Развернувшись на пятках, я расталкиваю всех, кто оказывается на моем пути из этого ада, и выбегаю за дверь. Спустившись на один пролет, прислоняюсь к стене и, запыхавшись, соскальзываю вниз. В ушах звенит, груз случившегося за последние пять минут придавливает меня к полу так, что я не представляю, как выйду отсюда.
Я тщетно прислушиваюсь, не застучат ли ботинки по металлическим ступеням, и каждая минута тишины вонзается в сердце глубже, чем предыдущая. Он даже не попытался меня остановить. Позволил увидеть себя в таком виде и даже не подумал догнать и все объяснить.
Сегодня я уже выплакала из-за него все слезы, но оказывается, что плакать без слез гораздо больнее, чем с ними, а прекратить невозможно. После всего, что у нас было: ссор, смеха, времени, проведенного вместе, он хочет вот так все закончить? Вот так оттолкнуть меня прочь? Неужели он не уважает меня настолько, что, ужравшись в хлам, позволяет другой женщине прикасаться к себе и носить свою одежду после… Одному богу известно, чем они там занимались.
Я не разрешаю себе даже думать об этом, иначе умру. Знаю, что я видела, но знать и принять – это разные вещи.
У меня хорошо получается находить оправдания его поступкам. Я отлично научилась это делать за долгие месяцы наших отношений и до конца придерживаться придуманных отговорок. Но сейчас никакое оправдание не поможет. Даже та боль, которую он чувствует из-за предательства матери и Кристиана, не дает ему права так поступать со мной. Я не сделала ему ничего плохого, чтобы он отплатил мне такой монетой. Моей единственной ошибкой была попытка слишком долго оставаться рядом с ним и помогать справляться с вымещаемой на других злобой.
Чем дольше я сижу на пустой лестничной клетке, тем больше унижение и боль перерастают в злость. Тяжелую, утробную, невыносимую злость. Хватит с меня его оправданий. Хватит, я больше не буду терпеть все это дерьмо, а потом прощать его после простого извинения и обещания, что он изменится.
Нет, черт возьми, нет.
Но я не уйду без боя. Я отказываюсь оставлять его и позволять ему думать, что так обращаться с людьми – это нормально. У него явно не осталось ни капли уважения к себе, как, впрочем, и ко мне. Злость переполняет меня, и вот я уже мчусь вверх по чертовым ступеням обратно в этот клоповник.
Толкнув дверь так, что она в кого-то ударяется, я прокладываю себе путь на кухню. Разум затуманивает еще больше, когда я вижу, что Хардин стоит на том же самом месте, в той же самой позе, с той же самой шлюхой за спиной.
– Слушай, я не в курсе, просто какая-то… – говорит он Марку.
Я в такой ярости, что перед глазами все расплывается. Прежде чем Хардин успевает меня заметить, я выхватываю бутылку из его рук и швыряю о стену. Она разбивается, и в комнате воцаряется гробовая тишина. Я словно смотрю на себя со стороны – на злобную, разъяренную, сходящую с ума версию Тессы – и не могу остановиться.
– Бэмби, какого черта? – кричит Марк.
– Меня зовут Тесса! – поворачиваюсь я к нему и кричу в ответ.
Глаза Хардина закрыты, и я наблюдаю за ним, ожидая, что он заговорит, скажет хоть что-нибудь.
– Ну хорошо, Тесса, водку-то зачем разбивать?! – с сарказмом спрашивает Марк. Он не в том состоянии, чтобы осознать, какой бардак я устроила, и думает только о разлившейся выпивке.
– У меня был отличный учитель по разбиванию бутылок о стены, – отвечаю я и сердито смотрю на Хардина.
– Ты не говорил, что у тебя есть подружка, – подает голос потаскуха, вцепившаяся в него сзади.
Я перевожу взгляд с Марка на эту женщину и обратно. Между ними есть явное сходство… а я, черт возьми, перечитывала то письмо слишком много раз, чтобы не знать, кто это такая.
– Ну и Скотт, притащил чокнутую американскую цыпочку в мою квартиру, а она теперь швыряется бутылками, – изумленно произносит Марк.
– Не смей, – отвечает Хардин, подходя ближе.
Я корчу ему мою самую лучшую рожу. Грудь бурно вздымается и опускается, в голове все перепуталось, но мое лицо застыло маской: ни намека на эмоции. Как и у него.
– Кто эта телка? – спрашивает Марк Хардина, как будто меня здесь нет.
Хардин снова не признает меня.
– Я тебе уже говорил. – Ему не хватает смелости даже поднять глаза, пока он позорит меня перед комнатой, полной народу.
Но с меня довольно.
– Какого черта с тобой творится? – кричу я. – Думаешь, можешь зависать здесь, чтобы забыть о проблемах? – Да, я веду себя как сумасшедшая, но на этот раз мне все равно, что подумают окружающие. Не дав ему возможности ответить, я продолжаю: – Какой же ты эгоист! Думаешь, оттолкнув меня и замкнувшись в себе, сделал для меня что-то хорошее? Черт, да ты ведь знаешь, как все будет! Ты не можешь без меня – тебе просто будет паршиво, как и мне. Причиняя мне боль, ты ничего не добьешься. И что же, я прихожу и застаю тебя в таком виде?
– Ты вообще не понимаешь, о чем говоришь, – тихо и угрожающе произносит Хардин.
– Не знаю? – всплескиваю я руками. – На ней твоя чертова футболка!
Я уже ору и указываю на потаскуху, которая спрыгивает со стола и пытается натянуть футболку Хардина пониже, чтобы прикрыть ляжки. Она намного ниже меня, и футболка смотрится на ней просто гигантской. Я знаю, что этот образ будет преследовать меня до конца жизни. Он вплавляется в память, все тело пламенеет от злости, и в этот чертов момент, наполненный первобытной, звериной яростью… все встает на свои места.
Все становится предельно ясным. Мои прошлые мысли о любви и о том, что нужно бороться за того, кого любишь, не имеют ничего общего с правдой. Все это время я ошибалась. Когда любишь кого-то, не позволяешь ему разрушать тебя вместе с ним, не позволяешь ему смешивать тебя с грязью. Ты пытаешься помочь, спасти его, но как только любовь становится безответной или эгоистичной, а ты по-прежнему не сдаешься, – ты в дураках.
Если бы я его любила, то не позволила бы разрушить и себя тоже.
С Хардином я пыталась снова и снова. Давала ему шанс за шансом и каждый раз думала, что теперь-то все наладится. На самом деле думала, что у нас все получится. Считала, что, если буду сильно его любить и приложу еще немного усилий, все кончится хорошо и мы будем счастливы.
– Что ты вообще здесь делаешь? – спрашивает он, нарушая мое прозрение.
– Как что? Или ты думал, я позволю тебе сбежать как последнему трусу?
Боль возвращается, и злость начинает утихать. Меня это пугает, но я почти рада подвести итог. За последние семь месяцев слова, сказанные Хардином, и замкнутый круг, в котором мы вертимся, ослабили меня, зато сейчас я ясно вижу, что представляют собой наши переменчивые отношения.
Неизбежность.
В конце нас всегда поджидала неизбежность, и я поверить не могу, что мне потребовалось столько времени, чтобы это понять и принять.
– Даю тебе последний шанс уйти со мной сейчас и вернуться домой. Но знай: если я выйду за эту дверь без тебя, все кончено.
Его молчание и самодовольный, затуманенный взгляд толкают меня к краю пропасти.
– Так я и думала.
Я даже больше не кричу. Это бессмысленно. Он не слушает. Да и никогда не слушал.
– Знаешь, что? Можешь все так и оставить: пропить и прокурить свою жизнь, – я подхожу к нему ближе и останавливаюсь всего в паре шагов, – но больше у тебя никогда ничего не будет. Надеюсь, ты будешь получать удовольствие, пока оно не иссякнет.
– Буду, – отвечает он, и его слова снова разрывают мне сердце.
– Слушай, если она не твоя подружка… – говорит Марк Хардину, напоминая мне, что мы не одни в комнате.
– Я никому не подружка, – огрызаюсь я.
Похоже, мое отношение только раззадоривает Марка. Он улыбается во весь рот и тянется ко мне рукой, чтобы увести в гостиную.
– Отлично, вот и решили.
– Руки прочь от нее!
Хардин толкает Марка в спину – недостаточно сильно, чтобы тот упал, но силы удара хватает, чтобы он меня отпустил.
– На выход, сейчас же! – рычит Хардин, проходя мимо меня в гостиную. Я следую за ним в коридор и громко хлопаю дверью.
