Напрямик (сборник)
– А дети есть? – пришел Дробову спасительный больше для себя, чем для Сани вопрос; показалось, что если не задаст его, в чем-то увязнет, утонет, захлебнется.
– Да есть. Дети есть – дочка и сын. Дочке пятнадцать уже. Совсем отдельно живет, хотя и с нами, ясно. Куда тут… Вшестером в трех комнатах. Летом более-менее – женины родители на даче в основном… Но осень скоро, вернутся… – Саня говорил отрывисто, малосвязно, как говорят люди, у которых внутри клокочет и рвется, и стоило бы кричать, а они стараются выстраивать ровными фразами понятный рассказ. – Но все равно теснотища. И дочка себе угол отгородила… Я отгородил, конечно, но по ее требованию… И в основном – там. Даже поесть со всеми не заставишь… И где уж тут что… Этюдник стоит за комодом, да, наверно, краски в камень превратились… Нет, с этим все. С этим, – повторил Саня, почти рыданув, – все-о!
– Да ладно, Саш, на пенсию выйдем и такого зададим. Ты в живописи, я в музыке.
– Да? – Саня оторвался от дороги, коротко, но цепко глянул на Дробова. – А будет она?
– Что?
– Пенсия… Ты в штате?
– Нет, на договоре.
– И я. И какая пенсия?.. Не-ет, мы так до конца.
Дробов поежился. Увиделось – Саня выкрикивает: «Да пошло оно все!» – и направляет машину в столб или в стену, во встречный поток…
Доехали молча, как-то отдельно, будто кабину «бычка» разрезала стеклянная звуконепроницаемая перегородка.
Дробов сдал просроченное пиво, отнес Свете накладные. Когда вернулся к складу, машины Сани уже не было. Колыхнулась обида – обычно Саня подбрасывал его до метро или хотя бы предлагал, – но досаду быстро сменило облегчение. Эти откровения еще хуже, чем ношение в себе груза обид и прочего негатива. Лучше уж так, отдельно, молча, по делу… Неформальные отношения на работе, где-то когда-то услышал, самое опасное дело. Видимо, верно.
Почти бегом до «Авиамоторной», полчаса в метро, заскочил домой за гитарой, снова рысцой к станции, снова метро, и быстрым шагом к базе… То и дело доставал мобильник, смотрел время. Видел, что уже серьезно опаздывает, правда, почти все опаздывают. У всех работа, дела.
Вспомнил, что родителям не позвонил. Обещал приехать сегодня – о репетиции тогда не знал… Мать просила… Надо хотя бы позвонить… Отец опять рвется на родину. Раза три в год у него эти приступы – отправиться в Свестур.
«Ну куда ты там? – плачуще отговаривает мама. – К кому? Никого ведь не осталось. И как ехать? Как туда ехать теперь?»
Отец давно и тяжело болеет, даже непонятно, чем именно – то сердце, то давление, то ноги, желудок… Это старость, и не по годам старость – ему всего-то шестьдесят семь, многие и куда старше активны и энергичны, – а старость по износу. Работал всю жизнь, и вот исчерпал ресурсы до дна… Да, всю жизнь работал – строил дома – и к шестидесяти стал бессильным, погасшим, именно что пенсионером. Из подъезда в последнее время еле выбирается, посидит на лавке – и потихоньку обратно.
Окончив в Рязани училище, отец приехал в Москву, стал работать каменщиком. Три года прослужил в армии. После нее вернулся в свою бригаду; встретил будущую жену, тоже приехавшую в столицу из глубины страны – из Саратовской области. Года через три после знакомства решили пожениться, в апреле семьдесят второго появился он, Алексей Дробов. Вскоре их семье дали двухкомнатную квартиру в новеньком тогда доме в Большом Тишинском переулке.
На родине мамы Дробов никогда не бывал, а Свестур запомнил. Точнее, помнил эпизоды – как подлетают к райцентру Ермишу на самолетике, и в тесном салоне, забитом не только пассажирами, но и мешками, коробками, возникает радостное оживление. Радостное и тревожное – «сесть бы»; слышится шелест молитвы… Дорога от Ермиша в Свестур была узенькая, автобус, пахнущий кожей и пылью, надсадно гудел, качаясь, как лодка… Запомнились избушки с темными кружевами наличников, куры у хлипких, ни от кого не защищающих заборов, бабушка, тихая, худая, тоже темная, что-то все, казалось, готовившаяся поведать ему, внуку, но так и не решившаяся…
Дробову было лет двенадцать, когда ему сказали, что бабушки больше нет. Отец отправился на похороны один, а потом вроде бы совсем забыл о родине. И теперь только, под конец жизни, вспомнил. Хочет поехать, увидеть дом, который построил его отец еще до войны…
«Но ведь там другие люди давно, – говорит мать. – Или вообще нет ничего. Столько лет прошло!»
«Надо проверить… посмотреть… – коротко, сквозь немощь отвечает отец. – Земля-то осталась. Наша земля…»
Когда-то они часто ругались. Шумно и многословно. Теперь же крикнут друг другу что-то резкое, почти бессвязное, и расходятся по разным комнатам…
Дробов достал телефон, нашел номер маминого мобильного, нажал вызов. Остановился на краю тротуара, слушал длинные гудки.
– Да? Алло?! – как всегда по телефону, испуганно стала спрашивать мама. – Алло?!
– Привет, это я, – сказал Дробов. – Извини, что только сейчас звоню.
– А, да-да…
– Как у вас?
– Да так… Сейчас… – Слышно было, что мама куда-то перешла, наверное, подальше от папы. – Успокоился вроде. Телевизор смотрит весь день…
– Ты скажи ему, если снова… Скажи, что съездим. В какие-нибудь ближайшие выходные… Надо все-таки…
– Что – надо? – голос мамы стал сухим и напряженным.
– Ну, чтоб он побывал…
– Нет! И не думай даже!
– Почему?
– Как… как вы туда поедете? – Теперь в голосе послышались слезы. – В поезде трястись с его здоровьем?.. А потом?
– Ну там ведь автобусы…
– Ты уверен?.. До Ермиша, может, и ходят, а дальше? Там еще километров двадцать… Как? На чем?.. Ну вот вы приедете… приедете, и что? Куда вы там?
– Наверно, гостиничка есть какая-нибудь…
– Господи, да какая гостиница!.. А если он скандалить начнет, людей из дома гнать?.. Сами тридцать лет назад продали, а теперь вот спохватился… И как обратно, если упираться станет? Заявит: «Я здесь жить буду!» – и что делать? Что-о?
– Ладно, мам, успокойся. Подумаем… Но надо тоже и ему навстречу…
– Раньше надо было… Ты же видишь, в каком он состоянии… До лифта дойти не может, а тут – на край света…
– Ну какой край света?
– Край, край! Ты не помнишь, а я помню. Довезешь его, и там он и… и… – мама заплакала, – и похоронишь.
– Мам, перестань! – Но, странно, Дробов внутренне согласился с этим: «Наверно, так и нужно. Может, отец для этого и рвется на родину – чтоб там умереть». – Я приеду завтра, и решим.
– Ты… – мама задыхалась от плача, – ты только обещаешь… Как в другом городе…
– Ну, дел полно. Завтра приеду.
– И Настю хоть привези…
– Да, да. Извини, деньги кончаются… До завтра, мама. Не плачь.
Сунул телефон в карман куртки, закурил… Курил очень редко, по три-четыре сигареты в день, – но после таких разговоров не покурить было невозможно.
И главное, общаясь с родителями что по телефону, что вживую, Дробов ощущал себя ребенком, каким-то четырнадцатилетним подростком. Невольно продолжал искать у родителей защиты, помощи, а оказывалось, они давно уже не могли ему этого дать… Нет, наверняка могли, но больше ждали помощи от него.
И как быть в этом вот случае? Он понимал отца – отцу необходимо было увидеть родные места, а с другой стороны – как туда его довезти, как там хотя бы ночь перекантоваться, действительно? И что будет в этом Свестуре? Может, глянет на дом, в котором на свет появился, и – инфаркт… Не мог Дробов отговаривать от поездки, отказаться помочь, но и помогать тоже не мог. Как? Оттолкнуть мать с дороги и везти?
Да, надо, по крайней мере, навестить, внучку им показать. Уже почти месяц не были… А там сентябрь, учебный год. Закрутится колесо жизни с новой силой.
Репетиционная база находилась в бомбоубежище, во дворе двух двенадцатиэтажек неподалеку от метро «Тульская». Меж домов детская площадка, скамейки, стол для домино, деревья и – три толстые трубы, видимо, вентиляции, неприметная бетонная арочка, дверь – вход в бомбоубежище. Несколько комнат там оборудованы для репетиций – есть барабанные установки, усилители, штативы, шнуры. Заведует всем этим бывший металлист Валя…
На скамейке возле входа сидели Паша Гусь, Андрей и Ольга. Дробов не видел их почти все лето и сразу отметил некоторые перемены во внешности.
Ольга, три года назад моложавая, сочная, иногда, оживляясь, становившаяся почти юной, еще пополнела, еще больше обабилась, что называется; гитарист Андрей, все двадцать лет носящий косуху (настоящую, но все-таки уже почти распавшуюся, истертую местами до дыр), полысел так, что залысины добрались до макушки, и его хвост, собранный из остатков волос, выглядел уж слишком комично, почти как косичка у старинного китайца, и еще это круглое брюхо под майкой с надписью «Dead Kennedys»; Гусь зато был по-прежнему сухощав, аккуратен и издалека выглядел лет на двадцать пять. Точнее, он, наоборот, с годами словно бы молодел и уж точно становился аккуратней; Дробов помнил, каким он был в начале девяностых – малолетний панк, бухающий, что и сколько дают, угреватый, без зуба, в рваных джинсах, с вечными фингалами и ссадинами на роже… Потом стала меняться одежда, появился зуб; Паша меньше пил, а вот три года назад предложил подрабатывать, играя советскую попсу. «Жить без любви, без любви, без любви не могут лю-уди. Час без любви, без любви, без любви – напрасный ча-ас…»
– Здорово, – сказал Дробов. – А вы чего здесь?
– А где нам быть? – хмыкнул Андрей. – Отель «Челси» далеко…
– Я думал, уже тренируетесь по полной.
– У Вали опять сгорело что-то… паяет… Да и все равно ни Макса еще, ни Игоря. – Гусь достал из чехла с барабанным железом банку «Хольстена». – Будешь?
– Блин, ты зачем висельнику веревку суешь? Я и так весь день на пиво смотрел. – Дробов поморщился, но все же взял ее, открыл. – Вообще-то спасибо. Надо глотнуть.
Ольга сидела на краю лавки, смотрела вперед, но каким-то невидящим взглядом. Рефлекторно подносила зажатую в прямых пальцах сигарету к губам, затягивалась. На земле у ее ног уже лежало несколько окурков.
– Смотрел, чем можно репертуар обновить? – спросил Гусь.
Дробов дернул плечами, хотел уже сказать, что времени не было, – но вспомнил про Барби.
– Была такая певичка когда-то – Барби звали. На самом деле, конечно, по-другому…
– И? – перебил Паша Гусь. – Хорошие песни?
– Не сказал бы, что хорошие, но лет двадцать назад была популярной.
– А что пела-то? – подал голос Андрей. – Любовь-морковь?
– Такую песню помню, – и Дробов не напел, а проречитативил: – «Красишь ты ресницы в ярко-синий цвет, ждешь любви прекрасной, а ее все нет».
– А, точно! – оживилась Ольга. – Ба-арби, – протянула с грустной улыбкой, от которой лицо стало еще более бабьим. – Только у нее не эта вещь лучшая, другая была… Сейчас…
– Ну, она нам подходит? – подождав, спросил Гусь.
– Подожди… Как же там… «Часики с секретом… часики с секретом…»
– Попсня наверняка махровая, – проворчал Андрей и глотнул пива.
– Нет, отличная песня. Лирика. – Ольга поднялась, вытянула из кармана узких джинсов мобильник. – Сейчас наведу справки. – Стала искать номер, еще раз улыбнулась. – Барби… Сто лет прошло…
– Кто она такая вообще? – теряя терпение, уставился Паша Гусь на Дробова. – Откуда ты ее выкопал?
– Да вспомнилась вчера… – Дробов начал было рассказывать о том, как собирали с дочкой игрушки и наткнулись на Барби с нарисованными ресницами, но осекся – зачем посторонним это знать?
– Доча! – заговорила Ольга в телефон. – Там в тумбочке под телевизором кассеты лежат. Для магнитофона! Найди срочно кассету, там на обложке написано «Барби»… Певица такая… И найди песню «Часики с секретом». Спиши слова… Да, очень надо, срочно! По работе!
– Ну, может, это и не стоит того, – сказал Андрей.
– Не знаю, может, – легко согласился Дробов.
Торчать здесь было скучно, лучше бы спуститься, подключить гитару, поиграть. Хоть что поиграть – просто поизвлекать звуки.
– Сейчас дочка найдет! – объявила Ольга. – Нет, это отличная песня – «Часики с секретом». Спасибо, Леш! – Теперь уже радостно улыбнулась, на несколько секунд став симпатичной девчонкой.
Появился клавишник Игорь с синтезатором в длинном футляре.
– Привет! Репа-то будет?
– Ну да, надеемся. У Валька поломка опять какая-то, обещал позвать. – Гусь достал очередную банку. – Подкрепись пока.
– М-м, спасибо. А чипсов нет?
– Хм!
– Понял… Когда выступление?
«Не “концерт”, – отметил Дробов, – а “выступление”. Скоро вообще в ВИА превратимся». И вспомнил: иногда их так и объявляют, в формате клуба: «Выступает вокально-инструментальный ансамбль “Антидот” – антидот против псевдомузыкальных наносов нового тысячелетия».
– Седьмого числа, – сказал Паша. – В пятницу.
У Ольги затрезвонил телефон.
– Алло! – отвернулась она от парней, медленно пошла по двору. – Нашла? Списала? Прочитай… Ну читай, пожалуйста!..
– Нашел какие-нибудь новые темы? – спросил Игоря Паша.
– Кузьмина слушал. Можно оттуда пару-тройку вещей снять.
– Пару-тройку? Ха-ха! Нам бы хотя бы одну успеть.
– Ну, на будущее. Там такие проигрыши…
– Ребята, есть ручка, бумага? – подскочила Ольга.
– У меня нету, – сказал Паша, у Дробова тоже не было.
– Офигеть! Вы же поэты все.
– Не сыпь соль на рану!..
У Игоря отыскались в кармашке футляра листочки с аккордами и карандаш. Ольга устроилась на скамейке, подложила под бумагу чехол с тарелками, стала записывать.
– А что она? – кивнул Игорь на Ольгу.
– Да текст записывает. Барби какой-то.
– А?
– Лех, – Паша страдальчески скривился, – объясни. Ты всполошил.
Дробова мгновенно захлестнула волна раздражения, усталости. Отвращения ко всему этому, даже к гитаре.
– Охренеть! Я вообще могу ничего не предлагать. Вообще…
– Ладно-ладно, хорош. Просто тошно – девятый час уже. Пока настроимся, и ночь.
– Я надеюсь, – сказал Андрей, – это время, пока мы тут, репетицией не считается?
– В смысле?
– Ну, мы за сейчас платим? У меня лично денег в обрез.
– Нет, наверно. И никогда не платили. Пургу какую-то порешь… Бля, – Гусь глянул на часы, – и Макса до сих пор нет.
– Все, записала! – Ольга закурила новую сигарету. – Действительно, песня отличная. Даже образы есть.
– А что за песня? – снова спросил Игорь. – Чья?
– В общем, в начале девяностых, – почти по складам стала рассказывать Ольга, – появилась такая певица – Барби. Псевдоним, в общем. Совсем девчонка…
– Марина Волкова ее зовут, – вставил Дробов.
– Да?.. Ну хорошо… Спела несколько песен и пропала. Как не было. А раскручивали ее мощно… Все, короче, о ней забыли, а Леша сегодня напомнил.
– Не все, конечно, забыли, – усмехнулся Дробов. – В инете пишут. Прочитал вчера, что вроде спилась… Тогда еще замуж вышла, разорвала контракт, а потом что-то не сложилось…
– Она вообще молоденькая была, – вторила Ольга. – Лет шестнадцать…
– Так, все! – поднял руку Андрей. – У меня башка сейчас лопнет от вашего треска. Давайте по существу.
– А вот и Максик! – кивнул Гусь в сторону несущегося к ним бас-гитариста.
– Ну все, я начинаю, – Ольга махнула листом.
– Погоди, Макса дождемся.
– Да ему все равно, что играть.
– Он тоже имеет право голоса.
Макс уже подбежал, извиняющимся тоном стал здороваться, но, узнав, что репетиция еще не началась, расслабился, заулыбался. Принял у Гуся банку пива.
– Мне можно читать? – строго спросила Ольга.
– Теперь – да.
– Спасибо. – И она начала с выражением, как отличница в школе:
Мне так с тобою нравится,А без тебя – засада,Слоняюсь я по комнате,Сама себе не рада.Мальчишка мой единственный,Соломенная стрижка,Носи меня за пазухой,Ведь я твоя малышка.И припев:
Ты подарил мне летомЧасики с секретом,Когда со мной ты рядом,Они идут как надо…– Это же эта пела!.. – воскликнул Игорь и стал щелкать пальцами. – Эта!..
– Барби, – досадливо сказала Ольга. – Альбом «Азбука любви».
– Да какая Барби… Елена Белоусова пела!
– Игоре-ок, – Ольга зарычала, – не путай и дай мне дочитать.
– Да Белоусова! Я еще запомнил, что там в тексте «соломенная стрижка», а в клипе – мулат какой-то стриженый.
– И кто такая эта Белоусова? – уныло спросил Андрей.
– Да какая разница?! – дернулась Ольга.
– Андрюха прав – мы должны знать, чьи песни поем…
– Это Барбина песня!
– Оль, я точно помню, что ее Белоусова пела.
– И кто это?
– Жена Белоусова. Вдова, точнее.
– Ой, блин, – Андрей потер глаза. – А кто такой Белоусов?
– Женя Белоусов. Ты его «Девчонку-девчоночку» три года играешь.
– Так бы и сказал – жена Жени Белоусова… Без имени я его не воспринимаю.
– Ну, что ж поделаешь, – усмехнулся Игорь. – Она вообще всего несколько тем спела, Белоусова, и потерялась. Какой-то скандал случился, ребенка у нее отобрали…
– Из-за чего? – заинтересовался Макс.
– Да не помню. Кажется, голой сфоталась, а отец ребенка разозлился…
– Ребята-а, – словно будя их, заговорила Ольга, – вы в какую-то хрень влезли. Вам не кажется? При чем здесь Белоусовы, ребенок, кто как сфотался?..
Дробов тоже почувствовал некую нереальность спора. Словно они здесь, в этом дворе, стали ловить привидений.
– А вы не думаете, – сказал Паша Гусь, – что сначала одна пела, а потом другая?
– И обе плохо кончили, – зловеще добавил Андрей.
Макс попытался пошутить:
– Кончали, может, и хорошо, а вот закончили, действительно…
– Да, потерялись конкретно, – согласился Игорь. – Про Барби не в курсе, а Лена…
– Ну, ты еще маленький был при Барби, – перебила Ольга. – А нашему поколению она запомнилась. Своя девчонка и по возрасту, и по всему, и – звезда.
– Да сколько их было, – отмахнулся Андрей и допил свое пиво.
– Нет, Барби особенная была… Может быть, поэтому и не выдержала этого ужаса шоу-бизнеса…
– Ладно, все, – остановил Андрей, – надо с песней определиться, будем или не будем. Меня лично текст не впечатлил.
Ольга тут же захныкала, почти искренне:
– Андрюш, хорошая песня получится. Я в следующий раз запись принесу. Давайте разучим, я классно петь буду.
– А не боишься, – хмыкнул Гусь, – что тоже испаришься, как эта Барби?
– И Лена Белоусова, – добавил Игорь.
Лицо Ольги напряглось, разгладилось, стало и красивым, и одновременно жутким, как у неживой.
– А что мне терять? – как-то горлом спросила она. – Меня и так как бы нет.
Она замолчала, и остальные тоже молчали. Дробов, не поворачивая головы, оглядел доступное глазу пространство.
Дом, белье на некоторых балконах, на площадке дети играют, к скамейке подбирается голубь, мечтая найти какие-нибудь семечки, над домом сочно-синее, уже предвечернее небо. Без туч… Вроде все нормально, спокойно, а в действительности… Вспомнился фильм «Ночной дозор», и послышался шепоток прячущейся повсюду, под каждой тенью, нежити. Ждущей момента, чтобы накинуться.
И, видимо, это казалось не только Дробову.
– Ой, бля! – вскочил Гусь. – Пойду узнаю, что там… Как играть через неделю? Ни фига вспомнить не успеем.
Он дернул дверь, исчез в полутьме. Дверь за ним медленно закрылась. Ольга почти про себя, ласково и жалобно запела, глядя в бумажку:
Мальчишка мой единственный,Соломенная стрижка,Носи меня за пазухой,Ведь я…– Объясни мне, Оль, – заговорил Андрей, – что такое «соломенная стрижка»? Я понимаю, это волосы могут быть соломенными. А стрижка?..
– Не глумись! – противно, тонко крикнула она. – Это… Не мешай мне вспоминать!
– Вспоминай у себя в кровати! – криком ответил Андрей.
– Погоди… Нет, – сказал Макс, – в натуре хорошая песня получиться может. Народу такое нравится. Душещипательная. Я уже фишку для своей партейки придумал.
– Фигня это, – Андрей вытряхнул из пачки сигарету. – Вообще фигней мы занимаемся. Да. Просто убиваем свои жизни…
– Хэй! – высунулся из-за двери Паша Гусь. – Заработало!
Парни похватали чехлы и футляры.
– Слава богу, – выдохнул клавишник Игорь, – чуть все не пересрались окончательно.
Гоу датч
Конечно, по ней не скажешь, что она ждет рыцаря. Да она и не ждала пассивно – искала. Искала, но все-таки рыцаря, а не хрена с горы.
Пока еще стройная, хотя и крупноватая, совсем уже не девочка в свои почти тридцать два, впрочем, и не тетка. Деловая молодая женщина по имени Анна, в правильной одежде, с правильной сумочкой, на правильном автомобиле, при правильной работе. Квартира своя в относительном центре столицы, дача в Малаховке. Все упаковано. Еще бы его, рыцаря.
Поиски не проходили бесследно – родилось двое детей, в паспорте стояло шесть штампов: три о заключении брака и три о расторжении, причем два последних не поместились на положенных страницах, где «Семейное положение», и их поставили на странице, предназначенной для записей о детях… Перепробованные мужчины в памяти Анны представляли собой красновато-серую, едко пахнущую массу. Там в единый ком слиплись два сорта представителей противоположного пола: слизни и животные.
Со слизнями было приятно время от времени посидеть в кофейне, поболтать, посплетничать. Можно иногда и сексом позаниматься, чтоб такой представитель поласкал там, где животное никогда не согласится – типа, «отлизывать западло, если что – на тюрьме зачмырят». Но долго рядом с собой слизней Анна не выносила; после секса или выпроваживала из квартиры, или, если была у них, уезжала сама…
Животные были ей немного приятней. Точнее, секс с ними нередко доставлял ей настоящее удовольствие. Когда мощный парень брал ее стальными руками и делал с ней то, что считал нужным. Был хозяином.
Правда, нужно было торопиться достичь удовольствия – эти не ждали ее, не помогали, а удовлетворившись, откидывались и, лежа на спине, громко дышали и фыркали. И только попробуй в эти минуты прильнуть, намекнуть, что ты еще не закончила, – он посмотрит на тебя презрительно-недоуменно и произнесет убивающее: «Чо?»
После этого оставалось или истерику устроить (но рискуешь схлопотать по лицу), или смириться и ждать, когда он снова захочет тебя, быть к этому готовой, разогретой, чтобы успеть достичь пика раньше него или вместе с ним…
Конечно, за годы поисков Анне встречались рыцари. Три-четыре экземпляра. Правда, все они были женаты. Пытались сделать Анну любовницей, готовы были ее содержать, любить не меньше жен. Но через несколько месяцев она прекращала отношения: быть любовницей даже у рыцаря было унизительно.
Продолжала искать своего – свободного. И вот еще одна попытка…
Высокий, мускулистый, с мужественным лицом и манерами аристократа Илья. Лет на пять старше Анны. Нормально, не мальчик, но и до старческого утомления еще далеко… Несколько лет жил за границей, не так давно вернулся и сразу занял высокую должность в крупной компании.
В подробности его работы Анна пока не входила. Да и зачем? Видела, что не лошок, не проныра какой-нибудь, пыжащийся под статусного… Тем более общие знакомые отзывались о нем очень хорошо: истинный англосакс.
Сегодня договорились поужинать вместе. Вдвоем. Илья предложил очень приличный рест на Рождественке.
– Надеюсь, будешь не на колесах, – сказал Илья. – Хочу заказать редкое вино… У тебя нет аллергии на красное сухое?
Анна улыбнулась:
– Нет. Я вообще не подвержена этой модной болезни.
– Я рад. Значит, до встречи?
В начале девятого вечера такси подвезло Анну к ресторану. «Опаздываю на восемь минут, – отметила она, глянув в айфон. – Хорошо».
Швейцар открыл ей дверь, гардеробщик, похожий на полковника Кремлевского полка, снял с нее легкую дубленку с песцовым воротником (Анна не была защитницей пушных зверьков), метрдотель повел ее в зал.
– Меня должны ждать, – сказала ему Анна.
– Да. Господин очень точно описал даму…
«Интересно, в каких словах?» – хотелось спросить; но она, конечно, не спросила. Да и вряд ли Илья действительно описывал ее. Ресторан был почти пуст, так что перепутать метрдотель наверняка не рисковал.
Илья поднялся ей навстречу. Вышел из-за стола. Руку не поцеловал, но так нежно погладил вместо пожатия, что Анна почувствовала возбуждение. Такие прикосновения ее особенно волновали…
– Поужинаем? – предложил Илья. – Под это вино… – Официант как раз поднес к столу покрытую пылью бутылку. – Под него рекомендую ростбиф с кровью. А также зрелые сыры.
Копаться в меню на свидании Анна всегда считала идиотизмом. Хотя безоговорочно следовать советам кавалера тоже неправильно – можно показать себя простушкой, ничего не соображающей в блюдах. Но в этот раз она решила не играть. Кивнула:
– Я доверюсь вам, Илья.
К тому же пусть видит, что она может позволить себе после шести вечера сытно поесть и притом умеет сохранять фигуру…
Илья кивнул официанту повелительно, и тот осторожно налил ему в бокал немного матово-бордовой жидкости. Илья краями губ втянул в себя это немногое, подождал, словно к чему-то прислушиваясь, кивнул, на сей раз одобрительно. Официант наполнил бокал Анны до половины, затем – Ильи. Другой официант подал тарелку с сырами…