Необитаемая земля. Жизнь после глобального потепления

Будут и региональные каскады, уничтожающие целые сообщества людей в местах их проживания. В том числе и буквальные каскады – количество спровоцированных человеком лавин растет (82). В Швейцарии изменение климата породило новый вид катаклизмов, «ледяной дождь» (83), – он стал причиной переполнения Оровиллской плотины на севере Калифорнии и потопа 2013 года в канадской Альберте, ущерб от которого приближается к пяти миллиардам долларов. Но существуют и другие типы каскадов. Вызванные изменением климата неурожаи или нехватка воды выталкивают климатических беженцев в соседние регионы, также страдающие от недостатка ресурсов. Из-за роста уровня морей соленая вода подтапливает плодородную почву, превращая сельскохозяйственные угодья в засоленные губки, неспособные прокормить тех, кто проживает в окрестностях; она затапливает электростанции, отключая целые регионы в те моменты, когда потребность в электричестве может быть особенно высокой; и нарушает работу химических заводов и АЭС, которые при сбоях производят токсичные выбросы. Дожди, последовавшие за калифорнийскими пожарами, затопили палаточные городки, наспех созданные для первой волны беженцев. В случае с оползнями в Санта-Барбаре засуха превратила штат в заросли сухостоя, готового вспыхнуть от любой искры; а затем аномальные муссонные дожди в течение года вызвали дальнейший рост, после чего по земле прошлись пожары, уничтожив на горах растительность, которая удерживала миллионы тонн земли, а эти горы составляют прибрежную гряду, где собираются облака и дождь выпадает в первую очередь.

Смотря на это издалека, многие скептически спрашивали, как оползень может убить так много людей. Ответ прост – точно так же, как разрушительные ураганы и торнадо, «природные» или «антропогенные». Сам по себе штормовой ветер не убивает, каким бы сильным он ни был, но он вырывает из земли деревья, превращая их в дубинки, рвет линии электропередачи, делая из них заряженные кнуты и петли, разрушает дома с испуганными обитателями внутри и превращает машины в смертоносные валуны. Они могут убивать и медленно, отрезая линии поставок еды и медикаментов, делая дороги непроходимыми даже для служб спасения, сшибая телефонные столбы и вышки сотовой связи, что затрудняет положение больных и престарелых, вынуждая их крепиться в надежде выжить, без помощи и связи.

Но большая часть мира не похожа на округ Санта-Барбара с его якобы бесконечным богатством, и в ближайшие десятилетия большая часть разрушительных климатических событий ударит по тем, кто меньше всего способен защититься и восстановиться. Эту тенденцию часто называют проблемой экологической справедливости, но можно использовать и менее замысловатое определение – «климатическая кастовая система». Проблема остро стоит во многих странах, даже богатых, где самые бедные зачастую живут на болотах, маршах[24] и в зонах затопления, с неадекватной системой ирригации, землях с наиболее уязвимой инфраструктурой – что можно рассматривать как непреднамеренный экологический апартеид. В одном только Техасе 500 тысяч бедных латиноамериканцев (84) проживают в барачных поселках, называемых «колониями», где вообще нет ливневой канализации на случай затопления.

Глобальный разрыв еще больше, поскольку в нашем новом жарком мире самые бедные страны пострадают сильнее. На самом деле, за исключением Австралии, страны с низким ВВП нагреются больше других (85). И это при том, что в большинстве своем южные страны не так уж и сильно загрязняют атмосферу планеты. В этом и состоит «климатическая ирония», хотя правильнее было бы говорить о «климатической жестокости», поскольку последствия будут беспощадными и принесут много страданий. Хотя глобальное потепление в большей степени ударит по самым бедным, его разрушительный потенциал не удастся без больших усилий ослабить и в развитых странах, как бы об этом ни мечтали жители Северного полушария, – что не делает нам чести. Климатическая катастрофа не выбирает своих жертв.

На самом деле идея, что климат удастся регулировать или управлять им через какие-либо организации или технологии, – это лишь очередное наивное климатическое заблуждение. Планета выживала тысячелетиями без каких-либо намеков на мировое правительство и продержалась в таком состоянии почти все время существования человеческой цивилизации, состоявшей из враждующих племен, княжеств, королевств и государств, и лишь после двух мировых войн, очень неспешно и поэтапно, появилось нечто похожее на глобальный орган власти – в виде Лиги Наций, ООН, Европейского союза и даже рыночной глобализации, которая при всех своих недостатках является примером международной кооперации, пропитанной неолиберальной концепцией взаимовыгодного характера жизни на Земле. И если бы потребовалось придумать масштабную угрозу, достаточно глобальную, чтобы породить систему настоящей международной кооперации, такой угрозой могло бы как раз стать изменение климата – оно глобальное, всеобъемлющее и угрожает всем. Но именно сейчас, когда потребность в такой кооперации особенно высока и действительно необходима для выживания нашего мира, мы идем в противоположном направлении: ударяемся в национализм, снимаем с себя бремя коллективной ответственности и разобщаемся. Коллапс доверия – это тоже каскад.

До какой степени окружающий нас мир изменится, пока неясно, как неясно и то, каким образом мы будем учитывать происходящие трансформации. Одной из производных экологической ментальности, в рамках которой природа долгое время рассматривалась как внешняя угроза, стало отношение к природе как чему-то существующему отдельно от жизни современного человека – настолько отдельно, что ее деградация приобрела комфортные оттенки иносказания, словно басни Эзопа. Мы эстетизируем ее, даже осознавая всю трагичность.

Изменения климата могут привести к тому, что осенью листья на деревьях будут просто становиться коричневыми (86), и мы совсем иначе взглянем на картины художников прошлых поколений с искусными сочетаниями оранжевого и красного цветов, которые мы уже не увидим из окон наших автомобилей, проезжая по шоссе. Кофейные плантации Латинской Америки перестанут приносить плоды (87); пляжные домики придется строить все выше и выше, но их все равно будет затапливать. О многих изменениях уже можно говорить в настоящем времени. Только за последние сорок лет, согласно Всемирному фонду дикой природы[25], в мире погибло более половины позвоночных животных (88); за последние двадцать пять лет, по данным одной немецкой экологической организации, популяция летающих насекомых снизилась на три четверти (89). Хрупкий баланс между цветами и их опылителями был нарушен (90), как и миграционные пути трески (91), которая ушла с Восточного побережья в сторону Арктики, оставив ни с чем сообщества рыбаков, кормившихся ей не одно столетие. Изменились и графики спячки черных медведей, многие из них теперь бодрствуют всю зиму (92). Виды, обособившиеся в ходе миллионов лет эволюции, из-за изменения климата сблизились настолько, что впервые начали скрещиваться, в результате чего возникли новые гибридные виды животных (93), например медведь пиззли[26] и койволк[27]. Зоопарки стали музеями естественной истории, а детские книжки устарели.

Придется переписать и более давние истории: легенда об Атлантиде, очаровывавшая нас несколько тысячелетий, будет соперничать с современными сказаниями о затонувших Маршалловых островах и Майами-Бич, превратившихся в рай для дайвинга; сказки о Санта-Клаусе и его полярном дворце будут звучать жутковато на фоне отсутствия льдов в Арктике в летние периоды; становится невыносимо горько от понимания того, как опустынивание всего Средиземноморского бассейна изменит наше прочтение Одиссеи (94), или того, что мы лишимся красоты греческих островов из-за пыли из пустыни Сахара (95), перманентно закрывающей небо над ними, или того, как изменится значение египетских пирамид после пересыхания Нила (96). Вероятно, мы иначе будем смотреть и на границу с Мексикой, когда Рио-Гранде сожмется до тонкого ручейка, текущего по сухому руслу; в народе ее уже называют Rio Sand (97) ,[28]. Надменный Запад пять столетий свысока смотрел на тех, кто живет в регионах с тропическими болезнями; любопытно, как изменится это отношение, когда москиты, переносящие малярию и лихорадку, полетят по улицам Копенгагена и Чикаго.

Мы слишком долго воспринимали информацию об окружающей среде на уровне аллегорий и теперь, похоже, не можем осознать, что изменение климата – это отнюдь не абстракция. Оно окружает нас со всех сторон; по сути, управляет нами: нашими урожаями, эпидемиями, миграционными процессами и гражданскими войнами, уровнем преступности и домашнего насилия, ураганами, жарой, дождевыми бомбами и мегазасухами, характером экономического роста и всем, что с этим связано, а на сегодняшний день с ним связано практически все. По прогнозам Всемирного банка, при нынешнем уровне выбросов только в одной Южной Азии 800 миллионов человек испытают резкое ухудшение условий жизни к 2050 году (98), и не исключено, что климатическое торможение экономики покажет нам: ценность того, что Андреас Малм[29] называл «капитализмом ископаемых» (99), равна нулю и вера в который поддерживалась в течение всего пары столетий за счет прибавления энергетической ценности ископаемого топлива к тому, что еще до сжигания дерева, угля и нефти являлось извечной мальтузианской ловушкой[30]. И в таком случае нам придется избавиться от интуитивного чувства, что история непременно извлечет из планеты материальную выгоду, по крайней мере в долгосрочном или глобальном масштабе, и так или иначе смириться с фактом, что это интуитивное ощущение весьма настойчивым образом определяло наш внутренний мир, часто с диктаторской непреклонностью.

Адаптация к изменениям климата часто рассматривается в аспекте рыночного компромисса, но в грядущие десятилетия компромисс заработает в обратном направлении и относительное процветание потребует более агрессивных действий. По некоторым оценкам, каждый градус потепления обойдется, к примеру, Соединенным Штатам в 1% ВВП (100), а согласно одной недавней статье, при потеплении на 1,5 °C мир будет на 20 триллионов долларов богаче (101), чем при 2 °C. Если поднять температуру еще на один-два градуса, потери вырастут до колоссального уровня – это вмененный налог на экологическую катастрофу. Согласно одному исследованию, при потеплении на 3,7 °C ущерб составит 551 триллион долларов (102); суммарное мировое денежное состояние составляет на сегодня около 280 триллионов (103). При текущем уровне выбросов мы придем к потеплению на 4 °C к 2100 году; помножьте это на 1% ВВП, и вы получите абсолютную невозможность экономического роста, который в мировом масштабе не превышал 5% в течение более чем сорока лет (104). Группа обеспокоенных ученых назвала это «стагнирующей экономикой» (105), но в конечном итоге это предполагает, что экономика и ее рост перестанут быть нашими главными ориентирами, которыми современное общество оправдывает все свои притязания. Слово «стагнирующая» также приведет к паническому пониманию того, что наш прогресс может замедлиться, что мы осознали лишь в последние несколько столетий, а не идти циклично, в чем мы были уверены на протяжении тысяч лет. Более того, в условиях стагнирующей экономики всё – от торговли до политики и войны – кажется просто борьбой за выживание.

Столетиями мы смотрели на природу как в зеркало, в котором мы сначала представляли, а затем рассматривали самих себя. Но в чем мораль на сей раз? Ничему новому глобальное потепление нас не научит, поскольку у нас нет времени, чтобы усвоить его уроки; в данном случае мы не рассказываем историю, а проживаем ее сами. Вернее, пытаемся: угроза-то огромная. Насколько огромная? В одной статье от 2018 года были приведены устрашающе подробные вычисления. В журнале Nature Climate Change группа ученых под руководством Дрю Шинделла[31] попыталась количественно оценить страдания, которых можно было бы избежать, если бы потепление составило 1,5, а не 2 °C, – иными словами, насколько повысится уровень страданий при дополнительном потеплении всего на полградуса. Их вывод: при потеплении на 2 °C только лишь от загрязнения воздуха погибнет на 150 миллионов человек больше (106), чем при потеплении на 1,5 °C. Позже в тот же год МГЭИК в своем прогнозе повысила ставки (107): в промежутке от 1,5 до 2 °C речь идет о сотнях миллионов жизней[32].

Если вам трудно воспринять такие цифры, то знайте, что 150 миллионов человек – это эквивалент двадцати пяти холокостов. Это втрое больше, чем число погибших в результате китайского «Большого скачка» – а это абсолютный рекорд за всю историю человечества по численности погибших от невоенных событий. Это более чем в два раза превышает потери от Второй мировой войны, события с наивысшей абсолютной смертностью в истории. Но, разумеется, прирост смертности начинается не с 1,5 °C. И не удивительно, что он уже в процессе, со скоростью около семи миллионов смертей в год (108) только лишь от загрязнения воздуха – это наш ежегодный холокост, но кто виновен в его причинах?

Вот о чем говорят, называя изменение климата «экзистенциальным кризисом» – драмой, в которой мы суматошно мечемся между двумя чудовищными сценариями: в лучшем из них нас ждут смерть и страдания в масштабе двадцати пяти холокостов, а в худшем – угроза вымирания. Нам не хватает словарного запаса для обсуждения изменений климата, поскольку в этой области нам доступен лишь фрагментарный язык, через который нас приучили посредством культуры неунывающего оптимизма воспринимать это как некое преувеличение.

Факты приводят в ужас, а масштабы драмы, проистекающей между этими двумя крайностями, невообразимо велики – настолько, что она охватывает не только существующее человечество, но и все возможные сценарии будущего. Глобальное потепление, как ни странно, уместилось всего лишь в два поколения всей истории человеческой цивилизации. Сначала был развернут проект по тотальному покорению всей планеты; проект, чей выхлоп в виде ядовитых выбросов легко расправляется со льдами, сформировавшимися за тысячелетия, и так быстро, что таяние заметно невооруженным глазом, уничтожая природно-климатические условия, стабильно существовавшие практически всю историю человечества. Это дело рук первого поколения. Перед вторым поколением стоит совсем иная задача: сохранение нашего общего будущего, предотвращение разрушений и разработка альтернативного пути развития. И в данном случае нам не с чем проводить аналогии, разве что с мифологией и теологией и, возможно, с чем-то вроде холодной войны с гарантированным взаимным уничтожением.

Мало кто осмеливается бросить вызов потеплению, но с учетом глобальности климатических изменений наша пассивность оправданна – вот вам еще одно распространенное заблуждение. В сказках, комиксах, на церковной скамье и в кинотеатрах истории о судьбе человечества прививают нам противоестественную пассивность, и не удивительно, что это произошло и в случае с угрозой изменения климата. Ближе к концу холодной войны тема ядерной зимы проникла во все уголки популярной культуры и психологии; непрекращающийся страх перед тем, что эксперимент человечества может прекратиться из-за двух групп высокомерных враждующих политиканов, из-за нескольких пар рук, в нетерпении зависших над кнопками самоуничтожения планеты. Но угроза изменения климата еще более драматична и в глобальном смысле более демократична, с коллективной ответственностью каждого, как бы сильно нас это ни пугало; тем не менее мы лишь частично понимаем эту угрозу, и то не очень конкретно или целостно, меняя одни страхи на другие, предпочитая игнорировать самые мрачные события нашего возможного будущего, смешивая воедино наш политический фатализм и веру в технологии; мы словно с помутившимся разумом ждем реализации так хорошо знакомых нам мечтаний любого обывателя: что кто-то другой придет и бесплатно решит наши проблемы. Приверженцы более панических настроений едва ли отличаются меньшей пассивностью, принимая климатический фатализм за климатический оптимизм.

За последние несколько лет, по мере того как экологические процессы планеты становятся более разрушительными, климатические скептики перестали спорить о том, меняется климат или нет, поскольку из-за экстремальной погоды изменения стали бесспорным фактом; но теперь они говорят о том, что причины этого процесса неясны, предполагая, что наблюдаемые изменения являются результатом естественных природных процессов, а не человеческой деятельности и вмешательства. Это очень странный аргумент: если планета нагревается с бешеной скоростью в устрашающем масштабе, то невозможность контролировать потепление и даже полностью осознать его суть должна беспокоить нас не в меньшей, а по логике в большей степени.

Понимание того, что причина потепления находится в нас, должно успокаивать, а не угнетать, какими бы невообразимо масштабными и сложными ни были процессы, его запустившие; понимание того, что мы сами несем ответственность за все его карающие последствия, должно давать надежду, причем не только абстрактную. В конце концов, глобальное потепление – это результат вмешательства человека. И положительным моментом осознания своей вины является тот факт, что мы всё еще можем повлиять на ситуацию. Неважно, насколько неуправляемой нам кажется климатическая система – со всеми ее бурлящими тайфунами, непредсказуемым голодом и жарой, кризисами с беженцами и климатическими конфликтами, – мы все являемся ее авторами. И мы еще не дописали историю.

Кое-кто, например нефтяные компании и покровительствующие им политики, – гораздо более активные авторы. Но бремя ответственности слишком велико, чтобы взвалить его только на них, хоть нам и приятно думать, что вопрос можно решить, устранив нескольких злодеев. Мы все вносим небольшой вклад в свои будущие страдания всякий раз, когда включаем свет, покупаем билет на самолет или не приходим на выборы. И теперь мы совместными усилиями должны написать следующий акт пьесы. Мы сконструировали катастрофу, и мы же можем сконструировать способ ее избежать – или, скорее, сконструировать путь в сторону еще большей путаницы, которая тем не менее дает надежду на то, что грядущие поколения смогут пойти дальше по новому пути – возможно, в сторону более светлого экологического будущего.

С того момента, как я начал писать про потепление, меня часто спрашивают, вижу ли я хоть какие-то причины для оптимизма. Но я и есть оптимист. Перспектива того, что в течение следующих нескольких столетий люди могут сформировать климат, который будет на 6 или даже 8 °C теплее – когда крупные участки планеты по всем существующим стандартам станут необитаемыми, – упомянутая выше путаница, в моем понимании, обнадеживает. Потепление на 3 или 3,5 °C принесет страдания, превосходящие все, что когда-либо испытывало человечество со всеми его невзгодами, напастями и войнами. Но это не фатальный сценарий; на самом деле он намного лучше того, по которому мы движемся. И при наличии технологии сбора углекислого газа из воздуха или геоинжиниринга, который охладит планету за счет задерживания газа в атмосфере, мы можем придумать новые решения, которые помогут привести планету к состоянию, которое мы бы сегодня назвали мрачным, но не апокалиптическим.

Примечания