Последний крик моды. Гиляровский и Ламанова

– Так и переходи.

Он полуобернулся ко мне.

– Переходи! Не-е-ет, барин, это не так просто. В нашей-то артели все свои – из одной деревни. Тута я уже годков пять батрачу – и залог уже выплатил. А перейду я в другую артель – там что? Всяк чужой, всяк не родной. Да еще и сначала все начинать? Не-е-е-ет, это не пойдет.

– Хоть платят они нормально? – спросил я.

– Платют нормально, – кивнул извозчик, – сверху на чай накидывают. А когда пьяненькие, так и не считают. Да только, по мне, пусть поменьше платют, да не целуются.

«Петушата»… И вправду, многие были похожи на молодых петушков – ярко, вызывающе одетые, заменившие по случаю холодной ноябрьской погоды свои красные галстуки на такие же вызывающе-красные шарфы, с пальцами, унизанными перстнями, с шапочками, сдвинутыми на самое ухо… Обычные прохожие опасливо обходили стороной их шумные компании, оккупировавшие бульварные скамейки, стоявшие в ряду черных оголившихся по случаю поздней осени деревьев. Они забирались на них с ногами, садились на спинки, чтобы не испачкаться, а сами пачкали сиденье своими грязными калошами. По городским правилам это считалось ужасным преступлением, но «петушатам» и дела не было до городовых: сделают им замечание – они слезут, перейдут на другой насест и снова кукарекать на всю округу.

Впрочем, это была только видимая часть большого ныне сообщества женоненавистников. Как я говорил уже, среди моих знакомых тоже были его приверженцы, однако вот уж их назвать «петушатами» язык никак не поворачивался. В их облике не было никакой крикливости – скорее некая чрезмерная для мужчины элегантность и тонкость поведения. Впрочем, наводить справки среди этой части своих знакомцев показалось мне не самой удачной мыслью – я подозревал, что они не пересекались с тем миром «петушат», который все больше захватывал и бульвары, живя в своей особой реальности.

Мы пересекли Тверскую у памятника Пушкину и, свернув на Дмитровку, подъехали к ателье Ламановой, когда уже начало понемногу смеркаться. Расплатившись, я вошел внутрь и застал небольшой переполох. Ламанова, чем-то взволнованная, отдавала указания девушкам, которые бегали по гостиной с тряпками, протирали ручки и спинки кресел. Другие метелочками из перьев смахивали пыль с драпировок и освежали их из пульверизаторов. Пахло свежими духами и немного подмокшей тканью. Все люстры сияли ярким светом.

– Владимир Алексеевич! Как вы вовремя! – вскрикнула Ламанова, увидев меня. – Это просто какой-то кошмар! И еще в такое время!

– В какое время? – поинтересовался я, передавая пальто и папаху в руки молоденькой девушки, прибежавшей ко мне по знаку «мамы Нади», как ее называли собственные портнихи.

– Идите сюда!

Я подошел. Ламанова схватила меня за рукав, потянула за ширму и усадила в стоявшее там кресло.

– Хотите чаю или кофе?

– Кофе.

– Люся! Кофе Владимиру Алексеевичу!

– Так что случилось?

– Ну, во-первых, меня шантажируют. А во-вторых, все это очень не ко времени, потому что мне нужно с вами поговорить, а сейчас придет очень важная клиентка, и я обещала ей устроить дефиле.

– Устроить что?

Мое удивление было нетрудно понять: еще по службе в армии я знал, что дефиле – это простреливаемое пространство. Но никак не мог вообразить, что где-то тут засела рота солдат или целая артиллерийская батарея.

– Дефиле. Впрочем, вы, скорее всего, не поймете. Ну, ничего. Сделаем так. Я вас не отпущу – слишком вы мне сейчас нужны. А то уйдете – и поминай как звали. Нет! Вы тут посидите, погреетесь. Можете подремать, если хотите. Или даже подсматривайте – вот в эту щелочку. Думаю, вас это заинтересует. Только – ради бога – ни строчки в газете. Поклянитесь!

– Клянусь, – улыбаясь, сказал я.

Вот, честно, никогда с такой легкостью я не клялся женщинам. Впрочем, Надежда Петровна была такой обаятельной дамой, что я бы дал ей, наверное, любую клятву, которую она попросила – такова была сила ее женской магии. Но это было как раз понятно – при ее роде занятий.

– Приехали! – крикнул девичий голос – вероятно, кто-то дежурил у витрины.

– Все, – сказала Ламанова, – сидите здесь и не выдавайте своего присутствия ради бога!

Я кивнул. Ламанова пошла в гостиную, а ко мне проскользнула девушка, принимавшая у меня пальто. В руках она несла поднос с чашкой кофе, сахарницей севрского фарфора с каким-то китайским рисунком и блюдце с крохотным печеньем, насыпанным горкой.

Положив в чашку кусочек сахару, я принялся размешивать его изящной серебряной ложечкой, задумавшись – кто и зачем шантажирует Надежду Петровну, но скоро шум платьев и голоса отвлекли меня. Не удержавшись, я приник к указанной мне щелке в ширме и чуть не присвистнул от удивления: в гостиную вошли несколько дам, которые сейчас скидывали свои шубки и пальто на руки ламановским девушкам. И среди них была сама супруга московского генерал-губернатора, ее императорское высочество Елизавета Федоровна. Остальные дамы, скорее всего, служили при ней фрейлинами и составляли свиту. Действительно, мне не стоило высовываться, потому как у входа, наверное, дежурила охрана. И если меня обнаружат, то будет нехорошо. По-видимому, охрану решили не впускать на это таинственное «дефиле» в мир женщин, иначе дотошные служаки непременно обыскали бы перед приездом ее высочества все ателье, сыскали меня и устроили бы допрос – с какой целью я прячусь здесь за ширмой. Не имею ли я какие-то неприличные, а то и просто злые намерения.

Ламанова о чем-то тихо разговаривала с Елизаветой Федоровной. Она как будто сделалась ниже ростом – такой эффект я наблюдал у приближенных к императорским особам. Известно, что Николай Александрович был небольшого роста и всех, кто выше его, – не любил. Оттого даже самые высокие царедворцы в присутствии государя подгибали коленки и горбились, чтобы не дай бог не показаться царю выше, чем он.

Елизавета Федоровна говорила мало – в основном кивала. По-русски супруга Сергея Александровича научилась говорить почти без акцента, но сама по себе была не очень разговорчивой. Кроме того, никто не видел, чтобы она когда-нибудь улыбалась – даже на парадных портретах она всегда смотрела отрешенным взглядом.

Одета Елизавета Федоровна была в прекрасно сшитое фиолетовое платье – либо купленное во Франции, либо заказанное у той же Ламановой.

Наконец, дамы расселись по местам, а Ламанова осталась стоять с краю. На переднее кресло села Елизавета Федоровна, фрейлины же разместились во втором и третьем рядах кресел.

– Ваше высочество, – начала Ламанова, – я взяла на себя смелость впервые в России провести для вас настоящее парижское дефиле с платьями, которые были закуплены мною буквально месяц назад, до того, как их снимки напечатают в модных журналах. То, что вы увидите сейчас, появится в прессе лишь через две недели.

Елизавета Федоровна кивнула и обернулась к даме, сидевшей справа. Та осторожно начала аплодировать. Остальные фрейлины также тактично похлопали. Наконец, аплодисменты стихли, и Ламанова продолжила:

– Итак, в этом году мы прощаемся с таким уже архаичным явлением, как рукав-буф. Ни буф, ни фонарики – ничего этого больше не будет. Линия плеча элегантно переходит в рукав, сшитый точно по руке… ну… безусловно, мы подчеркнем изящество плеча, однако без каких-либо излишеств. Я считаю, что главный девиз нового века в моде – это естественная элегантность. Причем это касается любого типа фигур. На первый план выходит красота женского тела, скорректированная умелым модельером. – Ламанова улыбнулась и слегка поклонилась в сторону супруги великого князя. Та снова кивнула. Несомненно, ее платье совершенно отвечало всем тем новым тенденциям, о которых говорила Ламанова.

– Итак, начнем с туалета для отдыха на море.

Дамы оживились. «Тонкий ход, – подумал я, – зимой многие аристократические семейства отъезжают за границу, на южные курорты. Начать с показа туалетов для морских променадов – значит сразу завоевать внимание подобных клиентов».

Раскрылась противоположная дверь, и оттуда вышла высокая девушка в светло-желтом платье.

– Фасон «принцесса» – вам уже знакомый по моделям прошлых лет. Обратите внимание на кокетку из белого гипюра и черный бант – они превосходно сочетаются с шерстяной материей, которая защитит вас от свежего морского ветра. Ну, и соломенная шляпа с лентами того же цвета закончит весь ансамбль.

Девушка немного скованно прошла перед креслами, повернулась и пошла обратно к двери. Дамы начали сдержанно перешептываться. Великая княгиня, сидевшая ко мне вполоборота, оставалась совершенно бесстрастной. Только ее скулы немного порозовели.

– А вот другой вариант, – сказала Ламанова, снова поворачиваясь к Елизавете Федоровне. Из двери вышла новая девушка – аккуратная брюнетка с удивительно тонкой талией и выразительным бюстом. Она чувствовала себя намного смелей.

– Голубой муслин как нельзя лучше будет сочетаться с синим небом и изумрудными волнами. Обратите внимание на кружевной волан юбки и черные бархатные медальоны. Воротник из черной тафты с воланами голубого муслина. Обратите внимание – рукав, как я и говорила, идет от плеча со строгой элегантностью. Но буф все же есть, однако он спущен до локтя, что дает свободу движений. Вообще, посмотрите – рукав плиссированный, что позволяет, с одной стороны, создавать ощущение стройности линий, а с другой – совершенно не стесняет движений. Ну, и последнее, что стоит отметить особо – больше нет жесткого воротника-стойки на платье. Вместо него – шемизетка из белого гипюра и только на ней – стоечка с кружевной рюшкой.

Приятный голос Ламановой, тепло в ее гостиной и уютное кресло в конце концов сделали свое дело – отставив чашку с остывающим кофе, я откинулся на спинку и зевнул. В это время брюнетка, вероятно, ушла, и из-за ширмы голос Надежды Петровны объявил туалет из крепдешина маисового цвета для скачек, состоящий из круглой юбки с плиссированной вставкой из белой тафты и крепдешинового корсажа-блузы с баской и вставкой-жилетом… Я лениво подумал, что стоит, наверное, приникнуть к щелке в ширме и посмотреть, но вместо этого прикрыл глаза и незаметно провалился в сон.

– …Нет, вы видели такое?! Владимир Алексеевич! Владимир Алексеевич!

– А? Что? – Я широко раскрыл глаза. В спине ломило – видимо, во время сна я немного сполз с кресла и теперь находился в довольно странной позе – как будто собрался упасть на колени перед Ламановой, но так и не успел это сделать.

– Вы так храпели! – говорила Надежда Петровна, то ли сердясь, то ли посмеиваясь надо мной, еще ничего не понимающим спросонья.

– Я? Помилуй бог, я не храплю.

– Храпели-храпели! Да еще как заливисто! Мне пришлось все время повышать голос, так что к концу дефиле я почти кричала. Хорошо, что мои клиентки привыкли не замечать то, что замечать не следует. Однако попрошу вас, Владимир Алексеевич, если вы в следующий раз заснете во время моего дефиле, храпеть потише.

– Надежда Петровна! – огорченно сказал я, принимая более вертикальную позу в кресле.

– А вы можете храпеть, например, мелодиями оперных арий?

– Вы смеетесь надо мной!

– Конечно, смеюсь, Владимир Алексеевич, дорогой! Вы вели себя прекрасно – тихо как мышка! Мне даже показалось, что вы сумели от меня улизнуть. И я очень рада, что это не так. Вы голодны?

– Да, – сказал я с облегчением.

– И я. Поедемте ужинать.

– Куда?

– В «Славянский базар», – предложила Ламанова. – Конечно, далековато, но после работы хочется перекусить. Муж мой в командировке по делам своего страхового общества, так что я вольна объедаться, сколько хочу, вне дома. К тому же, – добавила она, моментально погрустнев, – разговор у нас будет не из приятных. Хочется его скрасить.

– Все-таки шантаж? – спросил я.

Ламанова кивнула.

– Шантаж. Днем принесли письмо. Оно у меня в ридикюле. Поедем, Владимир Алексеевич, девочки уже извозчика у дверей поставили – ждет.

Мы оделись и вышли на улицу.

Примечания