Берег Живых. Выбор богов. Книга вторая
Они прошли через сад, и здесь царевич остановил мальчика, удержал за плечо. Сеткау уставился на него во все глаза с тем же искренним восхищением, хотя, казалось бы, за два дня мог бы уже привыкнуть. Ренэф снова присел на корточки, чтобы их глаза были вровень.
– Вот что, солдат. Сохрани это – пригодится потом на службе.
Нэбвен отдал Ренэфу свой хопеш. И теперь этот ответный жест казался справедливым. Сняв с пояса свой кинжал – не парадный, с богато украшенной рукоятью, годившийся больше для ритуалов да богатого погребения, а просто любимый удобный кинжал, личный, так хорошо ложившийся в ладонь, – Ренэф вложил его в руки Сеткау. Пришлось при этом сжать мальчику кулачки поверх ножен, потому что у того от избытка чувств задрожали руки и нижняя губа, хотя он мужественно старался держаться.
– Да бери ты, не бойся, – Ренэф ободряюще улыбнулся и поднялся.
– Спа…спасибо, с-сиятельный царевич, – прошептал Сеткау и крепко прижал кинжал к груди.
Ренэф не знал, как сложится их жизнь дальше и возглавит ли он когда-нибудь другие отряды, в которые мог бы вступить и Сеткау. Но он точно знал, что Сеткау-солдату этот кинжал, подаренный с самыми добрыми пожеланиями, послужит хорошо и принесёт искру благословения божественного Ваэссира.
Они вернулись как раз к ужину. А после ужина произошло то неизбежное, чего Ренэф так не хотел, – Нэбвен попросил его о личном разговоре. Военачальник отослал суетившихся вокруг него слуг – суетившихся, как уже успел отметить про себя царевич, с искренней заботой, а не от страха перед хозяином дома – и пошёл сам, хоть и не стал отказываться, когда Ренэф подставил ему плечо. По мерке Нэбвена уже успели изготовить костыль – далеко бы он не ушёл, но по дому и в саду передвигаться вполне мог самостоятельно, чему был явно рад. Царевич с болью подумал о том, что тянул там, в Леддне, слишком долго, что возможно, не промедли он столько, удалось бы сохранить сустав, и тогда можно было бы сработать нижнюю часть ноги из дерева… Но он отогнал эту невыносимую мысль. Сустав тоже был раздроблен там же, в ущелье, и кости сместились, пока он тащил Нэбвена на себе. Это ему подробно и не один раз объяснил его личный целитель, Тэшен. Прошлое Ренэф поменять не мог, а если б мог – ни за что не стал бы похищать Тессадаиль Нидаэ, остался бы в Леддне. Да что уж было теперь говорить…
Дом затихал, готовился ко сну. В саду же царил умиротворяющий покой. Ветер шептался в ветвях плодовых деревьев и в зарослях тамарисков, набрасывал фигурную рябь на поверхность декоративного озерца, заросшего лотосами и бумажным тростником, символами Верхней и Нижней Земель Таур-Дуат. И звёзды… здесь так хорошо были видны звёзды, целые россыпи. Ренэф понял вдруг, что почему-то уже очень давно не смотрел подолгу в ночное небо. Сейчас это его почти успокаивало.
Нэбвен кивнул на какое-то дерево у пруда, и царевич помог ему расположиться поудобнее, а сам сел рядом, у воды. Отводить взгляд от отражённой в тёмном зеркале звёздной россыпи не хотелось – тогда бы пришлось смотреть в глаза собеседнику.
– Ты собрался уходить без меня, Ренэф, – в голосе военачальника прозвучали нотки укоризны и печали.
– Да, я отправлюсь на доклад Владыке один, – с вызовом ответил царевич. – Командир всегда отвечает за своё войско. И хоть ты старше меня по званию, я – сын Императора. Я сделал что сделал, мне и отвечать.
– Так ведь и я не за твои действия отвечать собираюсь, а за свои, – Нэбвен вздохнул и, как показалось Ренэфу, улыбнулся. – Ты хочешь защитить меня… как и я тебя.
Царевич обернулся к нему и бросил – холоднее, чем хотел.
– Не сто́ит.
«И так уже защитил…» – закончил он мысленно, но вслух говорить не стал.
– Мне известно, что после всего случившегося ты направил срочный отчёт Владыке, да будет он вечно жив, здоров и благополучен. Но прежде я направил свой. А там… уж прости, но изложил то, о чём ты докладывать не хотел, – Нэбвен смотрел на него серьёзно и спокойно, не сожалея – просто сообщая правду. – Я благодарен тебе, мой друг. Но что бы ты ни говорил и ни думал – моя вина тоже велика. Я не сумел защитить тебя в Лебайе.
– Да как ты…
Нэбвен вскинул руку, не дав ему договорить.
– Пока я – всё ещё твой командир, Ренэф. По праву, данному мне твоим отцом. И вот мой последний тебе приказ: один ты не уйдёшь, не оставишь меня позади, – его голос и взгляд смягчились. – Вместе ношу нести легче. А то, что случилось в Лебайе – наша общая ноша.
Ренэф замер, осмысливая услышанное. Нет, Нэбвен не пытался его унизить, не думал, что он не справится. Но прятаться за спиной царевича военачальник не хотел, напротив – желал смягчить гнев Владыки, разделить удар, предназначавшийся ему, Ренэфу.
– Я не считаю тебя виноватым, – возразил царевич. – Ты не мог просчитать всего! А там, где мог просчитать, – там я тебя… не послушал… и ввёл в заблуждение.
– Твой отец направил меня с тобой, прежде всего чтобы защитить тебя. Вот с чем я не справился. А если ты лишишь меня возможности ответить перед Владыкой вместе с тобой… – Нэбвен улыбнулся ему тепло и открыто. – Нет, ты слишком уважаешь меня, чтобы обесчестить в моём, возможно, последнем бою.
Ренэф вздохнул.
– Уже не спрашиваю, зачем ты нарушил приказ царевича и рассказал о «Пьянящем вздохе». Лучше скажи, когда успел направить гонца? Я ведь за всем следил.
– Я предполагал, что могу уже и не вернуться в Леддну, и оставил последние распоряжения на случай моей смерти. Одним из них было доставить Императору это послание… а написал я его намного раньше, ещё в деревне Сафара. Скрывать правду, чтобы защитить себя, я не стану.
– Но если тебя обвинят в том, что по твоей вине едва не погиб последний наследник Владыки… – упавшим голосом произнёс Ренэф и тряхнул головой. – Да никогда я такого не допущу!
– Знаю, – Нэбвен чуть подался вперёд, коснулся его руки. – Знаю… Как и я не допущу того, чтобы жестокая игра, в которую ты оказался втянут, разрушила всю твою жизнь.
С умением выражать свои чувства, в том числе благодарность, у Ренэфа всегда было не очень хорошо. Так и сейчас он не нашёл слов для того, что переполняло его, и просто стиснул руку Нэбвена в крепком воинском рукопожатии.
* * *Гонцы принесли радостные вести – отряды царевича Ренэфа и военачальника Нэбвена прибыли в столицу. Апет-Сут приветствовала воинов, вернувшихся с победой.
Амахисат получила эту весть ещё раньше. Уединившись, чтобы подготовиться к встрече, она тайком проскользнула к маленькому личному алтарю. Царица опустилась на колени и сжала между ладонями статуэтку Аусетаар, божественной матери Ваэссира, к которой взывала всё это время. И слова благодарности, которые она шептала, были не менее истовы, чем прежде – молитвы. Медово-золотистый алебастр отозвался теплом, чуть вибрируя, откликаясь.
И когда Амахисат поднялась, расправила плечи, с почтением ставя изображение Богини на место, она была готова ко всему. Её юный сокол вернулся домой целым и невредимым – вот то, что имело значение.
А всё остальное она сумеет преодолеть и отведёт от него удар любого врага.
Глава 25
– Что с тобой? Сама не своя уже несколько дней, – с тревогой проговорила Мейа, расчёсывая и переплетая свежевымытые волосы царевны и попутно втирая в них ароматные масла. – Или недужится тебе? Вели мастеру дать тебе отдых. Нельзя же так!
– Нельзя, – эхом повторила Анирет, нехотя заглядывая в бронзовое зеркало, отразившее её посуровевшее лицо. – Нельзя ни дня пропускать. Так мало времени…
На миг полированная поверхность исказила её черты так, что те преобразились в черты брата.
«Спасибо, что помнишь меня живым…» От неожиданности девушка едва не выронила зеркало, но сдержала возглас – не хотела говорить Мейе о своём странном видении, в котором ожила статуя в гробнице.
– А кому ты пользу принесёшь полуживой? – возразила подруга, не прерывая своего занятия.
– Да будет тебе. Я же Эмхет, – царевна чуть улыбнулась, встречая взгляд Мейи в зеркале. – Золотая кровь и Сила.
Мейа прищёлкнула языком, и Анирет отчётливо представила, как она закатывает глаза.
– Кровь кровью, а беречь себя хоть немного надо. Твои товарищи по каменоломням хотя бы ночью спят, да так крепко, что армейский рожок не разбудит. А ты что? Над свитками сидишь, а потом чуть свет – в мастерскую. Да и то, что в мастерской недавно случилось, меня беспокоит…
«Меня тоже. Я не понимаю, что стало причиной видения…» – подумала Анирет, но говорить об этом вслух не нашла в себе сил.
Что-то произошло тогда, она знала точно, и это было связано с тем, что от неё тщательно скрывали. Поговорить бы с дядюшкой! А она так и не решилась даже письмо ему написать – садилась, начинала, но слова не ложились во фразы, и Анирет сама осекала себя, чтоб не тревожить Хатепера попусту. В конце концов, отец призвал его в столицу не потому, что соскучился по брату, а по неотложным делам. Царевна успокаивала себя тем, что ещё до исхода месяца и сама отправится в Апет-Сут, на празднование Разлива. Вот тогда-то она и сумеет обсудить с Хатепером всё, что её тревожит, – только бы дождаться! И хотя до празднования оставалось всё меньше времени, Анирет казалось, что она зря откладывает послание, что видение не было пустым. Произошло что-то важное, касавшееся их всех, – а таким своим ощущениям Анирет, как-никак урождённая жрица Ваэссира, верила.
Мейа говорила что-то ещё, но царевна думала о своём – о том, чтобы напомнить мастеру о его обещании показать священную глину. Уж не думает же он, что царевна забудет о своей просьбе? Анирет чувствовала, что это тоже было чрезвычайно важно, точно могло достроить в сознании некий кусочек понимания. А вот после уже и письмо получится написать.
Меж тем подруга закончила с её волосами, и царевна поднялась, обняла девушку, крепко и тепло.
– Я очень тебе благодарна за заботу, ты бы только знала! Само твоё присутствие поддерживает меня. Не знаю уж, где бы я была, если б не ты.
– А как иначе, госпожа моя? – Мейа обняла её в ответ, потом лукаво улыбнулась, чуть отстранившись, чтобы посмотреть в глаза. – Жаль только, ты меня совсем не слушаешь. Но хоть в саркофаг тебе слечь раньше времени я не дам.
Обе рассмеялись. Когда Анирет выходила из комнаты, она встретилась взглядом с Нэбмераи, ожидавшим её у двери. Внешне невозмутимый, особенно при других, воин поклонился и занял место за её плечом. Но в его глазах царевна успела различить тень того же беспокойства, и это напомнило ей о хрупком доверии, что начало, наконец, выстраиваться между ними. Та ночь у реки и последующий разговор помогли ей взглянуть на их историю иначе. В ходе одного из вечерних занятий Нэбмераи осторожно спросил, что произошло в мастерской, но когда Анирет не ответила – настаивать не стал, лишь напомнил коротко, что поможет.
Это было приятно.
Мейа осталась в доме, пообещав зайти позже и при этом выразительно посмотрев на Таэху. Они и правда проводили много времени вместе, пока царевна была занята, но свои обязанности служанка исполняла безукоризненно и точно, всегда готовая помочь Анирет и словом, и делом.
До мастерской они шли вдвоём, молча, хотя поговорить хотелось о многом, и, как царевна чувствовала, не только ей. Она помнила, что Нэбмераи хотел связаться со своим дядей, Верховным Жрецом Джети, – должно быть, уже связался, но если ответ и пришёл, воин ничего не сказал. «Нет, не пришёл, – с неожиданной уверенностью подумала вдруг Анирет. – Он бы сказал». И в этом у неё не было ни тени сомнений – что-то решилось ещё в тот момент, когда она показала Таэху письмо Хатепера.
Остров Хенму пробуждался с рассветом. Жрецы возносили молитвы Великому Зодчему. Возвращались с раннего лова рыбаки. Открывались мастерские и рынок. Возобновлялись под звучные песни, скрашивавшие тяжёлый труд, работы в каменоломнях. Сейчас, когда Анирет и Нэбмераи шли к её учителю, жизнь уже кипела вовсю, и весёлый гомон вокруг отгонял смутные страхи.
Нэбмераи толкнул дверь мастерской, привычно убеждаясь, что внутри безопасно. Эта его привычка порой заставляла девушку закатывать глаза, ведь остров был закрытой общиной, а помимо посвящённых воинов храма здесь сейчас были и воины из императорской стражи, часть её небольшой свиты. Но она давно поняла: спорить с Таэху на этот счёт было совершенно бесполезно. Для неё он был как Ануират для её отца – те Владыку ни о чём не спрашивали, когда дело касалось его безопасности, а делали так, как считали нужным.
После короткого обмена приветствиями Нэбмераи сел ждать в тени навеса у дверей, а Анирет прошла вглубь мастерской за своим учителем. Вскользь ей подумалось, что имени своего наставника она до сих пор так и не узнала. Когда он начал раскладывать инструменты, чтобы перейти к сегодняшнему занятию, царевна проговорила учтиво, но твёрдо:
– Погоди, мастер. Ты просил дать тебе несколько дней.
Старший рэмеи вздохнул и медленно кивнул.
– Я всё думал, как сделать это лучше… показать тебе больше или оставить как есть.
– Что ты имеешь в виду? – Анирет нахмурилась: на её личный взгляд, вокруг и так скопилось слишком много тайн.
– Глину из храма я принёс. Здесь она, – мастер кивнул на ничем не примечательную полукруглую корзину, прикрытую такой же плетёной крышкой, как и другие. – Но достаточно ли… Вот об этом и думал, – он пристально посмотрел царевне в глаза и после долгой паузы проговорил, будто решившись: – Пойдём со мной, и ни о чём пока не спрашивай, госпожа.
Анирет серьёзно кивнула. Мастерскую они покидали вместе – Нэбмераи сопровождал её повсюду, но он-то тем более ни о чём спрашивать не собирался. Их путь лежал в центральный храм, оплот культа Великого Зодчего в Таур-Дуат, вокруг которого и была построена вся остальная жизнь острова Хенму. Но мастер повёл царевну не к алее, ведущей к главному входу, а куда-то к боковым помещениям. Когда они миновали храмовые сады и колонные залы, обнимавшие молельные дворы, сейчас полупустые, и дошли до каких-то неприметных дверей, мастер остановился и обернулся.
– Дальше тебе нельзя, – сказал он, обращаясь к Нэбмераи. – Только госпожа царевна.
Таэху скрестил руки на груди, смерив мастера спокойным взглядом, говорившим очень многое.
– Вели своему стражу остаться, иначе мы никуда не пойдём, госпожа, – вздёрнув подбородок, упрямо сказал мастер. – Ему ли не знать, что жрецы разных культов далеко не всеми таинствами делятся даже между собой. Я не приглашал Таэху.
– Я чту таинства Великого Зодчего, уважаемый, – негромко проговорил Нэбмераи. – Но жизнь царевны Эмхет, вверенную мне самим Владыкой, чту больше прочего.
– Ты что же, Таэху, полагаешь, мы навредим ей? – возмутился мастер, даже не скрывая своего негодования. Анирет никогда не видела, чтобы он настолько терял терпение. – Это уж слишком – не теперь, когда я веду её во Внутренние Мастерские! Жизнь госпожи царевны вверена и нам тоже! Пока она гостит здесь, все мы отвечаем за неё перед Владыкой, да будет он вечно жив, здоров и благополучен.
Нэбмераи просто стоял и смотрел, и Анирет знала, что сейчас был как раз тот самый момент, когда воин сделает всё по-своему. Она могла бы приказать ему остаться и ждать. Может, он бы даже послушал… Пронеслась мысль о том, что Таэху преследовали свои цели, и, возможно, Нэбмераи хотел лишь воспользоваться ситуацией, получить знания, к которым в ином случае не имел бы доступа… пронеслась и угасла, так и не обретя до конца форму.
Доверие. Им предстояло однажды править их возлюбленной землёй вместе.
Анирет коснулась руки Таэху, и почувствовала, как напряжены его мышцы.
– Позволь нам пройти вместе, прошу, – тихо проговорила она, обращаясь к мастеру, используя ту потаённую часть себя, из-за которой об Эмхет говорили, будто они способны повелевать жизнью каждого в Обеих Землях. – Я отвечаю за своего стража, как вы отвечаете за меня. Если он нарушит что-то, за то держать ответ мне, Анирет Эмхет, дочери Владыки Таур-Дуат.
Под своей ладонью Анирет ощутила, как уходит напряжение Нэбмераи. Мастер замер от неожиданности, потом нахмурился, переводя взгляд с царевны на воина и обратно. Она видела его нежелание впускать их, его сожаление, что вообще дал согласие, его готовность отказать… но нечто в глазах Анирет остановило его в последний момент.
– Тебе держать ответ, дочь Владыки, – сухо проговорил он и отпер дверь.
Анирет отняла ладонь, шагнула в полумрак за учителем, вся поза которого, сдержанная, напряжённая, выдавала его недовольство. Пересекая порог, она ощутила, как пальцы Нэбмераи коснулись её пальцев, едва-едва, но не случайно, и чуть улыбнулась.
Они оказались в узком коридоре, ведущем вниз – видимо, во Внутренние Мастерские. Здесь на стенах не было росписей, и впереди Анирет различала ещё несколько дверей, скрывавших разветвлённые переходы в храмовые помещения, доступ в которые был закрыт даже для большинства обучавшихся в Хенму скульпторов и художников.
Они двигались по каким-то переходам, минуя тайные залы, и мастер бдительно следил, чтобы никто из них никуда не заглядывал. Здесь царила тишина, нарушаемая мистичными звуками, казалось, принадлежавшими иным реальностям, – тихой музыкой, перестуком камня и звоном металла. Пространство преломляло далёкие голоса – не то песни и гимны, не то смутные многоликие речитативы, которые бормотали жрецы и жрицы, зачаровывавшие и оживлявшие камень и глину. Анирет казалось, что она вошла в саму утробу творения, и в какой-то мере так и было – Внутренние Мастерские храма были отражением мастерских Великого Зодчего и Матери Живых. Здесь воссоздавались отражения дарованной ими жизни – статуи, наполненные жизненной энергией Богов и смертных, храмовые атрибуты, удивительные амулеты… и легендарные големы, которые, согласно слухам, помогали рэмеи в войне так же, как эльфам помогали творения их волшбы родом из зачарованных чащоб.
Анирет не запоминала дорогу, да и не ставила себе такой цели – была уверена, что мастер намеренно ведёт их так, чтобы запутать. А Нэбмераи, должно быть, следил. Или, может, просто прислушивался к мистичному течению жизни здесь, соприкасаясь с иным, неподвластым даже Таэху Знанием? Ведь что Таэху ценили больше, чем Знание?..
Наконец мастер привёл их в какой-то тёмный зал и запер дверь, а потом зажёг светильники по стенам. Зал, безусловно, был мастерской – Анирет видела полуобработанные куски камня, которым предстояло стать стелами, и инструменты. А в центре зала лежала фигура, укрытая полотнами тканей с нанесёнными на них формулами заклинаний. Такой покров придавал ей сходство с мумией. Вот только размеры… в статуе было полтора или два рэмейских роста.
– Ты обещала, что тебе держать ответ, дочь Владыки, – сухо напомнил мастер, отставляя светильник на один из столов и обходя фигуру. – Замкни уста и свои, и своего стража, госпожа царевна, – таинство это не для чужих глаз.
Анирет спокойно кивнула, не в силах отвести взгляд от того, что было скрыто под полотнами. Нэбмераи рядом с ней, казалось, даже не дышал, преисполнившись ощущением важности момента.
– Вот что мы создаём по просьбе твоего отца-Императора, да будет он вечно жив, здоров и благополучен, – торжественно произнёс мастер, стягивая одно из полотен и обнажая лицо, едва отличимое от живого.
Царевна вспоминала легенды о Гончарном Круге Матери Живых, иносказательно говорившие о том, что в смертном теле было собрано всё, что составляло земной план бытия – и соли земли, и животворные паводковые воды. Вспоминала всё, что знала как жрица, об одухотворении материи, и то, как впервые держала в руках комочек священной глины, когда дядюшка Хатепер рассказывал ей о причинах вражды и общем враге, а в его ладонях рождался маленький сокол, которого он обжёг после и подарил Анирет в качестве амулета. Когда она брала этого сокола в руки, тот казался почти живым, как и все артефакты, являвшиеся не безделушками, а вместилищами энергии. Но то, что она видела перед собой… было чем-то совсем иным.
Мастер поманил её к себе, и она приблизилась, заглянула в безмятежное, точно спящее лицо статуи, различая оттенки краски, так похожие на цвета живой кожи, особенно при неверном освещении светильников и длинных тенях мастерской. В чертах было что-то от статуй Ваэссира, охранявших входы в святилища, но форма рогов была не как у Эмхет – такая встречалась часто среди жителей Империи.
Сознание Анирет было по-жречески отстроено, а восприятие – обострено до предела с самого мига, как она переступила порог храма. И потому сейчас она чувствовала… нет, не вполне жизнь – скорее, своего рода ожидание жизни, потенциал жить внутри этого творения. И этот потенциал звал её, робко, с надеждой. Царевна коснулась лица статуи, ощутив прохладу окрашенной глины или камня, отодвинула ткань, оглядывая прижатую к телу руку, сжимавшую нечто вроде короткого спрятанного в ладони цилиндрического жезла с иероглифической формулой, положила свою ладонь на сомкнутые пальцы голема и прислушалась. Всё затихло, даже отдалённые голоса и звуки в храме – она слышала только ритм своей крови, размеренный, как бой ритуального тамтама, и звук этот точно нарастал издалека. Пальцы гиганта под её ладонью вдруг дрогнули, и это показалось совершенно естественным…
Рука мастера мягко сжала её запястье.
– Позволь ему спать, госпожа, – тихо проговорил он. – Хотя на твой зов, на зов золотой крови, могут подняться все големы нашего храма.
Анирет отняла ладонь, и статуя снова стала лишь статуей. В тот миг, даже без слов учителя, она поняла основную суть таинства – эта жизнь была отражением жизни, дарованной Амном. Материя одухотворялась тем, что уже существовало.
И какова была цена, какова была жертва, она не хотела знать, но уже понимала, что узнает. Потому что если отец велел создать новых големов – он готовился к войне.
Мастер накрыл статую полотнами, задержал на несколько мгновений взгляд на лице голема и шепнул что-то ласково. Царевна невольно подумала о родстве, которое скульпторы, а тем более скульпторы-мистики, испытывали со своими творениями.
Потом старший рэмеи притушил светильники и вывел Анирет и Нэбмераи наверх. Здесь, в царстве солнечного света и привычных живых форм, могло показаться, что всё привиделось, что не было только что похода во Внутренние Мастерские и дрогнувших пальцев под её ладонью. Но именно здесь Анирет осознала, почему сегодня ей так нужно было попасть в тот зал.
Она отчётливо увидела разницу. Хэфер в её видении не был ожившей статуей из священной глины. Он был действительно, по-настоящему живым. И осознание этого будоражило разум царевны не меньше, чем изначально – весть о его смерти.
В тот день мастер отпустил её, и Анирет бродила по Хенму, пытаясь отвлечься и мысленно составить послание дяде. Она была рада, что Мейа осталась ждать в доме и не задавала вопросов, была благодарна задумчивому молчанию Нэбмераи. Они прогулялись по шумному рынку, где царевна купила свежего хлеба, мёда и фруктов – на общую трапезу идти не хотелось. Ноги сами понесли её к тихой речной заводи, но девушка осознала это, только когда они уже пришли. Здесь, под защитой пальм и тамарисков, она пыталась успокоить свои мысли после того сна. Изумрудные заросли бумажного тростника, волновавшегося на ласковом ветру, ослепительная игра лучей в индиговых водах, отражавших бирюзовую высь неба, далёкие рыбацкие лодочки и большие гружёные баржи – всё казалось совсем иным в красках дня.
Анирет устроилась в тени, сняла с пояса флягу и сделала несколько глотков тёплой воды, только сейчас почувствовав, как пересохло в горле. Нэбмераи опустил рядом с девушкой её тканую сумку с покупками.
– Садись. Деревья отбрасывают вполне достаточно тени – твоя нам ни к чему, – она чуть улыбнулась, не сводя задумчивого взгляда с реки, и отвлеклась только чтобы разломить хлеб.
Таэху присел неподалёку, собранный, бесстрастный. Место было уединённым, а всё же при свете дня риск оказаться увиденными был велик. Анирет вздохнула и протянула ему половину лепёшки, сдобрив её мёдом, и воин благодарно склонил голову, хотя есть не спешил.
– Мне позволено сказать?
– Что? – не поняла царевна.
Его губы дрогнули в сдерживаемой усмешке.
– Ты, госпожа, приказала, чтобы я говорил с тобой, только когда обратишься.
И она вспомнила, что так и было с той ночи – даже в ходе занятий она всегда начинала разговор первой. Царевна не выдержала и рассмеялась.
– Ну, в таком случае даю своё дозволение.
Таэху посерьёзнел и тихо сказал:
– Благодарю тебя. За доверие сегодня… и не только сегодня.
В его глазах она прочла гораздо больше, чем эти слова, но и без того знала, что её решение пойти в святилище вместе было верным.
– Без доверия то, что предстоит нам, будет невыносимым, – ответила царевна.
– Пожалуй, – согласился он чуть слышно, отводя взгляд.
В молчании они ели ароматный хлеб с мёдом, запивая водой из фляг. Потом пришёл черёд фруктов. Хорошая трапеза всегда помогала заземлиться после любой жреческой работы, а увиденное сегодня определённо требовало заземления.