Не выступив вначале, правые уже потом не имели никаких шансов, поскольку их организации были попросту запрещены. Думский лидер правых Николай Евгеньевич Марков, давая показания Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, лишь посыпал голову пеплом: «Мы все уничтожены, мы фактически разгромлены, отделы наши сожжены, а руководители, которые не арестованы, – в том числе и я, пока не арестован, – мы скрываемся»[238 - Падение царского режима. Т. 6. М. – Л., 1926. С. 195.]. В то же время Пуришкевича не трогали – надо полагать по причине его революционных речей в Думе в ноябре и участия в убийстве Распутина»[239 - Солженицын А. И. Двести лет вместе. Ч. II. М., 2002. С. 33.]. Вернувшийся с фронта, куда он сбежал после этого убийства, 2 марта выразил уверенность, что «события пройдут без крови, – если наша армия узнает, что с горизонта нашей жизни исчезнут Протопопов, Штюрмер, Раев и другие, – это вызовет только взрыв энтузиазма в армии и поднимет еще больше ее бодрость и настроение»[240 - Утро России. 1917. 3 марта. №. 60.]. А вскоре в «Русском инвалиде» появились проникновенные стихи Пуришкевича:
Счастье – свободы порядок,
Знамя его впереди,
Путь нам грядущего гладок,
В ногу, ребята, иди[241 - Русский инвалид. 1917. 9 марта. № 59.].
Октябристы были правящей партией в том смысле, что были представлены во Временном правительстве Гучковым и Годневым, как и партия центра, делегировавшая туда Владимира Львова. Но сами эти партии после Февраля испарились. Бубликов назвал их «мифическими»: «Обе эти партии были в свое время измышлены правительством для создания видимости правительственного большинства в Думе и никаких корней в стране не имели. Лучшее тому доказательство, что после революции эти партии ровно ничем не обнаружили своего существования»[242 - Бубликов А. А. Русская революция. С. 66.].
В результате партия кадетов, как справедливо замечал Чернов, «из самой левой легальной партии неожиданно для себя превратилась, благодаря исчезновению старых правых, в самую правую легальную партию. Но тем самым она естественно сделалась складочным местом для всего, что было когда-то правее ее»[243 - Чернов В. М. Перед бурей. С. 335.]. Именно партия народной свободы стала восприниматься как главный выразитель интересов, а то и просто воплощение «цензовых элементов».
Ее съезд, прошедший в Петрограде вскоре после революции, был назван в газетах съездом «правительственной партии», ведь кадеты формально имели в кабинете министров самое большое представительство. Но фактически это было не так потому, что тон во Временном правительстве задавала межпартийная «семерка» в составе обоих Львовых, Керенского, Некрасова, Терещенко, Коновалова и Годнева, которая почти всегда находилась в оппозиции лидеру кадетов Милюкову.
С чем кадеты шли в народ? Они были высокоинтеллектуальной партией, и ее идеологические основы формулировали самые видные специалисты в области права, в первую очередь – Федор Федорович Кокошкин. Но посмотрите, какими словами это делалось, почитайте его программные выступления на мартовском съезде партии. «Наше представление о государственной жизни мы утверждаем на трех основных принципах. В отношении государства и личности мы отстаивали всегда и будем неизменно отстаивать неприкосновенность начал гражданской свободы от всех посягательств, откуда бы они ни исходили. Это один из основных устоев нашей программы, принцип освободительный, либеральный. Другим основным принципом для нас, принципом, касающимся уже не отношений государства и личности, а внутреннего строя самого государства, является начало обеспечения полного господства народной воли, принцип демократический. Это второй наш устой. И третий наш принцип, относящийся к задачам государственной деятельности, – это осуществление начал социальной справедливости, широких реформ, направленных к удовлетворению справедливых требований трудящихся классов»[244 - Кокошкин Ф. Ф. Избранное. М., 2010. С. 504–505.]. Для какого электората это говорилось?
Партия привыкшая мыслить как «государственная», всячески противостояла тенденциям к децентрализации, выступала носителем идеи «единой и неделимой» России. Но вот как Кокошкин излагал программу кадетов по вопросу о отношениях центра и регионов и в национальном вопросе: «Местная автономия, а тем более провинциальная автономия в момент, когда Учредительное собрание будет устанавливать конституцию в России, может быть введена вполне безопасно только одним путем, а именно в форме представления права местной администрации в известных областях культурно-хозяйственной и культурно-национальной жизни существующим территориальным единицам, губерниям, и тем делениям, которые соответствуют губерниям на окраинах, представлением этого права автономии губерниям и областям»[245 - Там же. С. 492.]. Вы что-то поняли? Поздравляю. Речь действительно шла о возможности автономии территориальной, но не национальной. Но кадеты слишком многого хотели от рабочих и крестьян, которым были адресованы программные установки партии. Кадетов абсолютное большинство населения страны просто не понимало.
Они были твердыми оборонцами, сторонниками войны до победного конца, чем отрезали от себя солдатское большинство армии. Кадеты, словами Степуна, «были слишком определенными западниками-позитивистами, чтобы считаться в своей реальной политике с таким невесомым фактором, как нравственно-религиозное убеждение простого народа… Стремясь к перевороту, прежде всего ради доведения войны до победного конца, партия Народной свободы была уверена, что и народ, обретя свободу, захочет победы»[246 - Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. С. 378–379.]. При этом у кадетов не оказалось поддержки и в верхах армии. Генерал Лукомский подтверждал: «По талантливости и образованности эта партия имела в своем составе довольно много заметных лиц, но… все это по духу было враждебно нам, и к ним не было никакого доверия»[247 - Лукомский А. С. Очерки из моей жизни. Воспоминания. М., 2012. С. 209.].
Кадеты были решительными противниками большевизма. Кадетский ЦК призывал «к твердой, решительной поддержке Временного правительства», подчеркивая нарастание опасности в стране, которую напрямую связывал с «приездом эмигрантов ленинского типа, приглашавших страну и армию под знамя анархо-коммунизма и гражданской войны»[248 - Цит. по: Шелохаев В. В. Кадеты и революция в России // Политические партии в революционных революциях в начале ХХ в. С. 420.]. А для большевиков кадеты были просто врагами № 1. «Кадетская партия есть главная политическая сила буржуазной контрреволюции в России, – считал Ленин. – Эта сила великолепно сплотила вокруг себя всех черносотенцев как на выборах, так (что еще важнее) в аппарате военного гражданского управления и в кампании газетной лжи, клевет, травли, направляемых сначала против большевиков, т. е. партии революционного пролетариата, потом против Советов»[249 - Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 83.].
Тыркова-Вильямс, которую Милюков не без оснований называл единственным мужчиной в кадетском ЦК, вынесет партии справедливый приговор: «Кадетская партия даже среди революции не смогла выдвинуть людей действия… Они были чересчур разборчивы в средствах. Добросовестные, начитанные, от всего сердца преданные России кадеты, среди которых были люди очень неглупые, не справились со своей новой задачей и не сумели превратиться из оппозиции в правительство»[250 - Новоселова Е. Дама против Ленина // Российская газета. 2017. 21 апреля. № 86.].
Кадеты, выступавшие основной революционной силой до Февраля, очень быстро стали восприниматься многими как сила контрреволюционная, что вело к сокращению числа ее приверженцев. Зато стремительно росли акции еще недавно маргинальных социалистических партий.
Все они переживали возрождение, даже Трудовая народно-социалистическая партия – народные социалисты, или энесы, которая была самой правой среди всех социалистов. Наиболее заметной фигурой был Алексей Васильевич Пешехонов, выпускник Тверской духовной семинарии и земский статистик. «А.В. Пешехонов, интеллигент, мой старый друг, человек с талантом, знаниями и темпераментом, давно успокоился на правом фланге социализма и мог только украшать место своим сотрудничеством»[251 - Милюков П. Н. Воспоминания. Т. 2. С. 322.], – характеризовал его Милюков. «Г-н Пешехонов – известный полукадет, – отзывался о нем Ленин. – Более умеренного трудовика, единомышленника брешковских и плехановых, не найти»[252 - Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 330.].
К лету 1917 года энесы уже располагали четырьмя сотнями организаций с 5 тысячами членов. Партия выступала за полное народовластие в форме демократической парламентской республики, а не республики Советов; полновластие Временного правительства вплоть до Учредительного собрания; за энергичное продолжение войны в тесном согласии с союзническими демократиями, но против ее завоевательных целей[253 - Политические партии России. Конец XIX – первая треть ХХ века. С. 622, 623, 624.].
Партия энесов «выдвинула на ответственные места в земском и городском самоуправлениях значительное число лиц, гораздо больше, чем следовало бы по ее численности. Энесы входили в состав ВЦИК и Особого совещания при Временном правительстве. Они занимали ведущие позиции в Главном земельном комитете и в Лиге аграрных реформ. В Особом совещании при Временном правительстве, созданном для разработки проекта Положения о выборах в Учредительное собрание, работало 11 народных социалистов, т. е. 13 % общего состава совещания из 82 человек».
У энесов были планы слияния с эсерами. Но после возвращения из ссылок и из-за границы радикальных лидеров партии эсеров она так полевела, что, словами Пешехонова, «всякие разговоры о сближении и тем более об объединении сами собой прекратились». Зато установились отношения с трудовиками, которые в апреле 1917 года объявили себя социалистической партией, что открыло путь к их соединению с энесами. Официально альянс состоится 21–23 июня, когда будет образована объединенная Трудовая народно-социалистическая партия[254 - Сыпченко А. В. Трудовая народно-социалистическая партия в 1917–1922 гг. // Политические партии в революционных революциях в начале ХХ в. С. 494, 492.].
После Февраля довольно быстро самой массовой стала партия социалистов-революционеров. Ее численность уже весной достигала 500 тысяч человек (меньшевиков – 50 тысяч, большевиков – 24 тысячи), а к лету приблизилась к миллиону. В партию эсеров вступали целыми деревнями, заводами и полками. «Ни одна партия не росла так неудержимо-стремительно, как она, – с удовлетворением констатировал Чернов. – Старый, испытанный состав партии был буквально затоплен бурным притоком новых пришельцев». Основная газета партии – «Дело народа» – печаталась 300-тысячным тиражом, а всего в тот год выходило более сотни эсеровских газет и журналов[255 - Матонин Е. Яков Блюмкин. М., 2016. С. 32; Чернов В. М. Перед бурей. С. 321.].
Эсеры никогда не были организованной и дисциплинированной партией. В новых условиях предпринимались попытки это исправить. Был создан единый ЦК. «Дело народа», первый номер которой выйдет 15 марта, заявила в числе своих сотрудников представителей всех внутрипартийных течений. Но реальность была другой. В партии разгорелась борьба фракций, главным образом по вопросам отношения к войне, земле и к Временному правительству.
Питирим Сорокин описывал первую встречу лидеров эсеров для учреждения газеты. «После долгих и утомительных дебатов избрали пять редакторов газеты, названной «Дело народа». В их числе: Русанов, Иванов-Разумник, Мстиславский, Гуковский и я. Мне не совсем ясно, как нам договориться о политической линии газеты, поскольку мы с Гуковским – очень умеренные социал-патриоты, другие же – интернационалисты. Увы! На первом же заседании редакционной коллегии, посвященном организации выпуска первого номера газеты, пять часов было впустую потрачено в спорах. Статьи, представленные на редколлегию интернационалистами, мы отклонили, а наши статьи пришлись не по вкусу им… Хорошенькое начало! «Дело народа» с первых же выпусков оказалось газетой, где на одной и той же странице появлялись две взаимно исключающие статьи»[256 - Сорокин П. А. Дальняя дорога. Автобиография. С. 15.].
Февраль породил то, чего раньше не было и не могло быть в партии социалистов-революционеров: государственничество, которое развилось на почве революционного оборончества («революцию надо защищать от угрозы извне»). В партии появились даже люди, отстаивавшие необходимость воевать за Черноморские проливы[257 - Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. М., 2000. С. 215.]. С другой стороны, левые эсеры были сторонниками «демократического мира».
Эсеры были партией в первую очередь крестьянства. Их основным лозунгом изначально был «Земля и воля!», и они были последовательными сторонниками «черного передела» – изъятия всей сельскохозяйственной земли у помещиков и передачи тем, кто ее обрабатывает. Правые и центристы, занимавшие главенствующее положение в партии, выступали за экспроприацию земли на законных основаниях. Петроградская городская конференция эсеров 4 марта постановила: «Конференция признает, что полновластным выразителем народной воли может явиться только Учредительное собрание, что всякие попытки к немедленному захвату частнособственнических земель могут неизбежно отразиться на правильном течении сельскохозяйственной жизни»[258 - День. 1917. 7 марта. № 2.].
Суханов замечал – и не без оснований – кризис лидерства у эсеров: «Вообще «самая большая партия» была чрезвычайно бедна крупными силами, а тем более политическими вождями. Выдвигаемые ею лидеры… были абсолютно негодны для своих ролей. Крупной фигурой, несомненно, является Чернов… но он крупен не как политический вождь. Остальные же не крупны ни в каком смысле»[259 - Суханов Н. Записки о революции. Т. 1. Кн. 1–2. С. 289–290.]. И это касалось всех фракций партии.
Николай Дмитриевич Авксентьев, многие годы воплощавший в своей фигуре само понятие «правый эсер», был пензенским дворянином. Окончив гимназию с золотой медалью, он учился на юридическом факультете Московского университета, откуда был исключен за революционное выступление с высылкой в Пензу, замененную на выезд в Германию. Там Авксентьев продолжил изучение философии и политэкономии в Берлинском и Лейпцигском, а затем в Галльском университете защитил докторскую диссертацию по философии Ницше. Авксентьев вместе с Гоцем, Зензиновым и Фондаминским составили кружок молодых теоретиков, пытавшихся соединить народничество с модным тогда неокантианством. А в 1905 году вернулись в Россию и вступили в партию эсеров. Авксентьев был звездой митингов, за что получил прозвище Жорес. Его арестовали вместе с другими членами Исполкома Петроградского Совета и сослали в Тобольскую губернию. Оттуда он бежал за границу, где стал членом эсеровского ЦК. Во время войны Авксентьев возглавил эсеров-оборонцев. После Февраля основными его принципами стали война до победного конца и правительственная коалиция социалистов с «цензовыми элементами». Троцкий был об Авксентьеве не самого высокого мнения, видя в нем «уже совершенную карикатуру на политика: обаятельный учитель женской гимназии в Орле – вот все, что можно о нем сказать»[260 - Троцкий Л. Д. История русской революции. Т. 1. С. 236.].
Группу центра возглавлял сам Чернов. Троцкий называл его «несомненно, наиболее репрезентативной фигурой старой эсеровской партии и не случайно считался ее вдохновителем, теоретиком и вождем. Со значительными, но не связанными единством познаниями, скорее начетчик, чем образованный человек, Чернов имел в своем распоряжении неограниченный выбор подходящих к случаю цитат, которые долго поражали воображение русской молодежи, немногому научая ее. На один единственный вопрос этот многословный вождь не имел ответа: кого и куда он ведет?»[261 - Там же. С. 235.] Зинаида Гиппиус, сторонница эсеров, записала о Чернове 5 апреля: «Его в партии терпеть не могли, однако считали партийным «лидером», чему я всегда изумлялась: по его «литературе» – это самоуверенный и самоупоенный тупяк»[262 - Гиппиус З. Дневники. С. 141.]. Кроме того, Чернову доставалось за сотрудничество с Германией: в эмиграции он издавал газету, которую немецкие власти с удовольствием распространяли в лагерях российских военнопленных для их идеологического разложения.
Во главе левых эсеров стояли Мария Александровна Спиридонова и Борис Давидович Камков (Кац). Спиридонова, не доучившись в тамбовской женской гимназии, работала конторщицей в губернском дворянском собрании, пока в 1905 году ее не арестовали за участие в антиправительственном выступлении. Выйдя через полтора месяца на свободу, она вступила в боевую организацию эсеров и пятью выстрелами убила советника тамбовского губернатора адвоката Гавриила Николаевича Луженовского якобы за подавление крестьянских восстаний. Спиридонову приговорили к смертной казни, но достоянием общественности стало ее письмо с описанием благородных мотивов убийства, а также истязаний и насилия, которым она подвергалась в тюрьме. Под давлением прогрессивной общественности повешение было заменено на бессрочную Нерчинскую каторгу. Освобождение Спиридоновой стало одним из первых распоряжений министра юстиции Керенского.
Левые эсеры осуждали войну как империалистическую, не поддерживали буржуазное Временное правительство, считая необходимым создание чисто социалистического кабинета, и настаивали на немедленной передаче земли крестьянам. И именно левым эсерам преимущественно симпатизировало новое пополнение партии. Сорокин записал в апреле на Петроградской партконференции: «Сознание новых, «февральских» революционеров-социалистов радикализировано до предела. «Революционеры»-неофиты общаются сегодня со старыми лидерами как со своими слугами. У них большинство на конференции, и этим большинством принята резолюция о немедленном окончании войны и создании социалистического правительства. Я заявил, что не могу принять их программу, ушел с конференции и сложил с себя обязанности редактора «Дела народа». Многие старые члены партии поступили так же, большинство представителей правого крыла отреклись от конференции… Гуковский и я организуем правоэсеровскую газету «Воля народа»[263 - Сорокин П. А. Дальняя дорога. Автобиография. С. 17–18.].
Примечательно, что в провинции внутрипартийное размежевание началось раньше, чем в столицах, уже в апреле-мае, когда раскололись организации в Астрахани, Нижнем Новгороде, Одессе, Смоленске, Харькове.
А как же самый известный эсер – Керенский? Троцкий так описывал его отношения со своей партией: «Первое место среди эсеров, далеко вперед остальных, но не в партии, а над партией занял Керенский, человек без какого бы то ни было партийного прошлого… Формальное вступление в партию эсеров не нарушило презрительного отношения Керенского к партиям вообще: он считал себя непосредственным избранником нации». Кончится все тем, что на съезде партии в начале июня Керенский будет забаллотирован при выборах в ЦК партии, получив 135 голосов из 270. «Если штабные и департаментские эсеры обожали Керенского как источник благ, то старые эсеры, связанные с массами, относились к нему без доверия и уважения».
Большевики были беспощадны к эсерам как партии, соглашаясь сотрудничать только с представителями ее левого фланга. Троцкий напишет: «Социалисты-революционеры, даже по сравнению с меньшевиками, поражали рыхлостью и дряблостью. Большевикам они во все важные времена казались просто кадетами третьего сорта. Кадетам они представлялись третьесортными большевиками. Место второго сорта в обоих случаях занимали меньшевики»[264 - Троцкий Л. Д. История русской революции. Т. 1. М., 1997. С. 234, 133, 230.].
К моменту Февральской революции партия меньшевиков пребывала в глубочайшем кризисе. Николаевский, который в 1917 году был членом ВЦИК и редактором меньшевистской «Рабочей газеты», писал: «Накануне революционных событий ни центральная общеменьшевистская (Организационный комитет), ни обе местные петроградские («Инициативная группа», которая в то время была центром меньшевиков-«интернационалистов») и так называемая «Группа содействия» (созданная меньшевиками-«оборонцами» для выполнения конспиративных функций при Рабочей группе Центрального военно-промышленного комитета) организации меньшевиков фактически не существовало»[265 - Николаевский Б. Меньшевики в первые дни революции. С. 217–218.]. В первые же дней революции быстро стали возникать уже легальные социал-демократические организации – «одни чисто меньшевистские, другие чисто большевистские, третьи смешанные и находившиеся в ожидании того, как будет решен вопрос о воссоздании единой социал-демократической партии»[266 - Денике Ю. Меньшевики в 1917 году. С. 210.].
Численность меньшевистской партии быстро росла, хотя и не так быстро, как эсеров. Новое меньшевистское пополнение не произвело сильного впечатления на Луначарского, имевшего возможность его наблюдать на Первом съезде Советов: «Но, боже, что это за меньшевики! Солдаты и офицеры, внезапно обращенные в социал-демократов и не смыслящие ни аза в социализме; обыватели, примкнувшие к меньшевикам, как к более умеренной партии, и многие «бывшие» работники, по 10 лет стоявшие в стороне, а теперь вошедшие вновь в движение с психологией каких-нибудь швейцарских провинциальных социалистов, – все они составляют, вероятно 2/3 фракции (у с-ров, говорят, еще хуже: много просто вчерашних черносотенцев и антисемитов)»[267 - 1917: Частные свидетельства о революции в письмах Луначарского и Мартова. М., 2005. С. 208.].
Внутри меньшевистской партии прошло такое количество разделительных линий, которые не снились даже эсерам. Причем выяснилось, что наиболее авторитетные до войны меньшевистские лидеры и их единомышленники в революционных условиях оказались наименее влиятельными.
Основоположник русского марксизма Георгий Валентинович Плеханов возглавлял группу Единство», которая формально оставалась вне меньшевистской организации и занимала позицию предельного оборончества и поддержки российского правительства – даже царского – в войне. Милюков подтверждал, что «для Плеханова, например, мы готовили министерство труда. Но, когда он приехал, мы сразу увидели, что это – уже прошлое, а не настоящее. Приезжие «старики» как-то сами замолкли и стушевались»[268 - Милюков П. Н. Из тайников моей памяти. С. 909.].
Лидером крайних, или «чистых», оборонцев выступал один из основателей РСДРП Александр Николаевич Потресов. Он издавал ежедневную газету «День» и предпочел не входить ни в центральные партийные органы, ни в Совет. Потресов считал буржуазию естественным союзником социалистов в революции, лозунгом своей газеты: «Вне коалиции нет спасения». Сторонники Потресова ратовали за безоговорочную поддержку Временного правительства и сотрудничество с кадетами[269 - Волобуев О. В. Меньшевики в условиях кризиса правительственной коалиции осенью 1917 г. // Политические партии в революционных революциях в начале ХХ в. С. 306.].
Плеханов и Потресов были «старыми оборонцами». Но внутри меньшевистской партии появились и «новые оборонцы» – революционные, – ставшие таковыми в марте 1917 года: Дан, Церетели и Либер. «Блок двух групп оборонцев… возглавлял партию с марта по октябрь 1917 года. Оборонцам принадлежало большинство в большинстве партийных организаций»[270 - Ланде Л. Состояние партийной организации к моменту октябрьского переворота // Фельштинский Ю. Г., Чернявский Г. И. Меньшевики в революции. С. 235–236.].
Но были еще и меньшевики, оставшиеся интернационалистами – Мартов, Суханов, Ерманский. «Для них оборонцы были психологически чужим и враждебным элементом, и пребывание с ними в одной организации чем-то противоестественным». Мартовцы решили не входить ни в Оргкомитет, ни в редколлегию и издавать собственную газету и идти в массы с опорой на Петроградский комитет меньшевиков. В июне Мартов «думал уже, что уже придется немедленно разрывать окончательно с меньшевиками и образовывать вполне самостоятельную группу»[271 - 1917: Частные свидетельства о революции в письмах Луначарского и Мартова. С. 207.].
Наиболее уважаемым изданием левых меньшевиков была «Новая жизнь» – читаемое левое издание. «В ней странным образом уживались две тенденции: «умеренная», представителем которой были Горький, Гольденберг, Базаров, Ст. Вольский, и безответственно доктринерская, возглавляемая Сухановым, – рассказывал Войтинский. – Тон задавали газете представители второго течения…»[272 - Войтинский В. С. 1917-й. Год побед и поражений. С. 122–123.].
В Советах – в центре и на местах – меньшевики блокировались с эсерами, причем в этом блоке, указывал Троцкий, «руководящее место принадлежало меньшевикам, несмотря на то что бесспорное численное преобладание было на стороне эсеров. В этом распределении ролей сказывались на свой лад гегемония города над деревней, перевес городской мелкой буржуазии над сельской, наконец, идейное превосходство «марксистской» интеллигенции над интеллигенцией, которая держалась истинно русской социологии и кичилась скудостью старой русской истории»[273 - Троцкий Л. Д. История русской революции. Т. 1. С. 231.].
Меньшевики были богаты интеллектуальными силами, уступая в этом отношении только кадетам, благодаря чему меньшевики смогли занять значимые позиции в государственных учреждениях, прежде всего экономического и социально-политического профиля, в профсоюзах, кооперативных организациях. Это привело к высокой концентрации меньшевиков в столице, во многом в ущерб провинции.
На первом этапе революции эсеры и меньшевики получили огромный кредит доверия. Церетели позднее сокрушался: «История вряд ли знает другой пример, когда политические партии, получив так много доказательств доверия со стороны подавляющего большинства населения, выказали бы так мало склонности стать у власти, как это было в Февральскую революцию с русской социалистической демократией»[274 - Церетели И. Кризис власти. С. 237.].
Для Ленина что эсеры, что меньшевики были представителями мелкобуржуазной демократии, которые – как мелкий хозяин стремится стать крупным и тянется к нему – тянутся за буржуазией: «Вожди мелкобуржуазной демократии утешают свои массы обещаниями и уверениями насчет возможности соглашения с крупными капиталистами – в лучшем случае на самое короткое время они получают от капиталистов уступочки для небольшого верхнего слоя трудящихся масс, а во всем решающем, во всем важном мелкобуржуазная демократия всегда оказывалась в хвосте буржуазии, бессильным придатком ее, послушным орудием в руках финансовых королей… Меньшевики и эсеры петушком побежали за кадетами, как собака поползли на хозяйский свист под угрозой хозяйского кнута»[275 - Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 68–69, 84.].
Порой большевикам было проще и приятнее взаимодействовать с анархистами, последователями наиболее крупного теоретика русского (и не только) анархизма в его «коллективистской» разновидности Михаила Александровича Бакунина, который полагал, что после неизбежной социальной революции необходимо организовать общество, основанное на свободной федерации крестьянских и рабочих ассоциаций, коллективно владеющих землей. Наиболее авторитетным из живших тогда анархистов был князь Петр Алексеевич Кропоткин – камер-паж Александра II, видный географ, геолог и пропагандист теории Чарлза Дарвина.
В революционных условиях организации анархистов быстро плодились. Анархистские кружки Путиловского, Металлического и Трубного заводов участвовали в организации февральских массовых выступлений и сами вышли на улицы с черными знаменами, на которых было начертано: «Долой власть и капитализм!» Анархисты были сильны в Выборгском районе столицы, на флоте – в Кронштадте и Гельсингфорсе, анархистские кружки появились на заводах Киева, Одессы, Екатеринослава, в Донецком бассейне.
Среди течений анархизма до начала лета почти безраздельно доминировали анархо-коммунисты, объединившиеся в столице в Петроградскую федерацию анархистов, которая издавала газеты «Коммуна», «Свободная коммуна» и «Буревестник». Они призывали к построению коммунального строя – по идеализированному образу Парижской коммуны 1871 года, – к широким экспроприациям всего (от дворцов и заводов до домов и продовольствия), к углублению революции для избавления от правительства, собственности, тюрем, казарм и денег. Анархо-коммунистов нисколько не впечатлила замена на троне Николая Кровавого на Львова (Керенского) Кровавого. Полное неприятие Временного правительства стремительно сблизило анархистов с большевиками, которые, как полагали анархисты, наконец-то «освободились от смирительной рубашки марксизма» во имя идеи социалистической революции.
Как писал исследователь анархизма Пол Эврич, «и анархисты, и большевики прилагали усилия, стремясь к одной и той же цели – к свержению Временного правительства. Хотя и с той и с другой стороны присутствовала определенная настороженность, известные анархисты отмечали, что в самых жизненных вопросах между двумя группами существовала «безукоризненная общность»[276 - Эврич П. Русские анархисты. 1905–1917. М., 2006. С. 130–133, 136–137.]. Федор Федорович Раскольников, один из лидеров большевиков в Кронштадте, рассказывал, что «те немногие моряки, которые называли себя анархистами, по крайней мере в лице своих лучших представителей, были анархистами только на словах, а на деле ничем не отличались от большевиков»[277 - Раскольников Ф. Ф. Кронштадт и Питер в 1917 году. М. – Л., 1925. С. 258.].
Второе влиятельное течение анархизма – анархо-синдикализм – стало заявлять о себе в России с лета 1917 года, когда в страну возвратились ее видные лидеры. Среди них, безусловно, выделялся сам Кропоткин, возглавлявший «Хлеб и волю». Его прибытие после 40-летнего отсутствия приветствовали на Финляндском вокзале 60 тысяч человек. Керенский предложил ему портфель министра образования, но князь скромно отказался. Кропоткин занял однозначно оборонческую позицию, считая поражение Германии обязательным предварительным условием прогресса во всей Европе. Это резко изолировало его от большей части анархистского движения.
Анархо-синдикалисты группировались вокруг журнала «Голос труда», который начал издаваться в США как орган Союза русских рабочих, насчитывавшего в Соединенных Штатах более 10 тысяч членов. В середине 1917 года редакция журнала и его наиболее активные авторы пересекли Атлантический или Тихий океаны и обосновались в Петрограде – Максим Раевский (Фишелев), Владимир Сергеевич Шатов (будущий строитель Турксиба), Всеволод Михайлович Эйхенбаум. Главной целью «Голоса труда» была революция – антигосударственная «по методам, синдикалистская по экономическому содержанию и федералистская по своим политическим задачам», революция, которая заменит централизованное государство свободной федерацией «крестьянских союзов, промышленных союзов, фабричных комитетов, контрольных комиссий и т. д. на местах по всей стране»[278 - Эврич П. Русские анархисты. С. 143–144, 147.].
Спектр партийно-политических сил, конечно, не полон без большевиков. Именно они станут главными игроками – и победителями – на политической и исторической сцене 1917 года.
Большевики без Ленина
Партию большевиков с полным основанием можно было назвать партией Ленина.
