Институт

Мишель открыла дверь и вошла в спальню Люка. Петли тихонько скрипнули. Лежавший в постели мальчик (из-под одеяла торчал только клок его волос) пошевелился и тут же затих. В два часа ночи ребенку полагается спать без задних ног – это фаза самого глубокого сна, – но он явно что-то слышал. Может, гениальные дети спят не так, как обычные, кто знает? Уж точно не Мишель Робертсон. На стене в спальне висели два постера – их было видно отчетливо, как днем. На одном – скейтбордист в полете: ноги полусогнуты, руки раскинуты в стороны. На втором панк-группа «Ramones», которую Мишель слушала еще в школе. Надо же, она думала, что все они давно померли и отправились на небесный Рокуэй-Бич из собственной песни.

Мишель пересекла комнату, мысленно считая: четыре… пять…

На шести она врезалась бедром в письменный стол и опрокинула какой-то призовой кубок. Мальчишка тотчас перевернулся на спину и открыл глаза.

– Мам?

– Ага, – ответила Мишель. – Как скажешь, детка.

В глазах мальчика успела вспыхнуть тревога, он открыл рот… Мишель задержала дыхание и брызнула аэрозолем ему в лицо. Парень отключился – мгновенно, как свет. Дети всегда быстро отключались, а спустя шесть-восемь часов приходили в себя без намека на отходняк. Видно, они лучше переносят химию, подумала Мишель и стала считать дальше: семь… восемь… девять.

На десять Робин и Денни вошли в спальню родителей. И сразу увидели, что дело плохо: Айлин не оказалось в кровати. Из ванной на пол падала трапеция света – нестерпимо яркая для очков. Робин и Денни тут же стянули с себя очки и бросили их на отполированный паркет – раздался отчетливый двойной стук.

– Герб? – тихо спросила из ванной Айлин. – Опять стакан уронил?

Робин вытащила пистолет из-за пояса брюк и двинулась к кровати, а Денни тем временем рванул к ванной. Он даже не пытался соблюдать тишину – это было уже лишнее. Он вскинул «глок» и встал возле двери.

На подушке Айлин остался отпечаток ее головы. Робин схватила подушку, положила ее на лицо мужчине и выстрелила. «Глок» едва слышно кашлянул и оставил на чистой наволочке небольшое коричневое пятно.

Айлин вышла из ванной. Вид у нее был встревоженный.

– Герб? Все нор…

Тут она увидела Денни. Тот схватил ее за горло, приставил дуло «глока» к виску и нажал спусковой крючок. Снова раздался тихий кашель. Айлин сползла на пол.

Ноги Герба заметались под одеялом: оно заходило ходуном. Робин выстрелила в подушку еще два раза. Второй выстрел больше напоминал лай, чем кашель, а третий получился еще громче.

Денни убрал подушку.

– Ты чего, «Крестного отца» пересмотрела? Господи, Робин, ты же ему полбашки снесла! Тут никакая косметика для покойников не поможет!

– Главное – дело сделано.

Если честно, ей просто не нравилось смотреть на жертв в момент смерти – видеть, как гаснут их глаза.

– Возьми себя в руки, женщина. Третий выстрел был слишком громкий. Валим.

Они подняли с пола очки и прошли в комнату мальчика. Денни подхватил Люка на руки – без особого труда, тот весил от силы фунтов девяносто – и дернул подбородком: вы первые, а я следом. Выходили тоже через кухню. Свет в соседнем доме не горел (не таким уж и громким получился третий выстрел), стояла полная тишина, только стрекотали сверчки да где-то далеко – в Сент-Поле, может быть – выла полицейская сирена.

Мишель первая прокралась между домов, осмотрела улицу и жестом позвала за собой остальных. Эту часть операции Денни Уильямс не любил: если страдающий бессонницей сосед выглянет в окошко и увидит во дворе трех незнакомых типов, наверняка что-нибудь заподозрит. А если он заметит на руках у одного из типов нечто похожее на тело…

Однако все обитатели Уайлдерсмут-драйв – названной так в честь какого-то давно забытого местного воротилы – крепко спали. Робин открыла заднюю дверцу машины, села и протянула руки. Денни передал ей мальчика, она втянула его в салон – голова Люка безжизненно перекатилась ей на плечо – и принялась на ощупь искать ремень безопасности.

– Фу, слюну пустил, – поморщилась она.

– Ага, людям в отключке это свойственно. – Мишель захлопнула дверь и села вперед, а Денни прыгнул за руль.

Пока внедорожник медленно отъезжал от дома Эллисов, Мишель прятала пистолеты и аэрозоль на место. У первого же перекрестка Денни включил фары.

– Звони, – распорядился он.

Мишель набрала тот же номер.

– Рубиновая команда. Груз у нас. Будем в аэропорту через двадцать пять минут. Врубай систему, Джерри.

В доме Эллисов засветились оба экрана сигнализации. Когда на место наконец прибыли полицейские, они обнаружили двух убитых взрослых; ребенок бесследно исчез. Естественно, на него и легло подозрение: все-таки вундеркинд. Эти вундеркинды часто бывают малость ку-ку, так ведь? Копы были бы и рады допросить парня, но сперва его предстояло разыскать. Ничего, найдется. Такой сопляк – пусть хоть трижды гений – долго скрываться не сможет.

Люк пришел в себя и сразу вспомнил свой сон – не то чтобы кошмар, но приятного в нем было мало. Незнакомая женщина склонилась над кроватью; по обе стороны от ее лица свисали белокурые пряди. Ага. Как скажешь, детка. Похоже на порнушку, которую они иногда смотрели с Рольфом.

Он резко сел в кровати и поначалу решил, что опять видит сон. Комната вроде была его: те же голубые обои, те же постеры на стенах, письменный стол с кубком малой лиги. Но куда подевалось окно? Окно, выходившее на дом Рольфа, бесследно исчезло.

Люк зажмурился и распахнул глаза: все было по-прежнему. Комната без окон осталась комнатой без окон. Может, ущипнуть себя? Ну уж нет, так все делают – банально. Вместо этого Люк щелкнул себя по щеке. Ничего не изменилось.

Он выбрался из постели. Одежда лежала на стуле, куда мама сложила ее вчера вечером: белье, носки, футболка на сиденье, джинсы на спинке. Люк медленно оделся, глядя на стену без окна, затем присел обуться. Кеды на первый взгляд были его: инициалы Л.Э. на месте. Вот только горизонтальная палочка буквы Э длинновата…

Люк повертел кеды в руках. Новье! Ни следа грязи. Идеально белая подошва. Шнурки тоже слишком чистые. При этом сами кеды оказались впору, сели как влитые.

Он подошел к стене и потрогал ее: может, окно там, под обоями? Нет…

Спятил он, что ли? Слетел с катушек, как герой какого-нибудь жуткого фильма Шьямалана? Дети с выдающимися умственными способностями склонны к разного рода нервным срывам… Нет, не может быть. Он психически здоров – как был здоров вчера вечером. Спятивший паренек из фильма считал бы себя нормальным (так Шьямалан бы закрутил сюжет), однако в учебниках по психологии пишут, что сумасшедшие, как правило, в курсе, что сошли с ума. Значит, с ума он пока не сошел.

В детстве (то есть примерно в пятилетнем возрасте) Люк коллекционировал значки, которые политики распространяли во время избирательных кампаний. Отец с удовольствием помогал ему собирать коллекцию: к счастью, значки можно было недорого приобрести на «Ибей». Особенно Люка манили значки проигравших кандидатов в президенты США (почему – он и сам не понимал). В конце концов он перегорел, страсть угасла, и большая часть коллекции теперь хранилась где-то на чердаке или в подвале. Только один значок Люк оставил себе как талисман. На нем был изображен синий самолетик в окружении слов: «КРЫЛЬЯ ДЛЯ УИЛКИ». В 1940 году Уэнделл Уилки с позором проиграл Франклину Рузвельту: он взял всего лишь десять штатов, набрав в общей сложности восемьдесят два голоса выборщиков.

Обычно Люк держал значок в своем кубке малой лиги. Сейчас он сунул туда руку, но талисмана не обнаружил.

Тогда он подошел к постеру со скейтбордистом Тони Хоуком на доске фирмы «Бердхаус». У его постера был надорван левый уголок; этот оказался совершенно цел.

Кеды новые, постер тоже, значок Уилки исчез…

Нет, это не его комната.

В груди что-то задрожало, и Люк сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Затем взялся за дверную ручку с полной уверенностью, что дверь не откроется.

Однако ручка моментально поддалась. Вот только коридор за дверью был ничуть не похож на коридор в доме, где он прожил двенадцать с лишним лет. Шлакоблочные стены вместо деревянных панелей, выкрашенные в промышленный бледно-зеленый цвет, а прямо напротив двери – постер с тремя детьми примерно его возраста, бегущими сквозь высокую траву. Одного запечатлели прямо в прыжке. На лицах всех троих застыли безумные – или безумно счастливые – ухмылки. Судя по слогану, все же последнее. Крупная надпись внизу постера гласила: «ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ В РАЮ».

Люк вышел из комнаты. Справа коридор заканчивался казенными двойными дверями с ручками во всю ширину. Слева, примерно в десяти футах от точно таких же двойных дверей, устроилась на полу девочка в клешах и футболке с рукавами-фонариками. Чернокожая. И эта самая девочка, ровесница Люка, курила сигарету.

Миссис Сигсби сидела за письменным столом и смотрела в экран компьютера. Стильный деловой костюм модельера Дианы фон Фюрстенберг не скрывал ее болезненной худобы. Седые волосы были идеально уложены. Рядом стоял доктор Хендрикс. Доброе утро, Страшила, подумал он, но вслух бы этого никогда не произнес.

– Что ж, – проговорила миссис Сигсби, – вот он. Наш новенький. Лукас Эллис. Первый и единственный раз в жизни летел на «Гольфстриме», но даже не догадывается об этом. Судя по всему, настоящий гений.

– Это ненадолго, – заметил доктор Хендрикс и выдал свой фирменный смешок, эдакое «И-а!»: сперва выдохнул, потом вдохнул. За исполинский рост – шесть футов семь дюймов – и крупные, торчащие вперед зубы лаборанты прозвали его Донки-Конгом[16].

Она повернулась к нему и строго отчеканила:

– Плоские шуточки в адрес наших подопечных не приветствуются, Дэн.

– Простите. – Ему захотелось добавить: Кого ты разыгрываешь, Сиггерс? – но это прозвучало бы неучтиво. Да и вопрос, в общем-то, был риторический. Сиггерс никого не разыгрывала, а уж тем более – саму себя. Она напоминала того безвестного идиота-нациста, который придумал разместить над воротами Освенцима лозунг Arbeit macht frei – «Труд освобождает».

Миссис Сигсби взяла в руки досье на нового мальчика. Хендрикс наклеил на правый верхний угол папки круглый розовый стикер.

– Есть какая-то польза от ваших розовых меток, Дэн? Хоть какая-нибудь?

– Вы же знаете, что есть. Сами видели результаты.

– А им можно верить?

Прежде чем добрый доктор успел ответить, в кабинет заглянула Розалинда.

– Надо подготовить несколько документов, миссис Сигсби. Скоро поступят пять новеньких – их привезут раньше, чем мы планировали.

Миссис Сигсби явно обрадовалась.

– Пять человек за день! Видимо, что-то в этой жизни я делаю как надо.

Конечно, подумал Хендрикс, ты же не могла сказать делаю правильно. Обязательно надо было намекнуть.

– Нет, сегодня только двое, – сказала Розалинда. – Их привезет Изумрудная группа. Завтра трое, их доставит Опаловая. Четверо ТЛК, один ТЛП – да какой! Уникум. Девяноста три нанограмма НФМ.

– Авери Диксон, верно? Из Солт-Лейк-Сити.

– Из Орема, – поправила ее Розалинда.

– Мормон из Орема! – опять заревел по-ослиному доктор Хендрикс.

Этот точно уникум, подумала миссис Сигсби. Розовых стикеров на папке Диксона не будет. Слишком он ценен. Никаких рискованных инъекций, вызывающих припадки, никаких пыток водой… Детей с НФМ выше 90 надо беречь.

– Прекрасная новость. Просто отличная. Неси сюда документы. На электронную почту скинула?

– Конечно, – улыбнулась Розалинда. Все документы пересылались по электронной почте, в современном мире без этого никуда. Но обе знали, что миссис Сигсби предпочитает пикселям бумагу. В этом проявлялась ее старая закалка. – Сейчас же все принесу.

– И кофе, пожалуйста.

Миссис Сигсби повернулась к доктору Хендриксу. Такое брюхо при таком росте, надо же. Как врач должен бы понимать, что это опасно – сердечно-сосудистая система работает на износ. Впрочем, никто лучше медиков не умеет закрывать глаза на вопросы собственного здоровья.

Ни миссис Сигсби, ни Хендрикс не имели ТЛП-способностей, однако в тот момент им пришла в голову одна мысль: насколько все было бы проще, если бы их связывала взаимная приязнь, а не наоборот.

Когда они опять остались наедине, миссис Сигсби откинулась на спинку кресла и взглянула на врача.

– Я понимаю, что интеллект господина Эллиса не имеет никакого значения для деятельности Института. С тем же успехом его IQ мог быть семьдесят пять. Но именно из-за выдающихся умственных способностей нам пришлось с ним поторопиться. Он ведь поступил сразу в два престижных университета – Массачусетский технологический и Эмерсона.

Хендрикс заморгал.

– В двенадцать?

– Вот именно. Про убийство родителей и исчезновение их сына расскажут в местных новостях, однако вряд ли история просочится за пределы Городов-Близнецов[17]. Ну, Интернет еще пару недель покипит. Хорошо, что он не успел засветиться в Бостоне. Телевизионщики любят таких ребят – особенно разного рода сплетники. А что я всегда говорю, доктор?

– Что в нашем деле отсутствие новостей – хорошая новость.

– Именно. В идеальном мире мы бы отпустили этого мальчика. ТЛК нам пока хватает. – Она постучала пальцем по розовому стикеру на папке. – Судя по метке, НФМ у него не очень высокий. Хотя…

Заканчивать ей не пришлось. Все и так было ясно: добывать определенные виды товаров и сырья становилось все сложнее. Слоновьи бивни. Тигриные шкуры. Рога носорога. Редкие металлы. Даже нефть. Теперь к этому списку добавились особые дети, чьи удивительные способности не имели ничего общего с уровнем IQ. На этой неделе поступают пятеро, включая Диксона. Неплохой улов – но два года назад их могло быть тридцать.

– О, смотрите-ка, – сказала миссис Сигсби. На экране компьютера новый мальчик подходил к самой старшей обитательнице Ближней половины. – Сейчас он познакомится с нашей разумницей Бенсон. Чую, она его обрадует.

– Девчонка до сих пор на Ближней половине, – заметил Хендрикс. – Может, пора сделать ее лицом Института? Пусть встречает дорогих гостей.

Миссис Сигсби одарила его самой ледяной улыбкой из своего арсенала.

– Уж лучше она, чем вы, док.

Хендрикс посмотрел на нее сверху вниз и подумал: Отсюда мне прекрасно видно, как стремительно редеют твои космы, Сиггерс. А все из-за вялотекущей, но долгоиграющей анорексии. Черепушка у тебя розовая, как глаз кролика-альбиноса.

Он много чего хотел бы сказать главному администратору Института – гнусной безгрудой тетке с идеально поставленной речью, – однако смолчал. Это было бы неразумно.

В шлакоблочный коридор выходило множество дверей, а между ними на стенах висели постеры. На одном постере – под которым сидела юная курильщица – черный мальчик в шутку бодался с белой девчонкой. Оба улыбались, как идиоты. Слоган внизу гласил: «ВЫБИРАЮ СЧАСТЬЕ».

– Нравится? – спросила незнакомка. При ближайшем рассмотрении сигарета у нее в зубах оказалась жевательной конфетой. – Я бы давно переправила на «ВЫБИРАЮ ГОВНАСТЬЕ», но, боюсь, у меня отберут ручку. Что-то они готовы простить, а что-то нет – никогда не угадаешь.

– Где я? – спросил Люк. – Что это за место?

Ему хотелось плакать. Наверное, от растерянности.

– Добро пожаловать в Институт, – сказала девочка.

– Мы в Миннеаполисе?

Она засмеялась.

– О нет! И не в Канзасе, Тотошка. Мы в штате Мэн. Причем в самой глуши. Если, конечно, верить Морин…

– Штат Мэн?! – Он помотал головой, как будто его ударили в висок. – Правда, что ли?

– Ага. Как-то ты побелел, белокожий. Присядь-ка, пока не упал.

Одной рукой держась за стену, Люк опустился на пол – скорее шлепнулся, чем сел. Ноги вдруг перестали гнуться.

– Я же дома был… Лег спать, а очнулся здесь. В комнате, которая похожа на мою, но не моя.

– Угу. Шок, да? – Незнакомка порылась в кармане брюк и достала оттуда пачку. На ней был нарисован ковбой, крутящий лассо. «КОНФЕТКИ «СИГАРЕТКИ», – гласила надпись на пачке. – КУРИ КАК ПАПА!» – Хочешь? Может, сахар немного поднимет тебе настроение. Мне всегда поднимает.

Люк взял у нее пачку и откинул крышку. Внутри лежало шесть сигарет с красным кончиком – видимо, так производитель изобразил тлеющий уголек. Люк достал одну и откусил половину. Во рту стало сладко.

– Только не повторяй этот фокус с настоящей сигаретой, – сказала девочка. – Вкус тебя не порадует.

– Я и не знал, что такие штуки до сих пор продаются.

– Такие – точно нет. «Кури как папа»? Да они гонят! Конечно, это какое-то старье. Хотя в столовке еще не то бывает. Даже настоящие сигареты, прикинь? «Лаки страйк», «Честерфилд», «Кэмел», как в старых киношках на канале «Классика кинематографа». Я все хочу попробовать, но за них столько жетонов надо отдать!

– Настоящие сигареты? Детям?!

– А здесь кроме детей никого нет. Да и их немного – по крайней мере, на Ближней половине. Морин сказала, скоро новеньких привезут. Не знаю, откуда у нее инфа.

– Сигареты детям?! Что это за место – Остров Удовольствий? – Впрочем, никакого удовольствия Люк сейчас не испытывал.

Девчонка прыснула.

– Как в «Пиноккио»! Зачет! – Она дала ему «пять». Люку сразу стало немного лучше – он и сам не понял почему. – Тебя как зовут? Нельзя же все время называть тебя «белокожим». Это, типа, расистское оценочное суждение.

– Люк Эллис. А ты кто?

– Калиша Бенсон. – Девчонка подняла указательный палец. – А теперь внимание, Люк. Можешь звать меня Калиша, можешь – просто Ша. Но никогда не зови меня Умницей.

– Почему?

Люк по-прежнему пытался понять, что к чему – и ему это по-прежнему не удавалось. Он съел вторую половину сигареты – ту, что с угольком на конце.

– Потому что так говорят Хендрикс и его сучары-помощники перед тем, как сделать тебе укол или взять очередной анализ. «Сейчас я всажу тебе укол, это больно, но ты будь умницей». «Я возьму у тебя мазок из горла и воткну шпатель так глубоко, что тебя потянет блевать, но будь умницей – не дергайся». «Мы макнем тебя в бак, а ты будь умницей – задержи дыхание». Вот почему Умницей называть меня нельзя. Ни в коем случае.

Люк почти не обратил внимания на ее слова про анализы – решил подумать об этом позже. Куда больше его заинтересовали «сучары». Конечно, многие его сверстники выражались (да и Люк с Рольфом тоже – когда их никто не слышал), и та рыжая громко выругалась на экзамене. Но чтобы сквернословила его ровесница, девчонка, – это что-то новенькое. Похоже, он действительно тепличный ребенок.

Калиша положила руку ему на колено (Люк ощутил какое-то странное покалывание) и посмотрела в глаза.

– Мой тебе совет: всегда будь умницей, как бы хреново тебе ни было, какую бы дрянь они ни совали тебе в горло или в зад. Про бак я ничего не знаю, меня саму ни разу не макали, я только от других слышала. Понимаешь, пока на тебе ставят опыты, ты живешь на Ближней половине. А что происходит на Дальней – я не знаю и знать не хочу. Это что-то вроде ловушки для тараканов – внутрь запросто, а назад уже никак. По крайней мере, сюда эти дети точно не возвращаются.

Люк посмотрел вглубь коридора, откуда пришел. На стенах висели постеры, а еще там были двери, много дверей – штук по восемь с каждой стороны.

– И сколько детей тут живет?

– Пока что пятеро – включая нас с тобой. На Ближней половине никогда не бывает много народу, а сейчас это вообще вымерший город. Дети приходят и уходят.

– Беседуя о Микеланджело, – пробормотал Люк себе под нос[18].

– А?

– Да нет, это я так. Что…

Двойные двери в конце коридора распахнулись, и появилась женщина в коричневом костюме. Она подпирала дверь бедром, пытаясь что-то втащить. Калиша тут же бросилась ей помогать.

– Так, Морин, погоди! Давай-ка мы тебе поможем, родная.

Поскольку она сказала «мы», а не «я», Люк тоже встал и пошел за Калишей. Коричневый костюм оказался чем-то вроде формы, как у горничных в дорогой гостинице (ну ладно, умеренно дорогой – никаких рюшечек и прочего декора на форме не было). Женщина пыталась втащить в коридор тележку для белья. За дверью Люк разглядел просторный зал, что-то вроде комнаты отдыха: там стояли столы со стульями, в окна лился яркий солнечный свет. На стене висел здоровенный телевизор размером с киноэкран. Калиша открыла вторую створку двери, а Люк схватил тележку для белья с надписью «ДАНДАКС» на боку и помог женщине вкатить ее в коридор общежития (судя по всему, это было именно оно). В корзине лежали полотенца и постельное белье.

– Спасибо, сынок, – поблагодарила его женщина.

Она была пожилая, с заметной сединой в волосах, и выглядела усталой. На груди у нее был бейджик с именем «МОРИН». Окинув Люка взглядом, женщина сказала:

– Новенький! Люк, верно?

– Люк Эллис. А откуда вы знаете?

– У меня в обходном листе написано. – Она наполовину достала из кармана юбки сложенный вчетверо листок бумаги, затем спрятала его обратно.

Люк вежливо протянул руку, как его учили.

– Приятно познакомиться.

Морин показалась ему милой – да, наверное, ему действительно было приятно с ней познакомиться, – однако это место его пугало. Он боялся за себя и за родителей. Наверное, мама с папой уже его потеряли. Вряд ли они сразу решили, что он сбежал из дома, но если утром ребенка не оказалось в спальне, что еще можно подумать? Какие тут могут быть варианты? Полиция скоро начнет его искать – или уже ищет. С другой стороны, если Калиша права, искать они будут совсем не там.

Ладонь Морин была сухой и теплой.

– Меня зовут Морин Алворсон. Я тут работаю по хозяйству. И твою комнату тоже буду прибирать.

– Смотри, не свинячь! – строго наказала ему Калиша.

Морин улыбнулась:

– Да ты ж моя радость! По-моему, этот мальчик свинячить не станет – в отличие от Никки. Вот уж кто точно поросенок. Просто Свинуша[19]! Он, часом, не у себя? Что-то не заметила его на площадке с Джорджем и Айрис.

– Ты же знаешь Никки, – ответила Калиша. – Его раньше часу дня из кровати не вытащить.

– Ладно, тогда начну с других комнат. Но врачи велели ему прийти к часу. Если он до тех пор не встанет, они сами его поднимут. Рада знакомству, Люк. – С этими словами Морин покатила свою тележку дальше по коридору.

– Идем, – сказала Калиша, беря Люка за руку. И тот – несмотря на тревожные мысли о родителях – вновь ощутил странное покалывание.

Она потащила его в комнату отдыха. Люку хотелось как следует все изучить, особенно торговые автоматы (настоящие сигареты! разве такое возможно?!), но, как только за ними закрылись двери, Калиша подошла к нему вплотную и сурово заговорила:

– Не знаю, долго ты тут пробудешь или нет – и долго ли пробуду тут я, – однако пока мы оба никуда не исчезли, будь с Морин поласковей, понял? Здесь столько злобных тварей работает, а она – не такая. Она хорошая. И у нее проблемы.

– Какие? – спросил Люк (в основном из вежливости – его куда больше интересовала площадка под окнами, на которой он заметил двоих детей примерно его возраста или чуть старше).

– Во-первых, Морин больна, а к врачу не идет, потому что не может позволить себе болеть. Получает она около сорока тысяч в год, а счетов ей приходит на восемьдесят, если не больше. Муж набрал долгов и сбежал. И проценты копятся, понимаешь?

– Навар, ага. Так мой папа это называет. Словечко из воровского лексикона. Папа говорит, что все, кто выдает кредиты, – по сути ворюги. Процентные ставки там действительно немаленькие, в его словах есть доля…

– Доля чего? Правды?

– Ну да. – Он оторвал взгляд от ребят за окном – Джорджа и Айрис, судя по всему, – и посмотрел на Калишу. – Она тебе все это рассказала? Ребенку? Видимо, ты умеешь налаживать межличностные отношения.

Калиша сделала удивленное лицо и засмеялась – не просто хихикнула, а прямо загоготала, подбоченившись и запрокинув голову. Почему-то от этого она стала похожа на взрослую.

– Внутриличностные отношения! Ну ты загнул, Люк!

– Не внутри-, а меж-, – поправил он ее. – Если, конечно, ты не общаешься с целой группой лиц. Консультируешь их по вопросам кредитования, например… – Он умолк. – Шутка.

Причем дурацкая. Так мог пошутить только ботаник.

Калиша оглядела его оценивающе – сверху вниз и снизу вверх. От этого он вновь ощутил приятное покалывание.

– Умный, что ли?

Люк смущенно пожал плечами. Обычно он не выпендривался – как ни крути, это худший способ завоевывать друзей и оказывать влияние на людей[20], – но сейчас ему было тревожно, жутко и (проще уж сразу признать) офигеть как страшно. Не думать об этом странном опыте как о похищении становилось все сложнее. В конце концов, вчера он заснул у себя дома, а сегодня очнулся в тысячах миль от него – если верить Калише. Разве родители отпустили бы его черт знает куда по собственной воле? Маловероятно. Как бы там ни было, Люк очень надеялся, что родители не остановили похитителей лишь потому, что крепко спали.