем.

– Слышь, мил человек. Чего там этот суслик верещит? Ни черепка не понимаю.

– Чего тут не понимать? – сипло удивился гвардеец. – Государственный переворот у нас нынче приключился, королю башку отрубили. Вон торчит на колышке.

Мофей ещё раз оглядел скорбную композицию из трёх кольев, вздохнул непонимающе.

– У него их три было, что ли?

– Так ведь нет же! – слегка осерчала борода. – Справа сынок его, принц наследный, а слева отец наш родной – Командующий Королевской Гвардией. Черепок с ней, с королевской семьёй, но родного командира грех не узнать.

– Да как же я его узнаю, без мундира-то? – Мофей возмущённо фыркнул.– Такая башка под любым забором валяться может, очень даже запросто. А вот мундир – вещь серьёзная, дорогая, где попало не валяется. Без башки командующий легко обойтись может, а без мундира – как? Его ж не узнает никто.

Мофей возмущением пыхнул, что полковой чайник перед ужином, и заключил твёрдо, уверенно.

– Никакой в нём важности нет, без золотого шитья, прости Гончар!

– Пожалуй, – хрипло согласилась борода.

– Интересно, его-то за что под топор приспособили? – между делом удивился Мофей. – Невредный старикан, любил на парадах пар выпускать под музыку, и пьян бывал всякий день, окромя понедельника. И угораздило же именно в понедельник помереть!

– Судьба… – неопределённо протянул собеседник. То ли посочувствовал командиру, то ли позавидовал. В понедельник-то, и верно, бывает лучше помереть, не мучиться.

– Право не знаю, нужна ли такая жестокость? – вздохнул Мофей. – Можно же было и завтра голову отрубить, аккурат после обеда, под настроение.

Рыжая борода осторожно повернулась в сторону Мофея и в густых, волосяных зарослях обнаружились маленькие, мутные глазёнки неопределённого цвета.

– Тебе-то, что за печаль? На его место другой паропускатель завсегда найдётся. Мало их у нас, что ли?

Мофей пожал могучими плечами, стальные пластины мерзко скрипнули, и лицо соседа болезненно скривилось – тоже отдохнувший вчера человек.

– Интересно, а как же мы допустили? – Мофей вернул на место мерзко скрипящие доспехи. – Мы же Гвардия, нам их всех защищать полагается. Ну, или порядок навести, мятежников перебить, справедливость восстановить!

Борода жалостливо вздохнула и отвернулась. Теперь Мофею пришлось общаться с рыжим, коротко стриженым, затылком.

– Вот не дал тебе Гончар ума, – донеслось со стороны затылка. – Ну, перебьём мы всех мятежников, а жалованье нам кто платить будет? Вон та башка на палке? Нет, раз уж так получилось – сделаем вид, что так и замышлялось. Сейчас поорут для порядка, потом чью-нибудь задницу на золотую табуретку пристроят и пойдёт всё по-старому, по привычному.

Вдруг вскинулся суматошно, стальным шлемом из стороны в сторону повертел.

– Черепок побери! С тобой, дурнем, что-то важное прослушал!

И действительно, снизошло на хмурый строй внезапное оживление: заскрипели кирасы, зашуршал говорок меж бород, завертелись по сторонам блестящие, мутно-влажные, шлемы. Мофей заволновался – уж не вино ли разливать собираются? Сам Гончар одобрил бы: в честь переворота и, по совместительству, за упокой королевской души. Не пора ли в первые ряды, где и положено быть бывалому солдату в такой ситуации?

– Эй, малец! – ткнул кулаком в кирасу впередистоящего и зашипел от боли в ушибленных костяшках. – Зар-р-раза ржавая!

Заразой оказался совсем ещё молодой паренёк: белёсый пушок вокруг пухлых губ, в круглых, синих глазах шалое веселье плещется.

– Чего тебе, дядя? – едва не взвизгнул малец восторженно.

– Черепок тебе дядя! – поставил юношу на место бывалый гвардеец. – Что там случилось?

– Завтра на войну выступаем! – торжественно провозгласил юный воин, поправил съезжающий на нос шлем. – В бой!

– С кем? – изумился Мофей. Вчера ещё ни с кем воевать не собирались и на тебе, такая неожиданность. Малоприятная и малопонятная.

– С Южным королевством! – отчеканил юноша.

Мофей озадаченно почесал затылок, отчего и у него шлем сполз на самые глаза. Нет, конечно, непорядок – лет пять уж ни с кем не воевали. Перед соседями неудобно, вроде как мы их и за людей не считаем. Но с другой стороны: на юге жарко, воды мало, народ бедный – что за радость туда тащиться?

– Слышь, малой, а причину-то хоть придумали? – уточнил угрюмо.

– А то… Свободу им понесём!

Рыжий сбоку хрюкнул негодующе.

– Нашли носильщиков!

– Да и то верно, – рассудительно поддержал Мофей. – Свобода нужна им – сами пускай и носят! А так, что получается: свободу, значит – им, а таскать, значит – нам?

– Ох и заскорузлые же вы, дядьки! – укорил бывалых гвардейцев юнец. -Тут такие дела, а вы… Эх, вы!

За это немедленно получил увесистый пинок от обладателя рыжей бороды.

– Про жалованье чего говорят? – вопросил исполнивший долг гвардеец.

– Не до того пока. Там всё больше про равенство и братство толкуют.

– Ну, так и не лезь со всякой ерундой к порядочным людям! – рыжий смачно сплюнул под ноги. – По делу начнут говорить, тогда и нам передашь. Мы в Гвардии служим, у нас не равенство, у нас равнение. Понимать надо!

В это время слабый ветерок напряг остатки немощных силёнок и, подхватывая на лету, стал кидать слова оратора прямо Мофею в уши.

– Напрячь все силы… Все как один… Несмотря на лишения… Затянуть потуже пояса…

Рыжий злобно стукнул древком копья о землю, мелодично пропела сталь наконечника над головой.

– Ну, вот и всё! Приплыли, называется!

– А что такое? – засуетился Мофей чуя подвох. – Я не разобрал ни черепка!

– Тот основательно пожрёт, кто до победы доживёт! – плеснул желчью рыжебородый. – Остальные сдохнут голодными. Не будет жалованья!

Мофей снова поскрёб в затылке и понял: свобода, мало того, что самому не светит, так ещё и чужим дядям её нести придётся на пустое брюхо. Привычно подхватил копьё, с железным скрежетом протиснулся сквозь строй – словно жук среди панцирных сотоварищей. Немилосердно бухая отсыревшими сапогами, потопал в сторону казармы. На его уход обратили внимание только те, кому он грациозно прошёлся по ногам.

* * *

В насквозь знакомой казарме привычно- густо воняло портянками, сапожной смазкой и ещё целым комплексом причин и явлений, который, собственно, и зовётся казарменным духом. Дух витал спёртый, открыть окна с утра никто не догадался. Развал дисциплины и наступление свободы олицетворял собой дежурный гвардеец, что вальяжно раскинул длинное, костлявое тело в серых штанах и рубахе на деревянных нарах. Служивый не просто валялся – лениво метал игровые дротики в портрет Его Величества, из положения лёжа. Король на портрете достойно переносил издевательства черни, даже не морщился.

– Что на построении сказали? – не поворачивая головы поинтересовался дежурный и хлёстко залепил очередной дротик в королевский нос. Его Величество стерпел и это.

– Свобода, – буркнул Мофей недовольно. – Завтра на войну. Денег не будет.

– Да я уж понял, что ничего хорошего, – не удивился дежурный. – Потому – песен чего-то не слыхать.

Мофей подошёл к своему шкафчику, начал было аккуратно сворачивать снаряжение, но вовремя спохватился и бросил веером под нары. Свобода же, а он, прямо как монархист какой-то!

– А чего ты, мил человек, над портретом изгаляешься? – спросил без особого интереса. – За казармой настоящая королевская голова на колу торчит – в неё и покидай. Тут тебя моментально в великие борцы за свободу определят!

– Да Гончар с тобой! – лениво отмахнулся тот. – У меня к Его Величеству претензий нет ни одной, а вот портрет этот мне надоел, за столько лет, хуже горькой редьки! Так что, даже если бы там ослиная задница была намалёвана, я бы то же самое делал. Потому – травма у меня из-за него. Психологическая!

– Да я уж вижу – мозги тебе нехило прищемило, – неискренне посочувствовал Мофей. – А я вот решил со службы уйти. Король помер, присяга кончилась, сапоги в южных морях мыть никакого желания. И поближе луж хватает.

– А делать-то что будешь? – хмыкнул дежурный заинтересованно. Похоже, сам тоже ещё не решил. Крючковатый нос к Мофею развернул, словно кривой флюгер, и глазёнки чёрные хитро прищурил.

– Ты ж в Гвардии всю жизнь саблей махал, другого дела и не знаешь.

Мофей тяжело вздохнул, повертел в руках казённое одеяло и смиренно запихал в заплечную сумку. Для армии невелика потеря, а в своём хозяйстве вещь нужная. На сослуживца глянул серьёзно.

– Да-а-а… Как в шестнадцать годочков саблю в руки взял, так уже, почитай, двадцать лет с ней не расстаюсь.

– В разбойники подашься? – понятливо хмыкнул тот. Да и то – куда ещё с таким жизненным опытом?

– Гончар с тобой, ну какой из меня разбойник? – простодушно протянул Мофей и даже руки в стороны развёл, чтобы лучше видно было. – Я человек спокойный, добрый и даже законопослушный… местами.

– Ага! – ехидно уел сослуживец. – А сабельку-то на бочок пристроил.

– Это компенсация, – рассудительно разъяснил Мофей непонимающему однополчанину. – Не слышал, что я сказал? Денег не будет. Надо хоть добром кой-каким взять, на первое время.

Дежурный подпрыгнул на нарах так, что доски жалобно скрипнули. Спадающие, серые штаны решительно поддёрнул.

– А ведь и правда. Коль денег нет – надо барахлом брать. Пока остальные за компенсацией не припёрлись. Пойду, гляну, что там у нас в каптёрке взять можно. На первое время.

Мофей печально посмотрел ему вслед и сокрушённо покачал головой. И после этого дурнем называют его! У каптёрки хозяин есть, а после каптёра добро искать, всё равно, что после собаки кость глодать. Он себе, на всякий случай, уж на двадцать лет вперёд всё компенсировал. Втрое!

* * *

Простившись с казармой, в которой провёл почти всю сознательную жизнь, Мофей отправился в конюшню. Рассудил справедливо: если сам со службы уходит, то и конь уходит с ним. Вместе же служили!

В приземистом, каменном здании оказалось сумрачно и тихо. Приятно пахнет сухим сеном, овсом и, не очень приятно – навозом, который со вчерашнего дня убирать стало не принято. Тихо переступают копытами кони, глядят на гвардейца умными, печальными глазами и думают о чём-то своём. Голова большая, дум помещается – век не передумать.

Мофеева вороного красавца-коня деловито и спокойно седлал незнакомый гвардеец. По хозяйски седлал, как своего. Мофей привычно поправил на боку тяжёлую саблю, кверху поддёрнул, чтобы не болталась неприкаянно. Под рукой чтобы.

– Эй, мил человек! – окликнул почти душевно. – А ну-ка, верни копытное на родину.

Гвардеец, который тоже из всей амуниции не смог расстаться только с саблей, внимательно посмотрел на Мофея. Ширина плеч и угрюмый взгляд хозяина коня убедили гвардейца в том, что произошла досадная ошибка – конь действительно чужой.

– Ты чего такой злой, брат? – пробасил примирительно.

– Я у мамы один, – хмуро отрёкся Мофей от сомнительного родства, твёрдой рукой уздечку перехватил.

– Да ладно тебе, – попытался остепенить разгневанного Мофея гвардеец. – Я вот тоже на свободу собрался, раз такое дело. Ну, а как без коня?

– А свой-то что, сдох, что ли? – Мофей отодвинул подальше от конских зубов однажды уже пострадавшее ухо. Вороной всхрапнул обижено.

– Откуда у меня свой? – умеренно оскорбился несостоявшийся всадник. – Я из пеших, сам себе конь. А тебе зачем обязательно этот? Смотри, вон какой красавец стоит – конь самого командующего!

Мофей посмотрел на коня командующего и незлобно возмутился.

– Мне чужого не надо! Я не то, что некоторые! Не ворюга какой!

Посмотрел ещё раз, недовольно губы скривил.

– Да и дохлый какой-то. Ещё копыта отбросит на полпути.

– Так ведь он беговой!

– А я неторопливый, – отмахнулся широкой ладонью Мофей – точно от мухи надоедливой. – Да и зачем мне командующий конь? Несуразица какая-то, право слово! Конь гвардейцами командовать будет… За что тогда кровь проливали?

– Чью? – не понял гвардеец.

– Королевскую, – пояснил Мофей. – Не хватало ещё, чтобы свою. За свободу-то.

Добросовестно набил овсом обе седельные сумки под самый верх, с тоской подумал, что на кухне теперь уж ничем не разживёшься, и вывел коня во двор. Под нудным дождичком конь мгновенно стал матово-чёрным, а седло покрылось мелкими водными бисеринками. При мысли, что на них нужно будет садиться, Мофей зябко повёл плечами.

Ведя коня в поводу, не спеша прошёл было мимо здания с колоннами, в котором вчера ещё обитал ныне покойный командующий, но заметил часового и криво намалёванное слово штаб – красной краской прямо по белоснежной стене. Вышло монументально, следует признать, хоть и безобразно криво. Мофей усмехнулся.

– А что в старом-то штабе не сиделось новому начальству? – вопросил насмешливо.

Часовой мокро хлюпнул носом и важно покосился на свежего дезертира.

– Атмосфера там, говорят, не та, – буркнул простуженным голосом. – Застойная. Нет свободы человеческой мысли. Ну, и мебель, опять же, твёрдая. Тут поприглядней будет.

Мофей в особняке несколько раз бывал, а потому полностью согласился.

– Тут, конечно, мебель поудачнее подобрана. Аккурат для стратегического мышления. Я задремал как-то раз в коридоре на диванчике – такие славные баталии пригрезились! Куда там твоему полководцу. А представляешь – в кабинете бы прикорнул? О-о-о, брат… А что, дружище, в штабе-то есть кто нынче?

– А то! – отозвался тот. – Штабное место пусто не бывает. Начальник штаба думу думает, план похода на Юг в муках рожает.

Мофей сморщился, словно его поучаствовать пригласили.

– Эти роды нам без интересу, – скривился брезгливо. – Да и повитуха из меня так себе – опасаюсь, дитё заикой останется. Мне бы казначея полкового изловить, авось, хоть малую денежку из него вытрясти получится. За двадцать лет службы, что-то да накапало, как полагаешь?

– И полагать тут нечего, – утёр тот влажное лицо рукавом мокрой рубахи. – Сразу видать, не следишь ты за текущим моментом. Начальник-то штаба нынешний – это бывший казначей и есть! А старый, ещё до переполоха всеобщего, на курорт утрясся – так обратно и не ждём. Ну, не дурак же он на самом деле? Понимает, что кольев у нас завались, а голов подходящих нехватка.

– И где искать нашего стратега… финансового? – озадачился Мофей. – Ну, финансиста стратегического?

– Зал там есть, на втором этаже, – небрежно махнул за спину часовой. – Гостям раньше выпить подносили, а сейчас, значит, стратегия наша вызревает.

– Знаю, пивал, – кивнул Мофей. – В смысле – бывал. А пойду, пожалуй, гляну, авось и не все ещё финансы на поход освободительный ухнули?

– Ухнуть могут, – скривил рожу часовой. – Но на поход – вряд ли.

Ещё на лестнице услышал Мофей чьё-то заунывное бормотание, ни слова не разобрал, но встревожился. В солидном заведении такие выступления не приветствуются, как бы тут с ума кто не сошёл. Греха потом не оберёшься. От полоумного-то поди отбейся; придётся, действительно, в освободительный поход выдвигаться.

Однако, Гончар миловал.

За огромным столом, прямо посреди зала, где раньше было принято винишком баловаться и барышень со всем тщанием танцевать, разместился полковой казначей – невысокий мужчина с острым носом и вечно печальными глазами. Поводов для веселья у него в жизни не было – должность не веселила. Да и то сказать: всю жизнь деньги считать, и всю жизнь чужие. Захиридаешь тут! Погоны королевской гвардии он с мундира аккуратно срезал, не королевское нынче время, но золотым шитьём сверкать не постеснялся . Золото свободе не помеха. Наоборот: только с ним, говорят, настоящая свобода и появляется.

– А, гвардеец Мофей! – новый начальник штаба знал его хорошо, не один раз из королевской казны в полк жалование возили. А уж своё-то жалование Мофей охранял исключительно добросовестно.

– Безусловно! – неуклюже ссолидничал Мофей, шагнул на паркет и едва не растянулся. По какой-то мутной, жирной луже подошвой проехался, руками взмахнул – что заполошная птица крыльями.

– Эка тут нынче! – проворчал досадливо, не удержался. – Чуть не оконфузился! В ранешние-то времена помыто было. Протёрто и натёрто!

– Нынешние тебе не ранешние! – осадил его недовольство начальник. – Свобода, понимать надо!

– Да я уж понял. Жрать всё время охота, выходит – свобода. А вот при батюшке-угнетателе кормили исправно!

– Да ты, никак, за старый режим? – внимательно прищурился на бойца отец-командир.

– Упаси Гончар! – поостерёгся тот. – Я исключительно насчёт пожрать.

– Проходи, садись! – погасил взгляд начальник штаба. – Все разбежались, и пожаловаться на свою беду некому.

– Что за беда? – степенно поинтересовался Мофей, окинул взглядом стратегический бардак на штабном столе. Валяются вперемешку карты, планы, графики какие-то, скомканные листы бумаги в количестве невообразимом. С краешку пристроилась пузатая бутылка ликёру. Грустит одиноко в забвении, блестит пробкой не поцарапанной. Мофей этому не удивился: пробовато – выплюнуто. Гадость беспримерная, ликёр этот. Одна радость – бутылка красивая, стол украшает. А вот по башке кому в драке навернуть не пойдёт. Стекло тонкое, весу никакого. Бесполезная в хозяйстве вещь. Как жена красавица – одни хлопоты.

– Навалилось на меня поэтическое вдохновение! – торжественно сообщил вчерашний казначей – сегодняшний стратег. И, по всему выходит, завтрашний гений словесности.

– С раннего утра взялся поэму сочинять, но, как ни стараюсь – всё финансовый отчёт получается!

– Ну, тоже вещь серьёзная, нужная, – честно попытался поддержать Мофей начинающее дарование, но тот лишь рукой махнул обречённо.

– Чего там серьёзного? В полковой кассе денег – пять медяков. Хоть на сто листов отчёт раскатай, денег не добавится.

– А где ж они все? – подивился Мофей. – Вроде, всегда поболее оставалось.

– Где, где… – вспыхнул негодованием командир. – В казне! В Королевской, или чья она там сейчас? Выдать некому, а может уже и нечего. Да оно и к лучшему: нет денег – нет проблем. В конце концов: мы же не на парад собрались, на войну. В дороге разживёмся, не впервой. Меня больше заботит, отчего же поэма-то никак не сложится?

Печально вздохнул и пнул сияющим сапогом ворох смятых бумажек под ногами. Бумажонки прошуршали тихо, печально, мелодично. Сразу слышно – стихами помараны. Приказы по полку куда жёстче шуршат.

– Правда, стихотворение, об этом горе поэтическом, у меня всё-таки родилось. Вот послушай, посочувствуй.

Плеснуть чернил и наточить перо…

Спилить с души чугунные оковы!

Пускай порхает, мило и легко.

Сплетая рифмы нежные покровы.

Она порхнёт к чарующей мечте,

Так отчего, скажите, чувства ради!

То, что легко рождается в душе,

С такими муками касается бумаги?

Всё кажется – опять слова не те,

Прицел души не совпадает с целью.

И кружатся метелью на песке,

Гусиные, обгрызенные перья.

И места нет сомнениям уже,

Без звука – крыльями впустую хлопать.

Стихи без слов рождаются в душе,

А вот со словом надобно работать!

Я душу сам освободил от пут!

И вот в чернильнице – раствор недоумения.

Выходит, обрекли меня на труд?

Моей души полёт и вдохновение!

– Да-а, сочувствую!

Сочувствие Мофею ничего не стоило, а потому далось легко и прозвучало искренне. – А план похода-то хоть удался? Завтра выступать уже.

– А чего мудрить? – начальник штаба легкомысленно махнул рукой. – Пять лет назад там же воевали, вот старым планом и воспользуемся. Всей работы – дату на титульном листе поменять. Завтра и поменяю, аккурат перед выступлением. А сейчас поважнее дела есть.

Мофей озадаченно почесал затылок и удручённо хмыкнул.

– Оно, конечно, вам видней – образование у вас, и другие никчёмности… Да только был я в том походе, пять лет назад. Морду нам тогда расквасили знатно! Всерьёз опасаюсь, что по тому же плану – огребём по тому же месту!

Начальник штаба почесал кончик носа, глянул на Мофея так, словно приметил только что. Спросил строго, без скидки на старинное знакомство.

– А ты чего припёрся в штаб, гвардеец? Завтра в поход выступать, а он шляется тут, оперативную обстановку осложняет.

И прищурился внимательно, взглядом нехорошим Мофея царапнул.

– Ты не агент контрреволюции, часом?

– Гончар миловал, – искренне промолвил Мофей и в доказательство святым кругом лицо осенил. Может и не к месту, зато от души.

– А чего хотел? – помягчел лицом начальник.

– Жалование хотел получить! – решил не юлить Мофей, поскольку честный дурак для начальства не в пример симпатичнее пронырливого умника. – Порядочному гвардейцу и выпить не на что. Непорядок!

– На! – командир озлобленно выдернул из стола ящик и высыпал перед Мофеем пять медяков. – Вся полковая касса! Забирай и вали в свой кабак! А то ползают тут без дела… Ни войны с вами, ни поэзии!

Мофей тщательно собрал медяки и ссыпал в карман штанов. Хоть бы чуток штаны к полу оттянулись!

– Ну, не стану мешать, – громко щёлкнул каблуками и, по уставу, боднул перед собой воздух. – Пойду. А то и верно: припёрся дурак учёного учить. Каждому своим делом заниматься надобно!

Вышел из зала и тихонько, чтобы не спугнуть чужое вдохновение, притворил дверь. Пробурчал под нос с сожалением.

– Вот ведь как неслабо нахлобучило! А теперь всё, почитай пропал человек. Поэты, они все по жизни контуженные. Похуже, чем из полковой мортиры! Обычному-то человеку в рифму разговаривать ни к чему, просто два слова связать – уже удача. Ишь, перья у него обгрызенные… А не суй куда попало!

Вышел из штаба, махнул часовому и порадовался, что не стал с новым начальником планами гражданской жизни делиться. А то и пяти медяков бы не видать, вот те круг!

* * *

Дальше, вымощенная камнем, дорога привела прямиком к полосатой будке с кривым шлагбаумом. Навстречу кряхтя поднялся седобородый гвардеец – старый, добрый знакомец, что не раз укладывал подгулявшего Мофея в своей будке, подальше от строгих, командирских глаз. Старый воин держался прямо только благодаря стальной кирасе, и Мофея не раз подмывало под неё заглянуть. Грызли серьёзные сомнения: а есть ли там вообще человеческое тело?

– Привет, старый! Всё бдишь?

– Можно и так сказать, – привычно отозвался тот и сухонькой ручкой похлопал коня по изогнутой шее. Как и все гвардейцы, страж ворот носил форменные серые штаны и рубаху – вот только степень ветхости одежонки вызывала опасения. Мофей-то, в честь праздника, вырядился во всё новое. Кольнуло вдруг в душе – мог бы и старому рубаху прихватить из каптёрки. Да ладно, не все уходят,– утешил себя привычно, – авось, кто и прихватит. А возвращаться, говорят, примета скверная. Да и неохота уже, что тоже причина уважительная.