Почему я предаюсь этим мыслям, слушаю изводящий меня внутренний голос, когда у меня столько всего?
Время! Смена ворот на поле, пора
Второму игроку вступить в полночную игру.
Уходим из этого дома с его изобилием на другую сторону улицы, в квартал социальных контрастов, где дома так просты и одинаковы, наподобие кирпичей пшеничного хлеба.
Тише, тише, просто посмотрим.
Очередь второго игрока начать полночную игру.
Из побитого термоса он наливает полчашки.
Приходят мысли о себе.
Да, постарел этот дом, он вздыхает, глядя вокруг себя.
Переживет ли зиму отопление? – вот вопрос.
Я обязательно покрашу здесь потолок, обещает он.
Сорняки совсем обнаглели, жалуется он.
Если не брать новый кредит, прикидывает он, дом будет нашим через шесть лет и семь месяцев.
Но, знаете, в каком-то смысле это уже мой дом; он приветствует меня каждый вечер, когда я выхожу из автобуса.
В каждой комнате – память о Рождестве и днях рождения, о бедах и ссорах, эхо нашего смеха и наших молитв.
Глупо, но я с ним сроднился; я так привязался к нему.
Не отдам его за миллион.
Работа моя… работа как работа… с нее не разбогатеешь.
Но, можно сказать, за эти тридцать лет она захватила меня.
Я, должно быть, знаю тысячи людей, моих бывших клиентов.
По всему городу людям исправно служит то, что сделано мной.
Все знают, что слово мое железно:
Позвоните мне, говорю я, и я буду на месте вовремя.
Обращайтесь ко мне, и цена будет честной.
Пришлите мне счет, и я оплачу его сразу.
Можете мне доверять, всегда говорю я, и я никогда вас не подведу.
Мне нравится то, что я делаю, и то, как я делаю это.
Моя жена – размышляет он, вилкой чистя ногти, – не красовалась в группе поддержки, когда я встретил ее, и не училась в колледже Вассара, и – только не проговоритесь ей, что я так сказал – она бы, наверное, не победила на конкурсе красоты.
Но вот что правда —
Мы с ней одно целое.
Она полюбила меня.
Мудрая, чуткая, нежная,
Но я видел ее суровой и твердой; она ничего не упустит – уж это-то я знаю.
Она много не просит и все отдает.
И я бы все отдал ей, начав с самого себя, и ничего, ничего, ничего
не оставил бы.
А вот мои дети – учатся средне, нормальные подростки, но, впрочем, с хорошими задатками.
Мне все так говорят.
Потомство! Если на то пошло, хоть я и отец, но этим детишкам я отдал бы все.
Я рад тратить на них каждую свободную минуту.
И люблю смотреть на их игры и слушать их шутки.
Я сияю, глядя, как в них все заметней душа и характер.
В метриках, что в нашем сейфе, сказано, что они – мои, но сердце мне твердит, что это я – их.
Активы? Умора! Откуда? Здесь же нет ничего из того, за что на Уолл-стрит дерутся.
То барахло, что у нас есть, не стоит и продавать.
Единственное мое достояние – мои друзья, мои воспоминания, моя вера в Бога.
Я просто радуюсь жизни.
Тем более после испуга насчет простаты (но врач сказал, это не злокачественная, через год придите еще).
Так что, когда меня похоронят (но с этим пока подождем), наследством моим будет страховочный полис и тот путь в жизни, что я оставил моим сыновьям и дочерям.
Положение, связи? Мне все равно, что говорят Вашингтон и Москва.
