Священная ложь

Глава 11

– Опять воспоминания замучили? – спрашивает Энджел.

Я поворачиваюсь к ней.

– Ты о чем?

– Тебе никто о них не говорил, да? Что будут воспоминания. Что будешь смотреть в потолок, увидишь какое-нибудь пятнышко и мыслями вернешься в родной дом. Услышишь звуки, почуешь запахи… И все из-за случайной мелочи. Забав- но, да?

Она лежит на койке, прижимаясь затылком к стене и скрестив ноги, так что я вижу грязные подошвы ее носков.

– Вся хитрость в том, чтобы выбрать, – добавляет Энджел. – Постарайся вспоминать только хорошие моменты, потому что всякие гадости сами хлынут в голову, причем в самую неподходящую минуту.

Я киваю. Почти каждое утро я невольно вскакиваю, чтобы отправиться в дом на дереве – там меня ждет Джуд. Энджел наблюдает за мной поверх книги и, судя по глазам, читает все мысли, что проносятся в голове: дом сожжен, лиственница срублена, а Джуда я больше никогда не увижу.

Джуд часто говорил, что отец может процитировать на память любую строчку из Библии. Со временем это начало его бесить, но в момент нашей встречи он говорил об отце с гордостью. Должно быть, считал его святым – как и я своих родителей.

После той случайной встречи я каждый день ходила его искать, но днем лес выглядел иначе, тени падали по-другому, а деревья словно уменьшились в размерах. Удача улыбнулась лишь неделю спустя, когда я уже несколько часов бестолково бродила в зарослях, гадая, не привиделась ли мне хижина в ночи и странный мальчишка. Я прислонилась к стволу, переводя дух. Лес гудел от насекомых, а птицы испускали мощные трели, словно празднуя нечто великое, не просто радуясь очередной съеденной букашке. Я закрыла глаза и прислушалась.

Музыка. Богом клянусь – до меня донеслась музыка! Впервые за долгие годы. Она у нас была под запретом. Вытягивая шею, я зашагала на звук и вышла к мшистой старой лиственнице. Там, высоко на ветке, свесив одну босую ногу, с гитарой в руках сутулился Джуд.

У концерта не было слушателей – лишь он сам да птицы с деревьями и прочие обитатели леса.

И теперь мне горше вдвойне – потому что все, что там было, осыпалось пеплом и больше никто не сыграет лесу мелодию. Вот в чем настоящая трагедия.

– Привет! – крикнул Джуд.

Я открыла глаза.

– Привет.

Держа гитару за гриф, он спрыгнул с дерева. Я заметила, какие мозолистые у него пальцы – наверное, от частого перебирания струн. С тех пор я часто за ними наблюдала – как он трет глаза или приглаживает отросшие волосы. Отчего-то его пальцы вдруг стали очень важны. Если он умеет вытворять ими такое – то, может, способен и на что-то большее? Какие еще таланты он в себе таит?

– Ты умеешь сочинять музыку? – спросила я.

Джуд кивнул.

– А кто тебя научил?

– Мама, – коротко ответил тот.

– А твоя мама… Она у тебя одна?

– Что значит одна? Конечно. А у тебя что, больше?

– У меня четыре.

Джуд скривился.

– Куда так много?

– Кто сказал, что много?

– Никто. Это факт, все знают.

– Если потеряешь одну, остальные три ее заменят.

– Мою маму никто заменить не сможет, – очень серьезно сказал Джуд.

Мне стало не по себе, будто я нечаянно шагнула на край пропасти.

– Ты здесь живешь один?

– Только я и папа.

– Ни братьев, ни сестер?

– Никого. А у тебя, наверное, их навалом?

Я кивнула.

– Значит, скучно не бывает, – добавил Джуд.

Я покачала головой.

– Они почти все маленькие. А взрослые у нас давно все вышли замуж. Знаешь, ты… ты, наверное, первый мой ровесник, которого я встретила.

Джуд задумчиво почесал подбородок о гитару. Видимо, ему тоже не доводилось общаться с девочками моих лет.

– Почему ты живешь в лесу? – спросила я.

– Я здесь родился. Мама с папой пришли сюда задолго до моего рождения. Папа рассказывал о людях, которые живут там, в городе, о том, как у них все пропитано дымом и химикатами. Человек не должен жить в подобной грязи. А здесь, – он обвел рукой цветущий лес вокруг нас, – все именно так, как задумал Господь.

– Пророк тоже так говорит.

– Думаешь, это правда?

– Конечно! – Я пожала плечами. – Так и должно быть. Пророк говорит, что Господь живет в звездах, а в городе их совсем не видно. А еще если хорошенько приглядеться, то ночью в лесу можно заметить ангелов. В городе их не бывает.

– Ты их видела – ангелов?

– Конечно, видела!

Не знаю, почему я соврала. Каждую ночь я всматривалась в темный полог деревьев, даже в те секунды, когда шагала из дома в Зал Пророчеств, но ни разу не заметила ни малейшего всполоха крыльев, ни проблеска сияющей кожи. Ни разу.

Среди деревьев царила тьма.

Глава 12

– Констанс, Джеридайа, Риджент, Пейшенс, Хершиль, Эймос, Лиа, Элиезер, Пруденс, Тобин, Сайленс, Эфраим, Соломон, Халла, Евстафий, Гидеон, Марта, Либерти.

– Ты кого-то пропустила.

– Что?

– Всего восемнадцать назвала, – поясняет Энджел. – А говорила, у тебя девятнадцать братьев и сестер.

– Ой!

Я прижимаюсь затылком к бетонной стене и начинаю мысленно перебирать свою родню, сортируя по матерям. Донна Джо с короткими руками и толстыми пальцами. Вивьен, от которой дети унаследовали темные глаза и волосы. Мейбл – той было всего семнадцать, когда ее выдали за отца. И моя мать. Вообще мы не должны были знать, от кого родились, но ее отпрыски выделялись в толпе светлыми кудряшками и васильковыми глазами. Я единственная, кто уродился не в нее.

– Вирчи, – говорю наконец. – Забыла Вирчи. У нее очень странные глаза, никогда таких не видела. Светло-голубые, почти белые. Когда она родилась, все решили, что она мертвая. У нас такое часто бывало. И лишь потом, через пару минут, она задышала. Но даже не заплакала и вообще не издала ни звука. Только глаза открыла и уставилась прямо перед собой.

Вспоминается мать – как та скорчилась после родов. Красно-синее тельце лежало у нее между ног на утоптанном земляном полу, под полотнищем родильной сорочки, скомканной на коленях.

– Говорить она так и не научилась, – добавляю я.

– А врачам ее что, не показывали? – спрашивает Энджел.

– Мать просила, но… – Я замолкаю. – Отец и слышать не хотел. Сказал, мы сами выбрали такую жизнь, давным-давно.

Я невольно гляжу туда, где пару дней назад сидел доктор Уилсон. На блестящем стальном полу мне мерещится его табурет. Всякий раз, когда я думаю о судебном психологе, о той правде, за которой он приходил, становится не по себе. Без Пророка всем будет лучше. Как он этого не понимает?

– Что такое? – спрашивает Энджел, пристально на меня глядя.

– Тот агент ФБР… – говорю я. – Все жду, когда он снова придет.

– Может, повезет, и он больше не объявится. Эти парни хорошо умеют запугивать, но когда дело доходит до главного, тут же ныряют в кусты.

– Нет, он обязательно вернется. Он ищет того, кто убил Пророка. Начали расследование.

Энджел приподнимается на локте.

– А зачем ты ему понадобилась?

– Чтобы я рассказала, кто убийца.

Она смотрит на меня во все глаза – они у нее жуткие и желтые, совсем как лепестки льна.

– А ты скажешь?

Я трясу головой, к горлу вдруг подкатывает желчь. Я несусь к унитазу и выплевываю один за другим комки рыжей кислой слизи. Потом прижимаюсь лбом к холодному стальному ободку и чувствую, как рядышком на корточки садится Энджел.

– Вспомнила, как он умер, – шепчу я.

Энджел не торопится уходить – я вижу краешком глаза ее тень.

– Это ты его убила?

Я зажмуриваюсь. Вопрос рвет меня изнутри на части. Потому что я спрашиваю себя о том же. Это я? Я его убила?

– Эй! – говорит Энджел. – Не смей.

Я поворачиваю к ней голову и морщу лоб.

– Не смей чувствовать себя виноватой. Он получил по заслугам.

– Никто не заслуживает смерти.

– Смеешься, что ли? Еще как заслуживает! Если всю жизнь издеваться над окружающими, рано или поздно получишь свое. Так и знай.

– Я боюсь, – говорю ей шепотом.

– Ты признавалась? Хоть намеком?

– Нет.

– Вот и славно. Не говори ни слова. Особенно копам и всей их братии. Следователям, адвокатам, судьям… Все они гнут свою линию. Им нужно только одно – найти козла отпущения. А тут гляньте-ка, чокнутая девица, которая просрала свое будущее… Как думаешь, почему я здесь? Почему здесь все остальные? Только дай им повод – они и тебя запрут до конца дней.

Я неохотно киваю, понемногу приходя в себя.

– Ты просто защищалась. В этом нет ничего плохого, – тихо говорит Энджел. И еще тише добавляет: – Не дай им сделать то, что сделали со мной.

Глава 13

Доктор Уилсон объявляется пару дней спустя – зажимая, как и в прошлый раз, под локтем блокнот и улыбаясь во все зубы, будто безмерно счастлив находиться в моей камере за решетками.

– Расскажи про Джуда Лиланда.

Я до боли прикусываю язык.

– Откуда вы знаете про Джуда?

– Ты же говорила о нем полиции, забыла? После операции.

Я морщу лоб, пытаясь вспомнить дни, проведенные в больнице.

– Да, приходил один детектив…

– Он отметил в протоколе, что ты говорила о каком-то юноше, Джуде. Я немного покопался, побеседовал кое с кем из ваших жен. Они рассказали, что в вечер пожара ты приходила в Общину с молодым человеком. Но по документам его не существует. У него нет ни свидетельства о рождении, ни номера социальной страховки, ни медицинской карты.

– Он родился уже в лесу.

Доктор Уилсон кивает.

– Итак, значит, последний раз ты видела Джуда в день, когда случился пожар?

– В день, когда его убили, вы хотите сказать?

– А ты уверена, что он мертв? – спрашивает доктор Уилсон. – В Общине, конечно, нашли человеческие останки, однако пока установили личность только одного погибшего – Пророка. Как я понял, у вас там случались и естественные смерти. Люди умирали и прежде, до пожара: от старости или при родах. Одну девочку задрали в лесу звери… Мы не знаем наверняка, что Джуд мертв.

– Вас там не было, – выдавливаю я. – Вы его не видели.

– Между прочим, – неуверенно начинает доктор Уилсон, – многие жены и даже кое-кто из детей утверждают, будто ты, Минноу, тоже погибла в огне.

Я вздрагиваю.

– Ну вот же я, сижу перед вами, разговариваю.

– Твой младший брат Хершиль, например, не верит, что ты жива. Он клялся, будто своими глазами видел, как ты бросаешься в пламя. Именно ты, потому что у погибшей не было рук.

В животе тревожно екает.

– Хершилю всего шесть лет. Вряд ли он помнит, как я выгляжу.

Уилсон многозначительно глядит на меня и деловито складывает ладони домиком.

– Мне вот что интересно… Ты сдружилась с Джудом просто так или, скорее, в пику родным? С человеком, который, по вашим убеждениям, олицетворяет собою истинное зло?

Я пристально гляжу на него.

– Значит, вы уже знаете про райманитов?

Тот кивает.

– Любопытная, кстати, история. Кевинианцы, с которыми я беседовал, поведали ее во всех красках. Как Райман взбунтовался, взяв в жены девушку другой веры, а потом ослушался отца и отказался ее убить… В наказание Дух Божий покинул его тело, навеки обуглив кожу.

– И теперь потомки Раймана обречены до скончания веков носить эту печать и таить в сердце бесконечную злобу, – завершаю я.

– Выходит, ты сознавала, что твоя семья никогда не одобрит Джуда?

– Я дружила с ним не ради бунта, если вы об этом. Я дружила с ним, потому что он такой, какой есть.

– И все же позволь уточнить. Ты замечала, какого цвета у него кожа?

– Конечно, замечала! Что за глупый вопрос?

– Почему глупый?

– Потому что… Потому что я же не слепая! Как я могла не замечать, когда мы общались чуть ли не каждый день?

– Тебя воспитывали в ненависти к темнокожим людям.

Я в раздражении дергаю плечом.

– Я ненавижу тех, кто меня так воспитывал.

– Кстати, а когда ты первый раз это поняла? Когда заметила, что дела в Общине обстоят не совсем гладко?

– Не думаю, что можно назвать какое-то конкретное событие, – после паузы говорю я. – За один раз от своей веры не отречься.

– Тогда расскажи про какой-нибудь случай. Когда, например, ты поняла, что не согласна с остальными?

Я прикусываю пересохшую губу.

– Та девочка, про которую вы говорили, будто ее задрали в лесу звери…

Доктор Уилсон кивает.

– Ты про Роберту Холлуэй? Ее мать сказала, что это, скорее всего, был гризли.

Я мрачно хмыкаю:

– Гризли?..

Протягиваю руку и культей указываю на блокнот.

– Берите карандаш.

Первое лето в Общине выдалось лучшим в моей жизни. Мне было всего пять, и я благоговела перед Пророком. Меня окружали сильные, как на подбор, мужчины и умелые женщины. Даже тела наши, казалось, испускают святое сияние. Из земли на глазах выползали тысячи колосьев кукурузы. Мужчины вырыли пруд с коричнево-илистой водой. Мы облачились в новые грубые одеяния.

А еще увидели первую смерть.

Берти было всего шестнадцать. Светлые волосы, складка на верхней губе… Отчего-то жены называли ее «вульгарной». Она вечно выставляла шею напоказ и слишком громко разговаривала. В городе у Берти остался парень, и родители притащили ее в Общину силком.

Донна Джо, вторая жена моего отца, уже носившая к тому времени одного из моих братьев, как-то раз велела принести из пруда воды. Еле таща за собой ведро, я вдруг заметила под ивой на берегу Берти – та сидела, склонившись над чем-то на коленях. Разинув от удивления рот, я подошла ближе и увидела, что Берти бережно, словно драгоценное сокровище, поглаживает страницы книги.

– Это же грех! – выдохнула я.

Берти подняла голову:

– Минноу, иди куда шла.

– Где ты ее взяла?

– Нашла.

– Здесь нет книг! – возмутилась я.

Берти вздохнула.

– Ладно. Я привезла ее с собой.

– Что, прямо из города?

– Откуда же еще? Конечно, из города. И не вздумай никому рассказывать!

– Но это запрещено! Господь тебя покарает!

– Думаю, Господу без разницы.

– Девушки не умеют читать.

– Я умею читать с трех лет и никогда уже не разучусь. И плевать, чего хотят другие. Хоть Пророк, хоть сам Господь.

Берти в тот момент приняла на удивление строгий вид. Когда вспоминаю ее, всякий раз вижу это выражение у нее на лице – как будто за глазами таится необъятное пространство. И понимаю, что возникло оно благодаря книге.

– А о чем там пишут? – робко спросила я, подходя ближе.

– Сперва ты должна поклясться, что никому не расскажешь. Никому, даже родителям!

Набрав полную грудь воздуха, я выдохнула:

– Клянусь!

– Тогда иди сюда.

Я села рядом на густой мох, ползущий к самому краю пруда. Воздух звенел от птичьих трелей и жужжания пчел.

– Это называется сказки. Помнишь такие?

– Наверное… – неуверенно ответила я.

– Давай прочитаю тебе одну.

Берти открыла книгу и со знанием дела принялась листать страницы. Их края пожелтели от пальцев, касавшихся бумаги на протяжении долгих лет.

– Господи, – выдохнула я.

Букв оказалось так много, что голова шла кругом. А еще к каждой истории была нарисована черно-белая картинка, изображавшая королей, гномов или русалок. На некоторых девушки прижимались губами к рыцарю. Это значит, они целовались; это значит, они были влюблены. Не помню даже, когда я последний раз видела такую любовь!..

Берти прочитала мне одну сказку, потом, поддавшись уговорам, вторую, третью… Так пролетел целый час.

– Это все было взаправду? – спросила я.

– Нет, просто выдумки для детей.

– А почему они злые?

– И вовсе они не злые! – строго сказала Берти, нахмурив брови. – Это Пророк так говорит. Он не хочет, чтобы мы умели читать. Ведь тогда мы сможем вывести его на чистую воду.

Тем летом Берти обучила меня буквам, поэтому я могу разобрать некоторые слова, если они не очень длинные и сложные. Научиться остальному я не успела – мать нашла книгу у нее под подушкой и отнесла прямиком Пророку.

У Пророка была пара железных туфель. Просто два стальных бруска с кожаными ремнями по краям. Один из дьяконов положил туфли в очаг и дал раскалиться докрасна. Когда их поднимали щипцами, во все стороны сыпанули искры. Люди столпились во дворе, чтобы посмотреть.

Дьяконы втиснули Берти ногами в туфли. Она прыгала по двору, вопя от боли; кожа лопалась, и вокруг расползался запах паленой плоти, дымный и мертвый. Когда Берти упала, Пророк подал знак, и ее снова поставили на ноги, заставляя плясать, и тяжелая коса взмывала хлыстом при каждом прыжке.

Остальные глядели, и по их лицам я ничего не могла понять.

Через несколько дней Пророку был дарован знак жениться на Берти. Он часто брал в жены девушек, которые тем или иным образом нарушили закон, и ему всегда удавалось их усмирить. В день свадьбы Берти сломалась. Возле повязок у нее на ногах жужжали мухи. Пророк безгубо улыбался.

– Пробил час! – гулко пел он.

– Господь услышит нас, – тихо вторила ему Берти.

Ноги у нее в конце концов зажили, но она так и осталась хромой и поникла всем телом. Несколько недель спустя, когда Пророк читал очередную проповедь на улице, Берти встала, оглядела нас, застегнутых на все пуговицы, укрытых шляпами, и заковыляла прочь. Я единственная видела, как она проходит между деревьями и теряется в тени. Однако говорить ничего не стала, пусть даже каждую минуту Берти могла погибнуть от пуль язычников. Отчего-то мне казалось, что там ей будет безопаснее, чем с нами.

Когда ее хватились, глаза у Пророка стали похожи на сжатые кулаки. Он велел найти ее и вернуть любой ценой.

Вскоре Берти притащили обратно. Я мельком, в мешанине тел, увидела ее лицо. На первый взгляд оно показалось обычным, но потом я заметила другую щеку – ее ударили с такой силой, что череп буквально смяло, как скорлупу.

Больше всего меня поразило то, что никто не произнес ни слова.

Мы знали, что за грехи неизбежно ждет наказание, хотя Берти досталось сильнее многих. Вначале было трудно. Люди заносили руку для удара неуверенно, будто преодолевая в духе сомнения.

Тогда сомнениям еще оставалось место – мы только привыкали к холоду, грязи и к тому, что значит быть святым.

Когда я впервые рассказала про Берти Джуду, тот нахмурился.

– А что сделают с тобой, если поймают в лесу?

– Я ведь не сбежала.

Моя семья знала, что я люблю долгие прогулки, но я всегда возвращалась и исправно выполняла все обязанности по дому, поэтому мои отлучки не вызывали лишних вопросов. Обычное дело для многодетных семей. Многие и не замечали, что меня нет.

– А если они узнают, что ты со мной? – спросил Джуд.

– Тогда… тогда меня убьют, – пожала я плечами.

– И ты не боишься? – поразился он.

Положа руку на сердце я бы ответила, что нет. Страх никогда не отпускал нас, но со временем к нему вырабатывался иммунитет. Просто в какой-то момент терпению пришел конец. Перемены были неизбежны; они надвигались как стремительный лесной пожар.

Глава 14

Я спускаюсь в столовую на обед. В дверях стоит Бенни и кивает мне с легкой улыбкой. Бенни мне помогает с самого начала. Наверное, нарочно приставили, или она сама вызвалась, увидев, как в первые дни я шарахаюсь от собственной тени. Обычно у нее в кармане лежит книга в мягком переплете. Я как-то раз поинтересовалась зачем, и Бенни пояснила: на тот случай, если придется сидеть без дела.

– А что ты читаешь? – спрашиваю я, до сих пор изумляясь, что женщины говорят о книгах в открытую, не стесняясь.

– Документальную прозу, – отвечает та. – Сейчас вот попалась работа про Гаитянскую революцию[2].

– Бенни в колледже изучала историю, – поясняет Энджел. – Но затем продалась и пошла на службу к властям.

Я хватаю поднос и несу к нашему обычному столику. Энджел уже сидит там и насмешливо глядит на девочку-азиатку с густой черной челкой.

– Минноу, я так рада с тобой познакомиться! – восторженно объявляет та, когда я подхожу ближе.

Я ее не знаю. Обычно мы с Энджел едим вдвоем.

– Меня зовут Трейси. Просто хотела подойти представиться. Я-то знаю, как здесь бывает жутко. Местные девчонки не очень-то дружелюбны. – Она косится на Энджел. – Что я пропустила?

Подходит еще одна девочка, такая тощая, что ноги у нее как у оленя; ставит свой поднос рядом с Трейси.

– Минноу, это Рашида, – объявляет Трейси.

– Будем знакомы, – говорит та. – А что у тебя с руками?

– Рашида, о таких вещах не спрашивают, – одергивает ее Трейси.

– Это еще почему? Куда-то ведь они подевались. Их же не просто так отрезали. Все думают, маньяк постарался, а я им говорю: нет, Минноу явно из деревни, так что, скорее всего, попала под комбайн.

– Их отрубил мне топором отец, – отвечаю я лишь затем, чтобы посмотреть, как отреагируют на мои слова.

У Трейси перехватывает дыхание, Энджел поднимает глаза от тарелки и заламывает бровь, а Рашида запрокидывает голову и заливается громким смехом, который эхом разлетается по столовой.

– Что, правда? Если б со мной такое случилось, я бы всем рассказывала. Неужели прямо топором? Да уж, это куда интереснее, чем попасть под комбайн…

Я улыбаюсь – потому что когда она так говорит, удержаться от улыбки просто невозможно.

– Мы с Рашидой организовали группу поддержки, – сообщает Трейси. – Приходи к нам на занятия. Мы говорим обо всем, что нас тревожит.

– Думаешь, Минноу будет приятно обсуждать с вами тот факт, что отец отрубил ей руки? – спрашивает Энджел. – Не смеши меня.

– Когда-нибудь, Энджел, – вскипает Трейси, – когда-нибудь и тебя ждет наказание за все твои грехи. И тогда ты пожалеешь!

– Может, и пожалею. – Энджел отодвигает тарелку. – Думаете, я начну молиться? Раскаюсь, как домашняя пай-девочка? – Она складывает руки ладонями вместе. – Растекусь соплями, как перед судьей: мол, простите меня, теперь я буду паинькой? Да ни хрена! Не нужно мне прощение какого-то древнего извращенца, который присовывает девственницам, пока все отвернулись.

Больше никто не произносит ни слова.

– Почему ты не веришь в Бога? – спрашиваю я у Энджел после отбоя.

Мы лежим на койках; Энджел, судя по полоске желтого цвета у стены, опять читает.