Старосветские убийцы
– Но я-то могу уехать обратно? Дела, знаете ли. Если понадоблюсь, только свистните. Тут рядом – вмиг прикачу.
– Вам, служанке Мари и Пантелею Акимовичу можно вернуться в имение, – разрешил Терлецкий и повернулся к денщику генерала Петрухе: – Уведешь ты арестованного наконец?
– За что меня арестовали? – возмутился Тучин. – Я дал исчерпывающие показания: все утро был у пруда! Если не верите слову дворянина – извольте съездить и спросить у Маши, назначала ли мне свидание! – Молодой человек сжал кулаки и не двигался с места, сколько ни тыкал несчастный денщик его штыком!
– Некогда, да и незачем, – ответил Тучину Федор Максимович. – Убийство Шулявского раскрыто, а вот остальные пока что нет.
– А если я к Растоцким поеду и спрошу? – вызвался Денис.
– Нет уж! Вдруг вы сообщники? – Киросиров указал рукой на Тучина.
– Давайте с кем-нибудь, коль не верите мне!
– Можно я? – спросил Роос. – Хочу прогуляться!
– Валяйте, – обрадовался Терлецкий. Хоть пару часов без американца!
Павел Игнатьевич тут же предложил:
– Я вас подвезу! Заедем сперва к Растоцким, поговорим, потом завезете меня и Мари, после сюда вернетесь. Карета у Елизаветы Петровны хорошая, аглицкая!
– Решено, – обрадовался Денис.
Они дружно направились к выходу. Удовлетворенный Тучин тоже сдвинулся с места, за ним пошел денщик.
– Ваше превосходительство, – остановил Веригина Терлецкий. – Арестованных теперь двое: Тучин и ямщик-поджигатель. Справится ли ваш денщик?
– Я дворянин! – Тучин замер на полдороге. – Вместе с холопом сидеть не буду.
– Николай, ты Тучина охраняй, а ты, Петька, – обратился генерал к денщику, – ямщика. Если жив останется.
Сомнения Веригина имели основания – ямщик после удара в живот дышал с трудом.
– Будешь говорить? – спросил у того Киросиров.
– Господа, все свободны, – повторил Терлецкий.
Пришлось всем разойтись. Адъютант Николай ушел вместе с Тучиным, генерал отправился на крыльцо курить, слуги вспомнили про свои обязанности, остальные разошлись по комнатам.
– Будешь говорить? – повторил вопрос ямщику Киросиров и въехал кулаком в глаз.
– Угомонитесь, исправник! – прервал экзекуцию Терлецкий и сам обратился к ямщику: – Вот что, любезный. Поляк сознался, что подговорил тебя сжечь мост, его слуга признание подтвердил. Будешь запираться, до конца жизни с каторги не выберешься. Сознаешься – всего пять лет просидишь. Выбирай!
– На всю жизнь из-за моста? – не поверил ямщик.
– А ты как хотел? Мост казенный, преступление государственное.
– Сознаюсь! – ямщик плюхнулся на колени. – Я поджег, барин. Бес попутал.
– Подробнее.
– Поляка месяц назад возил. Он с госпожой Берг хотел повидаться, но она от ворот поворот ему дала. Расстроился поляк, а я объяснил: барыня замуж выходит, честь бережет, с чужим мужчиной встречаться не должна. Лях спросил: «За кого замуж?» – «За князя Северского». Призадумался, потом говорит: «Попасть мне на ту свадьбу надо». Я идею и подал – подожгу мост, а вы, мол, под видом путника и нагрянете. Бес меня попутал.
– В церковь почаще ходи, – посоветовал Терлецкий.
– Уводи, все ясно, – приказал исправник денщику. – Запри в подвале.
– Учитесь, Киросиров, – наставительно произнес Федор Максимович. – Две минуты – и никакого мор-до-боя.
Исправник на слова Терлецкого обиделся и сорвал злость на станционном смотрителе Сочине:
– Это ты, каналья, виноват! Приглядывать за ямщиками надо!
Киросиров замахнулся, но опытный Сочин неожиданно бухнулся на колени; рука исправника просвистела в воздухе, он потерял равновесие и чуть сам не упал.
– Киросиров, успокойтесь! – рявкнул Терлецкий. – Сочин, свободен.
– Спасибо, батюшка! – Старый солдат поспешил ретироваться.
Федор Максимович остался один на один с исправ-ником.
– Попали мы, как кур в ощип! – сказал Терлецкий задушевно. – Думаю, надо обер-полицмейстера из Смоленска вызывать.
– Зачем? – удивился Киросиров. – Два преступления раскрыты: поджог моста и убийство поляка. Виновные пойманы. Земские заседатели приедут – в тюрьму их отвезут. А насчет князя и Насти не бойтесь – я протокол вскрытия порву и выброшу. Кто такой Тоннер? Может, в Петербурге он шишка, а у нас – кочерыжка. Угорели, и точка!
– А княгиня Северская где?
– Да хоть где! Если сбежала – скатертью дорога. Прибежит – допросим.
Терлецкий снова почесал залысину. Надо посоветоваться с Тоннером. Бриллианты, вексель, цианистый калий… Голова идет кругом!
Глава семнадцатая
– Ты кто такой? – Дверь кареты пред Павлом Игнатьевичем распахнул незнакомый человек.
– Савелий, старший конюх их сиятельств.
– А где Ерофей?
– Внезапно заболел, – соврал Савелий.
– Чем? Доктор его смотрел?
– Чего смотреть? Всю морду раздуло! Свинка! Пущай полежит, неча людей заражать! Мы ему не чужие – к моей Глашке свататься вздумал.
– А ну зови жениха!
На крыльце генерал курил трубочку. Воспользовавшись задержкой, к нему подошел Роос:
– Ваше превосходительство, почему не хотите ехать с нами? Погода хорошая, самое время прогуляться! – Этнограф хотел еще послушать генеральских баек.
Веригин натуру имел деятельную, сидеть на месте не любил. А вечер предстоял скучный. Литию слушать неинтересно, валяться в кровати глупо, а уехать не разрешают.
– И вправду, прокачусь-ка я, – внезапно решил Веригин, чем озадачил Павла Игнатьевича. Посадить генерала было некуда. Выручил Пантелей.
– Раз такое дело – заночую здесь, все равно завтра сюда приезжать. – Хоть и не любил купец князя Василия, но считал себя обязанным проводить последнего из Северских в последний путь.
Савелий привел Ерошку. И впрямь щека раздута!
– Ну что, жених? – спросил Павел Игнатьевич. – Заболел, говоришь?
Держась ладонью за щеку, Ерошка что-то промычал.
– Опять свинка?
Кучер снова замычал и попытался кивнуть.
– Рот открой! – приказал Павел Игнатьевич. – Свинкой два раза не болеют!
За Ерошкину щеку были набиты мелкие камешки; управляющий приказал их немедленно выплюнуть.
– Симулируем, значит?
Ерошка виновато опустил глаза, хотя был счастлив. Если б мог, пустился бы в пляс от радости! А еще Мари на него посмотрела, и, как показалось парню, с интересом. Савелий же ужаснулся.
– В рекруты захотел? – грозно спросил Павел Игнатьевич.
Пришлось Ерофею в ноги пасть.
– Простите, Павел Игнатьевич, Христом богом клянусь, не буду больше.
– Как дети малые! – Управляющий был строг, но человеколюбив. Влюбился парень, с невестой побыть хотел. Наказать-то надо, чтоб впредь не баловал, но потом можно и простить.
– На первый раз гальюны вычистишь. – Павел Игнатьевич начинал службу на флоте, давно это было, однако нет-нет да и проскакивало у управляющего морское словечко. – Поехали, господа торопятся.
Савелий стоял посреди двора, раскрыв рот.
– Что встал, будто аршин проглотил? – напоследок выговорил ему Павел Игнатьевич. – Почему у тебя на парадном дворе лошади?
Рядом с каретой стояла сочинская линейка.
– Посмотри, газон щиплют. Немедленно убрать! Трогай, – велел управляющий Ерошке, когда все расселись.
Савелий проводил карету тревожным взглядом. Линейку убирать и не подумал. У него были другие неотложные дела.
Сочин не спал всю ночь – мучила лихоманка. Озноб колотил так, что думал, концы отдаст. Вот и решил петербургскому доктору показаться.
Тоннер был занят – шансы у княгини Анны Михайловны оставались, правая половина тела парализована не была, даже речь иногда прорывалась, правда бессвязная. Только бы третий удар ее не хватил!
Наконец Илья Андреевич вышел из покоев княгини.
– Вашебродие! – Сочин снял шапку и низко поклонился.
– Слушаю, – устало ответил доктор. У него болела голова, хотелось прилечь.
– Может, чаво присоветуете, а то лихоманка житья не дает…
Подведя старика к окну, Илья Андреевич велел открыть рот, заглянул и подробно расспросил:
– Моча цвета кваса?
– Откуда знаете?
Тоннер усмехнулся:
– Служба такая. Ладони покажите. Хуже с год назад стало?
– Опять угадали-с, барин.
– Да не угадал… Снимайте рубаху и ложитесь на кушетку.
Тоннер долго мял стариковский живот, потом велел смотрителю подняться и скинуть портки. Всю срамоту оглядел и даже пощупал. И тут вдруг в белую гостиную, где проходил осмотр, вошел переводчик. Видно, тоже в докторе нужду имел.
– Посоветовать могу лишь питье, – закончив осмотр, сказал доктор. – Пейте побольше. Но не чай, а боярышник заваривайте или лист лопуха. Острого, соленого и жареного кушать нельзя.
– Помру скоро? – Этот вопрос волновал старика больше всего. Утром даже хотел детям отписать, приезжайте, мол, со стариком прощаться.
– Я – не Господь, точной даты не назову. Но дела приведите в порядок – долгой жизни не обещаю.
– Коли так говорите, значит, скоро… – По щеке Сочина скатилась слеза.
– Будете рекомендации мои соблюдать – лет пять протянете, а то и больше, – успокоил Илья Андреевич.
Пять лет – вот здорово! Сочин улыбнулся:
– Ох и спасибо, барин!
– Не за что. – Терлецкий всем видом выказывал нетерпение, да и доктор хотел побыстрей закончить.
– Дозвольте рассчитаться. – Смотритель протянул пятерку.
– С вас не возьму. – Доктор махнул рукой.
– Тогда свечку за ваше здоровье поставлю, пудовую! Как раз церковь по дороге! А потом домой! Марфушу обрадую! Да прикажу пирог на радостях испечь…
– Как раз пирог вам нельзя. Забыли?
– Благодарствую! – Низко поклонившись и спрятав пятерку, окрыленный смотритель поспешил к линейке. Послушные лошади стояли на месте. Взобравшись на облучок, Сочин стал поудобней пристраиваться на подушечке, сшитой заботливой Марфой, и обнаружил приколотое английской булавкой письмо. Смотритель удивился: письма он получал только от детей.
Грамоте Сочин случайно выучился. По молодости отдали его в рекруты: родители откупиться не могли, семья была больно большой – семь сыновей, всех не выручишь, кому-то все равно идти. А офицер, царствие ему небесное, поручик Гжатский, чудной попался. Считал, что грамотный солдат лучше неграмотного воюет. Все только на плацу вышагивали, а Гжатский своих вдобавок буквами мучил. Мало кто одолел, а Сочин осилил. И грамота ему помогла! Благодаря ей в старшие унтер-офицеры выбился. А когда списали из-за лихоманки, приняли на почту. Служба-то хорошая – это тебе не по горам итальянским в амуниции лазить, да и на огородик время остается. Семья никогда не бедствовала, потом Бог линейку подкинул – еще заработок. Потому и Сочин своих деток грамоте учил. И все в люди выбились, в городах живут!
Приколотое письмо Сочин читать не стал – очки позабыл, без них уже не мог буквы разобрать. Приехав домой, сперва за дела взялся: приехавших в книжку записал, проездные отметил, поел. Только потом, усевшись поудобней, нацепил очки и вскрыл конверт. Обычно Марфуша пристраивалась рядышком, и он скрипучим голосом зачитывал письмо. Сейчас старуху звать не стал – точно не от детей послание.
Прочитав, сидел долго, думал, купюру радужную, что из конверта выпала, разглядывал. Не держал Сочин в жизни таких деньжищ в руках! А ведь всего задаток. Как быть?
Чужого смотритель никогда не брал, разбойникам не помогал, хотя со Свистуном и был знаком. И кто из ямщиков ему пособничал, тоже знал, но молчал. Не его, Сочина, это дело. Пусть власти разбираются, своя шкура, как говорится, ближе к телу. Дознаются разбойники, кто выдал, сожгут дом со всей семьей!
После поимки Ваньки Свистуна исправник смотрителя долго испытывал. Приедет, сядет напротив – и давай клинья вбивать. Не мог ты, Сочин, не знать про Ваньку и пособника его. Давай признавайся! Отвечал ему смотритель, что в чужие дела не лезет, гроссбух ведет да отмечает подорожные. А исправник на другой день опять приедет, снова свою волынку крутит. И Ваньку пытал – оговори, мол, Сочина. Тот не стал. Не делал смотритель ему ничего дурного, зачем напраслину возводить? Отстал потом Киросиров.
Сумма приличная в письме предложена. Если взять, оставшиеся пять лет жизни можно и не служить, только по гостям разъезжать, братьев повидать, внуков понянчить! А с иной стороны посмотреть – пройдут те пять лет, призовет Господь и спросит: «Помогал ли ты, Сочин, убийце?» Деваться некуда и спрятаться не за что… Честный человек из имения не побежит, линейку тайком не попросит. И отправят смотрителя прямиком в ад, на веки вечные!
Обойдусь без братьев, а внуки, даст Бог, сами приедут. Только кому открыться? Капитан-исправнику? Снова подозревать начнет, Свистуна припомнит… И на этот раз добьется, чтобы со службы поперли. Сочин вспомнил про доктора. «Сообщу ему! Человек хороший, бесплатно помог. Но… А вдруг от него письмо? Нет, доктор приколоть его никак не мог – из дома не выходил… Сначала княгиню лечил, потом меня. Точно не он…»
Доктор тем временем беседовал с Терлецким:
– Поделитесь своими соображениями, Илья Андреевич, – попросил тот. – Я в растерянности, а исправник – болван!
Тоннер не знал, что и ответить. Ясно пока одно – мост поджег Шулявский, чтоб на свадьбу попасть. А вдруг, кроме ямщика, еще сообщника имел? Не исключено, что тот Шулявского и убил. Мало ли что преступники не поделили? А сообщником кто угодно может быть. Например, американец, или переводчик, или оба. Если язык знаешь, хоть за индуса можешь выдать себя. А генерал с адъютантом? Тоже возможно. Обряжаться в мундиры рискованней, но и подозрений меньше. Если же художники с Шулявским заодно, тогда и игра карточная, и дуэль – все было подстроено. И Угаров в моей комнате ночевал не случайно… Вдруг бы ночью я куда пошел и им помешал.
Теперь местные обитатели: Митя лишился наследства, Глазьев выдает себя за доктора, Рухнов – секретарь Юсуфова, человека богатого, но морали не придерживающегося, Киросиров болван болваном, но не исключено, что умело прикидывается. Любой из них может быть причастен к преступлениям…
Все сильнее болела голова. Надо отдохнуть.
– Начнем с Шулявского! Кто его застрелил? – настойчиво продолжал Федор Максимович – он решил задавать наводящие вопросы.
– Полагаю, Тучин, – после паузы ответил Тоннер. Федор Максимович испытующе на него уставился. Смотрел долго, но Илья Андреевич взгляд выдержал. – Слишком много улик, и у него был повод.
– Так-то оно так, – согласился Терлецкий. – А вдруг улики подброшены?
– Тогда надо выяснить, кем. Вы читали Видока? – Тоннер решил увести разговор в сторону.
– Нет, – признался Терлецкий. – А кто это? Новый де Кок?
– Нет, французский преступник, предложивший свои услуги полиции. За несколько лет поймал десять тысяч негодяев.
– Такие и у нас были. Сначала грабили, потом дружков ловили. Ванька Каин, например. Европа, как всегда, отстает!
– Тех, кого Видок знал лично, он переловил быстро. Но потом ему пришлось действовать по-другому. Завел картотеку, нашел информаторов и, что самое интересное, научился вычислять злоумышленников, анализируя детали преступлений. Скажем, вечером неожиданно отпустили всех слуг, а ночью особняк ограбили. Следовательно, пособник преступников – дворецкий.
– Логично, – согласился Терлецкий.
– Мы предполагаем, что княгиня сбежала. Так?
– Так, – вновь согласился Терлецкий.
– Через Сочина она не проезжала. Но есть и обратное направление, к Смоленску. Вдруг туда рванула… Необходимо проверить.
Терлецкий обрадовался:
– Не зря с вами поговорил. Поеду тотчас, сам! Надо два перегона осмотреть, могла через одну станцию и проскочить. Пойду исправника предупрежу!
Тоннер перевел дух. Надо поспать – пройдет головная боль, думать станет легче.
Глава восемнадцатая
Делегацию из имения Северских усадили за круглый стол, в центре которого дымился двухведерный самовар. Старшие Растоцкие гостям обрадовались, а вот дочери даже не улыбнулись. Денис пробовал пошутить с Лидой, но та не ответила.
– А я говорю, все приметы совпали! – Ольга Митрофановна Суховская, прибывшая к Растоцким чуть раньше наших героев, шумно прихлебнула из блюдечка.
– Тебе показалось, – возразила Растоцкая. – Венчание без происшествий прошло.
– Верочка, дорогая! Зря очки носить стесняешься. Из-за того и не видишь! Перво-наперво, у Лизы свеча хорошо горела, а у Василия Васильевича тухла аж три раза и погасла быстрей. А у кого первого свеча сгорит, первым помрет, – пояснила Суховская и потянулась за пятым кусочком кекса. – Славно пекут у вас, только изюмчик жалеют!
– Знали бы, что нагрянете, больше бы наготовили, – посетовал Андрей Петрович.
– Я и сама не знала. Утром ведь на охоту собиралась. Приезжаю, а всех уже убили – и князя, и Настю, и поляка. Не успела… Теперь вот объезжаю соседей, сообщаю печальные новости. Потому и росинки маковой во рту не было с самого утра… – пожаловалась Ольга Митрофановна.
– Ты же у Кусманской обедала, – напомнила Растоцкая.
– И поняла теперь, почему род их вырождается. Супу налили, будто плюнули. Если бы так питалась, тоже бы вымерла, – Суховская накинулась на ватрушки. – А знаете, что Варвара Петровна на венчании заметила? Когда Северскому кольцо надевали, оно упало!
– Не было такого! – Растоцкая стояла на своем. – Не видела!
Каждый, кого посетила Суховская, начинал ворошить вчерашний день в поисках тревожных примет, и по дороге к Растоцким вчерашнее таинство обросло кучей невероятных подробностей.
– Я тоже не видела, но у меня росточек маленький, а Варвара Петровна в первом ряду стояла, кому заметить, как не ей? Говорит, кольцо из руки прыгнуло, по ковру поскакало, с трудом нашли.
Выслушав перевод Угарова, этнограф закивал. Укатившегося кольца не было и в помине, Роос всю церемонию подробнейшим образом записал в блокнотик и с утра перечитывал, но перечить предмету обожания не стал. Вдова умилилась душевности долговязого американца – человек, можно сказать, на самом краю земли живет, а чужому горю сочувствует.
– Хороший вы, – с умилением сказала Суховская. – Жаль, языка человеческого не понимаете!
Денис тактично заменил при переводе «человеческий» на «русский», и американец решил продемонстрировать, что не безнадежен:
– Добрий дэн, – широко улыбаясь, сказал он.
– Я и говорю, не понимаете. Где же добрый? Столько людей полегло! – Суховская смахнула слезу с огромного, как блюдце, глаза.
– Чаек у вас вкусный! – похвалил генерал. – Можно еще чашечку?
– И мне плесните. А в другую – кофию с пенками. Люблю им чай запивать – никогда не пробовали? После Кусманской к Мухиным покатила, – продолжила рассказ про свою «одиссею» Суховская. – И для кого они такие узкие двери прорубили? Еле втиснулась. А знаете, что Осип Петрович вспомнил? Крест с налоя упал, когда молодые вокруг обходили.
– А скачущее кольцо Мухин видел? – с нескрываемым скепсисом спросила Растоцкая.
– Сначала запамятовал, но, когда рассказ Варвары Петровны передала, вмиг припомнил. Но его больше крест поразил. Сразу, говорит, догадался: кто-то из новобрачных вскоре помрет.
– Да, примет венчальных много, – сказал генерал. – Кто первый на ковер встанет, тот в семье и властвует.
– Лизонька первой была! – торопливо вставила Растоцкая.
– А в туфли золотых монет положили? – спросил Веригин.
– А как же!
– Правильно сделали. А замок под порог клали?
– Про такое не слыхала, – огорчилась Вера Алексеевна.
– Самая важная примета. Если решусь когда жениться, обязательно прикажу под порог церкви замок положить. Потом его надо закрыть и ключ в речку кинуть. Тогда семья крепкой будет!
– Надо запомнить! – мечтательно произнесла Суховская и одарила улыбкой Корнелиуса.
– Ваше превосходительство, поведайте из первых уст, что случилось у Северских? – взмолилась Вера Алексеевна. – А то одни слухи да сплетни…
У Суховской ватрушка застряла во рту. Ничего себе подруга ее припечатала!
– Князь с Настей отравлены. Пан Шулявский убит. – Вспомнив, что здесь по делу, генерал решил, что пора задать главный вопрос. – В убийствах подозревается господин Тучин…
Маша вскрикнула, ее хорошенькое личико побледнело, отчего девушка еще больше похорошела.
– Но уверяет, что в момент убийств находился на свидании с вашей дочерью. Это правда?
Вера Алексеевна сориентировалась мгновенно.
– Мне Тучин сразу не понравился. Правда, Люсенька? – она повернулась к мужу.
Тот попытался напомнить:
– Ты говорила, очень хороший жених…
– Все путаешь, Люсенька. Не о нем! Врет ваш Тучин как сивый мерин. Чтобы порядочная девушка с первым встречным на свидание побежала? Сами подумайте.
Денис растерялся. Неужели Тучин обманул?
– Вера Алексеевна, – обратился он к Растоцкой. – Вы, возможно, и не знаете. Пусть Мария Андреевна сама расскажет.
– Что вы такое, молодой человек, говорите? – закричала Растоцкая, а девушка внезапно вскочила:
– Врет! Врет! Ненавижу! Ненавижу вашего Тучина! Так и передайте!
Она выбежала из столовой, ни с кем не попрощавшись. За Машей, наградив на прощанье Угарова нелюбезным взглядом, устремилась сестра.
Суховская обвела взором пустые вазочки.
– Кажется, все, можно ехать. Говорят, у Корнеевых на ужин гусей жарят. Может, успею?
– И наша миссия закончена. Спасибо за хлеб, за соль. – Генерал встал, за ним остальные.
– Толком ничего и не рассказали, – расстроилась Вера Алексеевна.
– Пока не могу. Тайна следствия, – решил напустить тумана генерал. Рассказывать, собственно, было нечего. – Дочерям поклон.
Растоцкая решительно взяла его за руку.
– Я провожу.
Внимательно слушая Веригина, Вера Алексеевна уяснила главное – генерал холост.
– Давно вдовствуете, Павел Павлович? – Разговор предстоял интимный, всякие «превосходительства» тут не годились.
– Никогда женат не был.
«Какая я дура! Не было бы счастья, так несчастье помогло. Пусть будет пухом земля всем покойным, зато какого жениха приискала!» – сказала себе Растоцкая, вслух уточнив:
– Что так?
– Служу отечеству! Боюсь, семья помехой будет. – Эта фраза была тщательно отрепетирована, неоднократно произнесена и в большинстве случаев действовала безотказно. На Растоцкую, однако, впечатления не произвела.
– Тогда наша Машенька – лучший вариант! В детстве играла в солдатики, бредила сражениями, мечтала о походной жизни. И приданое неплохое, и красавица – ну, сами видели…
– Да, хороша. – Гостеприимную хозяйку обижать не хотелось.
– До поста и свадьбу сыграем. – Вере Алексеевне показалось, что Веригин клюнул и железо пора ковать.
– Больно впечатлительна. Занервничала, из-за стола убежала.
– Потому что поразили в самое сердце. Обожает мужчин в мундире!
– Староват я для нее. Может, лучше за адъютанта моего выдать?
– Состоятелен?
– Из небогатой, но очень хорошей семьи!
– Что хорошего в бедности? – фыркнула Растоцкая и ринулась в атаку: – Так по рукам?
– Увы, Вера Алексеевна, сердце мое занято. Раз и навсегда. – Веригин не сказал кем, Растоцкая бы очень удивилась.
– Скорблю, – помещица выпустила его руку.
Суховская шла рядом с Роосом. Выйдя во двор, тот сорвал красную розу и вколол в петлицу фрака.
– Мои владения вон там, – Суховская показала куда-то вдаль. – Сначала горлыбинские поля, а с лужка уже мои.
Роос кивнул, будто понял. (Угаров шел мрачнее тучи – надежда подтвердить alibi Тучина исчезла, и ему было не до переводов, а Растоцкий с Павлом Игнатьевичем увлеклись обсуждением хозяйственных дел.)
– Насчет лужка ты загнула, Оленька. – Раздосадованная Растоцкая выместила злость на подруге. Про ее тяжбу с Горлыбиным знала вся округа.
– А вот и нет. – Суховская опасалась, что без лужка американцу будет не столь мила. – Вчера Горлыбин признал мою правоту…
– Что ты говоришь?! – всплеснула руками Растоцкая.
Степенно распрощавшись, гости расселись по экипажам. Роос на прощанье снова долго целовал Суховской пухлую ручку. Ерошка хлестнул коней, и карета тронулась.
– Имейте в виду: она – вдова, – сообщил этнографу генерал, заметивший интерес американца к пышной блондинке.
– Ну и что? – спросил Корнелиус.
– Вдруг вы с серьезными намерениями, считаете ее невинной…
– Вот вы о чем… Знайте же, девственность ценится далеко не всеми! В индейских племенах муж вообще не утруждает себя. Эту грязную работу делают за него друзья, иногда большой компанией! А южноамериканские аборигены и вовсе рвут плеву перед свадьбой острым предметом – камнем, например.
– Какое варварство! – воскликнул генерал.
– Девственность для них лишь помеха любовным утехам. А вот для христиан она приобрела прямо-таки сакральное значение. Многие готовы платить большие деньги, лишь бы переспать с девственницей. В Америке лет десять назад поймали необычного преступника. Выдавал себя за миссионера-проповедника. Приехав в какой-нибудь город, останавливался не в гостинице, а в семье, причем непременно такой, где девушка на выданье. Был хорош собой, молод, с замечательными манерами. Некоторых девиц просто охмурял, тех, что посерьезней, интриговал предстоящим служением – нести благую весть. Семьи, сами понимаете, глубоко религиозные были! Иногда и до свадьбы доходило, иногда девицы решались с ним бежать – как повезет! Он и пальцем их не трогал, говорил, сперва матушкино благословение хочет получить, и вез к родительнице в Нью-Йорк. Город такой на Атлантическом побережье. Может, слыхали?