Охота на лиса
На севере, у самой границы страны коротких трав, находятся руины города Арбай, мало чем отличающегося от многих других городов, найденных среди колонизированных и заселённых миров, за исключением того, что здесь, на Траве, жители города были истреблены. Среди руин этих периодически появляются Зелёные братья, которые заняты там раскопками и изучением артефактов; они также делают копии томов, найденных в библиотеке Арбая. Говорят, что братья – это орден кающихся монахов, хотя никто больше на Траве не помнит, в чем собственно они каются. Да и нет никому до этого дела.
Немного севернее от их раскопок, в обширном сводчатом монастыре, другие Зелёные братья заняты своими садами, хозяйством, вознёй со свиньями и курами. Они взбираются на деревья. Они делают вылазки в прерии, бог знает зачем, возможно, чтобы проповедовать там гиппеям или фоксенам, кто знает? Кающаяся братия, изгнанные с Терры Святым Престолом в это далёкое, уединённое место на отшибе Ойкумены. Сами того не желая, они уже были здесь, когда прибыли аристократы с Терры и кто знает, возможно, они все ещё пребудут здесь, когда однажды аристократы уйдут с Травы или же просто исчезнут.
И, наконец, есть порт и город простолюдинов, оба они расположены в одном месте на Траве, где не так много растительности, на высоком каменном гребне, окруженном болотистым лесом. Длинное, вытянутое пятно суши, около ста квадратных миль, отданный под судоходство, склады и гидропонные фермы, каменоломни, луга, шахты и весь остальной хаос и какофонию человеческой жизни. Город для простолюдинов открыт для пришельцев из других миров: чужаки могут приходить и уходить, никого не беспокоя, могут заниматься своими непонятными и, как говорят бон Дамфэльсы, презренными делами.
В порту приземляются большие пузатые корабли, приседая на свои огненные хвосты, когда они прибывают с Позора, Семлинга и планеты, которую большинство называет Святым Престолом, Святостью пока им не напоминают, что на самом деле она называется Терра и является первым домом человечества. Все прибывшие на Траву, мужчины и женщины, торговцы, ремесленники, команды кораблей и проповедники, нуждаются в гостиницах и складах, магазинах, борделях и церквях. Детям также нужны места для игр, а учителям школы. Иногда группка таких любопытных детишек или скучающих транзитных пассажиров оставляет порт или город и проходит милю или две вниз по длинному склону к месту, где земля становится ровной на болотистом лугу. Упругая мшистая поросль дышит сыростью, которая, если они продолжают свой путь, быстро превращается в чавкающее болото. Так что большинство путников отступает в страхе, чувствуя, как глубоко проваливаются их ноги. На этом болоте растут огромные раскидистые деревья с голубыми листьями, и цветы, распускающиеся, как бледные свечи, и мотыльки с пушистыми крыльями, размером и цветом напоминающие попугаев и пахнущие ладаном; там же обитают и огромные лягушки, чьи предки давным-давно были завезены на Траву первыми поселенцами.
Дальше болото углубляется, а мшистые кочки превращаются в островки джунглей, разделенные извилистыми реками с тёмной водой, полными искривленных корней и всего, что извивается в их тине со зловещими шлепающими звуками. Деревья становятся выше, листья их имеют более насыщенный синий оттенок. Дальше царит полумрак. Чтобы отправиться вглубь этой чащи, вам понадобится лодка, мелкий ялик или плоскодонка с длинным шестом, чтобы отталкиваться или, может быть, весло, чтобы бесшумно грести в этой маслянистой на вид, тёмной воде, продвигаясь по лабиринтам сизых джунглей.
Но кому есть дело до всего этого? Есть ли какая-нибудь необходимость забредать так далеко вглубь Травы? Сверху огромные деревья выглядят как колышущееся серо-зелёное море шириной в несколько миль. Издалека они кажутся стеной, запершей город простолюдинов изнутри, не дающей вырваться наружу неугомонной энергии его торговцев и ремесленников. Джунгли служат преградой от неумолимых трав, сдерживая их напор на расстоянии. Север, юг, восток и запад – все стороны города закрыты болотистыми лесами. Нет дороги внутрь, нет дороги наружу. Глубины леса неприкосновенны и остаётся неизведанными. Среди простолюдинов в городе существует поверье, что однажды нечто появится оттуда к всеобщему удивлению или ужасу, кто знает.
***
Улицы городаСвятой Магдалины, по обыкновению, утопали в грязи. Марджори Вестрайдинг Юрарье пришлось оставить свой ховер у ворот деревни, рядом с городишком, и пробираться по грязи, которая доходила ей почти до лодыжек, когда она проходила мимо часовни и благотворительной столовой к лачуге, отведённой Беллалу Бенис и её детям. Двое законных детей публично отреклись от своей матери месяц назад, так что они были в безопасности. Теперь у Беллау остался один ребенок, Лили Энн. Беллалу, вероятно, сама поощрила своих отпрысков совершить унизительную церемонию отречения, как только оба стали достаточно взрослыми. Власть на Терре претендовала на иудео-христианское наследие, но их «почитай отца своего и мать свою» не имело никакого значения ни для нелегалов, ни для их родителей.
В лачуге Марджори поставила свой рюкзак на крыльцо и принялась счищать грязь с ботинок о край ступеньки, стряхивая липкие комья в трясину. Этому не было никакого оправдания. На мощение улиц ушло бы меньше денег, чем на укладку временных тротуаров, но Марджори была голосом меньшинства в Совете управляющих, который придерживался политики «без излишеств» в отношении своей благотворительной деятельности. Большинство членов правления принимали свои решения, даже не видя этого места или кого-либо из живущих здесь людей. Когда-то Марджори получала от своей благотворительной миссии немалое удовлетворение. До недавнего времени. Пока она не узнала столько о здешних нравах, сколько знает сейчас.
Дверь лачуги приоткрылась, показав опухшее лицо Беллалу. Кто-то снова ударил её? Навряд ли это мог быть её предполагаемый муж. В прошлом году его застрелили за незаконное детородство.
– Мэм, – поприветствовала её Беллалу.
– Доброе утро, Беллалу, – Марджори постаралась ободряюще улыбнуться. – Как там Лили?
– О, прекрасно, – оживилась женщина. – Она в полном порядке.
Лили Энн, конечно, не была в порядке. Когда Марджори вошла в неопрятную комнату, незаконнорождённая угрюмо уставилась на неё. Лицо Лилли покрывали синяки, как у её матери.
– Снова проверяешь меня.
– Пытаюсь сохранить тебе жизнь, пока корабль не улетит, Лили.
– Может быть, я предпочла бы умереть, тебе это когда-нибудь приходило в голову?
Марджори утвердительно кивнула. Она думала об этом. Возможно, большинство нелегалов предпочли бы умереть, чем отправиться на планету Покаяние, где две трети из них всё равно умрут, не дожив до тридцати. Хотя Марджори взялась за эту работу движимая искренним религиозным убеждения, что жизнь в любом случае стоит того, чтобы её прожить, это было до того, как она посмотрела определённые документальные фильмы и прочла некоторые разоблачения. Даже она больше не была уверена, что раскаяние предпочтительнее простой смерти.
– Ты же совсем не это имеешь в виду, Лили, – возразила Беллалу.
– Черт возьми, я и сама не знаю.
Марджори попыталась убедить девушку, а заодно и себя саму: – Посмотри на это с другой стороны, Лили. Ты сможешь иметь столько детей, сколько захочешь, на Покаянии.
По крайней мере, это было правдой. Прирост населения был крайне необходим на Покаянии, в то время как на Терре, наоборот был введён жёсткий демографический контроль. Младенцы, рожденные на Покаянии, получали гражданство этой планеты.
– Я хочу, чтобы ты забрала моего ребенка.
– Леди Вестрайдинг заберёт твоего ребенка, Лили. Если бы ты сделала аборт, тебя бы застрелила полиция и ты это знаешь, – вмешалась Беллалу.
Хотя сама Беллалу не была нелегалкой, её статус мало что менял. Только третий и последующие живые дети на считались незаконными. Как мать одного из них, она была лишена своих гражданских прав.
– Не хочу на Покаяние. Лучше уж пусть меня застрелят, – всхлипнула девушка.
Ни Марджори, ни Беллалу не возразили ей. Марджори поймала себя на том, что удивляется, почему она просто не позволит этому случиться. Бедный маленький зверёк. Невежественный, как цыпленок. Половина её зубов уже выпала, и она не умела ни читать, ни писать. Никому не разрешалось чему-либо учить нелегалов или оказывать им медицинскую помощь. В свой шестнадцатый день рождения Лили отвезут в порт, чтобы она присоединилась к толпе других молодых нелегалов, которым суждено было жить и умереть на далёкой планете-колонии, и если бы не недавний аборт и имплантация нелегального контрацептива, бедная маленькая Лили не смогла бы продержаться даже до депортации. Планетарный закон гласил, что любая забеременевшая нелегалка, будет застрелена вместе с нелегалом мужского пола или лишённым прав человеком, которого она считала ответственным в случившимся. Однако имевшие место претензии подобного рода, выдвинутые против некоторых уважаемых людей, инициировали некоторые изменения в законе. Теперь в Бридертауне охранниками служили только женщины. В комитете по посещениям тоже были только женщины.
– У тебя-то самой есть дети, – захныкала Лили. – Конечно, ты ведь богатенькая!
– Двое детей, – уточнила Марджори. – Только двое, Лили. Если бы у меня был третий ребенок, это было бы незаконно, как и в твоём случае. Они отняли бы у меня права, точно так же, как у твоей матери. Они заставили бы моих старших детей отречься от меня, точно так же, как твои брат и сестра поступили с Беллалу, – она произнесла все это устало, сама не веря в то, что говорит. Богатые люди не попадали в такие передряги. Никогда. Только бедняки попадали в эту ловушку: из-за невежества, религиозной слепоты, ограниченных законов, принятых людьми, которые сами же безнаказанно их и нарушали. У самой Марджори был имплант, привезенный на побережье из Анклава Гуманистов. Ещё одна вещь, о которой она не сказала своему духовнику, отцу Сандовалю. Риго она также ничего не сказала об этом, но он наверняка подозревает что-то. Вероятно, у его любовницы тоже был такой же.
Вставая, она разгладила складки на своих брюках. – Я принесла тебе кое-какую одежду, чтобы ты могла надеть её на корабль, – сказала она заплаканной девушке. – И кое-что ещё, что тебе понадобится на Покаянии.
Она протянула пакет Беллалу. – Лили понадобятся эти вещи, Беллалу. Пожалуйста, не позволяй ей обменять их на эйфорий.
Несмотря на все усилия не допустить их распространения, торговцы эйфориаками сумели сделать хороший бизнес в больнице Святой Магдалины.
– Дай сюда, – захныкала Лили.
– Позже, – сказала мать, пряча подарок. – Позже, дорогая. Я отдам их тебе позже.
Покончив с семейкой Беллалу Марджори испытала что-то наподобие облегчения. Она вновь очутилась на грязной улице. Влажный воздух казался липким. Она не испытывала ни малейшего желания продолжать, но она запланировала на сегодня посещение ещё с полдюжины лачуг. Она так мало могла сделать. Еда для голодных детей. Немного антисептиков и болеутоляющих. Местная провинция была населена в основном Освящёнными, а это означало, что здешние законы запрещали как контрацепцию, так и аборты. Прибавьте к этому жёсткие лимиты на рождаемость, не более чем двое живых детей на одну мать и что вы получите? Город Святой Магдалины. Бридертаун. Благотворительный фонд, созданный богатыми старокатоликами для приюта несчастных и неразумных, которые следовали либо своим наклонностям, либо своей религии. Как глава комитета по патронажу, Марджори посетила это место больше, чем кто-либо. Остальные не спешили захаживать сюда.
Всё это только усиливало её сомнения. Женщины, занимающие должность до неё, исполняли свои обязанности чисто номинально: они нанимали других, чтобы они посещали бедняг вместо них. Почему же она настояла на том, чтобы делать это сама?
– Ты строишь из себя святую, – усмехался Риго. – Быть олимпийской чемпионкой тебе уже недостаточно? Быть моей женой недостаточно? Теперь ты должна стать святой Марджори, жертвующей собой ради бедноты?
Тогда это задело её, хотя на самом деле это было неправдой. Золотая медаль была взята задолго до того, как они поженились. Правдивый ответ на его вопрос был бы таким: золотой медали ей явно было мало. К тому же это было давно. Теперь ей нужно было что-то сопоставимое, что-то уникальное, какое-то совершенно новое достижение. Одно время она думала, что этим может быть её семья, её дети, но, похоже, всё было совсем не так…
Итак, она попробовала благотворительность, но это тоже не сработало. Стиснув зубы, она решительно шагнула в грязь и направилась к следующей лачуге. Когда через несколько часов она вернулась в свой ховер, она чувствовала себя усталой, грязной и глубоко погруженной в депрессию. Одну из «её» девочек на той неделе казнил демографический патруль. Двое детей в одной семье умирали, вероятно, от чего-то заразного, чего можно было бы избежать, если бы нелегалам разрешили прививки, чего не приходилось ожидать. Тысячу лет назад население Бридертауна можно было бы переправить в Австралию. Несколько сотен лет назад им, возможно, разрешили бы эмигрировать на дикие планеты-колонии. Но Святой Престол вмешивался и угрожала всякий раз, когда люди пытались расселиться по иным мирам, отчего настоящей колонизации по факту не было. Некуда было отправить лишних людей, кроме планеты Покаяние, если они проживут достаточно долго, чтобы добраться туда. Но это могло оказаться не лучшей альтернативой.
Теперь, Марджори была почти уверена, что продолжать было бессмысленно. Пока правил Святой Престол, не было законного способа сделать что-то существенное. Каждую неделю появлялась новая девушка, беременная или готовая забеременеть, снова и снова, и так без конца. Даже если Марджори потратит все свои деньги, всю свою кровь, всё равно это не принесёт ощутимой и долговременной пользы. Какая у них будет жизнь на Покаянии, у тех, кто туда попал? Погрязшие в неведении и обидах, наверное, они умрут там молодыми…
Марджори стиснула зубы, запрещая себе заплакать. Конечно, она могла уйти. Были десятки оправданий, которые она могла бы преподнести правлению, и все они были бы приемлемы для обоих сторон. Но она сама взяла на себя эту обязанность, и было бы, конечно же, грешно вот так просто всё бросить…
Она яростно тряхнула головой, отчего летательный аппарат завернул дугу и ушёл в головокружительный крен. Рёв предупредительной сирены из консоли привёл её в чувство. Машина свернула с ховервея и приземлилась в поместье. Проследовав мимо конюшен, Марджори махнула рукой старшему конюху, мысленно молясь, чтобы Риго не был дома, чтобы он не устроил ей допрос, где она была и что делала. Она была слишком усталой и подавленной, чтобы спорить с ним. Что же, в своём намерении совершить красивый поступок, поступить благородно она потерпела фиаско, вот и всё. Что тут было обсуждать с Риго?
Возможно, Риго был прав с самого начала. Возможно, она действительно хотела стать святой. Даже если и так, то что?
На лице Марджори проступила кривая усмешка. По крайней мере, на этот раз ей не придется объясняться перед Риго. Его не будет дома до вечера. Родриго Юрарье, истовый старокатолик, безупречный сын церкви, должен был совершить немыслимое. Он был вынужден ответить на призыв Святого Престола и отправиться на Святость.
***
Сотня золотых ангелов стоят на шпилях башни теократии, расправив крылья, воздев к небесам трубы, освещённые внутренним огнем, заставляющим их сиять, пылать словно тысяча солнц. Кристаллические башни Святости возвышаются друг над другом, излучая захватывающее дух сияние на фоне тьмы пустого неба. По словам церковных патриархов, и днём, и ночью они являются маяками, проводниками для душ великой диаспоры человечества, рассредоточенных по ближайшим мирам, в тёмных водах глубокого космоса.
Они также являются путеводными звёздами для туристических кораблей, которые целым роем зависают в пятидесяти километрах от них; все смотровые площадки забиты зеваками. Корабли не подпускают ближе, во избежание нештатных ситуаций, но туристы всё же могут разглядеть огромных ангелов на вершинах башен и прочитать слова, горящие в зеркалах на высоченных стенах: Святость. Единство. Бессмертие.
Сам Святой Престол доступен для обозрения только избранным: Иерофантам, служителям, послушникам. Для всех иных Святость являет себя лишь издалека, на линии горизонта, видимая, но далекая и неприступная. Для мужчин – мирян посещение штаб-квартиры Святого Престола строго регламентировано – сначала нужно получить соответствующие документы. Женщинам же вообще вход заказан. Затем, имея на руках все необходимые разрешения и допуски, нужно проследовать к охраняемому пропускному пункту. Если охранники будут удовлетворены, они позволят сесть в транспортное средство, которое доставит посетителя через тихие туннели в приёмную, находящуюся на значительном расстоянии от священного сердца теократии. Этим сердцем являются подземные покои самого Иерарха, расположенные намного ниже башен с ангельскими шпилями. Иерофанты высших степеней занимают апартаменты поблизости. Над ними располагаются машины, потом часовни, и уже потом приёмная. В нижних комнатах башен обитает свита духовенства среднего уровня. Чем выше уровень здания, тем ниже в табеле о рангах он находится, по крайней мере, таково расхожее мнение. Чем выше, тем дольше спускаться оттуда к часовням и туннелям, где свершается ритуальная деятельность Святого Престола. Чем выше человек живёт, тем меньше он ценится. На самом верху, у самых облаков, размещаются простецы- новообращённые, у которых слишком мало ума, чтобы быть годными для чего-либо серьёзного.
Именно там, на самом верхнем этаже самой высокой башни, Риллиби Перезвон проводит свои свободные часы, сидя на корточках в мнимой медитации в укутанной облаками тишине, или же растянувшись на своём узком одиноком ложи во время наступления тусклых, заполненных прерывистым сном ночей. Утром он встаёт, умывается, надевает свои мягкие домашние тапки, чистый, неброского цвета костюм с узким капюшоном и припудривает лицо. Во время утренних процедур он краем глаза наблюдает, как птицы выстраиваются в длинные V-образные ряды, направляясь на юг, в тёплые земли, к дому Риллиби. За сверкающими башнями начинается арктическая тундра, где царят лёд и многовековой холод.
Но внутри башен температура поддерживается неизменной. В тихие коридоры не проникает ни шум дождя, ни шорох падающего снега. Здесь ничего не растёт. Если бы Риллиби серьезно заболел, его бы увезли, и другой служка занял бы его комнату, выполнял бы его работу. Никому нет дела до того, что один ушёл, а другой пришёл. В Святом Престоле на слуху только два имени: Иерарха Карлоса Юрарье и начальника отдела миссий Сендера О'Нила.
Иногда он смотрит на соседнюю башню, пытаясь разглядеть сквозь сверкающую поверхность кого-то ещё.
«Я Риллиби Перезвон», – шепчет он себе под нос. «Родился среди кактусов пустыни. Друг птиц и ящериц». В его памяти всплывают образы птиц, ящериц, ряды уток над головой, плоские кукурузные лепёшки, приготовленные на раскаленной сковороде, вкус острых бобов, память о Мириам, Джошуа, Певчей птице, какими они были когда-то, давным-давно. «Ещё два года», – шепчет он себе под нос. «Два года».
Ещё два года срока его службы. Не то чтобы он был заложен своими родителями, как сыновья Освящённых или обещан в обмен на то, чтобы его мать получила разрешение родить сына. Только среди Освященных женщины должны были приносить своих сыновей в залог, отдавая их на службу в Святость. Семья Риллиби не принадлежала к ним. Нет, Риллиби призвали, усыновили, назначили на эту службу, потому что просто так было угодно Святому Престолу.
Ещё два года, говорит себе Риллиби. А если он не может продержаться так долго? Иногда он задает себе этот вопрос, опасаясь ответа. Что происходит с теми, кто не может отслужить свой срок?
– Чёрт, – сказал попугай когда-то давным-давно, рассмешив Мириам. – Проклятие. Дерьмо.
– Чёрт, – шепчет теперь Риллиби.
– Пошлите мне освобождение, дайте мне умереть, – шепчет Риллиби, протягивая руки к светящимся шестикрылым серафимам на башнях.
Ничего не происходит. Ангелы, сколько их не проси об этом, не могу никого сразить.
Каждый день он выходит из своего отсека и идёт к жёлобу. Какое-то время он стоит там, глядя на него, задаваясь вопросом, хватит ли у него смелости прыгнуть вниз. Он нашёл для себя приемлемую альтернативу. Внутри бездонных колодцев желобов есть толстые металлические скобообразные перекладины, установленные там, чтобы люди могли взбираться по ним, когда нужно произвести чистку или ремонт. Тысяча футов вниз. Тысяча футов вверх. Риллиби спускается и поднимется по ним каждый день. Для этого ему приходится вставать пораньше.
После его ждёт столовая, в которую он ходит вот уже десять лет, каждый день с тех пор как ему исполнилось двенадцать. Столовая. Вечно полная вонючими испарениями от неудобоваримых блюд. Он не остается, чтобы поесть.
Он поднимается дальше, затем спускается в дежурный зал, отыскивая свой номер среди тысячи других на освещённом табло. RC-15-18809. Канцелярские обязанности в офисе Иерарха. Обязанность гида. Третий уровень минус, комната 409, 1000 часов.
Работа для Иерарха. Странно, что они назначили сопровождать Иерарха кого-то столь молодого и безответственного, как Риллиби. Или нет?
Пора идти в Снабжение. Пора подняться на уровень выше, в магазин и купить что-нибудь похожее на настоящую еду. Пора пойти в библиотеку и выбрать что-нибудь для отдыха. Он боится идти туда, где есть люди. Лучше идти туда, где почти никто не ходит. Ещё один спуск на уровень часовен, неторопливая прогулка по коридору, комариный визг динамиков над каждым алтарем. Выбрав наугад часовню, Риллиби входит и садится, надев наушники, которые замедляют комариный визг до понятной скорости речи. Поёт тпротяжный бас. «Артемус Джонс. Фаворелла Бископ. Дженис Питторни». Риллиби снимает наушники и вместо этого смотрит на алтарь.
Каждый день за алтарем сидит старейшина, ожидая, пока анонимный послушник представит список новорождённых. Старейшина кивает головой, и послушник начинает: «В мире планеты Семлинг, девочка, рождённая Мартой от Генри Спайка, которую назвали Алевией Спайк. На Победе, мальчик, родившийся у Брауна Бриттла и Хард Лост Блю, которого назвали Броком, Нарушителем Тишины. На покаянии, сын Домала и Сьюзан Красмер, которого назвали Домал Винсенте II.
Каждому такому разуму старейшина низко кланяется, произнося слова, ставшие бессмысленными из-за чрезмерного употребления, слова, которые никто из них в башнях больше не слышит. «Святость. Единство. Бессмертие.» Смысл не имеет значения. Простое произнесение этих слов открывает заветную дверь. Простое слоговое бормотание заносит эти имена в списки человечества. Имена помещаются в файлы, а образцы клеток в банки тканей, и то и другое занимает бессмертное место в священной истории – для маленькой морщинистой Алевии, кричащего младенца Брока и сонливого Домала.
Риллиби один или два раза спускался в банк, в его кудахтающие глубины во исполнении служебных обязанностей. Генеалогические машины там, внизу, стрекочут, присваивают номера и маркируют генетическую информацию в образцах клеток, информацию, которая послужит, если представится случай, для воскрешения тела Алевии, или Брока, или Дома, или любого другого человеческого существа, посредством клон-машин. Клонируют только тело, конечно. Никто ещё не нашёл способа записать память или личность. Что же, лучше тело, чем ничего, говорят Освящённые, отдавая образцы своих тканей. Если тело живет, оно будет накапливать память, и со временем появится новое творение, возможно мало чем отличающееся от старого. Кто сказал, что новая Алевия не будет с чувством дежавю вновь переживать свою прежнюю жизнь? Кто знает, может однажды Домал посмотрит в зеркало и увидит там призрак прежнего себя?
В глубинах Святого Престола хранятся имена каждого мужчины и женщины, когда-либо живших за всю историю человечества. Те же, для кого не удалось найти письменных свидетельств в истории, были вычислены гудящими машинами, их данные были экстраполированы на начало времён времен, когда ещё не было человечества как такового. Неважно, что никто из живущих не может говорить на языке Homo habilis; машины знают имена тех, кто на нём говорил. В их списках есть Адам, спустившийся с дерева, и Ева, почесывающая свою задницу рукой с оттопыренным большим пальцем. Там же находятся и их генотипы, вычисленные машинами и имеющие соответствующие последовательности ДНК. Каждый человек, когда-либо живший, находится там, в Святости/Единстве/Бессмертии – С/Е/Б
И всё это, каждая машина, каждая запись, каждый образец, всё это неусыпно охраняется. Повсюду снуют охранники, наблюдают, подмечают, докладывают. Наблюдают за теми, кто может не соответствовать идеалу С/Е/Б. Следят за послушниками, которые впадают в безумие. Шпионят за (Ветхими), членами секты, уставшими от беспокойной жизни и желающими тотального конца, окончательного уничтожения Святого Престола, Терры, сотни миров, самой жизни – конца всех тех мужчин и женщин, чьи имена заключены в вечном списке.