Одуванчики в инее

На противоположной стороне двора чуть не вылетело из рамы другое окно, и появилась в нем уже тетя Света с выпученными глазами. Их она докрасила в спокойствии.

– Ты чё, мать, охе…

Я заткнул уши. Единственное хорошее в этой дружеской перепалке было то, что, скорее всего, следующий бабинец отменят или же он пройдет в неполном составе. Чем их меньше, тем лучше, считал я, хотя поводов для обгладывания костей становилось, конечно, значительно больше. Внизу Василек принял верное решение и тихонько сматывался к лестничной площадке нашего подъезда, пока подружки продолжали общаться, брызжа слюной и упиваясь праведным гневом.

– Раз, два, три… – тихо начал я отсчитывать секунды до появления головы с дуршлагом в выходе на крышу. Вокруг меня носились обычно столь неспешные голуби. – Четырнадцать, пятнадцать…

За край люка схватились две руки с грязными ногтями, и в следующее мгновение пыхтевший Василек уже сидел рядом со мной.

– Ну, ты быстро, друг-товарищ, – с уважением сказал я и присвистнул.

Василек пожал плечами и, не спрашивая, взял мое уже надкусанное яблоко, лежащее на подстилке рядом с подзорной трубой и учебником по физике.

– Жарко, – сказал он, жмурясь на высокое обеденное солнце.

Я снял с себя широкополую соломенную шляпу и положил ее поверх дуршлага. У Василька были очень светлые волосы, которые так беспощадно пропускали жгучие лучи, что он мог хватануть удар легче, чем простуду в феврале.

– Хочешь, прочту тебе официальное обращение к главе отряда второго подъезда? – спросил я и достал из учебника сложенный пополам лист бумаги.

– Отряду? – сморщил нос Василек и хрустнул яблоком.

– А что мне писать? Болванам? Мальчикам и девочкам? Полку?

– Полку? Это то, что с войной, да?

– Ну да.

– Вот это хорошо!

– Ладно, я подумаю. – Почесал я затылок, который сразу стало изрядно припекать. Сентябрь в этом году выдался на редкость не осенним. Даже не раннеосенним. – Так читать?

Василек активно закивал, не отрываясь от яблока.

Я откашлялся. У меня была дурная привычка откашливаться перед важными сообщениями. Это я взял из до боли скучных маминых фильмов и теперь злоупотреблял этой недетской повадкой. Надо было кончать с этим делом.

– По наиважнейшему, срочнейшему поводу требуем немедленной встречи на нейтральной территории для обсуждения дальнейшего военного статуса и боевых действий. Категорически запрещается наличие палок, камней, рогаток и прочей тяжелой артиллерии. Просто запрещается наличие жвачек, плевательных трубочек, фломастеров и т. п. Заранее уточняем, что продолжения последнего состязания, сыгранного вничью, на этой встрече не предусматривается. Уверяем вас, что имеющаяся у нас информация заинтересует вас так, что вы более не сможете спать ни одной ночи, пока игра не будет доведена до феерического заключения. С просьбой о наискорейшем предложении места и времени встречи. В. и стая.

– А почему мы стая, а они отряд? – поинтересовался Василек.

– Потому что у воробья должна быть стая.

– А ты не хочешь придумать нам какое-нибудь нормальное название?

– Что значит «нормальное»?

– Типа «Дикие пернатые».

Иногда я просто диву давался этому шестилетнему сопляку с орущей непечатной речью мамашей. Я посмотрел на него с лаской и гордостью старшего брата, которым я ему, к сожалению, никак не приходился.

– Надо будет подумать, – пообещал я.

– А дуршлаг – это тяжелая артерия? – вдруг запереживал Василек.

– Артиллерия? Не думаю. Ты же никого им не бьешь?

– Правильно, с дуршлагом надо аккуратно, – важно заметил он.

– Так что, нормальное послание?

Василек вскочил и протянул руки к небу. Огрызок скатился в водосток.

– Это самое замечательное послание на свете! – провозгласил он. Затем вытер себе запястьем рот и протянул мне липкую ручонку. – И его срочно надо доставить в почтовый ящик, предводитель стаи!

Почтовым ящиком у нас называлось отверстие в каменной арке, которая вела к нашему двору. На очень удобной для невысоких людей высоте не хватало несколько кирпичей. Прямо за подстилкой Мистера Икса. Вернее, это мы специально так переместили его подстилку, чтобы у нашего тайника хотя бы иногда был сторож. Раньше Мистер Икс спал в самом дворе, но, как и стоило ожидать, в какой-то момент бабинец запротестовал, бросаясь общими фразами про заразу и опасность, исходящие от укусов и немытой шерсти. Добиться того, чтобы пес имел право на пребывание хотя бы в арке, нам стоило немалых усилий. В конце концов упорную оппозицию взял аргумент, что собака ловит крыс и разносит их на клочки острыми зубами. Разумеется, ничего такого добродушный, как сам Махатма Ганди, Мистер Икс в жизни не делал, да и крыс я в нашем дворе отродясь не видел, но предварительный страх перед нашествием грызунов взял свое.

Мистер Икс же был самой свободой. Находясь на дне и не имея ничего, кроме своего собачьего достоинства и нашей дружбы, он мог приходить и пропадать, когда ему хотелось. Мы приветствовали его как короля и плакали поодиночке в подушку, когда его долго не было. Никому из нас по мнимым причинам не разрешалось держать собак, и единственным хорошим во взрослении мне виделось то, что тогда уже никто не смог бы запретить мне устроить у себя дома подобие приюта. Без кошек. Мне уже достаточно досталось от засранки Клеопатры, считающей себя, видимо, перевоплощением своей знаменитой тезки.

Мистер Икс был крайне неприметен в своей грязной лохматости, появлялся, как тень, и даже не оставлял особых следов и огрызков на снегу. Эта собака могла быть любой другой, одной из многих и всеми сразу, глаза она прятала не под челкой, так как таковой у нее не имелось, а под полузакрытыми веками. Она была совершенно неуловима, по сему ее и прозвали «Мистер Икс». Хотя с таким же успехом она могла бы быть и «Миссис Икс», так точно этого никто не знал.

Близнецы Тесла из второго подъезда смастерили маленькую дверцу с тонкой кирпичной фанерой, так что посторонний ни за что в жизни бы не подумал, что в этой стене может быть что-то интересненькое. Близнецов Тесла, конечно, не по-настоящему звали так. Эту кличку мы им присвоили за незаурядный изобретательский дар, и я горько жалел о том, что по воле случая жили они во вражеском подъезде. Идя по коридору, можно было заметить натянутую нитку на уровне щиколоток, усмехнувшись, перепрыгнуть и поскользнуться на невидимой жидкости так, что легко можно было слететь на следующий этаж. Или взорвать лампочку, нажав на выключатель. Или схватиться за палку, которая при первом взмахе разваливалась на три части. Или, или, или…

А звали их Ярославами Николаевичами Двуденко. Обоих. Полагая, что путаница близняшек, похожих друг на друга как две капли воды, неизбежна, родители решили заранее предотвратить неоднозначность и неприятности и просто именовали обоих сыновей одинаково. Подросшие мальчики были не сильно довольны таким раскладом и даже ненавидели свое второе «я» какой-то период времени до такой степени, что изощрялись в своих коварных изобретениях как могли, чтобы применить их друг на друге. Может, именно эта борьба и привела к потрясающим результатам. Когда оба поняли, что вместе могут покорить весь мир, они дружески пожали ошпаренные, проколотые, усталые руки и произнесли как один: «Ярик и Славик». Так один стал Яриком, а другой – Славиком, и война за имя и личность была окончена.

Я удостоверился, что никто за мной не подглядывает, быстро подковырнул дверцу ногтем, закинул в почтовый ящик военное послание и поставил крышку на место. Дремлющий Мистер Икс вяло вильнул хвостом, и я потрепал его по слипшейся пыльной шерсти, упругой, как конский волос. Когда я был совсем маленьким, папа иногда вывозил меня в деревню к бабушке с дедушкой, и там я успел натрогаться разной живности. Папа крепко держал меня за подмышки и смеялся, когда я пугливо отдергивал руку от длинных, влажных и крепких, как хобот, языков.

Потом папа пропал, и с ним пропали и мои загородные путешествия. Я даже не винил в этом маму, хотя она и не пыталась сподвигнуть меня на поездку к лесам и полям. Мама была поглощена своими бедой, злостью и отчаянием. Просто без папы мне не виделось смысла в приключениях такого рода. У меня были мой двор, мои книги, мои друзья и где-то у меня был Джек. Этого мне хватало.

Небо покрывалось огненным полотном, воздух становился густым и сладким, а теплый ветер доносил до моего открытого окна отголоски музыки с улиц и из открытых дверей ресторанов и баров. Я сидел за столом и писал письмо, зная, что не смогу его отправить, пока не случится чуда, и я не узнаю адреса того, кому оно предназначалось.

«Дорогой папа, я надеюсь, что на дне океана все нормально, и рыбы не слишком волнуются из-за глобального потепления. Все-таки мне кажется, что до таких глубин это потепление будет идти еще довольно долго. И, может, даже когда оно дойдет, будет не таким ощутимым. Я видел фильм, в котором у некоторых рыбин, страшных, как смерть, на лбу болтаются фонарики. Ты видел таких? Ты мог бы сфотографировать хотя бы одну, если у тебя есть подводный фотоаппарат? Я уже нарисовал портрет такого миленького чудовища, но хотелось бы удостовериться, что все как надо. Вообще-то я хотел подарить этот рисунок тебе, чтобы он висел в твоей каюте, но если ты хочешь кого-нибудь посимпатичнее, то я могу нарисовать, например, дельфина. Только скажи, какого ты хочешь, там же тьма-тьмущая разновидностей…»

Вдруг в мою дверь кто-то постучался, кто, судя по стуку, был явно не мамой. Я вздрогнул и лихорадочно запрятал письмо в ящик стола.

– Да? – крикнул я и встал, потому что гостей надо встречать стоя.

Зашла Гаврюшка. Она выглядела смущенной. Почему-то она всегда поначалу выглядела смущенной, даже если она приходила в гости к кому-то, кого она знала тысячу лет. Как меня. Потом она оттаивала, расходилась и становилась сама собой, резвой девчонкой-мальчишкой с длинной темно-русой косой, единственным женственным признаком, на который смогла уломать ее мама. На Гаврюшке были отрезанные выше колен джинсы, разноцветная майка и разношенные кеды, а на руках висела уйма плетеных фенечек. Она оглянулась, хотя дверь была уже плотно закрыта, достала из рюкзака помятую бумажку и протянула ее мне. Для того чтобы подчеркнуть важность передаваемого, она широко раскрыла глаза и слегка кивнула.

– Семь часов в подвале второго подъезда. Не опаздывать, не торговаться. КК, – прочитал я вслух. – Да-м, не жирно и нахально. В принципе характерно. И вообще-то я написал «на нейтральной территории».

– И что такое КК? – ткнула в бумажку Гаврюшка.

Я пожал плечами.

– Ну, если прочитать по буквам, то получается… Получается…

Мы посмотрели друг на друга и расхохотались.

– Вот дураки-то! – обрадовался я. – Ладно, за это я прощаю им их подвал. Пока они могут еще диктовать свои условия. Потому что мы от них что-то хотим. Но скоро они запляшут под нашу дудку.

– Почему ты так думаешь? – усомнилась Гаврюшка. Лицо ее отражало ошеломляющий закат за окном.

– Потому что мы предложим им самую лучшую игру на свете, – сказал я, скомкал бумажку и бросил ее в мусорное ведро под столом. – Главное – успеть вернуться до ужина.

Посреди промозглого бетонного помещения с капающим потолком стоял деревянный стол под желтой лампой, грустно болтающейся в этой безотрадной каморке. По обе стороны стола стояли два стула, и на них сидели я и Борька Захаркин, уперто смотря друг другу в глаза, как два быка. За нами толпились наши ребята. Помимо близнецов Тесла, из-за Борьки на меня таращились с недобрым выражением лица красавица Машка, сестра самого Борьки. А еще совсем не красавица ее подружка Женька и спортсмен, комсомолец и просто красавец Давид.

Давид обычно отсутствовал почти всю зиму, потому что участвовал в нескончаемых горнолыжных соревнованиях, из-за чего ему совершенно легально разрешалось прогуливать добрую часть школьных занятий в году. Я понимаю, что я не совсем тот, кто имеет право возмущаться по поводу отсутствия других детей в школе, но мне, в отличие от Давида-Голиафа, пятерки просто так не дарились за милую душу. Мне очень хотелось верить в то, что загорелый, органичный в своих движениях, как пантера, Давид был не слишком одарен в умственном плане. Да, он мог взять и закарабкаться по водосточной трубе на третий этаж и написать мне на окне помадой непристойные слова, но хватило бы ему серого вещества, чтобы рассмотреть важные детали в моей комнате и применить это знание как оружие против меня?

Тем не менее все девчонки были влюблены именно в него. С гложущим неприятным чувством я подозревал, что это касалось даже той самой Гаврюшки. По крайней мере, она не отпускала по своему обычаю колких и метких замечаний, когда он хвалился своими достижениями на весь двор.

Самым маленьким в этом подвале был Василек. Он был вообще единственным, кому было меньше десяти лет. Не потому, что в нашем дворе кроме него таких детей не имелось, а потому, что в нашем подъезде была только еще одна малявка, не умеющая даже ходить, что исключало ее априори из игры в войнушку, а в Борькину команду шел жесткий отбор, который, по большому счету, сводился к возрасту желающих вступить в полк.

Борька был неумолим, но иногда делал вид, что может пересмотреть свое решение за определенные рабские услуги, на которые бедные сопляки с удовольствием и самоотдачей шли. Само собой разумеется, что Борька никогда не передумывал, но пользоваться рабским трудом не переставал. Детвора таскала его рюкзаки и сумки, приносила ему конфеты и протирала пыль в его комнате. Почему-то ничьи родители не были против такого расклада или просто делали вид, что ни о чем не знают.

Борька наклонился вперед и впился в меня прижмуренными, водянистыми глазами.

– Ну-с, выкладывай, воробей подстреленный.

– Вообще-то на такого рода встречах выдерживается определенный этикет, – напомнил я ему.

Борька откинулся назад и закинул ноги на стол.

– Наша территория, наши правила, – процедил зараза Борька, и двушники поддержали его ухмылками и перешептываниями.

– Да, это кстати, тоже не совсем понятный нам пункт, – спокойно сказал я. – В нашем послании ясно говорилось о нейтральной территории, и соглашаемся мы на такой произвол в первый и последний раз.

– Ну так путь-дорога! – вскрикнул Борька и указал сразу двумя руками на выход. – Никто вас не держит!

Я встал и сделал шаг в сторону двери.

– Пойдемте, – махнул я рукой своим. – Никого нельзя вынудить быть соучастниками самой большой тайны этого города.

Восемь ног и два колеса потопали и покатились за мной. За нами послышался бурный шепот.

– Стойте! – недовольно окрикнул нас Борька.

Я обернулся, и он учтиво указал мне на только что покинутый мной стул.

– Извиняюсь и милости прошу, – сказал он с неискренней улыбкой. – Мы выслушаем вас от начала до конца.

Мы вернулись на свои места.

– В нашем подъезде живет колдунья, и есть у нее что-то необычайной важности, предающее людям радость и счастье, – начал я без предисловий. Надо было успеть к ужину.

Настало полное затишье, и через узенькое окошко под потолком послышался крик птиц, мелодично провожающих день.

– Очень смешно, – нахмурился Борька. – И кто же это?

Я не сразу ответил, решив потомить его. Надо было вышибать из какашников наглость и учить их ценить подарки.

– Лялька Кукаразова, – наконец сказал я, и в подвале поднялся возбужденный гул.

– Тише! – гадким голосом прикрикнул Борька, не сводя с меня брезгливого взгляда. – Я не собираюсь вытягивать из тебя информацию по слову. Так что если у тебя есть что сказать, то говори.

Мне хотелось плюнуть на этикет и броситься на него с кулаками, но дальновидность взяла верх. И я рассказал. Все. Про альбом, странных посетителей, дым и свет, про наши подозрения и догадки. Все слушали меня затаив дыхание, даже моя собственная стая, внимающая этой истории не в первый раз. Я развел руками в знак того, что закончил.

– Вот и все.

Борька закрыл непроизвольно отвалившуюся челюсть и быстро принял былое гнусное расположение духа.

– Ну, допустим… допустим!.. Что эта белиберда, которую ты наговорил, чисто теоретически правда, – зацедил он своим скучающим тоном. – Так какого черта вы решили с нами этим поделиться? Тут же явно какой-то подвох!

За ним ребятня стала ругаться и грозить нам кулаками. Я почувствовал жгучий взгляд Гаврюшки, сосредоточенный на моем затылке. Надо было быть откровенным.

– Мы хотим сделать из этого игру, – сказал я уверенно и четко. – И мы думаем, что если нас будет в два раза больше, то у нас будет больше шансов разгадать эту загадку. – Я коротко перевел взгляд на братьев Тесла, которые смотрели на меня очень даже заинтересованно. – Мы уже написали правила. – Я не глядя протянул руку назад, и Гаврюшка вручила мне два заранее подготовленных нами листа. – Вот они. Все ясно и понятно. Если вы согласны играть в эту серьезную игру, игру на жизнь и смерть, если так угодно, то вожаки должны подписать этот документ.

Борька небрежно приподнял бумагу с нашими правилами и начал читать их с таким видом, будто ему это доставляло массу усилий, что меня, в общем-то, не удивило бы.

– До попытки проникновения в квартиру колдуньи каждая команда должна записать максимум две догадки о сущности светящегося шара, – читал он тихо, медленно и отрывисто. – Листки с догадками должны быть отданы на сохранение господину Дидэлиусу – в ящик на замке. В определенный, заранее обговоренный вожаками день, ящик откроют, и догадки будут прилюдно оглашены. Только после этой процедуры командам позволяется приняться за осуществление проникновения на заветную территорию с целью захвата источника всемирного счастья. – Тут Борька оторвался и недобро посмотрел на меня. Я начал бояться, что он ничего не поймет. – Если впоследствии окажется, что догадка была неправильной, светящийся шар автоматически переходит во владение другой команды. Если же и их догадка окажется неправильной, то шар как можно более незаметно возвращается на свое законное место, – закончил Борька, но не поднял глаз.

Мне казалось, что все затаили дыхание и судорожно переваривали информацию.

– А с какой стати мы вообще должны вам верить? – огрызнулся в конце концов Борька. – Как вы нам докажете, что это все не очередная бредовая выдумка?

Тут наступил звездный час Василька. Гордый, как новоизбранный президент, он шагнул вперед и празднично открыл перед Борькой альбом на фотографии двойника Ляльки Кукаразовой. Над Борькой нависло пять голов с любопытными глазами, и все уставились в альбом.

– Екарный бабай! – присвистнул Давид.

Явно изумленный и недовольный своим изумлением Борька кивнул.

– Ну, допустим, – сказал он морщась. – Но что нам мешает плюнуть на вас и ваши правила и просто взять и заполучить этот шар?

Я смотрел на него молча добрых десять секунд, не отводя взгляда. Борька заерзал на стуле.

– Мы надеялись на вашу честь, – еле слышно проговорил я, когда достаточно долго поиспепелял его. – Если вам, конечно, ничего больше не свято, то давайте, милости прошу. Но не думайте, что тогда мы хоть еще раз сыграем с вами во что бы то ни было.

Это задело Борьку.

– Да ладно тебе, ладно, – начал он отмахиваться. – Шуток что ль не понимаешь? Сыграем мы с вами в вашу игру, хотя я совсем не уверен, что это будет хоть мало-мальски интересно.

В рядах какашников началось оживление. Из них вроде пока никто не сомневался, что игра будет интересной.

– Вопросы можно? – спросил Борька, хотя вежливость для него была совсем не характерна.

Я удивленно кивнул.

– Какие методы разрешаются при искании догадок?

Я удивился еще больше. Ведь мог же, если хотел.

– Разрешается все, кроме проникновения в квартиру Ляльки Кукаразовой, – придумал я на ходу. – Слежка за гостями, допросы… Сами думайте.

– Понятно, – сказал Борька и протянул ладонь в неопределенном направлении. – Ручку!

Василек рванул к нему с ручкой, но я успел заметить, как дрогнула рука Женьки в направлении ладони ее вожака, и расхохотался про себя. Женька покраснела и стала озираться по сторонам, не заметил ли кто ее промаха. Я быстро отвел взгляд. Прикусив язык, Борька тщательно вывел витиеватую загогулину из букв Б и З на своем экземпляре. Воробей, написал я, и мы обменялись листами.

– Можно теперь мне вопрос? – спросил я, протягивая правила с Борькиной подписью Васильку на хранение. Борька приподнял брови. – Что такое КК?

Я выговорил аббревиатуру по буквам, что вызвало веселье у меня за спиной.

– Красный квадрат, – невозмутимо пояснил Борька.

– Красный квадрат?

– Красный квадрат, – весомо повторил он.

– Можно узнать почему?

– Почему-почему, по кочану, – блеснул Борька тонкостью чувства юмора. Вдруг он резко наклонился вперед и практически лег на стол. – Знаешь черный квадрат Малевича?

Я разинул рот. Я-то знал черный квадрат Малевича, но почему Борька его знал? Либо я его дико недооценивал, либо ему подсказали. Я решил, что второе более вероятно, немного расслабился и кивнул.

– Представил себе?

Я снова кивнул.

– Жутко? – прошипел Борька, как ящер.

Я почесал затылок.

– Ну… Как тебе сказать?

– А то! – торжествующе всплеснул руками Борька и откинулся назад.

– А почему красный?

– Что жутче, черный или красный?

Я решил не продолжать этого разговора. Борька принял мое молчание за почтительное согласие и остался доволен.

– Квадрат – это еще и два, понимаете? – не сдержался Ярик, и подозрение мое об авторстве укрепилось. – Квадрат, два К – второй подъезд.

– А, точно, – спохватился Борька. – Вот так вот. Так что прошу иначе нас более не называть. Мы – Красный Квадрат.

Я решил в тот же вечер придумать название и нам. С улицы пахло гречкой и жареной картошкой с мясом. Пора было закругляться. Ребята незаметно потянулись к выходу.

– Да победят лучшие, – с ухмылкой сказал Борька и поднялся.

– Да победит правда, – сказал я, вставая.

На секунду Борька задумался.

– Посмотрим.

На этом закончилось наше заседание, и началась борьба за непостижимое.

– Как прошел твой день, Воробышек? – устало спросила мама, накладывая мне пельмени из куриного мяса, так как поедать коров и свиней я отказывался.

Я слышал ее голос отдаленно, потому что в голове моей складывались и раскладывались, крутились и пульсировали мысли. Мне хотелось ответить маме, но я не мог вырваться из этого круговорота.

– Воробышек?

Я вынырнул из варева своей головы и глотнул свежего воздуха. Мама упорно смотрела на меня.

– Все отлично! – сказал я и потянулся за сметаной.

– А если поподробнее? – вздохнула мама и села напротив.

А если поподробнее, то я выяснил, что наша соседка бессмертная колдунья, писал письмо папе, собрал военное совещание и готовился к ответственной задаче выбора названия для своей стаи.

– Физику учил много, – сказал я, засовывая первую пельменину в рот, – дыхательную гимнастику делал, гулял, с ребятами встречался… Так…

Мама моргнула тяжелыми веками и выглянула в окно. Мне казалось, что ей хотелось спросить еще что-то, но к ужину язык у нее обычно отказывался шевелиться. «Наверное, она думает о папе», – вдруг решил я, и мне ужасно захотелось рассказать ей про то, что я сегодня писал ему письмо, наверное, уже сотое по счету. И тут она проговорила:

– Я думаю, может, стоит нам летом съездить на море, как ты думаешь?

Сердце мое заколотилось. Значит, я был прав! Она действительно думала о папе, и теперь предлагала мне ехать его искать. Я уже хотел броситься обнимать ее, как она добавила:

– В Турцию, может, или в Египет. Чтобы туда поехать, виза не нужна, да и дешево довольно. Будем лежать греться на пляже и ничего не делать. Как тебе идея?

На глаза мне навернулись слезы, и я быстро потупил взгляд, чтобы ничего не объяснять. Я пожал плечами, и пельмени застряли в горле. Потом я молча доел и пробубнил, что мне надо еще раз встретиться с ребятами. Мама отрешенно кивнула. Я хотел сделать что-нибудь, чтобы мы провели время вместе, но вместо этого просто убежал на чердак.

В углу под крышей сидел черный паук внушительных размеров и пялился на меня из своих десяти глаз. Звали его Фрэнком, и у Фрэнка был протез. Уж не знаю, как его угораздило лишиться одной из своих многочисленных конечностей, но выглядело это весьма плачевно. Потерял бы он две ноги с обеих сторон, это, наверное, смотрелось бы более гармонично благодаря равномерности. Но так это зрелище для замка ужасов. Поэтому я соорудил Фрэнку протез из черной трубочки и положил на перекладину рядом с его паутиной.

– Давай, друг, шевели мозгами, – напутствовал я его.

На следующий день протез красовался на месте потерянной ноги, от которой остался только коротенький торчок. За него и стоило зацепить протез, в чем Фрэнк преуспел.

– Как насчет «Отчаянных волков»? – кричал Василек на весь чердак, так чтобы все привидения точно расслышали.