Нерусский новый русский

Клубника

Наверное, из-за всеобщей нищеты населения Великой Державы в советское время человек с детства пропитывался навыками хватать и запихивать в себя все, что не попадя… Таскали туда-сюда на себе или в электричках и на автомобилях какие-то стулья, доски или банки. Все, что хоть чем-то было лучше обычной земли или продукции, производимой самими организмами граждан… Только этого хватало, видимо, вдоволь. Хотя даже баночки с говном советский человек вечно куда-то пер на трамвае в другой район по прописке. А вот, к сожалению, всего остального было до невозможности мало.

Мне было лет шесть, и я был самым маленьким представителем шоблы из восемнадцати пацанов, которые весело дружили и, как сегодня бы сказали, тусили в одном из загородного поселков Питера. В основном это были дети дачников, которые либо арендовали что-то на лето, либо владели домишками-дачками, что собственно уже было критерием успеха этих домовладельцев. Но пара человек в компании было и местных, думаю именно они и рассказывали нам иногда какую-нибудь важную информацию за партией в дурака на чердаке у Аркашки. В то время как крыша над чердаком непрерывно была накрыта тучкой из дыма, который шёл от наших сигарет. Утро начиналось с получения 20 копеек на мороженое, которые немедленно конвертировались либо в «Беломор» по 11 копеек, вроде, за пачку, либо в «Родопи» или «Бт», которые стоили то ли по 19, то ли по 24 копейки. К обеду пачка сигарет у всех заканчивалась, и мы шли стрелять их у работяг на улицах. При этом мы непрерывно обсуждали, что каждая сигарета укорачивает жизнь на 15 минут. Но когда тебе 8–10 лет, как было основной компании, то у тебя полно этих 15 минут и никакие разговоры о том, как мы перед смертью будем жалеть о каждых этих самых 15 минутах, не работают. И ты тупо делаешь все, как все.

Так вот, думаю, местные сообщали нам, когда и на каком поле созревания, например, турнепса достигают перевыполнения социалистических планов. Мы дружно колесили туда на великах с авоськами и сумками. Не знаю, были ли мои родители знакомы до моего появления на крыльце с двумя сумками, набитыми до отказа турнепсом, с этой растительной культурой? Но мы, мальчишки, с удовольствием грызли эти корнеплоды, так напоминающие редьки и репки, непрерывно удивляясь, как же это может доставаться коровам нашей страны, когда это такая хорошая и вкусная штука!? И почему наши родители не едят его как мы на завтрак, обед и ужин!?

Вообще, гордость от того, что ты не в восемнадцать лет принес в дом первую зарплату, а в шесть можешь накормить своих родителей, пусть даже и коровьего назначения едой до отвала – приятная штука.

Еще около второго Ждановского озера выращивали полями горох. Это было вообще круто. Мы бросали на пару часов велосипеды прямо у края поля и налетали на него не хуже саранчи. Через час обжорства, несмотря на помехи в виде стартующих левитационных процессов, начинали собирать его в мешки и карманы, чтоб утащить с собой и принести домой для себя и родных с целью пощекотать себя «минутой славы».

Как-то раз пришла уже совсем сказочная информация о том, что можно поехать в совхоз, и там тебя прямо официально, ребёнка, принимают в сборщики клубники, пускают на поле. Жри, сколько хочешь, но собери для советских граждан десять ящиков клубники, и тогда тебе ещё, о чудо, разрешают набрать клубники с собой. И не просто, а сколько хочешь! И все это без проблем и риска быть пойманными и осужденными общественным мнением, милиционерами, родителями и черте-кем ещё из детской комнаты милиции, профкома и ЖАКТА… Верилось с трудом, но в шесть или семь лет, даже если с трудом, но верится все равно во все!

В общем, рванули мы в совхоз поправить здоровье клубничкой. Ну что за ерунда: 10 ящиков собрать! Мелочь, да и только, когда в конце туннеля – Нобелевская! От нас пришлось ехать пару или тройку остановок на электричке. И вот мы на месте. Кто-то что-то там нам об этом сказал, и мы на грядках! Но кто это, проводящий обряд посвящения и принятия ребёнка во взрослые трудящиеся? Думаю, что скорее всего – автослесарь по имени Петрович и Бабка доярная, или столовая Михаловна.

А речи, молвленные ими в этот торжественный момент, мы здесь лучше опустим, т.к. не очень они были похожи на то, что говорили на съездах компартии, а все больше перемежались народными излюбленными терминами о силище органов русских телесных, знаменитых деяниями сотворенными!

И вот оно поле. Тут и происходит понимание определения бесконечности. Ты в бесконечном клубничном море сидишь на коленях и выбираешь самое лучшее, самое большое и сладкое. Солнышко светит, вокруг друзья! И вот, вспоминаешь эту идиотскую сказку про ребёнка-неудачника, который даже с волшебством не мог себе на кашу ягод собрать. Ведь у него то дудочка была, то кувшинчик. Ну что за даун ленивый? Ну как же это он в Щеглово-то не ехал, а в лесу этом несчастном утюжил? А про реки молочные и кисельные берега, вот же получается, почти это и есть!

Через какое-то время наевшись вдоволь, я вспомнил про ящик, который все ещё молча и неподвижно лежал в начале грядки. Не-е, сначала – себе, потом – колхозу. Я начал потихоньку наполнять ёмкости, которые предусмотрительно привез с собой, чтоб увезти как можно больше домой! Некоторые ягоды по-прежнему, естественно, закидывались в рот. И вот, два неожиданных открытия: первое – что жрать клубнику бесконечно невозможно и, второе – что время идёт, а объем собранного не очень сильно и растёт. А тут ещё и третья новость, ноги – затекают, спина как-то странно тупит, типа устала. Муть какая-то полезла в голову: «без труда, мальчик, не сожрешь и рыбку из пруда», и тому подобное. Но грузди уже были в корзине, и деваться нам было некуда. Парни-то были старше и уже начали сдавать ящики и перекрикиваться, у кого сколько, и это как-то было тревожно, ведь я все ещё только набирал себе… Худо-бедно набрал наконец все, что было, хотя «худо-бедно» больше подошло б в другую историю, ну да и ладно. Возникла новая проблема. Собирая клубнику в ящик, его передвигать надо по грядкам, например, с шагом в метр, но я ещё перетаскивал все и собранное себе! Как же его оставить там, неизвестно где? Украдут ведь! А там же была самая вкусная, самая большая и зрелая ягодка! Так я и таскал километрами весь свой урожай.

Время обеда, постукивая по желудку, сообщало все назойливее, что забивать клубникой воспоминания о курином супе с вермишелью, оказывается, не получается. Солнце пекло, кожа подгорала, как яичница собственного приготовления. И вот, уже часам к пяти, когда начало как-то тускнеть вокруг, результат был достигнут.

Я помню, как на меня очкарили толстухи в электричке по пути назад. Я был, конечно, под подозрением. Представьте себе, ребёнок, весь перепачканный кровью, все лицо, руки, ноги и даже сандалии-корзинки – непременный атрибут летнего пионера. А ещё, этот зомби-сыроед, сидя в обнимку с грязными в земле полиэтиленовыми пакетами, явно выкапывал что-то с кладбища, а из пакетов льет кровь! Уж не помню сам ли или под угрозами крестов и осиновых кольев, но я был депортирован со всеми своими кровоточащими органами в тамбур поедать человеческие глаза и кишки в одиночестве и полумраке, как и положено пионерам-упырям. Я проливал дальше лужи и думал, как же это так коварно получилось-то, что мешки по 200 или 300 ягод каждый превратились в мешки с одной огромной ягодой, в каждом!? В пакетах было зажаренное на солнце месиво с приличным содержанием земли и травы, многократно утрамбованное волоханьем вдоль километровых грядок, спертое полиэтиленовой не продуваемостью. Но это был мой урожай, таким трудом давшийся, такой первый по своей клубничной эксклюзивности! Такой важный в объяснении родителям, какой я полезный член семьи, какой умный и успешный! Ни о каком сбросе семи клубнико-арбузов на железнодорожные пути во время остановок не могло быть и речи!

Не помню, успел ли я изгадить весь наш миленький загородный домик или меня успели перехватить и нейтрализовать на подступах к Москве, но пакеты были приперты! Можно пред положить радость моих родителей при столкновении с такой моей неожиданной кипучей деятельностью под простым Российским названием «все в дом!».

Курение

Р.S.: всё лето мы курили по пачке в день. Один раз папа доктор, целуя меня, чуть не упал в обморок, опустившись в смог хабариков, скуренных до половины фильтров, которым я постоянно благоухал. Да что говорить, часть их, скорее всего, хоронилась у меня в спутанных кудрях. Пораженный папа прочел мне лекцию о вреде курения и т.д., которая, естественно, не произвела ни малейшего впечатления.

Первого сентября, как обычно, началась школа, и мы пошли с физрукосом в садик «Олимпия» бегать. Какого же было мое удивление, когда я моментально, почти со старта задохнулся, а ребята все убежали вперёд. И вот следующее изображение появляется передо мной: и это девочка, и потом следующая! И так начинает постепенно закрывать осеннее солнышко последняя девочка. Такие девочки есть в каждом классе, они в 2 или 3 раза больше обычных детей, эдакие буйволицы-тучки. Как правило, это результаты наплевательства или безумной глупости родителей. Итак, постепенно покрывая мой безвольно болтающийся язык пылью, подымаемой слоновьими ножками-тумбочками, и она меня тоже обогнала.

Как я добежал – не помню, но курить бросил в этот день.

Цемент

Помню нас в школе водили на спектакль «Цемент»! Это спектакль про цемент! Шел он в ДК им. Горького. Был абсолютно пустой зал и один наш класс. Почему никого не интересовал спектакль с таким загадочным и романтичным названием?! То ли уровень образования и развития населения в восьмидесятом был уже настолько высок, что все всё про цемент знали вплоть до самых мелких нюансов про консистенцию, перевозку и смешивание, то ли народ смотрел описание и, узнав, что спектакль про коммунизм и пролетарские мучения, а не про строительный материал, разочарованно сплевывал и отходил от касс. Люди в эти годы были уже совершенно сыты подобными пропагандистскими яствами в искусстве. Артисты играли только для тридцати пятиклассников и не менее несчастного преподавателя. Внимания детей хватило минут на десять. Заметив, что абсолютно равнодушно к проблеме личного и общественного учительница заснула, мы начали непринужденно общаться друг с другом. Как и положено людям, смеяться хочется именно там, где нельзя, а детям особенно. Мы ржали и кидались бумажками и ручками, а артисты пламенно кричали друг другу что-то про коммунизм, честь и цемент! Не могли они остановиться, бедные, и гаркнуть на нас со сцены. Понимая это, мы наглели все больше, дети начали бегать по залу, перелезать через ряды, кто-то дрался, катаясь по полу в проходах. Может, училка и просыпалась, но увидев такую картинку, да и собственно отсутствие военных действий между артистами и зрителями, жмурила что есть сил дальше, это нам неизвестно. Вот такие были еще в то время пережитки прошлого, наверное, это были остатки программы полит-агитации Коммунистической партией детей, а может быть, учительская и театральная глупость, выразившаяся в полном отставании от времени и реальности.

Лыжи

и

сложности

Помню, в детстве иногда нас заставляли прийти в класс с лыжами, и мы гоняли на физкультурную радость в близлежащий парк. У меня вечно мерз нос и все пальцы, а уж процесс транспортировки лыж между домом и школой превращался в отдельный аттракцион. Лыжи я связывал всегда хреново, а ещё и знал способ их вообще не связывать, как говорится, чтобы с этим не связываться.

По улицам города в эти дни двигалась конструкция, напоминающая ежа или, например, морскую мину. Кроме собственных конечностей и мыслей, из меня в разные стороны света торчали четыре лыжных конца и четыре конца от палок. Руки были как всегда без варежек, которыми настоящие мужики должны были пренебрегать. Соответственно, кулачки прятались в карманах. Лыжи с ужасным скрежетом волочились по земле и каждые двести метров неминуемо выбрасывались на поверхность планеты. Теперь, не разжимая замерзшие кулачки, надо было виртуозно собрать все это барахло и опять зажать под мышкой. Понятное дело, получалось не раньше пятой попытки, но маленький красноглазый Гремлин с рожками появлялся и шептал: «Ты же не слабак, ты же упрямый, ты же не будешь связывать лыжи?!…» По выходным, зимой, иногда на меня одевали неординарное количество слоев футболочек, рубашечек и свитерков и вставляли все это прямо вместе с моей многогранной личностью в лыжи. Пройдя километрик по краю нашей загородной дороги, мы заходили в лес. Там обычно была лыжня, и раз в 20 или 30 минут ещё и встречались лыжники – это такие специальные люди. Наверно, из этих самых лыжников и формировались кружки и секции нашего спорта.

В одну из таких лыже-гулянок, как и положено любому хомосапиенсу, я захотел «за ёлочку». Руководимый многочисленными наставлениями родителей, я аккуратно наступал лыжами по глубокому пухлому снегу к кустикам, стыдливо уходя все дальше от лыжни, дабы никто и никогда, ни при каких попытках подсмотреть не смог бы узнать мои таинства. Мне уж было лет шесть, не маленький все-таки. Попытки снять штаны обернулись неудачей. Они были на подтяжках и назойливо пружинили каждый раз обратно аж к груди. Мой способ скидывать помочи через плечи не получался никак, а снимать на морозе пальто и все свитерки было долго и страшно! Я начал путь обратно, но организм придавливал время все больше и больше. Метров с пятидесяти я стал орать о своей неразрешимой проблеме, и в который раз один из родителей оказался гением и сообщил мне недоступное мозгу решение – отстегнуть двух передних крокодильчиков от штанов.

«Но ведь они уползут к плечам, и не найдем!».

«Чёрт с ними, наденем потом поверх!» – получил я лаконичный ответ.

Итак, подгоняемый собственной задницей, падая в спешке на разворотах лыж среди кустов в снег, я продолжал борьбу за достижение именно дальней ели. Окоченевшими пальцами наконец удалось расстегнулись пасти крокодилов. Пуговица и молния – и дело было решено!

Как же громко и обидно я плакал! Обидно было на всю жизнь, окружающую меня, на родителей, на собственную глупость, обидно на себя! Я шёл и ревел, пробуждая ленинградских медведей в берлогах. За мной, кроме пострадавших задних лыж, тянулись по снегу обгаженные помочи. Такая замечательная и нужная вещь! Штаны, доставшиеся, видимо, от старшего брата, непрерывно спадали. Ситуация вновь была несовместима с дальнейшей жизнью!

Вот когда летом мы ходили в лес за грибами, все было не так. В большой шумной компании с братьями и родственниками мне так хотелось найти самые лучшие и большие грибы, чтоб заслужить уважение и почёт. Когда все устроились на пикник и достали сваренные яички, помидорки и термосы, я побежал опять за дальнюю ель. Я очень торопился, ведь еще нужно было посыпать соли на разрезанный свежий огурчик с пупырышками, взять бутик с докторской и быть вместе со всеми нашими веселыми и родными людьми, показывать самые лучшие грибы из корзинки, а я вот здесь теряю время. Заодно, как настоящий грибник, я, конечно, зорко и внимательно осматривал весь окружающий лес в поиске столь желанной радости от нахождения гриба.

Итак, вот сейчас можно уже бежать обратно, туда на поляну… Как это могло произойти!? Это не укладывается в голове. Прямо за мной был огромный белый гриб, именно огромный. Не заметить такой гриб невозможно. Такого гриба сегодня не нашёл никто! Белые у нас в Питере, вообще честно говоря, редкость. И вот, он стоит передо мной во всей своей красе, украшенный всем тем, что я на него только что сбросил, и сверху этот кусочек мятых «Известий», на котором что-то про сталеваров… Что делать-то!? Я прибежал на поляну засорять ее громкими криками о том, что я нашёл огромный лучший белый, с призывом ко всем бросить все и идти его смотреть, но поляну было уже не поднять, она гудела столь замечательным и желанным перекусом. Естественно, мне сообщили, чтоб я явил чудо народу. И что было делать?! Просто забыть про погребенное золото инков?! Через минуту я подбежал к каждому едоку и прямо к помидоркам и бутербродикам, прямо так близко-близко к лицам, и мой замечательный гриб, прям вместе с газеткой, я принес и показывал!

Дыба

В пятом классе, перейдя в новую школу, я попал за одну парту с парнишкой. Да-нет, правильнее сказать с – детиной одним. Он был на год меня старше и выше почти всех остальных на голову. За неделю мы как-то начали общаться и выяснилось, что, как и у многих других детей, интересы во многом похожи. Путь из школы домой оказался тоже почти схож. И вот, выйдя из школы и угрожая вселенной размахиваемыми портфелями, шапками и всем, что попало в поле зрения нашей кипящей энергии, мы, не затягивая процесса, умудрились поссориться, понятное дело, что из-за какой-то чуши.

Вторая фаза, поочередные оскорбления, наступила незамедлительно. Она проходила неспешно. Раз в несколько шагов один из нас в тишине (машин мы уже не слышали) выпускал изо рта что-то типа «ублюдок безмозговый» или «идиот обкуренный» и т.д. и т.п. И вот, в перечне Леши прошло «еврей…». Я был научен, что в этот момент надо было бить в морду, но, черт подери, этот бугай был выше меня на голову, и я уже видел, как он в течение недели жёстко выдавал пендали всем подряд на переменах. И вот, как-то кулачки мои сжались, но никуда не полетели. Мозг судорожно перебирал, чем же достойно ответить на оскорбление, но ничего, кроме какого-нибудь «урода тупоголового» или подобной безликой чуши, не приходило. Леша по паузе или по тону считал тут же, что попал в яблочко. И, понимая это, начал повторять, именно, это моё колющее и режущее «еврей, еврей, еврей».

Обстановка накалялась больше и больше, но драться почему-то было неохота, и ему тоже. И вот, в какой-то момент кто-то из нас не выдержал и плюнул другому на пальто! Второй идиот тут же ответил тем же! Мы не забывали обзывать друг друга, но теперь необходимо было ещё изыскивать каждый раз какой-то запас давным-давно закончившейся слюны, иначе оскорбление явно не засчитывалось!

Ужас ситуации был в том, что милый, совместный путь домой был несколько километров. На нас не было живого места. Вся одежда, портфели и даже волосы были полностью заплеваны. Да что уж тут, все наши лица были полностью в слюнях! Прохожие останавливались в недоумении, наблюдая за нашим веселым и непринужденным досугом. Возможно, мы промахивались иногда и попадали и в них. Не помню уже точно. Одно меня удивляет, как мы не умерли от обезвоживания…

Так мы подружились с Лешей. Родителям ни одна из моих версий по поводу того, что со мной случилось, почему-то не подо шла. Они, конечно, догадывались, что я побывал в хоботе простуженного слона, но никак не могли понять, откуда этот хобот взялся…

Клинья

и

не

только

Помню в годы застоя, когда ничего ни у кого не было, родители где-то по блату достали кожу. Кожу на пальто или на пиджаки, не знаю, было ли сразу у них понимание, на что. Ну как объяснить сегодняшнему жителю, что такое было в семидесятых ходить в кожаном пальто или пиджаке? Наверное, это что-то типа, как нынче ездить на мерседесе «S» класса послед ней модели. То есть всем ясно даже не только то, что ты крепко очень зарабатываешь, а еще, что ты супермодный человек – бомонд что ли. Человек, который расширил обычные рамки пространства и проник куда-то, куда остальные жители совка были вообще не вхожи. Итак, кроме машины и отдельной квартиры, мои родители должны были лакирнуть свою успешность кожаными одежами. Думаю, они были в восторге от такой удачи, ведь даже, если ты скопил или занял деньги, то такие вещи было почти невозможно достать! Ты должен был знать каких-нибудь грузинских подпольных сапожников, которые где-то в подвалах шьют обувку из этой самой кожи, которую в чемодане привезли их соотечественники, возделав ее где-то там в солнечной стране своей так, как их научил их дед-пастух. Почему в России, где в общем-то было полно колхозов и совхозов, набитых коровами, мясо и молоко, которых шло на прилавки тысяч магазинов, не было кожи? Не знаю, наверное, она шла на экспорт за валюту или вся уходила на огромные обувные фабрики типа «Скорохода»*.

Добытая «родительская кожа» была по сегодняшним меркам отвратительная, какая-то дубовая, не гнущаяся. Каждый сгиб ее сопровождался шумом, как будто согнули жестяной лист. Человек в таком пальто был бы не только виден, но и слышен в любом помещении. Сегодня, чтобы добиться такого эффекта, вам придется залезть в современном кожаном пальтишке в морозилку минус восемнадцать на часик, больше не стоит, иначе можно забыть, что вы там делаете, и все тогда сорвется. Итак, кожа поселилась в шкафу и начала искать себе достойного скорняка-портного! Ошибиться было нельзя, отдав не тому человеку, можно было потерять не только большие деньги, которые она стоила, но и упустить, возможно, и навсегда, шанс щеголять в самом модном и шикарном прикиде! Теперь, всем гостям в середине вечера вместо фамильных сокровищ в виде новых хрустальных изделий демонстрировался хрустяще-шумящий рулон. Все разворачивали, оценивали под люстрой цвет, аккуратно сгибали, видимо, боясь заломать, пробовали тихонько царапать ногтем и цокали языками в восхищении. Можно сказать, покупка работала не хуже любого экспоната искусства, например, ведь картину или портрет не носишь с собой по улице, а вот дома людей дивишь, и от этого получаешь неплохие дозы приятных ощущений. Поиски портного затянулись, кожа лежала уже год или два, но «кто ищет, тот всегда…», как говорится в песне.

Настал момент и сокровище повезли к мастеру. Развернули и застыли в замороженном состоянии. В разных местах по краям ножницами были отрезаны странные треугольники. Что за зверь завелся в шкафу и отъел треугольники, было неизвестно! Двух плащей не получалось теперь, банально не хватало материала! На пиджаки, слава Богу, его было почти достаточно. Мастер пообещал, что что-то придумает, то ли кусочки где-то вставит, то ли короче сделает, а может обрезки у него были от прошлых изделий? Папа и мама щеголяли на праздниках и ответственных мероприятиях в пиджаках много лет потом. Но, вернемся к зверю, изъедающему кожу в шкафах, к этой огромной зуба той моли! Вместо того, чтоб искать ее, вооружившись пистолетом и фонарем в лабиринтах шуб и простыней, родители стали рассматривать Мишкины клешенные джинсы. В конце семидесятых мода Битлов и всяких хиппи-вольнодумцев уже просочилась и в совок. В джинсах внизу в швы были вставлены клинья. Совсем кожаные, почему-то, всем своим видом очень напоминающие будущие родительские пиджаки. Если приложить к ним ухо, то, наверное, можно было услышать тихий шепот: «Мы могли бы быть плащом, плащи моднее пиджаков…»

Вновь бушевала буря! Опять родители рвали и метали. Действительно ли теряются нервные клетки, когда ты хочешь кого-то убить, но разум останавливает и не дает? Наверняка! Мишке было ведь уже лет восемнадцать-двадцать. От таких поступков у близких наступает ощущение полного бессилия, а его сопровождает ужасное сожаление и разочарование в своем самом важном в жизни достижении – в детях…

Еще через полгода мы уехали отдыхать. Мишку оставили одного, в квартире шёл ремонт, он должен был приглядывать за мастером. Когда мы вернулись, пришли гости. Отец по торжественному случаю достал из бара дорогущий эксклюзивный французский коньяк, если мне не изменяет память – «Martel». Вещь берегли там пару лет для какого-нибудь самого важного случая. Видимо, случай настал, то ли юбилей это был, то ли новоселье. Все попросили пустить его по кругу посмотреть. По столу шло два предмета: потрясающей красоты бутылка с вылитой в ней из стекла печатью и удивительная яркая коробка. В совке никто не видел никогда алкоголя, упакованного в индивидуальные коробки. Отцу подарил его спасенный им больной, видимо, какой-то очень непростой человек. Наконец отец разлил гостям по стопочке. Никто тогда про коньячные бокалы ничего не знал, конечно. Был произнесен долгий важный и волнительный тост и все, даже те, кто никогда до этого и не пил алкоголь, бережно поднесли заморское чудо к носу, пытаясь ощутить букет неведанных никогда прежде ароматов. В таких случаях после глоточка идет пауза. Пьющий, нет, вернее вкушающий, должен в тишине ощутить все тонкости и детали прелестного мастерства и достижений выдающихся мастеров. Так было и в этот раз, гробовая тишина повисла над столом. Через несколько секунд люди начали пересматриваться друг с другом в попытке оценить реакции остальных. Кто-то отхлебнул повторно, кто-то по великой русской традиции опрокинул залпом оставшееся в стопке. Люди начали закусывать. Отец стоял, как вкопанный и не садился.