Нерусский новый русский

Гаря

и

Миша.

Поджог

Так как мы очень близки с семьей сестры моего отца, то всегда ездили друг к другу навещать и проводить каникулы и даже отпуска вместе. Когда-то Гарик – мой двоюродный старший брат, приехал к нам на каникулы. Гарик почти ровесник брата Миши, поэтому они проводили все время вместе, ездили на велосипедах на озера и к Мишкиным друзьям. Другая близкая семья, моей тети по маме, как я раньше писал, тоже всегда была рядом. Ирочка и Боря. Как-то раз Гаря и Миша оказались в машине дяди Бори, уж не знаю, почему была такая логистика, но оказались. Было им лет по тринадцать. Боря остановился на обочине дороги, чтобы залить бензин. Дело было не на заправке, а именно на обочине. Заправок было тогда еще немного. Он наливал из канистры. В какой-то момент бензин пролился достаточно большой лужей, тогда даже на пистолетах бензоколонок не было еще автоматических отщелкивателей, надо было держать его рукой и не зевать, чтоб отпустить вовремя крючок. Видимо, Боря проспал этот момент и наливая через воронку. Ничего страшного, достаточно обычная ситуация. Что было у Мишки в голове – непонятно! Ведь не маленький уже был парень. Миша достал из кармана коробок со спичками, тут же чиркнул и бросил горящие спички в лужу. Где был этот обычный для всех людей ограничитель, говорящий всем нам, что можно, а что нельзя?! Почему он не работал у него!? Все получилось, как в современных фильмах. Бензин загорелся прозрачными синими языками пламени! Боря заорал на детей: «Бегите!!!». Гарька с Мишкой начали отпрыгивать и побежали. Боря не мог бросить состояние, которое в те годы большинство не могли заработать за всю жизнь, это состояние называлось «Жигули». Не знаю, думал ли он о других людях и машинах, проезжавших мимо, которые, возможно, сидели в своих железных сокровищах, понимая, что едут мимо активированной бомбы!? Наверное, это пронеслось сегментами и кусками в голове… Боря просто был героем, он сорвал с себя пиджак и начал им бить по огню. Бок машины ведь был, как и всегда в таких случаях, облит бензином. Горло бензобака находится над задним колесом, поэтому дорога у пламени была прямая, как по фитилю прямо в бак. Секунды нужны были для перехода огня с нижней части лужи на ее верхнюю. Боря каким-то чудом успел!

Интересно, что делать с таким неразумным ребенком!? Как наказывать? Нельзя же просто поговорить о том, что он сделал, что-то надо было добавить, как-то усилить наказание, чтобы поступок дурака никогда не повторился. Проучить Мишку Боря решил, дав Гарьке поводить машину по Мельничному Ручью, это около нашей дачи. Это было потрясающее удовольствие! Родители ведь редко никуда не торопились, сев в машину. Поэтому такие моменты бывали не часто и были настоящим праздником для нас!

Потеря

Мне было лет семь, когда в доме стали говорить о Геленджике. Сегодня ребенок подумает, наверно, что это квадратный Мерседес, который делает: «жик! жик!» Тогда дети такого не знали. Мои родители, с родственниками и друзьями, решили ехать на трех машинах на юга. Это было очень здорово! Во всяком случае точно настоящее приключение! Я скучаю всю жизнь по тем временам! Одиннадцать близких и веселых людей, объединенных дружбой и едиными интересами, весело и шумно останавливались на обеды и ужины, на ночевки и в магазинах. Путешествие длиною в месяц на Чёрное море! Из них шесть дней ушло на преодоление трех тысяч километров туда и столько же, естественно, обратно. Помню, как я с заднего сиденья все время просил папу добавить газу и обогнать то наших, то чужих, разогнаться еще быстрее, восторг от ста пятидесяти на спидометре наших жигулей!

И вот в одном из кемпингов по дороге я, переночевав в палатке, подцепил вшей, несмотря на все возражения и нытье, что меня эти вши вовсе и не беспокоят. Несмотря на то, что при родителях я корчился и изгибался крючками, но старался не чесаться, меня все же побрили. Это было впервые, когда в зеркале на меня смотрел совсем другой мальчик.

Помню, как мои старшие братья плавали наперегонки в море, до буйков и обратно, а я болел, как будто они выступали на чемпионате мира, поражаясь и завидуя их силе и умению. Помню утес и обрыв под маяком, на котором мы запарковали машины и разбили палатки на эти сказочные три недели, примусы и костры. Ночную ловлю крабов с фонариком и подводную охоту, когда братья приносили рыб, пробитых стрелой от подводного ружья с резинкой! Помню ёжика, с которым я счастлив на фото в альбоме.

Я не смог дать таких путешествий своей семье. Время подкорректировало нашу жизнь и наши отдыхи, разместило нас в гостиницах и ресторанах. Лет через тридцать после Геленджика друг скажет мне в телефонную трубку:

«Поехали в Ярославль, на матч «Зенит-Шинник» на джипе Витала».

Что такое «Шинник» я, хоть и не смотрю никогда футбол, кроме чемпионатов мира, догадался. И ответил: «Вы что там совсем что ли сбрендили? Конечно, же нет!»

Через пять минут мне перезвонил второй друг: «Димас, скажи, а когда еще мы все вместе, друзья, сядем в хорошую тачку и поедем путешествовать по совдеповской трассе? Останавливаться на трассе в кафе и гостиницах? Покупать пирожки и пить квас из придорожных бочек, как в советские времена? Проезжать городки и посёлочки? Когда?»

Я провалился в детские ощущения счастья таких путешествий и, конечно, же сказал: «Да!»

Но про то, что такое Ярославль, дружба и «Шинник», попозже, сейчас пока мы едем в Геленджик.

Остановившись прямо на обочине на обед, наша большая и шумная компания начала хлопотать и обустраивать на травке импровизированный столовый комплекс. Из каждой из трех машин достали наборы «турист», такие складные столики и стульчики, которые были в каждой туристически настроенной советской семье. На столы начали резать все, что можно было резать: хлеб, овощи и фрукты, консервы.

Кто-то с криком выскочил из леса, держа в руках приличный благородный гриб. С этого момента большая часть компании бросилась в лес: жрать-то все равно не давали. Я шел между двумя старшими братьями с надеждой отличиться и найти больше всех и, самое главное, лучшие грибы. В те годы азарт грибника завладевал мной полностью, что-то типа золотой лихорадки. Расстояние между нами было, наверное, метров по шесть. Какая-то густая чаща-полянка выросла прямо по курсу, я полез внутрь, а братья стали отдаляться, обходя ее с флангов. Грибов было маловато, но желание и надежда вели и вели. Иногда мы перекрикивались, как и положено грибникам. Чаща, в которой я пробирался, оказалась какая-то нескончаемая и ужасно густая. Голоса стали дальше. В один из криков я просто не услышал ответа. В желании выбраться я стал забирать в сторону одного из братьев, но голосов было не слышно. Тогда я пошел наоборот к другому брату, подумав, что может они где-то объединились. Через полчаса бесполезных криков и хождений я решил просто вернуться на дорогу к машинам. Через час хода стало реально страшно, так как к машинам я не выходил и не выходил, более того, я не слышал шума трассы, по которому часто ориентируются грибники. Так я потерялся где-то посередине между Ленинградом и Геленджиком. Тысячах в полутора километров от дома. На грибы стало наплевать. Родные стали любимыми и самыми необходимыми на свете. Надежда и понимание, что меня ищут, питала, наверное, меня. Я решил сохранять спокойствие и двигаться по прямой. Ведь километр за километром можно преодолеть любое расстояние, а, следовательно, и лес. Пришлось перейти вброд речку. Теперь по пояс я был мокрый. Начало темнеть. Часок я шел, ревя, пока не кончились слезы. Наконец через несколько часов я вышел в поле, там стояла какая-то изба. Счастье и надежда на спасение начали просыпаться. Я прибавил ходу, проигрывая разговор с местными крестьянами в голове. Все расскажу, если ничем не помогут, буду проситься к ним пока. Самое главное ночевать не в лесу! Я буду им помогать работать, а они меня будут держать за это в доме и кормить. Может быть, люди неплохие, надеялся я. Изба оказалась мертвая с заколоченными окнами. Как ее открыть, чтобы переночевать!? Я ковырял старые доски ставень подручными палками и бился больно плечом в дверь, все было тщетно.

В какой-то момент мне показалось, что я что-то слышу… я прислушивался и прислушивался, да, точно, это шум трассы! Я рванул по полю на еле слышный звук, все время останавливаясь и прислушиваясь. Опять усилилась надежда. Еще через пол часа трасса была видна. Я вышел на нее переполненный эмоциями! Теперь я знал, что испытывали Колумб и Магеллан! Выброс эмоций вызвал новый рев. Грязный, мокрый, плачущий ребенок идет по обочине и голосует машинам. Кому нужен такой туземец, все думали, наверно, что местный детский абориген будет чего-то выпрашивать или просить подвезти к какой-нибудь деревне. Короче, машин было немного, и они не останавливались. Но теперь я знал, что дороги точно куда-то ведут, иначе по ним бы не ехали, а значит я смогу дойти, пусть даже через несколько дней, но смогу! Все же, например, на сто человек в нашей стране может встретиться человек. Настоящий, с мозгом и душой, вряд ли я встречу через столько лет его где-нибудь и смогу поблагодарить, а жаль… Машина остановилась, жигули или москвич, уж не помню. В машине была семья. Прослушав сквозь рев мои попытки рассказать все и сразу, люди посадили меня внутрь и решили везти в милицию. Я, не останавливаясь, непрерывно объяснял все детали происходящего, начиная с того, что мы собирались есть на обед и кому сколько лет и как кого зовут. Навстречу проехала зеленая тринашка дяди Бори. Взрывом соплей орал я водителю, чтобы он тормозил, разворачивался и гнал за ними. Это оказалось не очень просто, Боря тоже куда-то несся. Как выяснилось, наши разбились на три компании. Часть людей прочесывали лес. Две машины ездили по трассе туда и обратно, патрулируя участок в пять-шесть километров, в надежде на то, что я выйду на нее, но вышел я значительно дальше. Муж сестры матери Боря, которого мы встретили, несся с каким-то ментом за вертолетом, о котором удалось договориться, чтобы полетать над лесом! Как мне рассказывали потом, после того, как убивали моего брата, который потерял меня каким-то образом, отец дрожащим, почти плачущим голосом ходил по лесу часами и звал меня. В общем, в тот день никто так и не пообедал, а я чуть не стал Маугли и узнал, как мне нужны мои родные на самом деле.

Провал

У нас на даче была мелиорационная яма. Глубокая, метра полтора-два и столько же в диаметре. Летом в ней разводились лягушки и головастики, водомерки скользили по поверхности воды, опровергая знания и понимание. Будучи маленьким, я часто сидел и рассматривал всю эту активную жизнь. Зимой яма, естественно, замерзала, но я иногда ходил туда в надежде посмотреть на еще одно чудо – заснувших во льду лягушек. Насколько она замерзла? Какой толщины лед? Все эти вопросы всегда копошились в детской голове. Как ты можешь это проверить? Ну конечно, только побив палкой, а потом и ногой по льду. Палка и даже нога у меня были всегда при себе. Я побил, и яма показала, что она совсем зимняя и замерзшая. Как после этого ребенок может остаться на берегу? Наверное, никак. Выйдя аккуратно в центр, я потихоньку расслабился и начал медленно ходить. Лед держал. Что-то нашептывало в голову: «Эксперимент не завершён!»

Естественно, я слегка подпрыгнул, еще раз посильнее, ну и наконец во всю силу. Когда я провалился, голова оставалась над водой. Обожжённый стрессом, я начал лихорадочно хвататься за лед. Все мы знаем, что лед в таких случаях начинает тестировать человека. Во-первых, он ровный и скользкий, и тебе совершенно не за что ухватиться, во-вторых, если уж ты нашел возможности в него упереться, чтоб, давя руками, вытаскивать себя и кучу тяжелой и мокрой одежды, то он вдруг начинает ломаться во всех своих трещинках, которые образовались при первом провале. Мне еще повезло, что у меня не было подводного течения. В общем, постепенно переломал я весь лед в яме, получается, что достаточно активный был ребенок… Я начал хвататься за берег, но вот незадача, берег был выше сантиметров на двадцать, да представлял из себя снег, который под моими заледеневшими руками просто сгребался в мою водяную обитель. Страх перед ругающимися родителями стал к этому времени, видимо, меньше, чем страх смерти, и я начал пытаться орать, но в доме меня не слышали. В ледяной воде силы кончаются очень быстро. Хвататься за снег не гнущимися пальцами становилось все бессмысленнее.

«Прощай, мой будущий читатель. Не напишу я через много лет для тебя книгу!» – подумал я и утонул…

Не бойся, читатель, шучу я, шучу, я просто плохо помню, как я уж там выкарабкался. По-моему, из-под снега я нащупал траву и смог как-то за нее схватиться и по сантиметру подтягиваться и подтягиваться. Впечатление на родителей полузамерзшая сосулька, изображающая работающий отбойный молоток, произвела, надо сказать, глубокое. Разгадать, откуда в таком виде явился снежный человек, чем-то похожий на их ребенка, им не удалось! Дом наш отапливался круглой дровяной печкой от пола до потолка, оббитой волнистыми железными листами. Типовое изделие советских времен. Как-то меня переодели и к этой печи всем организмом прикрепляли, чтоб прогреть внутренности мои окоченевшие. Вот всем нам мои истории – это информация о бесконечной детской и юношеской глупости, в которую даже сложно поверить. Это «сказочное достоинство» надо знать и понимать, когда растишь детей, дабы уменьшить потери и увечья этого бестолкового, суицидо-ориентированного слоя населения.

Театр

Моя мама когда-то давно в школе участвовала в самодеятельности, у них был свой школьный театр, который периодически показывал спектакли. Наверное, это было время, когда она была счастлива, во всяком случае, она много лет говорила мне, чтобы я ценил детство, так как потом буду вспоминать о нем, как о самой замечательной поре. В этом явно отражалось ее счастье детством… Возможно, не реализовано было мамино желание блистать на сцене, и это была одна из причин интереса к театру. Наверное, она смотрела со стороны на актёров как на коллег, или даже примерялась, как бы она сыграла те или иные роли.

Сколько себя помню, столько мы ходили в Мариинку. В то время билеты туда продавались не только обычным способом, а еще и в виде абонементов. Так они, наверное, обходились дешевле. А это было совершенно роковым обстоятельством для нашей семьи! Еврейская Мама просто была не в состоянии ему противостоять! Дешевле же! В абонемент попадало семь-десять спектаклей на определённые даты, типа раз в неделю на шоу. Ужас заключался в том, что спектаклей в репертуаре Мариинки было всего-то штук десять или двенадцать. В абонементах они почти все время повторялись, хотя, наверное, иногда и добавлялись новые. По этим самым причинам на «лебединое» я ходил в то время раз семь, а может и семь в год, да и на все остальное примерно столько же! Неописуемая скука переться и сидеть в душном зале в темноте, где непонятно кто постоянно вертится на цыпочках друг вокруг друга, безо всякой на то причины зачем-то наклоняется и подымает ноги во все стороны света. Действо идет под практически одинаково заунывную для ребенка музыку из скрипок и барабана. Все это просто уничтожало мою маленькую личность, требовавшую мячей и хлопушек. Даже никакие балерины со странно поднятыми юбками, демонстрировавшие «запрещенные» женские трусы, не могли меня развлечь! Оперы проходили ещё хуже! Непонятный звук изо всех головных щелей певцов совершенно не расшифровывался в человеческие слова. О чем полтора часа курлыкали деятели искусства, непрерывно нашептывала мама, но и это не спасало почему-то. Катастрофой было и то, что спать можно было только с открытыми глазами, чего я практически не умел! При любом отключении лампочки, меня тут же трясли, как пло доносящую яблоню в блокаду! Единственной радостью в этом параличе детской жизни была одна или две шуршащие фантиками по мозгу театральных старух конфетки! Все мы с вами знаем этот отдельно взятый момент в спектакле, когда музыка затихает и детский голос вроде и не громко, но так, чтобы слышно было на весь зал, говорит что-то типа «дай». Театральные старухи – выведенный Богом вид человекообразных обезьян. Единствен ное предназначение их носить под очками жабо и прислушиваться к посторонним звукам в театрах. Именно по звукам они находят себе добычу и обрушиваются на неё всеми своими гневными, беззубыми, усатыми ртами и правилами! Тоже, надо сказать, не самое влюбляющее детей в театр приключение.

Как любой маленький человечек, я периодически проверял окружающую действительность на прочность. Например, скандал на тему «буду-не буду» мог касаться каши, гуляния, укладывания и всего, чего угодно. Естественно, пробовались родители на прочность и по театру. Моё еженедельное нытье правда разбивалось раз от раза об их непреклонность. Но однажды я пошёл дальше обычного! Получив парадные брюки и рубашечку для переодевания в театр, я вместо выполнения приказа тихонько открыл раскладной «диван-книжечку». В бельевом отсеке под диваном было все, как обычно, одеяло, подушка и простынка, не хватало только мальчика, который на этом спит. Я добавил себя, и, толкая из ящика спинку дивана, смог-таки закрыть его. Трясясь от страха наказания, я слушал из-под дивана переговоры родителей, потерявших ребёнка в небольшой двухкомнатной квартире! Напряжение нарастало, после проверки пятиэтажной лестницы и обзора улицы с выхода из парадной семейный рокот добавил децибел. Начались срывы друг на друга, от чего я начал выдавать барабанную дробь об фанеру бельевого отсека, меня колотило от страха, ведь я прекрасно понимал, что все это переключится на меня при возвращении блудного сына! Смогу ли я теперь всегда жить здесь в подземелье, когда родители будут дома, а выходить после их ухода на работу? Каким вырастет диванный Маугли? Все эти вопросы роились между бельем и мной. Не выдержав напряжения, я вынырнул из чёрной дыры обратно в Советскую семью. После перфорации сознания руганью я поплыл в театр за конфетой, мелко семеня коленями и подобострастно заглядывая в подбородок маме, в попытке изображения идеального ребёнка…

В другой раз я протестовал в открыто-закрытую! Я просто закрылся в туалете вместе с рубашечкой и брючками и кричал оттуда о неприемлемости понуждения детской личности силовыми методами в искусстве и Советской жизни! Однако, мой бастион как всегда пал!

Когда-то все кончается. Так и у нас, то ли у мамы кончилось терпение, то ли абонементы перестали выпускать. Может родители удачно перечитали двенадцать стульев и задумались о конце книги, где Киса перерезал горло Остапу. Факт остается фактом, меня прекратили «ходить по мукам» и переключились на Эрмитаж…

Лагеря

В Совке все озёра были облеплены пионерлагерями. Как правило они принадлежали Советским предприятиям. На самом деле, достаточно разумная история: отпуск у родителей месяц, как правило, все хотели провести его вместе, а у детёныша в школе каникулы по три месяца. Бабушки не всегда в силах выдерживать активность киндеров, а у кого-то их нет просто, замечательных бабушек, а тут скинул чадо на месяц, или даже на два и всем хорошо. Государству – работник, который не разрывается между кухней и работой; родителю передышка-в отдаче жизни на воспитание вместо досуга; киндеру – новые друзья и соревнования всякие немыслимые! В тресте мелиорации, где трудилась моя мама-юрист, тоже был лагерь. Он находился на шикарном Коркинском озере, совсем недалеко от нашей дачи. Туда меня и сдали, так сказать, для разрядки семейной обстановки. Все было в принципе, как в нашем замечательном черно-белом фильме с Евстигнеевым, где он говорит бессмертное: «Когда я был маленьким…» Мы просыпались под звуки горна, бежали на улицу, где был ряд раковин с рукомойниками над ними, с железной палочкой, для борьбы за струю. Вода была адски холодная! Такая холодная, что я запомнил это на всю жизнь, прямо на каком-то уровне ощущений! День проходил по плану, мы всё время были заняты чем-то пионерским! Кому-то из детей дали с собой одеколоны или духи «Москва», распространённые в то время в магазинах. И вот, в один прекрасный день, какой-то самый продвинутый мальчик-пионер рассказал, что в них спирт. Этот же гений досуга перевернул флакон, наполнил колпачок и опрокинул его залпом в рот. Съежив лицо на несколько секунд в пожилого Бельмондо, пионер согнулся в Бельмондо получившего поддых. Через некоторое время мальчик вернулся на землю и заявил, что сейчас насту пит кайф! Все бросились наливать колпачки! Кайф был нужен любому! Никогда не забуду этот отвратительный, обжигающий вкус во рту. Мы периодически попивали флаконы разных детей, скорее всего пока они не кончились в нашем отряде. Думаю, мало кто ими пользовался по назначению, удивительно, что их вообще давали детям. Почему-то выпивон происходил в наших многокоечных спальных после отбоя, когда кроме болтовни всем абсолютно нечего делать, не спать же право слово! Мы не были исключением и общались, что есть мочи! Когда начиналась беготня и бои подушками, приходил дежурный пионервожатый и страшно ругался, угрожая казнью! Наш отряд никогда не пил, маршируя на плацу, или играя в пионербол! Наверно не было времени, да и боялись, что засекут! Что нужно русскому человеку, когда он выпьет? Конечно, же приключений! Мы уже тогда чувствовали, что во всех приключениях должны участвовать бабы. Что да как надо с ними делать было как-то размыто, но что-то точно надо… Так вот, мы тихонько открывали окно и вылезали в него на холодную тёмную улицу. Подкравшись к девичьим окнам, мы тихонько стучали и царапались. Нам открывали, и мы шепчась залезали туда. Если вдруг наступал шухер – слышались шаги или голос пионервожатого, то мы должны были прятаться под кроватями. Самые наглые мечтали залезть к девочке под одеяло! По-моему, даже кому-то иногда удавалось. Под кроватью рядом с ведром для «пописать и остальное» было, конечно, не очень уютно, но что делать… При открытии двери вожатым, все изображали мертвоспящих, естественно. Когда он или она произносили назидания или угрозы, все типа их не слышали. В одной из таких ситуаций нырнул я под одеяло к какой-то деве и не успел там расплющиться. То ли нога какая торчала не в ту сторону, куда надо, то ли увидел цербер процесс окончания утрамбовки. Возможно, привлекла внимание девочка-бочка с несоразмерно маленькой головой. В общем, сорвали с нас одеяло! Ничего другого я не придумал, как изображать, что я сплю вот тут вот, ну может и по ошибке, но сплю понимаете ли… Никакого эффекта моя игра не произвела. Вожатый не стал на цыпочках красться вон из палаты. Меня вытащили и, сбивая мной все жестяные ведра с их содержимым, потащили в страшную темноту! Ругать меня на весь корпус, где было много спален, было нельзя, вожатый наклонился для тирады и затих, очутившись в моем одеколонном дыхании! Ну прибухнул ребёнок, ну к бабе залез в кровать, устал там и уснул, ну что тут такого собственно!? Оказалось, много что!! Меня таскали по инстанциям на следующий день, все ругались и делали важный вид! Лизу Волкову шестьдесят восьмого года растления таскали отдельно от меня. Бедная добрая девочка, страдала за доброту, вообще никто ей не верил про «он сам пришёл…» Нас подвергли каким-то местячковым репрессиям, которые, по мнению старших, вели к депрессиям. В середине месяца, а это было через несколько дней после постельного безумства, был родительский день. Мы уже давно готовились к нему. Наконец лагерь наводнился взрослыми персонажами с лимонадом и печеньем, и под каждым кустом начался подкорм и общение. Мои не были исключением, прибыли «на веселом» и начали внедрять в меня яблоки и всякое остальное! Наконец запиликал горн, и все начали стягиваться на центральный стадион с трибуной. Директор покричал в рупор, подняли флаги под отдавание чести детьми и музыку. Отряды начали стройными рядами маршировать с песнями и транспарантами, все были при параде, в белых рубашках, шортах и галстуках с пилотками. Потом началось награждение лучших. Тем, кто победил в плавании и в рисовании, вручали торжественно грамоты и значки. Огромное количество невозможного к запоминанию текста с трибуны и т.д. В какой-то момент началась торжественная барабанная дробь и вдруг, (мне кажется именно так) произнесли мою фамилию…