Дом с неизвестными
– Неужто за все четыре года никого не завалил и ни одного лихого дельца не обстряпал?
– Почему же? Всяко в его биографии бывало. Слыхивал я от одного авторитетного дяди, будто в начале войны, еще до ранения и отлучки из Москвы замутил он налет на подмосковную продуктовую базу, да шибко пообломал там зубы – потерял несколько корешей. Что и как делал дальше – неведомо, а только осенью в его банде было всего четверо: Лева Креминский, Ибрагим, молодой Петруха и Барон собственной персоной. В октябре эти четверо сварганили мокрое дело, опосля чего, значит, Паша надолго залег на дно.
– Что же он такого натворил, что надолго залег?
– Поговаривают, будто замочил людей из гадючника[25] и поимел хороший смак[26]. Грузовик, кажись, увел с железным сейфом.
Егоров насторожился:
– Как же у них провернулся такой фарт? Помог кто или счастливый расклад вышел?
– Этого дядя мне не сказывал. Как не сказывал и про то, что в том сейфе была за ценность, и про то, что с тем сейфом сталось. – Шура проглотил последний кусок бутерброда, откашлялся и потянулся к пачке папирос: – Дозволите?
– Кури…
* * *Егоров незаметно глянул на часы. Указанный в пропуске срок свидания подходил к концу.
Перекусив вкусным бутербродом, выкурив пяток чужих папирос и вдоволь наговорившись, Шура-крестьянин пребывал в блаженном настроении. Морщинистое лицо землистого цвета излучало довольство, и если бы не строгие временны́е рамки, он согласился бы пробазарить с начальником до отбоя. А почему бы и нет? Таким разнообразием да еще с довеском в виде гостинца жизнь нечасто баловала обитателей Бутырской тюрьмы.
Но свиданка – не срок, кончается быстро. Егоров задал все запланированные вопросы, несколько раз возвращался к теме угнанного в 1941-м грузовика, однако больше никакой информации по нему и по Баринову не получил. Видать, Изотенко и взаправду не знал подробностей.
– Ну, а что думаешь по его безвременной кончине? – спросил на прощание сыщик.
– Про то, что пустили Пашу в доску[27] – слыхивал. А вот за что – не серчай, начальник, – не ведаю, – признался Шура. – Может, за какие старые грехи, а может, и залетные[28] слиходейничали.
Гастролеров и залетных в Москве после окончания войны появилось с избытком – тут пожилой вор душой не покривил. Огромная плотность населения, неразбериха, нескончаемый пассажиропоток на десятке вокзалов, невероятное количество магазинов, рынков, наличных денег… Все это манило, притягивало криминал, как зеленых мух в общий дворовый нужник. И невероятно усложняло работу Московского уголовного розыска.
Глава шестая
Москва, железнодорожный переезд на Басманной – Безбожный переулок; 16 октября 1941 года
Время шло, солнце все ниже нависало над западным горизонтом, а поток беженцев из Москвы не ослабевал. Мимо стоявшей на обочине полуторки на восток проползали тяжелые грузовики, легковушки, груженные скарбом конные повозки. Тонким, непрерывным ручейком шли люди, с маленькими детьми, с чемоданами, сумками и узлами.
Старшина Богданович долго не возвращался, ожидание на железнодорожном переезде затягивалось. Барон и его кореша нервничали, но поделать ничего не могли – рядом с полуторкой, держа наготове винтовки, караулили два неулыбчивых служивых. А по другую сторону проезжей части, выборочно проверяя документы у водителей и пассажиров автомобилей, дежурило целое отделение комендантской роты. С этими лучше было не связываться. Они четвертый месяц обозленными стаями рыскали по столице и, руководствуясь жестким принципом «по закону военного времени», останавливали, проверяли, задерживали, применяли оружие. Они не кричали: «Стой, стрелять буду!» Они сразу шпиговали пулями и не морщились.
Зная об этом, Баринов нервно ерзал тощей задницей по истертому дерматину сиденья и лихорадочно искал выход. Сидевший рядом Лева казался спокойным и безучастным. Взгляд его будто говорил: «Мне до лампочки, что тут у вас происходит. Я не с вами, я сам по себе…» Но главарь знал: Левкино спокойствие наносное, ненастоящее.
Лева Креминский был небольшого роста, худой и подвижный. Лицо серое, с мелкими чертами. При невыразительной внешности он обладал живым умом и хорошей памятью, способной надолго зафиксировать любую незначительную деталь. Барон ценил его за надежность, за умение водить грузовые и легковые автомобили, за свежие мозги и за ту же память. Годков ему было чуть за тридцать, в Москве он очутился после короткой отсидки в Тамбове за кражу.
Наконец натянутые нервы Барона не выдержали. Прикрыв ладонью пятна крови на гимнастерке, он открыл дверцу, ступил на подножку. Рядовые из комендатуры насторожились, один слегка приподнял винтовку.
Демонстративно выковыряв из пачки папиросу и тряхнув коробком спичек, Барон шепнул сидящим в кузове корешам:
– Как только крикну «Рвем!» – валите винтовых[29].
Молодому Петрухе было не по себе; он глубоко дышал и с тревогой поглядывал на старших корешей. Ибрагим же понятливо подмигнул и взвел курок револьвера. Ему убивать служивый люд было не впервой.
Сделав пяток торопливых затяжек, Паша бросил окурок в пыль обочины и вернулся в кабину. «Минута, – сказал он себе. – Еще минута – и надо отсюда рвать! Добром эта проволочка не кончится…»
Когда слева в потоке медленно ползущего транспорта зародилось быстрое движение, его ладонь сама выдернула из кармана галифе пистолет убитого лейтенанта. Все четверо перестали дышать и устремили взгляды к фигуре бегущего к полуторке человека.
– Едрена рать, – выдохнул Барон.
Это был старшина Богданович, пересекавший дорогу перед носом тарахтящего мотоциклета. В руке он держал документы.
– Свободны! Быстро освобождайте переезд! – начальственным жестом указал он на запад и вернул лейтенанту бумаги.
Баринов почувствовал, как по спине под чужой гимнастеркой скатываются капельки холодного пота.
– Трогай, – приказал он Леве.
Натужно взвыл мотор. Покачиваясь, грузовик преодолел деревянный настил, проложенный между рельсами, и продолжил путь по Новой Басманной…
* * *Пробираясь до Безбожного переулка, Паша Баринов выбирал самые «мертвые» улочки. Последней оживленной магистралью, где судьба грозила встречей с легавыми или вояками, стала Каланчевская. Но повезло, проскочили.
С нее полуторка нырнула в Дьяковский переулок. По Докучаеву, Глухареву и Грохольскому переулкам добралась до Аптекарского огорода. Здесь их тоже встретила пустота со странной, не присущей дневному времени тишиной.
Встретил пустотой и Безбожный. Впрочем, эта улочка всегда была тихой и безлюдной. Лишь одна столетняя бабка, сгорбив худую спину, сидела на сбитой из досок лавке. Она была совершенно глухая; имела один глаз, да и тот не видел. В остальном все как положено: белая косынка в темный горошек летом, поеденная молью шаль – зимой. Днями напролет она покачивала головой и что-то шептала, должно быть, вспоминая длинную, нелегкую жизнь и разговаривая с давно покинувшими этот мир родственниками.
Полуторка подъехала к длинному деревянному забору с покосившимися створками ворот. Справа над забором и грузовиком навис высокий пятиэтажный дом с красивым лепным декором и темными глазницами разбитых окон.
Лева резко крутанул руль и с ходу затормозил, едва не задев ворота.
– Что творишь, шайтан?! – зашипел Ибрагим, удерживая вместе с Петрухой поехавший к борту сейф.
Барон выпрыгнул из кабины, скоренько раскрыл створки, полуторка заползла внутрь огороженной территории. Поелозив по замусоренному двору, стала кормой к парадной двери.
– Пошевеливайся! – прикрикнул главарь на Петруху.
Двое взялись подталкивать громоздкую добычу к краю кузова, двое принимали снизу…
Сейф оказался невероятно тяжелым. Кореша поначалу матерились сквозь зубы, а когда положили ящик на бок, то снова услышали приглушенный дробный звук.
– Неужто рыжье?[30] – зачарованно прошептал Лева.
У Ибрагима загорелись глаза, а Петруха заулыбался:
– Если от много взять немножко – это не кража, а дележка.
– Взяли-взяли, братва! – поторапливал Барон. – Хрен знает, что там, а маячить с ним в переулке негоже…
Посмеиваясь, принялись за дело.
– Кантуй влево… Заноси-заноси… Поддержи чуток! Вот так… так… Направляй…
Через минуту они споро поднимали стальной ящик по широкой лестнице первого подъезда.
* * *Большинство квартир пострадавшего от бомбы дома пустовали. Не надеясь вернуться сюда, жильцы помимо самых необходимых вещей вывезли и все остальное, включая мебель. Однако в нескольких квартирах кое-что осталось. Не имея возможности спасти громоздкую обстановку, хозяева побросали шкафы, комоды, кровати, диваны…
Облюбовавшие дом беспризорники снесли наиболее ценное и пригодное для жизни добро в одно место – на третий этаж не пострадавшего от бомбежки первого подъезда, в двухкомнатную квартиру под номером 8. Жили они в этой квартире припеваючи, покуда не заявились блатные из банды Барона. У тех разговор был короткий – полоснули одного ножичком по лицу, остальные разбежались, позабыв сюда дорогу.
Блатные быстренько навели свой порядок, обустроив из квартиры запасную малину. Завесив окна плотным тряпьем, чтоб не заметили патрули и легавые, готовились в ней к вылазкам, отсиживались и зализывали раны после опасных делишек… Квартирка находилась на третьем этаже, окна ее глядели на две стороны. Высота была не маленькой, но при шухере все же позволяла спастись бегством во всех направлениях. Либо прямиком в Безбожный переулок, либо через двор и соседние строения – на Мещанскую, в Орлово-Давыдовский или в Набилков переулки. Так что прихватить обитателей хаты было непросто.
* * *Затащив добычу в квартиру, взмокшие кореша без сил повалились кто на диван, кто на железную кровать, кто прямо на пол. Чертов сейф весил не меньше восьми пудов, и поднимать по лестнице его было крайне неудобно – на корпусе ни ручек, ни других приспособлений для переноски. Потные ладони норовили соскользнуть с гладкого металла, и тогда идущей снизу паре пришлось бы несладко.
Первым пришел в себя Барон:
– Пойду до ветру. От проклятого переезда терпел, – пояснил он, на ходу расстегивая широкий ремень и портупею.
Отдышались и остальные. Усевшись, достали папиросы. Теперь можно было и покурить в спокойной обстановке, без натянутых нервишек…
Тем временем Паша Баринов, запершись на шпингалет в туалете, потрошил офицерскую планшетку. Больше всего его интересовали документы, касавшиеся захваченного сейфа. Вначале попалась опись трех сейфов; главарь пробежал их взглядом и быстро сообразил, что в них хранились касса и документы партийной организации Комиссариата путей сообщений.
– Едрена рать… господи… – прошептал не верующий в бога Барон, – неужели мы увели один из этих сейфов?.. Не может быть…
Конечно, партийная касса немаленького по составу Комиссариата – тоже жирный куш[31], но он уже уверовал в рыжье и ничего другого обнаруживать в сейфе не желал. К тому же оставался немалый шанс заполучить вместо грошей кипу бумаг в виде ведомостей, протоколов, бланков и прочего пустопорожнего дерьма.
Вторая стопка бумаг оказалась описью содержимого сейфа из универмага Мосторга, расположенного на Красной Пресне. До войны Барон не раз захаживал в этот современный универсальный магазин. Все в нем блестело и сияло: одетые в зеркала колонны, свисавшие с потолка огромные люстры, мраморные полы, стеклянные витрины… Особенно манил и поражал богатством ассортимента ювелирный отдел. Паша готов был променять родную мамашу на возможность разок попасть сюда ночью. Всего лишь один разок! Этого бы хватило, чтобы обогатиться на всю оставшуюся жизнь! Но пробраться в магазин было невозможно. Во-первых, он хорошо охранялся. Во-вторых, едва ли не через дорогу находился ближайший РОМ.
И вот, изучая вторую опись, Барон внезапно поменялся в лице. Дыхание сбилось, бумаги пошли ходуном в трясущихся от волнения ладонях.
– Ювелирка! Рыжье! Сверкальцы![32] – беззвучно шептал он. – Едрена рать! Неужели мы взяли его?..
Да, согласно описи все эти богатства перевозились в сейфе с инвентарным номером «1172». Именно такой номер, написанный светлой краской от руки, значился на стальном боку сейфа, лежащего в данный момент на полу большой комнаты квартиры № 8.
Заныкав ведомость Мосторга в голенище сапога, Паша быстро справил нужду, застегнул галифе и вернулся к корешам. Те курили и в радостном расположении духа травили за жизнь.
Главарь подошел к окну, осторожно выглянул на улицу. И, не оборачиваясь, приказал:
– Лева, прихвати Петруху и отгони грузовик подальше – кварталов за пять. Нам он больше без надобности…
* * *Лева с Петрухой вернулись через полчаса и застали Барона с Ибрагимом сидящими возле сейфа. Оба сменили военную форму на привычную гражданскую одежду.
Электричества в доме не было, в квартире царил сумрак; рядом с сейфом тлела желто-красным огоньком керосиновая лампа. Паша указывал, где поддеть, а Ибрагим, просунув в щель фомича[33], кряхтел и тужился.
– На Пантелеевской агрегат[34] бросили. Там тихое местечко, аккурат подле железки, – отчитался Лева.
– Никто вас не засек? – спросил Барон.
– Не. Да и темнеет уже…
Жало фомича в очередной раз вылетело из узкой щели между корпусом и дверцей. Наконец нервы Ибрагима сдали. Отбросив инструмент, он зло выдохнул:
– Дявя гётю йахламах![35]
Главарь не знал дословного перевода, но догадывался, что вывело из себя обычно спокойного выходца из Азербайджана. Он и сам за прошедшие полчаса потратил немало сил в попытках поддеть единственным подходящим инструментом край строптивой дверцы.
В начале 1930-х годов молодого Ибрагима Джуварлы командировали из Баку на одну из ударных московских строек. Проработал он разнорабочим около двух недель, покуда не сцепился по незначительному поводу с бригадиром. Неведомо, кто из них проявил излишнюю принципиальность, да только бакинец выпустил начальнику кишки и пустился в бега. Так и прибился к Барону.
В 1941-м ему исполнилось тридцать три, хотя любой дал бы все сорок. Он был невысок ростом, коренаст, жилист. Густые темные волосы с сединой на висках обрамляли смуглое лицо с живыми темными глазами. Ибрагим любил посмеяться, выдав какую-нибудь, понятную только ему восточную шутку. Имея кое-какие способности к починке простейших механических устройств, в банде он заправлял содержанием и ремонтом оружия, примусов, керосиновых ламп и прочего скарба.
– Попробуй ты, – позвал Барон свежего Леву.
Вооружившись лампой, тот присел возле лежащего на «спине» стального ящика и осмотрел его со всех сторон. Затем простучал костяшкой указательного пальца стенки, дверцу…
Это был довольно старый стальной сейф с четырехзначным инвентарным номером на боку. С толстой дверцей на двух мощных петлях, с цилиндровым замком и поворотной Т-образной рукояткой. До того злосчастного дня, когда половину банды положили на территории продуктовой базы, в ее составе имелся неплохой взломщик по прозвищу Вася-лихобор. Рослый и флегматичный по темпераменту мужик со слесарным прошлым запросто мог вскрыть любой замок. В его арсенале имелся отличный инструмент, включая ручную машинку для сверления отверстий в металле. Пять минут тишины и столько же работы тонкими отмычками, после чего самый мудреный английский запор сдавался под натиском его навыков и опыта. Никто из корешей не сомневался, что и с этим сейфом Вася-лихобор справился бы за десять минут. Но Васи не было. Васина душа смиренно прощалась с земной обителью и готовилась предстать перед Господом.
Лева с четверть часа навинчивал круги вокруг сейфа: рассматривал, трогал, поглаживал, постукивал… Потом отряхнул с коленок пыль и мотнул башкой:
– Не, Паша, не по Сеньке шапка. Без специального инструмента нам его не взять.
– Сам знаю, – мрачно молвил Барон. Он отдышался, пришел в себя; мысли снова стали ясными. – Есть у меня один дружок-медвежатник. Из стародавних московских… – Он снял со спинки стула свой пиджачок в полоску. – Пойду проведаю, переговорю с ним, что да как.
– Десятину[36] небось запросит, – предположил прижимистый Лева.
– Мы тебе лишнюю десятину отрядим, коль совладаешь с этой домовиной, – оскалился в ехидной улыбке Паша. – Ну как, возьмешься?
– Ладно, чего там… зови…
Глава седьмая
Московская область, поселок Троицкое – железнодорожная станция Одинцово. Смоленск; август 1945 года
Жизнь в дачном поселке протекала неспешно и размеренно, словно шумная и суетливая столица находилась не в тридцати минутах езды, а на другом конце страны. Погода радовала теплыми солнечными днями, на смену которым приходили приятные, прохладные вечера.
Если Аристархов не бежал ранним утром на рынок за свежими продуктами, то спал вместе с Марией до неприличия долго. Завтракали наскоро в полдень, после чего отправлялись на прогулку по Троицкому и его окрестностям. Молодой мужчина водружал на голову панаму, вешал на плечо немецкую фотокамеру, брал под руку Марию и шел бродить с нею по Троицкому и его окрестностям. Заприметив симпатичный пейзаж, он немедля расчехлял фотокамеру и снимал на его фоне Марию. Та не противилась, но каждый раз напоминала:
– Сережа, мой муж помешан на ревности. Прошу тебя: никому не показывай эти снимки.
Улыбаясь, тот заверял:
– Разумеется, милая. Я спрячу их так, что до них не доберется ни одна контрразведка…
Они были молоды, здоровы, задорны и настолько хороши собой, что всякий случайный прохожий невольно замедлял шаг и любовался ими. Аристархов своей горячей, южной красотой походил на итальянца родом из Палермо или Неаполя. Под стать были и характер с поведением: живость, легкая пружинистая походка, приятная улыбка на лице и привычка сопровождать фразы жестами. Мария, напротив, напоминала статную красавицу из центральных или северных российских губерний: золотистые вьющиеся волосы, светлая кожа, длинные бархатистые ресницы, неспешность движений, размеренность мысли и скромная немногословность.
Обедали в саду в заплетенной хмелем беседке, а вечером, с наступлением сумерек отправлялись в летний ресторанчик на берегу Десны. Каждый раз Мария выбирала столик на открытой веранде.
– Здесь больше воздуха и лучше слышно романсы, – объясняла она свой выбор.
Паренек-инвалид пел почти каждый вечер, местная публика привыкла к его голосу, к репертуару и довольно щедро одаривала за виртуозную игру и приятный вокал.
Однако неделя счастья пролетела стремительно, настал день, когда нужно было прощаться с уютной дачей посреди густого сада.
Аристархов собрал свою дорожную сумку, достал из багажника канистру и перелил из нее бензин в бак автомобиля. Затем распахнул ворота и, усаживая на переднее сиденье спутницу, с печалью в голосе спросил:
– Тебе здесь понравилось?
Глаза ее повлажнели. Она кивнула.
– Тогда пообещай, что когда-нибудь ты снова осчастливишь это гнездышко своим присутствием.
– Обещаю, – прошептала Мария.
* * *За день до отъезда Марии из Троицкого старшая сестра Ольга вновь отправилась на почту Заднепровского района города Смоленска. На этот раз ей пришлось отстоять длинную очередь в душном помещении, прежде чем удалось добраться до маленького окошка и подать почтовой служащей заполненный бланк телеграммы.
Следуя второму пункту инструкции из письма Марии, Ольга написала: «Дорогой Анастас, сестра поправилась, чувствует себя хорошо и готовится к выписке. Сегодня выезжаю. Ужасно соскучилась. Встречай завтра на Белорусском поездом Смоленск – Москва. Целую, твоя Маша».
На этом все поручения сестры были выполнены. Точнее, почти все. Осталось лишь уничтожить письмо, о котором Мария просила никому не сообщать.
* * *Темно-серый трофейный «Опель» Аристархова резво бежал по пыльной дороге. Только теперь он держал курс на север – в сторону забытой богом железнодорожной станции, где несколькими днями ранее его хозяин встречал с поезда юную красавицу. Сегодня тоже надо было поспеть к проходящему поезду.
Мария сидела рядом с Сергеем и, думая о чем-то своем, безмолвно глядела на бежавшее навстречу дорожное полотно. Впрочем, мысли ее без труда угадывались по наполненным печалью глазам. Молодая женщина с невыносимой грустью покинула тихое, наполненное покоем и умиротворением местечко в Троицком. Ее ужасно тяготило предстоящее расставание с Аристарховым, а больше всего ей не хотелось возвращаться в шумную Москву к нелюбимому, опостылевшему мужу.
Иногда вздыхал и Сергей. В его городской квартире, да и на даче в Троицком побывало немало женщин. С простушками он никогда не знался, все его любовницы были красивы, ухоженны, неплохо образованны. Но вот что удивительно: именно прошедшая неделя с Марией почему-то запала в душу. Да так глубоко, что он впервые сожалел о надвигавшемся расставании. С любой из прошлых красоток Аристархов прощался запросто, какой бы бурной ни была их связь.
А тут вдруг защемило сердечко: вернется через неделю-другую на дачу в Троицкое, а милой скромницы по имени Мария там уже нет и в помине. Все будет по-старому: тенистый сад с извилистыми тропинками и беседкой, застекленная веранда, большая гостиная с диваном, креслом и патефоном, спальня с зашторенными окнами и широкой кроватью. А от Марии останутся одни воспоминания. О ее пребывании напомнят лишь пара длинных золотистых волос на подушке да тонкий аромат духов, ненадолго задержавшийся в комнате.
«В чем дело? Что происходит? – с недоумением прислушивался к себе Аристархов. – Неужто по-настоящему влюбился? Вот еще… Не бывать этому никогда. Обычная мимолетная связь – помурлыкали с недельку и вскорости позабудем друг друга…»
И все же чем-то она его проняла. Зацепила. Но чем?..
Впрочем, долго предаваться грусти и гадать над неожиданным вопросом не дозволила краткость путешествия. Бензина благодаря запасной канистре хватало, на заправочную станцию заезжать не пришлось, и «Опель» быстро, всего за сорок минут домчал парочку до станции Одинцово.
Они прибыли загодя – поезда на первом пути еще не было. Остановив автомобиль у водонапорной башни из красного кирпича, Сергей закурил.
Говорить не хотелось, молчали.
– Я, пожалуй, пойду, – наконец нарушила тишину Мария. – Подожду на перроне.
Он не стал возражать. Отбросив папиросу, вышел из машины, вынул из багажника чемодан.
– Не провожай, не надо, – попросила она. – Не хочу, чтобы кто-нибудь нас видел вместе.
Неловко, будто ничего между ними за прошедшие семь дней и не было, она чмокнула его в щеку, подхватила багаж и решительно зашагала к одноэтажному зданию вокзала…
Когда «Опель» выезжал с небольшой пыльной площади, Аристархов услышал за спиной протяжный паровозный гудок. По первому пути к перрону медленно подъезжал пассажирский поезд Смоленск – Москва…
Глава восьмая
Москва, Петровка, 38; август 1945 года
Пару часов назад Иван Старцев выглядел измученным, уставшим доходягой. Мрачный и осунувшийся, он сидел за своим столом, запустив пальцы в густую шевелюру, и не знал, что делать дальше. «Выясни, что это – очередные разборки, передел территорий или дележ бандитской власти. А заодно разузнай, чем он промышлял в последнее время. Не мог же Паша Барон почивать на лаврах и жить по совести…» – повторял он про себя задание комиссара Урусова и от этого становился еще мрачнее.
И вдруг – с возвращением из Бутырской тюрьмы Егорова – все разом переменилось. Будто кто включил в кабинете пару ярких лампочек на полсотни свечей.
– Нет, братцы-товарищи, вы поглядите, какая наваристая выходит каша! – приговаривал Старцев, постукивая тросточкой по паркетному полу длинного коридора. – За обыкновенный бутерброд с куском «Любительской» колбасы мы получили ценнейшую информацию о пропавшей ювелирке! А?! Каково?..
На первом этаже Управления Московского уголовного розыска, как всегда, бурлил водоворот сыскной работы. Здесь размещались большие кабинеты оперативно-разыскных групп, каждая из которых работала в своем направлении, различные экспертизы и лаборатории, архив, отдел кадров, оружейная и две «допросные» комнаты, «дежурка», столовая…
Старцев, Васильков и Егоров только что покинули рабочий кабинет, где закончили изучение уголовного дела четырехлетней давности. Картонная папка с делом поначалу показалась объемной. Обрадовались. Ведь чем больше материалов, тем проще нащупать кончик заветной ниточки. Но, как выяснилось, восемьдесят процентов содержимого – это длинная опись исчезнувших золотых украшений. И всего несколько подшитых листов и справок, исписанных карандашом и чернильной ручкой следователя.
– Не такой уж он и обыкновенный, – проворчал шедший по левую руку Егоров.
– Ты о ком? – Старцев уже успел позабыть, о чем говорил, так как мысли рвались вперед.
– О бутерброде, – пояснил Василий. – Пока Изотенко его жрал, я, знаешь ли, трижды чуть слюной не захлебнулся.