Глубже копаю яму заразе этой,
сверху плитой без надписи и без даты —
лезет в стихи, меня превратив в поэта,
благословляя: надо же, как пиздато!
Рядом стоит, меня по плечу похлопав
(буквы – в слова, слова – в предложений нити
я собираю): с каждым бывает, что ты,
если не так что – вы меня извините.
Я извиняю. Ты извиняешь. Только
мы перед ней гораздо сильней виновны:
оба молчим навзрыд бог лишь знает, сколько,
оба её хороним, убили словно.
А я – давно остыла, не горю
А я – давно остыла, не горю,
казалось раньше: мы – две половинки,
я всем друзьям – устала, – говорю, –
огню былому праздновать поминки.
Они в смятеньи: весь огонь угас,
а так – до неба, кажется – горело,
и жизнь спустя, когда не стало "нас",
ещё так долго, так упрямо тлело
на торфяных болотах наших душ –
погибельно, подземно, внутривенно…
Мой выживший оркестр играет туш:
залит огонь любви забвенья пеной.
А давай все сначала, слышишь?
– А давай все сначала, слышишь?
Мы ведь счастливы даже были…
– Разве заново перепишешь,
как друг друга мы разлюбили?
Где на это взять сил, подскажешь?
Все потрачено на разборки,
И опять ты меня накажешь –
Непокорную, как ни горько…
И опять будешь делать больно –
Без сочувствия, со всей мочи.
Нет, не надо, с меня довольно,
И не важно, зачем ты хочешь
Снова наши вернуть рассветы
И закаты, что так качали –
Я сама вспоминаю это,
но – прости – не начну сначала…
Киндзмараули
Если бы алкоголь
в сердце латал бы раны,
чтобы не слышать боль,
я б просыпалась – пьяной,
я бы уже с утра
выстрелом вверх шаманским
горести со двора