Шурави бача

– Вот это чифан, давно мы такого не едали, – сказал Сергей и посмотрел на своего друга.

– А я что говорил тебе, а ты тормоза включил, нужно было давно здесь нарисоваться, нажраться и-и-и…

– Да ладно, Петря, мы и так свое возьмем.

– Я знаю, браток, – согласился Черкас.

За отдельным, чисто вымытым и насухо вытертым столом-десяткой, лицом к входной двери сидели два человека. Сержант Александр Иванов, замкомвзвода, уткнулся взглядом в алюминиевую тарелку и, не отрываясь, с жадностью поглощал ее содержимое, и рядовой, красавец роты, неугомонный одессит, душа-человек и балагур Николай Ольха, по-простому среди своих «Одеса». Невысокого роста, смуглый, с выпирающим кадыком на крепкой шее. Его черные жесткие кудри, коротко остриженные, блестели так, как будто он их натирал воском. Он что-то оживленно рассказывал Иванову, лихо постукивал по пластиковой крышке стола то кулаком, то костяшками согнутых пальцев. Иванов в ответ то и дело кивал головой, морщил лицо, искоса поглядывал на Одесу, не отрываясь от вкусной еды. Приблизившись к столу, Сергей краем уха услышал несколько коротких отрывистых фраз.

– Да-а, бля, пошел он к едрене фене. Шакаляра. Да плевал я на эту крысу, он мне говорит: «Куда? Духа прикрывай!» Нужен он мне, этот чморина. Тут самому сам знаешь что, тут самому бы не подохнуть.

– Ну, как там, на войне, без нас, пацаны? – усаживаясь за стол на деревянную, выскобленную до белизны лавку, заговорил Петруха, прерывая их напряженный разговор.

– Как всегда, пацаны, вы же знаете, если живы, значит, все нормально, пацаны, – произнес как-то натянуто Иванов, чуть заметно улыбнувшись.

Одеса, перегибаясь через стол, протянул по очереди Сергею и Черкасу свою руку, по обыкновению, доброжелательно.

– Сегодня на облете были и попали после духов, – пробубнил почти себе под нос Иванов.

– Где?

– Да в этом долбанном Гуль-Беле, – оживился Одеса. – Посадили на ножи нашего наводчика духи, вместе с домочадцами.

– Ну и дальше что? – подключился к разговору Черкас.

– Ну и то, – продолжил Одеса. – Там духи бачей обложили, спустились с гор, как всегда, за провиантом, ну, и конечно, баб пощупать. А им по хрену, видно, натворили и смылись; а тут мы нарисовались, да их уже тю-тю.

– Да по почерку видно, какая-то залетная банда, что их, мало в горах и в зеленке развелось, – проговорил Иванов и развел руки в разные стороны. – Там ведь был наш наводчик, хатовец, кто-то на него вывел из кишлачных. Так забрали все, что можно было забрать, а кишлак-то этот договорной, потрошат все кому не лень, кишлачные обозленные и на нас, и на духов, ну и короче, сдали его вместе с семьей. А тут нарисовались мы, немного не успели. Да по почерку, скорее всего, «дикари», порезвились на славу.

– Так самое главное, – вмешался Одеса, – у этого хатовца было две ханумки, малолетки по-нашему, жены его, скорее всего, так ничего себе, но с ними уже аллах беседует. Так они их шмакнули по очереди и глотки им перерезали, курвы, перед тем как свалить, на сухаче возле кириза повесили голых. Да я бы сказал, что они ничего были при жизни, судя по их внешнему виду.

– Да у тебя только одно на уме, прекращай, не об этом сейчас речь, – одернул его Иванов.

– А я что, я ничего, – обиженно промямлил Ольха.

– А этого хатовца, – продолжал Иванов, – порезали всего, поизмывались над ним от души. На лбу вырезали звезду, уши отрезали, руки вывернули, ноги перебили. Да, короче, не на что было смотреть. Они, наверное, думали, что ему хана, сделали контрольный в сердце, а пуля прошла выше. Пинцет из санчасти сказал, будет жить. Мы его с собой привезли. Ну и живучий попался, сука. – Иванов замолчал и принялся выгребать из тарелки остатки уже остывшего риса, время от времени запивая чаем. – Ротный сказал, что пойдем в засаду, после всего, как уляжется эта история. По расчетам, они должны вернуться в Гуль-Бель. Где-то через дня три. Наш взвод пойдет. Так что готовьтесь, – поглядывая на своих друзей, вполголоса произнес Иванов.

– Что, в первый раз, что ли, – заметил Петруха. – Сейчас курнем – и хоть на Панджер в ущелье Джабель-Уса-Радж, в засаду.

– У тебя есть, что ли, Петруха? А что ты молчишь? – широко раскрывая глаза, проговорил Иванов и встал из-за стола, расправляя плечи, хрустнул ключицами и сцепил руки в замок за головой. Высокий жилистый худощавый парень с черными, как сажа, глазами и размашистым шрамом от ножа на правой щеке – в память о Чарикарской «зеленке». – Ну, тогда договорились. Вы давайте, дожевывайте не торопясь. А мы с Одесой в роту, перекинемся во что-нибудь полегче и будем на арыке на нашем месте. Хоп1 ?

– Договорились, – кивнул Сергей.

Они вышли из-за стола и направились к выходу.

Плов оказался на редкость вкусным, даже холодный.

– Бача Хашим молодец, отличный чифан забацал, – сладостно проговорил Петруха, пережевывая мягкие длинные рассыпчатые зерна индийского риса.

– Да-аа, браток, что вкусно, то вкусно, отрицать не буду, – сказал Сергей и, взяв из тарелки кость, стал обкусывать пахучие куски мяса. – Петруха, надо будет Хашима подогреть на раскурку, зайдем после ужина, хорошо?

– Конечно, о чем речь, – согласился Черкас, не отрываясь от еды. – За такой чифан я ему лично благодарность объявлю.

– Ну бабай, ну молодец, – восхищался он. – Все, вот это я нарубался, сейчас взорвусь, нужно чайку горяченького замахнуть, – потянулся он за чайником, который стоял рядом на разносе, и насмешливо спросил: – Что пить будешь, Серый, чай или какаву?

– Чай, конечно, – ответил Сергей, подставляя кружку под носик чайника. – Хорош чаек, – сказал он и отхлебнул глоток из кружки, смакуя крепко заваренный напиток. – Хоро-оош, м-ммм! Ну что, к арыку идем, по дороге зайдем, как договорились, к Хашиму, так, и займемся культурно-массовым отдыхом до отбоя и вечерней поверки. А то пацаны уже, наверное, заждались нас, – заторопился Сергей, выходя из-за стола. – Да вставай, пошли, хватит жрать без меры, заворот кишок получишь, – он похлопал по плечу друга, который после кружки выпитого чая вцепился зубами в кость и с удовольствием грыз ее, причмокивая. – Да пошли, Петря, дома будешь отъедаться, кочумарь. А то, я смотрю, ты на глазах жиреешь, морда уже заплыла.

Черкас бросил на стол дочисто обглоданную кость и, тяжело поднявшись, пошел вразвалочку за Сергеем к выходу из столовой.

Хашим стоял возле кучи немытой посуды. В одной руке он держал влажное вафельное полотенце, завязанное на самом конце крупным узлом, другой размахивал в воздухе над головой и быстро говорил что-то хриплым голосом, почти кричал. Рядом с ним суетилось несколько молодых солдат, они бегали по кругу от одного стола к другому, на которых стояли кастрюли, банки и всякая поварская утварь.

– Блят в ваш нога, бистро ногам шевелит, дюхы, – хрипел он, подгоняя их.

– Эй, бача Хашим, инджа, – позвал его Крымов по-афгански, просовывая голову в открытое окно посудомойки.

– О-ооо, вай, вай, – повеселел тот и, что-то коротко буркнув, подошел к ребятам.

– Ну, как дела, Хашим-бача?

– Да достали меня эти салябоны, – неожиданно выдал тот почти на чистом русском.

– Так ты уже стал базарить, как русак, – пошутил Сергей и пожал ему руку.

– Да нэт, это я один раз полючился, как это, не знаю сама.

– Сама ты давно уже ничего не знаешь, – съехидничал Черкас.

– Чито ты, братышка, хотель? – не понял он.

– Да все нормально, бача, проехали, все о’кей. На, держи, раскуришься после работы, хапнешь, – сказал Черкас и протянул кусочек чарза.

– Вай, вай, хо-ро-шоо, – радостно залепетал он. – Ташакор, братишка, как раз вовремя ты грел меня, мой башка савсэм больной. Эти дюхы, меня скоро крища оторвется, ни хрен ни врюбаеться, – сказал путаясь он и посмотрел назад.

– Ну ладно, бача, нам нужно валить, пацаны ждут.

– Спасыбо, братышка, – он обнял, по очереди прижимаясь щекой к щеке, Сергея и Черкаса. – Ви куда пошел? – спросил вдруг Хашим.

– На арык, курнем.

– Завтра пришли одын молодой, сахар привезут. Дам пара пачка бакшиш, – прошептал вдогонку он.

– Хороший, свой бача, малый метр с кепкой, но зато в доску свой. А я совсем забыл объявить ему благодарность за ужин, – опомнился Петруха.

– Еще успеешь, – сказал Сергей и подтолкнул его вперед.

Возле назначенного места, опустив ноги в прохладную журчащую воду, сидел Одеса, что-то бубнил себе под нос, разговаривая сам с собой.

– Оба на-аа, – игриво вскрикнул он и спрыгнул с перекладины, которая лежала поперек арыка и служила мостиком для перехода. – Поймал, поймал, – закричал он радостно. – От меня еще ни одна не уходила, зараза.

Он вытащил руки из быстро струящейся воды и поднял над головой небольшого черного угря, который, извиваясь, хлопал его по рукам и разбрызгивал остатки воды во все стороны.

– Все, теперь ты будешь шашлычок, – весело нараспев сказал он и отбросил рыбу на берег, подальше от воды, в еще не остывшую пыль дороги. Он напоминал заправского мужика, который, позабыв обо всем, занимался добычей еды для своего семейства, барахтался в прохладной мутной воде, шарил руками по дну.

– О-ооо!! – крикнул зычно он. – Еще один, жирный, гад, куда, куда, я же говорил, от меня ни одна стерва не уходила.

Иванов сидел немного дальше на берегу и внимательно наблюдал за происходящим, не предпринимая никаких попыток вмешаться в ловлю угрей.

– Откуда они здесь взялись? – недоумевал Одеса, отряхивая руки от воды.

– Ну ладно, вылазь, – наконец настойчиво проговорил Иванов и встал на ноги. – Хватит, вон пацаны идут, – он указал на дорогу, по которой двигались со стороны батальона две легко узнаваемые фигуры.

– Много надергал? – поинтересовался Сергей, приблизившись к своим друзьям.

– Да-а, есть кам-кам2 , – отозвался Одеса и показал рукой в пыль.

– Что так долго? Мы вас уже тут заждались, думали, не придете. Или «шакалы» перехватили со своими проверками по карманам? – почему-то озираясь, спросил Иванов и достал запечатанную пачку сигарет из нагрудного кармана гимнастерки. – Держи, Петря.

Черкас отломил кусок душисто-вонючего чарза и принялся его крошить на мелкие куски, время от времени подогревая раскуренной сигаретой.

– Ах, Одесса, жемчужина у моря. Ах, Одесса, ты знала много горя. Ах, Одесса, родной любимый край, – весело напевал вполголоса Николай Ольха, умело выдувая табак из четырех сигарет. Он быстрыми движениями принимал от Петрухи измельченный в порошок чарз и в считанные минуты выдал творение своего таланта – набитые под самый верх «солдатской радостью» две пары сигарет.

– Нет лучше наслаждения, чем накуриться и забыться после трудного дня работы. Как хорошо посидеть со своими друзьями, да что я говорю, братушками моими. И вспомнить свою матусю ласковую, в думках сгорая. И город родной мой, в мечтах и во сне приходящий, и легкий запах пленяющей кожи девичьей, и губы мягкие бутоном раскрытым, – сказал он и шикарно улыбнулся в темноте белым рядом ослепительных зубов.

Он, сильно затягиваясь дымом сигареты, блаженно выдохнул, еще, и еще, и еще раз втягивал в себя пьяный дым спокойствия и забытья. Он откинулся назад, краем глаза посмотрел на молчаливо сидящих своих друзей и опустил веки, неподвижно застыл в позе покойника, сомкнув руки у себя на груди, вытянулся во весь свой небольшой росточек, еле слышно застонал. Его глаза чуточку приоткрылись. Было видно в свете полного месяца, как небольшая овальная слезинка застыла в разрезе его красивых карих глаз и, немного задержавшись, растянулась в падении, как утренняя роса, скользящая по холодному листу, уже длинной, жирной каплей упала в пыль и исчезла навсегда, не оставив никаких следов. Им было хорошо сегодня. Они были все вместе, одно целое. Они чувствовали рядом жаркое дыхание друг друга, шутили, смеялись, подкалывали, язвили. Ведь сегодня прошел еще один день их пребывания здесь, в плену войны, непонимания, голодной тоски по Родине и всего того, что они уже испытали в свои восемнадцать, девятнадцать и двадцать лет, выплевывая кровавую грязь. Они распластались на берегу и слушали плеск воды и жужжание надоедливых насекомых, пребывая в сладостном состоянии спасительного дурмана.

В засаде

Как только приплюснутые силуэты боевых вертолетов исчезли из поля зрения за далеким хребтом афганских стального цвета гор и мощный гул турбин растворился в небе, звенящем зноем беспощадно палящего и пронзающего своими лучами солнца, моментально навалилась гнетущая, уже знакомая, потрескивающая тишина, иногда прерываемая глухим топотом солдатских полусапожек и лязгом боевого снаряжения.

По пыльным улицам между дувалами цепью вытянулся взвод, направляясь к руслу высохшего арыка, расположенного вдоль периметра небольшого предгорного селения. Шли тихо, прислушиваясь к каждому шороху, стараясь при ходьбе придерживать руками позвякивающие металлические предметы. «Вертушки» должны были привезти очередной дозор на подмену через двадцать четыре часа.

«А пока нам нужно защищать этих бачей при необходимости», – подумал Сергей, вытирая рукавом гимнастёрки вспотевший лоб.

– Взвод, стоять! – послышалась короткая команда ротного, прокатываясь легким шепотом по шеренгам движущихся людей.

Цепь разведчиков рассыпалась по руслу пересохшего арыка.

– Принять боевую позицию! Командирам доложить о состоянии отделений! – распорядился старший лейтенант, командир роты Губанов.

День набирал силу. При каждом взгляде в небо, гнетущее своим спокойствием, солнце оказывалось все ближе к зениту. Струйки пота текли по всему изнывающему в пекле телу, пробивая себе дорогу наружу. Х/б постепенно пропитывалось жгучей влагой пота, мокрые пятна моментально испарялись и вновь появлялись, чтобы исчезнуть, образовывая на спине и подворотничке большие белые пятна солеотложений.

Гимнастерка, пропитавшись жидкостью, прилипала к телу под тяжестью боевого снаряжения и солнца, беспощадно жалившего своими стрелами лица и руки солдат.

Сергей перевернулся на другой, еще не онемевший от лежания бок, высвободил руку из-под себя, медленно, аккуратно достал вспотевшими скользящими пальцами сигарету. Захватив ее губами, поджег спичку, прикрывая одной рукой взметнувшийся огонек и дым. Перевернувшись на спину, пощупал холодный бок еще не успевшей нагреться солдатской фляжки. Отстегнул клапан футляра, приложил ее к горячей, покрывшейся соленой коркой щеке, затем ко лбу, на мгновение застыл, принимая желаемое за действительное. «Побольше бы воды ледяной!» – подумал он. Отложив сигарету в сторону, сделал несколько коротких осторожных глотков, задержал воду во рту на долю секунды и проглотил драгоценные живительные капли, ощутив моментальное облегчение во всем своем напряженном теле. Перевернулся на живот и, с трудом напрягая зрение, пряча глаза от солнца, посмотрел в сторону уже ожившего кишлака. Было тихо. Только время от времени блеяли овцы и кучей бегали и возились в серой пыли кишлачные куры, мелкие, как двухмесячные цыплята. А точнее, дико-домашние куропатки. «Наверное, нужно машину и БТР набить ими под самую завязку, чтобы накормить наш взвод», – подумал Сергей и сглотнул густую липкую горьковатую слюну, представив себе большой круглый стол, аккуратно застеленный чисто пахнущей белоснежной скатертью. Запах домашних цветов, только что срезанных в саду, ласковые руки своей мамы, которая суетилась возле него, старалась угодить ему во всем, что он попросит. И стало так хорошо и приятно на сердце, что Сергей позабыл о своей настоящей жизни. И о том, что он здесь, в Афганистане, и о том, что ему сейчас идти в бой. Ему казалось, что он дома, растянулся на большой пуховой перине, наслаждается жизнью вольной и беззаботной. Он, Сергей Крымов, солдат своей Родины. Он, недавний студент и хороший друг своих друзей. И заклокотало у него в груди, обволакивающей дрожью пробежала по всему телу волна сиюминутного наслаждения. Он зажмурил глаза, и ему стало больно от судороги, взорвавшейся в голове. Закрывая руками перекошенное лицо, Сергей встал на колени.

– Ты что, Серый, куда собрался? – услышал он как будто издалека доносящийся голос. – Что с тобой? – его кто-то дергал за ткань гимнастерки. – Ну, пригнись! – тихо прошипел Иванов. – Что с тобой, братишка?

– А-а-а, а-а-а, – сильно задышал Сергей, пытаясь справиться с тяжестью, нахлынувшей в его грудь, невидимой путой заставляющей его задыхаться в этом и так душащем воздухе. – А-а-а, что? – с недоумением посмотрев в глаза Иванова, Сергей увидел перед собой черное расплывчатое пятно.

Он опять попытался встать на ноги, сжимая пальцами лицо. Его обхватили со спины, повалили на землю, прижимая к ней тяжестью тел.

– Что с тобой, Серый? – услышал он спокойный говор Петрухи.

Сергей, немного успокоившись, пытался справиться с навалившимися на его лицо судорогами. Он прохрипел, скрипя зубами, с трудом разжимая челюсти:

– Голова у меня раскололась.

Закрывая глаза, он чувствовал, как пульсировали на висках вздувшиеся жилы и наливались тяжелой кровью глаза.

– Ну что ты, что ты, братишка, терпи, сейчас, сейчас я тебе помогу, сейчас я тебя успокою, браток, – ласково выговаривал Черкас с украинским акцентом, придерживая Сергея за затылок. – Иван, пакет, еще один, – обращаясь к Иванову, негромко крикнул он.

Рванув зубами индивидуальный пакет, Иванов достал шприц-тюбик с промедолом и легким хлопком вогнал иглу в икру ноги Сергея. Выдавив жидкость, отбросил в сторону израсходованный тюбик. Через некоторое время Сергей ощутил, что боль покинула его измученное тело. В голове посветлело и стало легко дышать, со лба исчезли вздувшиеся бугры.

– Ну вот и хорошо, ну вот и ладненько, – услышал Сергей все тот же ласковый голос Петрухи. – Все, успокойся. Опять у тебя крыша съезжает, да, братишка? Опять о себе Чарикар напоминает? – спросил друг и посмотрел ему прямо в глаза, прищурив свои маленькие, в пушистых ресницах, глазки.

– Ну, ты как себя чувствуешь? – улыбаясь, спросил снова Черкас, понимая, что от промедола Сергея, по-простому говоря, «прет во все стороны».

– Все хорошо, Петруха, все нормально, – с улыбкой ответил Сергей, переворачиваясь со спины на живот.

– Ну и ладненько, – опять проговорил Петруха и, прижимая к глазам полевой бинокль, обратил пристальный взгляд в сторону ближайшего дувала с развалившимися воротами и черными разводами от прямого попадания снарядов в стенах убогой лачуги.

На один миг открыв глаза после успокоившего его обезболивающего укола, Сергей в легком тумане наркотической слабости увидел, как от дувала, расположенного чуть выше, куда пристально вглядывался Черкас, метнулась черная тень. Встряхнув головой, Сергей вновь зажмурился, предполагая, что это ему показалось, и отбрасывая мысль о реальности.

– Смотри, духи! За дувалом, вон бур торчит. Смотри, – не отрываясь от бинокля, сказал Черкас, выставив вперед указательный палец.

– Значит, мне не показалось, – моментально выйдя из состояния слабости, понял Сергей, прикладывая к своим глазам предложенный Черкасом бинокль.

Да, действительно, духи были метрах в пятидесяти от разведчиков.

– Может, они нас не заметили? А-а? – вопросительно проговорил Петруха и посмотрел на Сергея, щелкнув предохранителем на автомате, поправляя не спеша гранаты на поясе и «лифчике».

– Ну конечно, – возразил ему Сергей, по примеру друга поправляя свое боевое снаряжение. – Я их заметил еще раньше тебя, вон там, – он указал рукой на каменный валун метрах в тридцати-пятидесяти от засады. – Я думал, мне показалось, после промедола, ан нет, так оно и есть, дружище.

– Сегодня, чувствую, предстоит нам серьезная работа, – сказал Петруха и посмотрел в сторону ротного, ожидая от него незамедлительных распоряжений.

Ждать долго не пришлось. Как только это было сказано Черкасом, взвод самопроизвольно зашевелился.

– Отделение сержанта Иванова, приготовиться к движению, остальные остаются на месте, в прикрытии. Наблюдение вести постоянно, выставить дозоры по кругу. Связь держать четко. Выходить на позывные только шифром. Свяжитесь с центральным, доложите ситуацию, – четко отдал распоряжение Губанов, новый командир роты.

Новичок в этой войне, но выдержанный. Его смелый взгляд вселял надежду в солдат, к ним он тянулся всей душой, прощая ошибки и ненависть к этой службе на земле Афганистана. Ходили слухи внутри батальона смерти, что переведен он сюда, в самое пекло, с пограничной заставы Кушка, где побил морду начальнику заставы за плохое отношение к солдатам. Его больше всех эксплуатировали, посылали в самые немыслимые переделки, может быть, желая таким образом побыстрее избавиться от него. Делали это по приказу сверху. Он был худощав, но крепок. В свои двадцать четыре года он был юн, но никто не замечал в нем этого. Он общался с солдатами в бою на равных, а в батальоне пытался выдерживать простительное расстояние, но всегда был приветлив, тактичен и добр, и мог так непринужденно раскурить сигарету «солдатской радости», чтобы стать ближе к боевым товарищам, сумевшим оценить его за последние два-три месяца. Он был зол на войну и готов был рвать врага, вцепившись в него зубами. И своим примером заражал солдат.

– Выйдем с западной стороны, зайдем к ним в тыл, – передернув затвор своего автомата с подствольником и поставив его на предохранитель, распорядился ротный. – Посмотрим, что там за праздник себе устроили «зеленые». Со мной пойдут шесть человек. Иванов, ты со своими пройдешься, как договорились. Сейчас вместе идем прямо по арыку, к охранным стенам кишлака.

Отделение в составе двенадцати человек медленно, не спеша, выдерживая расстояние между идущими, сгибаясь под пятидесятикилограммовой тяжестью боевого снаряжения, двигалось по высохшему руслу, поднимая пыль. Охватившая одну треть дувалов западная стена, которая защищала от внезапного вторжения со стороны близлежащих гор, встретила мертвой тишиной. Тишиной уже знакомой и нудной, пустынной потрескивающей тишиной. Куда-то подевались обитатели селения, исчезли животные, и не бегает по пыльным улицам голопузая афганская ребятня. Они как будто провалились сквозь сухую окаменелую землю, затаились в ожидании неминуемого. Так казалось на первый взгляд.

Успокаивая жаркое прерывистое дыхание, группа остановилась. Прислушались.

– Они что, все здесь подохли? – не выдержав тяжелого молчания, прошептал Одеса и посмотрел на Иванова.

– Тихо, хохол, – прервал его Иванов. – Тихо, помолчи, сейчас не до твоих шуточек.

Он, как охотничий пес, почувствовав добычу, весь напрягся, затаив дыхание перед прыжком. Где-то, совсем рядом, скрипула ржавыми петлями разбитая дверь жилища, потом с силой хлопнулась о глиняный угол стены, едва удержавшись на своем прежнем месте. Послышалась громкая, с каким-то умоляющим стоном, афганская брань. Сергей успел уловить некоторое понятные ему словосочетания. Затем несколько глухих ударов чем-то тяжелым, и стонущая тишина наполнилась коротким топотом убегающего. Раздался невнятный крик. Где-то недалеко женщина призывала аллаха помочь ее дочери.

– На крик идем, выдерживать дистанцию, не топать! – приказал ротный, срываясь с места и увлекая за собой разведчиков.

Прозвучал короткий одиночный выстрел винтовки, как будто кто-то стрелял в упор. Опять наступила тишина. Нервы были на пределе, пот струился из-под панамы, заливая глаза соленой, жгущей лицо влагой.

– Где, где это было, направление? – спросил шепотом ротный. – Откуда доносились эти чертовы голоса, откуда? – нервно сверкнул глазами и, присев на корточки, затих.

Все промолчали, остановившись, насторожились. Где-то рядом, на расстоянии восьми-десяти метров от замыкающего группы, кто-то возился и учащенно дышал. Сергей прислушался.

– Здесь кто-то есть, – проталкиваясь к Петрухе, сказал он и кошачьим мягким шагом направился на шум.

Подтянувшись над невысоким, наполовину разрушенным забором дувала, немного помедлил, опустился. На его мокром лице засияла злая улыбочка.

– Ну, что там, Серый? – спросил подкравшийся Петруха.

– Ну? Что? Что там? – пытаясь подтянуться над забором, любопытствовал подошедший ротный.

– Там дух, ханумку трахает, – как-то с удовольствием сказал Сергей и посмотрел прямо в глаза Петрухе. – И женщина убитая, наверное, это ее мать.

– Мы слышали.

– Какой сегодня день? – как бы опомнившись, обращаясь к солдатам, возбужденно спросил ротный.

– Шестое, пятница, – шепотом произнес Иванов, взглянув на часы.

Капитан воскликнул, хлопнув себя слегка по лбу:

– Бля, бляха, как мы упустили, сегодня же день любви по их обычаям, вот нарвались, – глухо произнес он, оскалив нервно зубы, как бы предчувствуя неладное. – Передай на русло, по рации, – обратился он к радисту, – пусть свяжутся по возможности с центральным, предупредят. Видно, нам скоро потребуются в прикрытие вертушки.

– Пусть непрерывно набирают, – распорядился ротный, бросив косой взгляд в сторону радиста. – Здесь духов полна коробочка, проголодались, суки, я думаю.