Темные искусства
– Тогда давай поспешим.
– Не, все в порядке. Я уже договорился с ребятами из Кэлтон-хилл.
– Кэлтон – то есть она уже в тюрьме Кэлтон-хилл?
– Ага, для ее же безопасности. Сначала ее отвезли в Городские палаты, но как только «Скотсмен» опубликовал репортаж, там тут же собралась толпа слюнтяев, которым не терпелось на нее поглазеть. Парочка пьяных идиотов даже кидалась камнями в здание.
– Господь всемогущий. С этим делом надо быть поаккуратнее, иначе оно превратится в спектакль.
– Поздновато уже, Перси.
Вид у тюрьмы Кэлтон-хилл был обманчивый.
Заключенное в кольцо мощных стен, это строение со множеством круглых башен, напоминавших о Камелоте, и воротами, вокруг которых виднелись провалы средневековых бойниц, можно было спутать со сказочным замком. Здание гордо восседало на отвесном краю холма Кэлтон, и даже адрес его – номер один по Риджент-роуд – звучал солидно.
Невероятно ложное впечатление.
В величественных башнях располагались покои и рабочие кабинеты начальника тюрьмы – действительно роскошные, однако отсеки с камерами, грязные, сырые и переполненные, вполне оправданно наводили страх на тех, кто действовал за рамками закона. Некоторые из осужденных дожидались казни, будучи прикованными к стенам.
Я был там лишь раз – в феврале, когда жалкий заключенный заявил, что загадочную дыру в полу его камеры прогрыз гном, питающийся камнями. Даже Макгрея эта сказочка повеселила – да и мне было смешно и в то же время тошно, когда я узнал, что металлическая ложка чудесным образом обнаружилась в испражнениях этого узника.
Эспланада перед зданием навевала мрачные мысли. Здесь проводились повешения, и, хотя публику на казни больше не пускали, люди все равно взбирались на Кэлтонский холм, чтобы на них поглазеть. Я посмотрел на север и увидел обрыв холма – границы его были размыты туманом. Вид оттуда наверняка был лучше того, что открывался любителям мрачных зрелищ столетие назад, когда казни проходили в самом центре Эдинбурга, возле Рыночного креста на Хай-стрит[3]. Там явно было приятнее, чем здесь. Я представил, как люди сидят на травянистом склоне, возможно, даже с едой и выпивкой, и наблюдают за тем, как на виселице дергается какой-нибудь бедолага.
Встретивший нас тюремщик почтительно приветствовал Макгрея. Лицо у него было волевое, от виска к подбородку спускался глубокий шрам. В глазах его, впрочем, сквозила доброта.
– Я уж думал, вы не придете, сэр, – сказал он, ведя нас вперед по темным коридорам.
– Дела, Малкольм, – ответил Макгрей. Я заметил, как он украдкой сунул тюремщику банкноту в один фунт.
Малкольм привел нас к маленькой комнатке для допросов.
– Подождите здесь, пожалуйста. Я сейчас ее приведу.
Мы вошли внутрь и сели за обшарпанный стол. Пока мы ждали, в комнате почему-то становилось все холоднее и холоднее. Вскоре Малкольм вернулся – уже с Катериной.
– О, господи… – только и выдохнул я.
Я ожидал увидеть позвякивающий сверток из разноцветных шалей, вуалей и подвесок, лукавые зеленые глаза и едкую ухмылку. Но бедная женщина была облачена в серое рубище, закована в наручники и шла совершенно понурая.
Без толстого слоя туши и накладных ресниц она выглядела как минимум на десять лет старше. На ней не было ни серег, ни колец, которые обычно болтались у нее в ноздрях, бровях и мочках, и пустые отверстия от них выглядели как сморщенные разрезы на ее обвислой коже. Волосы были убраны под линялую черную тряпку, и только пара седеющих прядей торчала из-под нее, словно щетина от метлы. Ее устрашающие ногти были коротко и грубо острижены, а черная краска облупилась по краям.
Не доставало в ней чего-то еще, и я не сразу понял, чего именно. Ее выдающийся бюст, известный на весь Лотиан[4] и обычно едва прикрытый, теперь скорее походил на пару пустых шерстяных носков, болтавшихся под тюремным платьем.
– Знаю, да, – сказала она, потому что я, видимо, смотрел на нее с открытым ртом. – Сегодня я не так хороша, как в ту ночь, когда ты заглянул ко мне в салон с бутылочкой вина.
– Он что сделал? – ахнул Макгрей.
Я закатил глаза.
– Можем мы просто сосредоточиться на деле? Сейчас не время для…
– Ах ты, кобель! – пихнул он меня локтем в бок.
Катерина, ухмыльнувшись, села за стол. Казалось, у нее не было сил издать свой привычный ехидный смешок.
Она сжала ладонь Макгрея.
– Как же я рада тебе, мой мальчик. Давненько я не смеялась.
Судя по тому, как хрипло звучал ее голос, она, похоже, давно ни с кем не разговаривала.
– Как тут с вами обращаются? – спросил Макгрей. Его голубые глаза переполняла тревога.
Катерина поцокала языком.
– Еда тут на вкус как мышиное дерьмо. И выглядит так же. – Она кивнула в мою сторону. – Твоя английская роза давно бы здесь издохла.
– Только не говорите, что вас тут бьют, иначе я кое-кому такой пинок в зад засажу, что он узнает, каковы на вкус мои ботинки, – произнес Макгрей, глядя тюремщику в глаза. Малкольм нервно сглотнул.
Катерина слегка гоготнула, и на миг в ее глазах блеснуло знакомое лукавство.
– Спасибо, Адольфус. Сначала со мной обходились грубовато, но бить меня не осмелились. Боятся, что я прокляну их причиндалы или еще что-нибудь.
Малкольм сглотнул еще раз.
– Можешь идти, приятель, – сказал ему Девятипалый, и тюремщик с радостью скрылся.
Я откинулся на стуле с утомленным вздохом.
– Ну и в переплет вы попали.
Катерина перевела взгляд на Макгрея.
– Зачем ты его привел? Он же скажет, что я просто карга безумная.
– Вообще он не то чтобы пустое место, – сказал Макгрей, пнув меня под столом. – И внешность его обманчива – кое-что полезное о законах он все-таки усвоил в своем Кембриджском колледже для кисейных денди.
– Благодарю, – сказал я, глядя на Катерину в упор. – Должен кое-что спросить у вас, мадам. Вы виновны?
– Виновна ли я?…
– Это вы их убили?
Тот же эффект на нее произвела бы пощечина. Она вскинулась, ошеломленная, а Макгрей грохнул ладонями по столу.
– Конечно, не виновна! – рявкнул он. – Она!..
– Дай ты женщине самой ответить! – гаркнул я на него с такой яростью, что сам собой впечатлился.
Повисла тишина, и Катерина потупилась, прикусив губу.
– Я никому не причинила вреда, – пробормотала она.
Я кивнул.
– Прекрасно. В таком случае расскажите нам, что именно там произошло.
Нас ждала прелюбопытнейшая история.
3
– Эта девица, Леонора Уилберг, прислала мне записку с месяц назад. Они с ее теткой – хорошие клиентки. То есть… были ими.
– Той ночью погибли обе? – спросил я.
– Нет, только Леонора. Ее тетка умерла пару лет назад, равно как и отец, но девушка продолжала искать со мной встречи. Она очень интересовалась моими искусствами.
– Вот как?
– Да, всю свою жизнь. Она говорила, что ее бабушка тоже обладала даром.
Я покопался в нагрудном кармане и достал маленькую записную книжку, стараясь сохранять невозмутимый вид.
– С какой целью они попросили вас устроить этот… сеанс?
– Кого-то определенного хотели вызвать? – добавил Макгрей.
– Да. Ту бабку, о которой я только что вам сказала. Они называли ее бабушкой Элис.
– А не знаете, зачем? Просто поболтать? Потому что соскучились по ней?
Я допускал такую причину, потому что в последние годы спиритические сеансы стали весьма популярны. Поговаривали, что даже королева Виктория частенько их устраивала, чтобы побеседовать со своим любимым Альбертом (мы с Макгреем доподлинно знали, что это был не пустой слух).
Ответ Катерины, впрочем, оказался неожиданным.
– Леонора так и сказала, но она соврала.
– В каком смысле? – удивился Макгрей.
Катерина понизила голос.
– Они хотели что-то у нее выведать. Что-то весьма конкретное.
Я терпеливо осведомился:
– Кто вам так сказал?
– Никто. Им и не нужно было. Я это почувствовала.
Макгрей встрял ровно в тот момент, когда я собирался отпустить язвительнейшее замечание.
– Расскажите подробнее.
Катерина покачала головой.
– О, там всюду это чувствовалось, Адольфус. В записке Леоноры, в лакее, которого за мной прислали, в скатерти, в стенах гостиной… Ох, ну и дом же это был!
– Вы бывали там до сеанса?
– Да, ты же знаешь, я всегда так делаю, когда люди вызывают меня к себе домой. – Она передернулась, в этот раз всем телом, словно ее внезапно обдало ледяным сквозняком. – Нечто витало там в воздухе, мальчик мой, как вонь, которую улавливаешь еще до того, как войдешь внутрь. Ненависть… Чувство вины… Ложь… Что-то жуткое давным-давно оставило там свой отпечаток, и он так и не стерся.
Повисла долгая тишина: Катерина, по всей видимости, пыталась справиться с нахлынувшими эмоциями, Макгрей был задумчив, как Иоанн Богослов, записывающий Откровение, а я крутил в руках карандаш.
– Я была вынуждена попросить Леонору очистить все комнаты с помощью освященных свечей, – продолжила Катерина. – И этого едва хватило. Мне даже пришлось принять особые меры, к которым я редко обращаюсь.
– Особые меры? – спросил я.
– Чтобы уберечь свою душу – и жизнь. Спиритический сеанс – это нечто очень… Очень…
Она не могла подыскать слово, и Макгрей пришел ей на помощь.
– Очень личное. Я понимаю. Грубо говоря, это почти как залезть к кому-то в постель. Если у него есть, ну, скажем, вши, то ты их подхватишь.
Я изогнул бровь.
– То есть… Вы защитили себя от заражения духовным сифилисом?
– Да чтоб тебя! – крикнула она, вскочив и грохнув ладонями по столу. Я порадовался, что ногти у нее были обрезаны, иначе она выцарапала бы мне глаза. – Да! Можешь глумиться сколько хочешь, но та защита сохранила мне жизнь. И жизнь, и душу! А те сукины дети – все шестеро – теперь горят в аду.
Я примирительно поднял руки.
– Замечательно, но давайте не будем сейчас углубляться в эту тему. Нам нужно больше подробностей.
Макгрей кивнул ей. Катерина возмущенно засопела, но все же села на место.
– Вы сказали, что Леонора связалась с вами больше месяца назад, но сеанс состоялся лишь в прошлую пятницу?
– Да. Нужно было дождаться, пока сойдутся звезды. Каждой душе подходит свое сочетание.
Мой карандаш замер, я вник в ее слова, а затем продолжил писать.
– Можете перечислить присутствовавших?
Она сурово посмотрела на меня.
– Ты имеешь в виду погибших?
Вопрос не требовал ответа, так что я промолчал, и Катерина начала загибать пальцы.
– Там была Леонора… Дядя, который переехал к ней после смерти ее родителей…
– Как его звали?
– Все звали его или Уилберг, или мистер Уилберг.
– Кто еще?
– Я так поняла, что один из них был вдовцом этой самой бабушки – тот немощный старик… Мистер Шоу. Гектор Шоу.
Я записал имя.
– Продолжайте.
– Еще там был мужлан, который очень любил командовать – все называли его полковником…
– Это, видимо, полковник Гренвиль, – сказал я, вспоминая заметку из газеты. – Он был из кровной родни?
– Свояк. Его жена тоже присутствовала – еще одна внучка той Элис.
– Получается, что Гектору Шоу она приходилась внучкой?
– Да, она обращалась к нему «дедушка». По-моему, ее звали Марта. Украшения у нее были богатые. И еще там был робкий долговязый мужчина. Дядя Леоноры постоянно им понукал. Его звали Бертран.
Я посчитал.
– Хорошо, это соответствует количеству найденных тел. Кто-нибудь из них показался вам странным?
– Я уже сказала вам, что все они были прокляты.
– Даже юная Леонора, столь заинтересованная в ваших искусствах?
– О да! Она всегда требовала больше, чем следовало. Той ночью она даже фотографический аппарат принесла.
– Там был фотографический аппарат? – вскричал Макгрей. Я тоже удивился – и подчеркнул это слово в записной книжке.
– Да, – ответила Катерина. – Леонора сказала, что духи иногда показываются на снимках.
Она презрительно фыркнула.
– Думаете, так не бывает? – спросил Макгрей.
– Откуда мне знать? Эти чертовы штуки только богачам по карману.
– Но вам все же не по нраву эта затея с фотографиями покойников, – заметил я.
– И то верно. Это же мучительство! Души тех, кто недавно умер, иногда застревают в стекле и зеркалах. Если духи и правда могут появляться на фотографиях, то наверняка потому, что эти машины тоже способны их поймать.
Я уставился на нее, открыв рот. Поверить не мог, что в наш век до сих пор существовало столь вопиющее невежество. Тем не менее присутствие фотографического аппарата на сеансе могло оказаться весьма полезным.
– В ту ночь делали фотографии? – спросил я.
– Да.
– Сколько?
– О, точно не знаю. Я была занята своим делом. Кажется, несколько сделали. До и во время сеанса.
Это я тоже у себя подчеркнул, а Макгрей уже с предвкушением потирал руки.
– Мы должны найти этот аппарат, Фрей. Наверное, он все еще на… – ему пришлось прикусить язык, чтобы не произнести слова «на месте преступления». – В гостиной. Мне сообщили, что дом заперли на замок. Все там должно быть в нетронутом виде.
– Я, черт возьми, надеюсь на это, – сказал я, после чего со вздохом повернулся к Катерине. – А теперь к делу, мадам. Расскажите в подробностях, как прошел сам сеанс.
Она помрачнела и часто задышала, собираясь с силами, чтобы поведать нам историю. Ту самую, за которую газетчики готовы были убивать. Ту самую, которую не терпелось услышать всему Эдинбургу.
4
– Я поняла, что у нас все получится, еще не успев войти в дом. Дух был зол. Зол и готов встретиться со своими родственниками.
Я проверила стены, проверила воздух. Условия там вполне подходили для сеанса. Не идеально, как я им и сказала, но этот дух преодолел бы любые преграды.
Так называемый полковник отослал своего прислужника, и мы остались без свидетелей. Перед тем как мы собрались за столом, Леонора сделала общий снимок. Я почувствовала, что духа разгневало легкомыслие этой девчонки, ее фанатизм и непочтительность, само ее желание сделать эти фотоснимки, чтобы потом ими бахвалиться… Духам приходится пересечь границу миров ради встречи с нами! Они испытывают боль!
Но я ничего ей не сказала, хотя стоило бы. Мы продолжили. Я велела им запереть двери и погасить весь свет, кроме свечей.
Я также попросила их подготовить подношение. Духов нужно чем-то привлечь. Иногда может сгодиться то, чем бедолаги наслаждались при жизни – их любимый аромат, напиток или блюдо. Иногда они так жаждут увидеться с любимыми людьми, что достаточно одного их присутствия…
Но только не в этот раз. Я знала, что дух потребует самую ценную жертву. Бабушка Элис хотела их крови. Так я им и сказала.
До того, как я приехала, каждый из них сделал надрез на коже и капнул немного крови в графин. Мы сели в круг, взялись за руки, и я приступила к делу.
То ли тот полковник выпустил маловато крови, то ли Элис требовала от него большей жертвы. Я им об этом сказала. Леонора и жена полковника ахнули, а другой мужчина – дядя Леоноры – ухмыльнулся, весь такой хитрец. Но полковник даже не возразил. Он взял мо… Он взял нож и опять себя порезал. Куда сильнее, чем надо, и даже не моргнул. Хотел продемонстрировать, какой он стойкий.
И вот тогда-то мы смогли начать сеанс. Я чувствовала, что бабушка Элис рвется к нам, ох как рвется. Она, хладнокровная и коварная, просто распирала меня изнутри – жуткое ощущение.
Я закрыла глаза, назвала ее по имени… Сообщила ей, что все мы собрались здесь ради встречи с ней.
В этот момент в комнате стало холодно. Я сидела с закрытыми глазами, но сквозь веки видела, как мерцают огни свечей. Колеблются, будто на сквозняке… Больше мы ничего не чувствовали, ничего, кроме замогильного холода.
И мы ждали. Она явилась, но заговорила со мной не сразу. Я чувствовала, что она наблюдает за ними.
Она… Не знаю, как это описать… Было чувство, что она питается их страхом. Отвратительное чувство, Адольфус. Как будто смотришь на бродячую собаку, пожирающую окровавленную требуху.
Я пыталась ее успокоить, но Элис была как пожар. В комнате становилось все холоднее и холоднее, и затем она заговорила через меня.
Она сказала: «Как вы смеете? Как смеете вы призывать меня?»
Я едва узнала собственный голос. Я чувствовала ее гнев как свой собственный, и он рвался наружу из моей глотки.
Все подскочили. Кто-то толкнул стол, и мне показалось, что пара свечей упала. Потом старик спросил, действительно ли это она. Когда она ответила «да», он просто забыл как дышать. Я думала, он потеряет сознание.
Он спросил ее, в покое ли она пребывает, но она рассмеялась… То есть я рассмеялась за нее.
Она сказала: «Я горю в аду. И всех вас ждет адское пламя».
Старик пролепетал какие-то слова, которых я не разобрала, но Элис все поняла. Он молил ее о прощении.
Она сказала: «Все вы грешники! Изверги! Будьте прокляты!»
Затем Леонора разорвала круг. Я не видела ее, но почувствовала. Я думала, что связь прервется и Элис уйдет, но она никуда не делась. Хватка у нее была крепкая.
Я услышала шум вспышки. Леонора, глупая девчонка, решила пофотографировать! Элис была в ярости. Но куда сильнее она рассвирепела, когда заговорил полковник.
Он сказал: «Спросите ее, где оно! Спросите, куда она его подевала!»
Лучше бы он этого не произносил. Она хотела, чтобы я выкрикнула самое непристойное, ужаснейшее проклятие, но я воспротивилась.
Меня затрясло. Я держала за руки полковника и дядю Леоноры. Я чувствовала, как отчаянно сжимаю их ладони – они мычали от боли. Слава богу, рядом со мной не сидел старик, иначе я сломала бы ему кисть!
Но полковник настаивал, и второй мужчина его поддержал.
Элис давила на меня. У меня из глотки раздался какой-то звук, вроде рыка. Нечто жуткое. Жена полковника рыдала от ужаса.
Элис заставила меня сказать: «Я никогда вам не расскажу. Никогда! Все вы обречены. Все вы умрете».
Все просто ахнули. Даже вскрикнуть не смогли.
Я думала, она лжет. Она была не первым призраком, которого я ловила на лжи. Самый простой способ для злых духов кому-нибудь навредить – это наплести всякого. Видимо, Элис прочитала мои мысли, потому что она повторила свои слова – в этот раз всерьез.
Она вынудила меня прореветь: «Сегодня вы все умрете!»
Никогда я не испытывала такой одержимости. Она собиралась навредить всем нам, и я была первой на очереди.
Я открыла глаза – обычно это разрывает связь, – но она все равно не ушла! Она будто огнем сжигала мое сердце и внутренности. Я почти ничего не видела – мешала вуаль.
Мне хотелось визжать и кричать, но я лишь исторгала ее проклятия.
И тогда передо мной что-то возникло. Это было похоже на тень, выросшую среди свечей; нечто осязаемое воплотилось просто из воздуха. Сначала я не поверила своим глазам, но это была…
Длань Сатаны.
Я… не верила своим глазам, но все остальные тоже ее видели. Они вопили и показывали на нее.
Перед нами были его пальцы, искореженные и обгорелые. И кожа его пахла серой… Сам дьявол выходил из огня. Обретал в огне жизнь.
Я потянулась вперед, чтобы задуть свечи, но мужчины меня не пускали. Они оцепенели.
И тогда длань спрыгнула на стол, чудовищные пальцы вцепились в скатерть, и рука поползла в мою сторону.
Голос Элис был повсюду. Все кричали. Вспыхнул свет и…
И потом…
Все поглотила тьма.
5
Рассказ измотал Катерину, так что мы отпустили ее отдыхать. Когда тюремщики уводили ее, Макгрей еще раз пригрозил, что им не поздоровится, если с ней будут плохо обращаться. Перед уходом Катерина стиснула Макгрееву четырехпалую ладонь и взглянула на него влажными глазами.
– Помоги мне, мой мальчик. Умоляю тебя. Мы так давно знакомы… Ты же меня знаешь. Знаешь, что я не способна…
Она не смогла закончить предложение, и Макгрей, судя по всему, тоже был слишком взволнован, чтобы говорить. Он только похлопал ее по плечу и махнул ей на прощание.
И снова мы прошли через тюремную эспланаду. В этот раз я внимательнее присмотрелся к каменным плитам и заметил следы, явно оставленные подпорками виселиц. Все семьдесят лет – с момента возведения тюрьмы – их явно сколачивали на одном и том же месте.
Макгрей заговорил, как только мы оказались за пределами слышимости тюремных стражей.
– Как думаешь, что там произошло?
– Не имею ни малейшего понятия. Мне в голову приходит дюжина способов одновременно умертвить шестерых людей в запертой комнате, но сам факт того, что лишь одна из них осталась в живых… Неудивительно, что весь город теряется в догадках. Нет ни орудий убийства, ни повреждений на телах, а единственная выжившая свидетельница случившегося – она.
– Не веришь в ее историю, да?
– И ты еще спрашиваешь? – Я открыл записную книжку. – Позволь мне резюмировать ее показания. Злой дух убил всех, кроме нее. Ее спасли амулеты, обряды и талисманы… Макгрей, все это звучит так же нелепо, как тот пьяница-фермер, который клялся, что был одержим дьяволом, когда жена застала его кувыркающимся с дояркой.
Макгрей нервно пошарил в карманах в поисках сигары.
– Перси, неужто ты думаешь, что она и вправду убила шесть человек?
– Что ж, может, она и пройдоха, и мошенница, и шарлатанка, и вероломная шваль… – проворчал я.
– Но?
– Но нет, я не считаю, что она способна на убийство. И у нее не было очевидного мотива, чтобы…
– Вот видишь? Все верно она говорит. Я изучал эту тему. Все, что она рассказала о поведении духов, – правда. Все-все.
– Господь милосердный, Макгрей! – несдержанно рявкнул я, чем напугал стражей, открывавших нам ворота. – Не меня тебе надо убеждать! Позволь напомнить тебе, что речь идет о деянии, преследуемом по обвинительному акту. Если мы не найдем совершенно бесспорных доказательств ее невиновности в той комнате или в трупах, Катерину будет судить Высокий суд. Какую реакцию, по-твоему, вызовет у судьи и присяжных ее история?
В этот раз фыркнул уже Макгрей. Пока он зажигал сигару, руки его дрожали от бессилия.
– Если ты действительно хочешь ей помочь, – продолжил я, – предлагаю тебе забыть о злобных духах и приступить к поискам разумного объяснения. Такого, которое можно предъявить в суде. А если таковое не найдется, то лучшим вариантом для нее будет объявить себя невменяемой. Возможно, тебе стоит съездить в лечебницу для душевнобольных и поговорить с доктором Клоустоном. Быть может, он согласится выписать для нее заключение. Только помни, что их нужно два. И, возможно, ему придется держать ее в лечебнице до конца ее дней.
Макгрей покачал головой.
– Клоустон никогда на это не согласится. Для него обязательства и моральный долг на первом месте.
Я прыснул.
– Да неужели? Прежде он уже выписывал сомнительные заключения.
– Одно! Одно заключение. И тот говнюк точно был чокнутым!
Сил спорить о наших старых делах у меня не было.
– Я просто пытаюсь предложить тебе альтернативу.
Пока мы спускались с крутого Кэлтонского холма, Макгрей раскуривал сигару. Я видел, что он очень старается держать себя в узде. Он понимал, что я все еще горюю по погибшему дяде и с трудом сохраняю присутствие духа.
Наконец он набрал воздух и заговорил.
– Я съезжу к Клоустону, если до этого дойдет, хоть и знаю, что он скажет. А сейчас…
– А сейчас нам нужно составить план действий, сосредоточиться на уликах и обсудить теории. Правдоподобные теории. У меня уже есть парочка.
Пока я разглагольствовал, мы дошли до перекрестка у Северного моста: слева лежал обшарпанный средневековый Старый город, справа – богатый Новый город.
– Как насчет стаканчика виски и тарелки стовиса[5] в «Энсине»? – предложил Макгрей. – Я умираю от голода и капельки в рот не брал со вчерашнего дня. Можем там все обмозговать.
– Нет, я иду в «Нью-клаб». Мне нужно как следует поесть, и я не желаю ужинать за грязным столом.
– Фрей…
– Я перефразирую, – возвысил я голос. – Я иду в «Нью-клаб». Если хочешь обсудить дело сегодня, можешь проследовать за мной. И если тебя что-то не устраивает, можешь подать жалобу тому долбаному клоуну, который ныне руководит вашей распроклятой шотландской полицией. Мне совершенно наплевать.
И я быстро зашагал в сторону показавшихся вдали огней Принсес-стрит.
– Ох, раньше с тобой попроще было, пока ты яйца не отрастил!
* * *В своих цветастых клетчатых брюках, изношенном пальто и несвежей рубашке Девятипалый, сидевший посреди главной обеденной залы «Нью-клаба», выглядел как горящий маяк в ночи. Его застольные манеры отвечали облику: он чавкал, причмокивал, ковырял в зубах ногтями и, расправившись со стейком, издал такую мощную отрыжку, что чуть стекла из окон не повыпадали. Мне пришлось забрать свой бокал с вином из области поражения.