Шерлок Холмс, прощай

Глава третья

Джон Ферриер говорит с пророком

Три недели протекли с того дня, как Джефферсон Хоуп и его товарищи покинули Солт-Лейк-Сити. Сердце Джона Ферриера мучительно ныло, когда он думал о возвращении молодого человека и о скорой разлуке со своей приемной дочерью. Однако ее лицо светилось счастьем, и это примиряло его с грядущей потерей лучше любых увещаний. В глубине души он уже давно и твердо постановил, что нет на свете такой силы, которая вынудила бы его отдать дочь за мормона. Подобное замужество казалось ему постыдным и унизительным. Как бы ни относился Джон к другим правилам жизни мормонов, в этом смысле он был непоколебим. Но ему приходилось держать рот на замке, поскольку в ту пору в Стране святых было небезопасно выражать мнения, отличные от общепринятых.

Да, небезопасно – точнее, настолько опасно, что даже самые праведные осмеливались говорить на религиозные темы лишь с оглядкой, боясь, что их слова могут быть неправильно истолкованы и навлекут на них мгновенное возмездие. Гонимые сами превратились в гонителей, и притом невероятно жестоких. Ни севильская инквизиция, ни немецкий фемгерихт, ни тайные общества Италии не умели создать карательную машину безжалостнее той, что отбрасывала свою зловещую тень на весь штат Юту.

Ее незримость и окружавшая ее тайна делали эту организацию вдвойне ужасной. Она казалась вездесущей и всезнающей, но сама была не видна и не слышна никому. Человек, выступивший против Церкви, попросту исчезал, и никто не ведал, куда он пропал и что с ним сталось. Напрасно ждали его дома жена и дети – ни один отец семейства еще не вернулся, дабы рассказать, что он испытал по велению своих тайных судей. За опрометчивым словом или необдуманным поступком следовало уничтожение, и все же никто не знал, какова природа нависшей над ним грозной силы. Неудивительно, что люди жили в страхе и трепете и даже в самых глухих уголках, даже шепотом не отваживались высказать обуревавшие их сомнения.

Поначалу мощь этого неведомого и грозного карательного органа испытывали на себе лишь те упрямцы, которые, приняв веру мормонов, в дальнейшем пытались извратить или вовсе оставить ее. Однако вскоре он заметно расширил сферу своей деятельности. Количество взрослых женщин сокращалось, а полигамия при нехватке потенциальных невест – воистину пустой и бессмысленный догмат. Странные слухи поползли по округе – слухи об убитых переселенцах и боевых отрядах в тех краях, где никогда не видали индейцев. А в гаремах старейшин появлялись новые женщины – женщины, которые томились и плакали и на чьих лицах лежала печать неизбывного ужаса. Путники, застигнутые ночью в горах, рассказывали о том, как мимо них во мраке быстро и бесшумно проскальзывали группы вооруженных людей в масках. Эти слухи и сообщения дополнялись очередными подробностями, подтверждались опять и опять, покуда наконец не обрели форму конкретного имени. До сего дня слова «воины из колена Данова» или «ангелы-мстители» вызывают у обитателей уединенных ранчо Запада страх и гнетущие предчувствия.

Новые сведения об организации, действующей столь жуткими методами, скорее усиливали, чем ослабляли тот ужас, который она внушала. Кто именно принадлежал к этому безжалостному обществу, оставалось загадкой. Имена тех, кто во имя религии прибегал к насилию и совершал кровавые злодеяния, хранились в строжайшем секрете. Даже ваш близкий друг, которому вы поверяли свои сомнения относительно Пророка и его миссии, мог вернуться к вам ночью с огнем и мечом, дабы взыскать с вас страшную дань. Поэтому каждый боялся своего соседа и никто не говорил о том, что тревожило его больше всего.

Однажды погожим утром Джон Ферриер, уже собравшийся выехать в поля, вдруг услышал стук щеколды и выглянул в окно. К дому шагал дородный рыжеволосый человек средних лет. Сердце у Джона ушло в пятки, ибо это был не кто иной, как сам великий Бригем Янг. С душевным трепетом – ибо он знал, что такой визит не сулит ему ничего хорошего, – Ферриер поспешил к двери, чтобы встретить предводителя мормонов со всеми подобающими почестями. Однако тот холодно выслушал его приветствия и с суровым лицом проследовал за хозяином в гостиную.

– Брат Ферриер, – сказал он, усевшись и устремив на фермера острый взгляд из-под белесых ресниц, – ревнители истинной веры были тебе добрыми друзьями. Мы взяли тебя с собой, когда ты голодал в пустыне, мы преломили с тобой кусок хлеба, привели тебя целым и невредимым в Долину избранных, щедро наделили тебя землей и позволили тебе разбогатеть под нашим покровительством. Так ли это?

– Да, это так, – ответил Джон Ферриер.

– В обмен на все это мы поставили тебе лишь одно условие – а именно, ты должен был стать приверженцем нашей веры и жить по ее канонам. Ты дал нам это обещание, но, если верить людской молве, ты его нарушил.

– Как же я нарушил его? – спросил Ферриер, протестующе вскинув руки. – Разве я не жертвовал деньги на общее дело? Разве я не посещал храм? Так в чем же я провинился?

– Где твои жены? – спросил Янг, озираясь по сторонам. – Позови их, я хочу с ними поздороваться.

– Да, я остался холостяком, – ответил Ферриер. – Но женщин в долине мало, и многие имеют на них больше прав, чем я. Кроме того, я ведь не одинок: за мной ухаживает моя дочь.

– Именно о твоей дочери я и хотел с тобой поговорить, – сказал глава мормонов. – Она выросла, стала цветком Юты и снискала расположение в глазах многих наших достойнейших братьев.

Джон Ферриер внутренне застонал.

– О ней идут толки, которые оскорбляют слух, – будто она помолвлена с грешником, не ведающим истинного пути. Наверное, это всего лишь досужие сплетни. Какова тринадцатая заповедь святого Джозефа Смита? «Каждая дева, воспитанная в истинной вере, должна выйти замуж за одного из избранных, ибо если она выйдет за немормона, то совершит тяжкий грех». А коли так, негоже тебе, исповедующему наше учение, позволять своей дочери идти наперекор его заветам.

Джон Ферриер молчал, нервно теребя в руках хлыст.

– Один этот вопрос станет пробным камнем всей твоей веры – так решил Священный Совет Четырех. Девушка молода, и мы не намерены принуждать ее выйти за старика; не оставят ее и вовсе без выбора. У нас, старейшин, много телок, но нам следует позаботиться и о наших детях. Сын есть у Стенджерсона и сын есть у Дреббера – каждый из них охотно возьмет твою дочь к себе в дом. Пусть она выберет между ними. Они молоды, богаты и исповедуют истинную веру. Что ты на это скажешь?

Наступила пауза. Ферриер задумался, насупив брови.

– Дайте нам время, – наконец произнес он. – Моя дочь еще совсем молода, ей рано думать о браке.

– Мы даем ей месяц на размышление, – сказал Янг, поднимаясь с места. – Потом она должна будет сделать свой выбор.

Уже переступая порог, он внезапно обернулся – лицо его покраснело, глаза сверкали.

– Имей в виду, Джон Ферриер, – прогремел он, – если ты со своими слабыми силенками вздумаешь перечить священной воле Четырех, ты пожалеешь, что твои и ее кости не истлели тогда на Сьерра-Бланко!

Сделав угрожающий жест, он снова повернулся к двери, и Ферриер услышал, как его тяжелые шаги захрустели по гравию дорожки.

Он еще сидел, опершись локтем о колено и размышляя, как поведать дочери о случившемся, когда на его руку легла другая, гораздо более мягкая. Подняв голову, он увидел Люси рядом с собой. Один взгляд на ее бледное испуганное лицо дал ему понять, что она слышала весь разговор.

– Я не нарочно, – сказала она в ответ на вопрос, который прочла в его глазах. – Его голос разносился по всему дому. Ах, папа, папа, что же нам делать?

– Не бойся, доченька, – отозвался он, привлек ее к себе и ласково провел своей широкой грубой ладонью по ее каштановым волосам. – Что-нибудь да придумаем. Ты ведь не охладела к своему парню, так?

Всхлип и пожатие руки были ее единственным ответом.

– Конечно, нет. Иначе ты бы меня здорово огорчила. Он славный малый и добрый христианин, чего не скажешь обо всех здешних, сколько бы они ни молились и ни били поклоны. Завтра в Неваду отправляется одна компания, и я постараюсь передать ему весточку, чтобы он знал, в какой переплет мы угодили. Если я хоть самую малость разбираюсь в молодых людях его сорта, он примчится сюда быстрей, чем электрическая телеграмма.

Услышав это сравнение, Люси рассмеялась сквозь слезы.

– Ты прав, папа, он приедет и наверняка даст нам хороший совет. Но я очень боюсь за тебя. Ходят слухи… рассказывают такие страшные истории про тех, кто идет против Пророка! С ними всегда случается что-то ужасное.

– Ну, пока-то мы еще не пошли против него, – ответил ее отец. – Вот когда пойдем, тогда надо будет держать ухо востро. У нас впереди целый месяц – повременим чуток, а потом, думаю, придется нам мотать отсюда подальше.

– Уехать из Юты?

– Вроде того.

– А как же ферма?

– Переведем в деньги сколько сможем, а остальное пускай горит синим огнем. Сказать тебе честно, Люси, я давненько об этом подумываю. Уж больно тошно смотреть, как местная публика ходит на задних лапках перед этим дурацким Пророком. Я свободнорожденный американец и не привык ни перед кем пресмыкаться. Поздно уж мне переучиваться! Если он еще сунет нос на нашу ферму, то рискует нарваться на хороший заряд картечи, летящий ему навстречу.

– Но они не позволят нам уехать, – возразила его дочь.

– Давай подождем Джефферсона и тогда все как следует обмозгуем. А до той поры не волнуйся, милая, и не вздумай плакать, не то у тебя опухнут глазки, а он меня за это живьем съест. Покамест бояться нечего, опасности ровно никакой нет.

Джон Ферриер произносил эти утешительные слова очень уверенным тоном, но она не могла не заметить, что вечером он с большой тщательностью запер двери, а потом аккуратно почистил и зарядил старый, порядком заржавевший дробовик, который висел на стене над его кроватью.

Глава четвертая

Побег

На следующее утро после встречи с Пророком Джон Ферриер поехал в Солт-Лейк-Сити, нашел там знакомого, который собирался в невадские горы, и дал ему письмо для Джефферсона Хоупа. В нем он объяснил Хоупу, насколько серьезная опасность им угрожает, и попросил его вернуться как можно скорее. Сделав это, он вздохнул свободнее и двинулся назад с облегченным сердцем.

Подъезжая к ферме, он с удивлением заметил, что к обоим столбам его ворот привязано по лошади. Его удивление возросло еще больше, когда он вошел в дом и обнаружил, что у него в гостиной расположились двое молодых людей. Один из них, с продолговатым бледным лицом, устроился в кресле-качалке, закинув ноги на печь. Другой, юноша с бычьей шеей и грубой одутловатой физиономией, стоял у окна, засунув руки в карманы и насвистывая церковный гимн. Оба они кивнули вошедшему Ферриеру, и тот, что сидел в качалке, начал разговор.

– Вы, наверное, нас не признали, – сказал он. – Это сын старейшины Дреббера, а я Джозеф Стенджерсон, который путешествовал с вами в пустыне, когда Господу было угодно протянуть свой перст и направить вас в лоно истинной церкви.

– Как сделает он со всеми народами, когда придет время, – гнусаво подхватил второй. – Жернова Господни мелют хоть и медленно, зато верно.

Джон Ферриер холодно поклонился. Он уже смекнул, зачем сюда явилась эта парочка.

– Мы пришли по совету наших отцов, – продолжал Стенджерсон, – чтобы просить руки вашей дочери для того из нас, кто покажется достойнее вам и ей. Поскольку у меня только четыре жены, а у брата Дреббера семь, я полагаю, что мои притязания более оправданны.

– Ну нет уж, брат Стенджерсон! – воскликнул второй. – Дело не в том, сколько у нас жен, а в том, сколько мы можем содержать. Недавно отец отдал мне свои мельницы, так что теперь я богаче.

– Но у тебя нет таких перспектив, – любезно возразил первый. – Когда Господь призовет к себе моего отца, я получу его кожевенный завод и дубильню. Кроме того, я старше тебя и выше по положению в Церкви.

– Ладно, пускай девушка сама выберет, – откликнулся Дреббер-младший, ухмыляясь своему отражению в оконном стекле. – Как она решит, так тому и быть.

Во время этой беседы Джон Ферриер стоял на пороге, пылая негодованием и еле сдерживаясь – так хотелось ему угостить посетителей своим хлыстом.

– Ну вот что, – сказал он наконец, шагнув к ним, – когда моя дочь вас позовет, тогда и приходите, а пока я не желаю вас больше видеть.

Молодые мормоны воззрились на него в изумлении. В их глазах соперничество, в которое они вступили, претендуя на руку девушки, было высочайшей честью как для нее, так и для ее отца.

– Из этой комнаты два выхода, – продолжал Ферриер, – один через дверь, другой через окно. Какой вам больше нравится?

Его загорелое лицо было таким свирепым, а костлявые руки выглядели так угрожающе, что гости тут же вскочили на ноги и поспешили прочь. Старый фермер шел за ними по пятам до самой двери.

– Дайте мне знать, когда решите, кто из вас главнее, – язвительно сказал он.

– Ты за это поплатишься! – воскликнул Стенджерсон, побелев от гнева. – Ты бросил вызов Пророку и Совету Четырех и будешь жалеть об этом до конца своих дней!

– Длань Господня тяжела, – добавил молодой Дреббер. – Скоро она обрушится на тебя!

– А пока я обрушу на вас свою! – в ярости крикнул Ферриер и бросился бы на молодых мормонов, если бы выбежавшая на шум Люси не схватила его за руку и не повисла на ней. Прежде чем он успел вырваться, раздался стук лошадиных копыт, говорящий о том, что юноши уже вне пределов его досягаемости.

– Гнусные лицемеры! – воскликнул он, вытирая со лба пот. – Лучше мне увидеть тебя в могиле, дочка, чем замужем за любым из них.

– Я и сама лучше умру, папа, – мужественно ответила она. – Но Джефферсон скоро будет здесь.

– Да. Думаю, нам не придется долго ждать. И чем скорей он приедет, тем лучше, потому что мы не знаем, каким будет их следующий шаг.

И правда, если кто-то мог оказать стойкому фермеру и его приемной дочери помощь советом или делом, ему нельзя было терять время. Еще ни разу за всю историю местной общины власть старейшин не встречала столь откровенного сопротивления. Если даже мелкие оплошности наказывались чрезвычайно сурово, какая же судьба ждала настоящего мятежника? Ферриер знал, что его не спасут ни богатство, ни положение. Несколько человек, не менее состоятельных и известных, чем он, уже исчезли без всякого следа, а их имущество забрала Церковь. Храбрости ему было не занимать, но и его пробирала дрожь при мысли о смутной неведомой угрозе, которая над ним нависла. Любую явную опасность он встретил бы не дрогнув, но это ожидание действовало ему на нервы. Он скрывал от дочери свои страхи, делая вид, будто не принимает случившееся всерьез, однако Люси своим любящим взором ясно видела, насколько ему не по себе.

После стычки с молодыми мормонами он ждал от Янга какого-нибудь послания или предупреждения и не ошибся, хотя оно пришло в необычной форме. Проснувшись на следующий день, он, к своему удивлению, обнаружил маленький листок бумаги, пришпиленный к одеялу прямо у него на груди. Жирными, прыгающими печатными буквами на нем было выведено:

«На исправление тебе дается двадцать девять дней, а потом…»

Многоточие в конце фразы было страшнее любых слов. Джон Ферриер долго и тщетно гадал, как записка попала к нему в спальню, ибо слуги спали в пристройке, а все окна и двери он запер собственноручно. Он скомкал бумажку и ничего не сказал дочери, хотя в душе у него поселился холод. Двадцать девять дней – именно столько осталось от месяца, который отвел ему Янг. Какая сила и мужество потребны для борьбы с врагом, наделенным таким сверхъестественным могуществом? Та же рука, что приколола записку к одеялу, могла поразить его в сердце, и он никогда не узнал бы имени своего убийцы.

Еще большее потрясение ждало его на следующее утро. Они сели завтракать, и вдруг Люси с удивленным возгласом указала наверх. Посреди потолка было нацарапано – очевидно, обгорелой палкой – число 28. Дочь ничего не поняла, а отец воздержался от объяснений. Вечером он взял дробовик и уселся на страже. Он ничего не видел и не слышал, однако утром на двери обнаружились большие, намалеванные краской цифры 27.

День проходил за днем, а его незримые враги скрупулезно вели отсчет, каждое утро напоминая ему нарисованными где-нибудь на видном месте цифрами, сколько еще осталось от месяца данной им отсрочки. Иногда роковые числа возникали на стене, иногда на полу, иногда на маленьких плакатиках, прикрепленных к ограде или садовой калитке. При всей своей бдительности Джон Ферриер не мог определить, откуда берутся эти ежедневные предупреждения. Когда он замечал их, его охватывал почти сверхъестественный ужас. Он стал худым и беспокойным, а в глазах у него появилась обреченность, как у загнанного зверя. Ему помогало держаться лишь одно – надежда на возвращение из Невады молодого охотника.

Двадцать сменилось пятнадцатью, пятнадцать – десятью, а об уехавшем по-прежнему не было ни слуху ни духу. Отпущенный срок неумолимо иссякал, а Хоуп все не подавал о себе весточки. Услышав на дороге стук копыт или окрик погонщика, старый фермер спешил к воротам, думая, что помощь наконец пришла. Но вот он увидел, как пятерка обернулась четверкой, а та тройкой, и мужество покинуло его. Теперь он утратил всякую надежду. Один, с плохим знанием гор, окружающих долину, он не мог ни на что рассчитывать. Все более или менее оживленные пути строго охранялись, и никому не удалось бы проскользнуть по ним без разрешения Совета. Куда ни кинь, нигде не было видно спасения от нависшего над ними удара. И все же старик ни на секунду не поколебался в своей решимости скорее расстаться с жизнью, чем примириться с тем, что он считал бесчестьем для дочери.

Однажды вечером он сидел в одиночестве, погрузившись в глубокие раздумья о своей беде и тщетно пытаясь придумать способ от нее избавиться. Утром на стене дома появилась цифра 2 – значит, завтрашний день будет последним из тех, что им отпущены. А потом? В его воображении теснились самые жуткие и невероятные картины. Что станет с его дочерью после того, как он исчезнет? Неужели в невидимой сети, которая затягивается вокруг них, нет ни одной дырочки? Отчаявшись найти выход, он опустил голову на стол и из груди его вырвалось судорожное рыдание.

Но что это? Вдруг откуда-то донеслось слабое царапанье – совсем тихое, оно тем не менее отчетливо слышалось в ночной тишине. Звук раздавался со стороны двери. Ферриер вышел в прихожую и навострил уши. Несколько мгновений длилась пауза, потом странные, навязчивые звуки возобновились. Очевидно, кто-то тихонько постукивал пальцем по дверной филенке. Может быть, это ночной убийца, явившийся, чтобы исполнить зловещий приказ тайного трибунала? Или посланец, отмечающий наступление последнего дня отсрочки? Джон Ферриер решил, что мгновенная смерть лучше ожидания, которое измотало ему нервы и выстудило душу. Прыгнув вперед, он отодвинул засов и рывком распахнул дверь.

Снаружи царили тишина и покой. Ночь выдалась безоблачная, и на небосклоне мерцали яркие звезды. Перед глазами фермера лежал маленький садик, обнесенный оградой с воротами, но ни в нем, ни на дороге никого не было. Облегченно вздохнув, Ферриер посмотрел налево и направо, затем случайно опустил взгляд к собственным ногам и, к своему изумлению, увидел распростертого на земле человека.

Это зрелище так поразило его, что он оперся о косяк, схватившись рукой за горло, чтобы не дать вырваться удивленному восклицанию. Сперва он подумал, что лежащий ничком человек ранен или умирает, однако тот вдруг шевельнулся и, извиваясь, пополз в прихожую с быстротой и бесшумностью змеи. Очутившись в доме, неизвестный вскочил на ноги, закрыл дверь, и ошеломленный фермер увидел перед собой мрачное, пылающее решимостью лицо Джефферсона Хоупа.

– Слава богу! – тихонько воскликнул Джон Ферриер. – Как ты меня напугал! Зачем ты это устроил?

– Дайте поесть, – хрипло ответил Хоуп. – У меня двое суток маковой росинки во рту не было. – Он бросился к остаткам ужина на столе, холодному мясу и хлебу, и принялся жадно набивать себе рот. – Как Люси? – спросил он, утолив голод.

– Нормально. Она не знает, что нам грозит, – ответил ее отец.

– Хорошо. За домом следят со всех сторон. Вот почему мне пришлось ползти. Может, они и ловки, но не настолько, чтобы поймать охотника, в жилах которого течет индейская кровь.

Теперь, в обществе надежного союзника, Джон Ферриер словно заново родился. Он схватил мозолистую руку Хоупа и сердечно пожал ее.

– Тобой можно гордиться, – сказал он. – Немногие согласились бы разделить с нами такое несчастье.

– Тут вы правы, дружище, – ответил молодой охотник. – Я крепко вас уважаю, но скажу честно: будь вы один, я бы вряд ли сунулся в это осиное гнездо. Меня привела сюда Люси, и прежде чем с ее головы упадет хоть один волосок, в Юте станет на одного Хоупа меньше.

– Что нам делать?

– Завтра ваш последний день, и если не сняться нынче ночью, вам конец. В Орлином ущелье нас ждут мул и пара лошадей. Сколько у вас денег?

– Две тысячи долларов золотом и пять ассигнациями.

– Неплохо. У меня еще столько же. Мы должны перевалить через горы и добраться до Карсон-Сити. Срочно будите Люси. Хорошо, что слуги спят не в доме.

Пока Ферриер объяснял дочери, что им предстоит, Джефферсон Хоуп сложил все съестное, какое сумел найти, в маленький узелок и наполнил водой глиняную флягу, ибо знал по опыту, что источников в горах мало и они находятся далеко друг от друга. Едва он закончил сборы, как вернулись фермер с дочерью, полностью одетые и готовые к путешествию. Влюбленные поздоровались тепло, но без лишних слов, поскольку им нельзя было терять драгоценные минуты.

– Отправляемся сейчас же, – сказал Джефферсон Хоуп тихим, но решительным голосом человека, который сознает всю величину нависшей над ним опасности, но и не думает сдаваться без боя. – За парадным и черным входом следят, но если нам повезет, мы сможем вылезти в боковое окно и пересечь поле. А как попадем на дорогу, там уж только две мили до Орлиного ущелья, где привязаны лошади. К рассвету будем далеко в горах.

– А если нас остановят? – спросил Ферриер.

Хоуп похлопал по рукояти револьвера, торчащей из-под его куртки.

– Если их окажется слишком много, двоих-троих мы с собой прихватим, – сказал он с недоброй усмешкой.

Свет в доме не горел с самого вечера, и Ферриер выглянул из темного окна в поле, которое принадлежало ему и которое теперь он должен был навсегда оставить. Однако он давно уже подготовился к этой жертве, ибо честь и счастье дочери перевешивали в его глазах утрату любого имущества. Снаружи тихонько шелестели деревья, колосилась широкая нива – трудно было поверить, что над всем этим покоем и безмятежностью витает дух убийства. Однако бледное, сосредоточенное лицо молодого охотника ясно показывало: по пути сюда он видел достаточно, чтобы изгнать из себя всякие сомнения по этому поводу.

Ферриер взял сумку с золотом и банкнотами, Джефферсон Хоуп – скромный запас провианта и воды, а Люси – маленький узелок с самыми дорогими ей вещами. Как можно тише и осторожнее открыв окно, они дождались большого облака и в сгустившемся мраке один за другим выскользнули в сад. Согнувшись в три погибели и затаив дыхание, они пробрались к живой изгороди и под ее укрытием достигли лазейки, ведущей в засеянные пшеницей поля. Однако здесь молодой охотник вдруг схватил своих спутников и толкнул их в тень, где они, дрожа, приникли к земле.

Им повезло, что благодаря жизни в прериях слух у Джефферсона Хоупа стал острым, как у рыси. Едва они спрятались, как в нескольких шагах от них раздался заунывный крик горной совы, а вслед за ним другой такой же, но чуть подальше. В тот же момент они увидели, как из лазейки, открывающей дорогу к спасению, выскользнул чей-то смутный силуэт, и снова послышался печальный сигнал, в ответ на который неведомо откуда возникла другая человеческая фигура.