Хорошие жены
«Ты вполне можешь написать что-нибудь получше, Джо. Стремись к самому высокому и не думай о деньгах».
«А я считаю, что деньги – лучшая часть всего этого. Что ты будешь делать с таким богатством?» – спросила Эми, благоговейно глядя на волшебный листок бумаги.
«Отправлю Бет с мамой на море на месяц или два», – не задумываясь, ответила Джо.
После долгих обсуждений они всё-таки отправились к морю, и хотя Бет вернулась домой не такой пухлой и румяной, как хотелось бы, ей стало гораздо лучше, а миссис Марч заявила, что чувствует себя на десять лет моложе. Так что Джо была довольна вложением своих призовых денег и принялась за работу с приподнятым настроением, стремясь заработать побольше таких восхитительных чеков. В тот год она заработала несколько таких чеков и начала чувствовать, что обладает значительной властью в семье, потому что волшебство пера превратило её «чепуху» в блага для всей семьи. «Дочь герцога» оплатила счет мясника, «Призрачная Рука» расстелила новый ковер, а «Проклятие Ковентри» оказалось благословением для семейства Марч, обеспечив его бакалейными продуктами и платьями.
Богатство, безусловно, самая желанная вещь, но и бедность имеет свою солнечную сторону, и одно из приятных свойств невзгод – это подлинное удовлетворение, которое может доставить усердная работа ума или рук, и именно нужда вселяет вдохновение, которому мы обязаны половиной мудрых, прекрасных и полезных мирских благ. Джо наслаждалась вкусом этого удовлетворения и перестала завидовать более богатым девушкам, находя большое утешение в том, что она может обеспечить свои потребности и не должна просить ни у кого ни гроша.
Её рассказы не привлекли большого внимания публики, но своего читателя они нашли, и, воодушевлённая этим, она решила сделать ещё один смелый шаг к славе и богатству. Переписав свой роман в четвёртый раз, прочитав его всем своим близким друзьям и предложив его со страхом и трепетом трём издателям, она, наконец, сбыла его с рук с условием, что сократит его на треть и уберёт все те части, которыми особенно восхищалась.
«Теперь я должна либо отправить его обратно в свою жестяную жаровню, чтобы он там заплесневел, либо мне придётся самой оплатить печать, либо нарезать его на мелкие кусочки, приспособив к требованиям покупателей, и получить за него столько, сколько смогу. Слава – это очень хорошо, но наличные деньги мне больше пригодятся, поэтому я хочу узнать ваше мнение по этому важному вопросу», – сказала Джо, созвав семейный совет.
«Не порти свою книгу, девочка моя, в ней заложено больше, чем ты осознаёшь, и идея хорошо продумана. Пусть он полежит и дозреет», – таков был совет её отца, и он сам делал то, что проповедовал, терпеливо ожидая тридцать лет, пока созреют плоды его собственных трудов, и не спешил пожинать их даже сейчас, когда они стали сладкими и сочными.
«Мне кажется, Джо извлечет больше пользы, если примет участие в испытании, чем если будет ждать, – сказала миссис Марч. – Критика – лучшая проверка такой работы, потому что она покажет ей как неожиданные достоинства, так и недостатки, и поможет ей в следующий раз написать что-то получше. Мы слишком пристрастны, но похвала и порицание со стороны могут оказаться полезными, даже если она выручит не так много денег».
«Да, – сказала Джо, нахмурив брови, – в том-то и дело. Я так долго возилась с этим романом, что действительно не знаю, хорош он, плох или посредственен. Мне очень поможет, если спокойные, беспристрастные люди взглянут на него и скажут мне, что они о нём думают».
«Ты всё испортишь, если сделаешь то, что сказал издатель, потому что самое интересное в романе – это мысли, а не действия персонажей, и всё запутается, если ты не будешь давать объяснений по ходу дела», – сказала Мэг, которая твёрдо верила, что эта книга была самым замечательным романом, когда-либо написанным.
«Но мистер Аллен пишет: “Опустите объяснения, сделайте их краткими и драматичными, пусть персонажи сами расскажут историю”», – перебила Джо, обращаясь к записке издателя.
«Делай, как он говорит. Он знает, что можно продать, а мы – нет. Сделай хорошую, популярную книгу и получишь столько денег, сколько возможно. Мало-помалу, когда у тебя будет имя, ты сможешь позволить себе отступать от темы и включить в свои романы философов и метафизиков», – сказала Эми, которая придерживалась сугубо практического взгляда на дело.
«Ну, – сказала Джо со смехом, – если мои герои «философы и метафизики», то это не моя вина, потому что я ничего не знаю о таких вещах кроме того, что иногда слышу от отца. Если некоторые из его мудрых идей вплетаются в мой роман, тем лучше для меня. Ну, Бет, а ты что скажешь?»
«Мне бы так хотелось, чтобы его напечатали поскорее», – вот и всё, что сказала Бет и улыбнулась. Однако на последнем слове она невольно сделала особый акцент, а задумчивый взгляд её глаз, которые никогда не теряли своего по-детски искреннего выражения, заставил Джо на минуту похолодеть от ощущения надвигавшейся беды и решить «поскорее» пуститься в своё рискованное предприятие.
Итак, со спартанской решительностью юная писательница положила своего первенца на стол, и искромсала его так безжалостно, как какая-нибудь людоедка. В надежде всем угодить, она следовала каждому совету и, как старик и осёл в басне[17], в итоге так и не смогла угодить никому.
Её отцу понравилась метафизическая струя, которая неожиданно для самого автора проникла в роман, так что этой струе было позволено остаться, хотя у Джо имелись сомнения на этот счёт. Её мать считала описания слишком подробными. Поэтому они были удалены, как и многие связующие звенья в романе. Мэг хвалила драматические сцены, поэтому Джо ещё больше сгустила краски, чтобы угодить ей, а Эми в свою очередь возражала против комедии, и с самыми лучшими намерениями Джо убрала весёлые сцены, которые вносили разнообразие в мрачную тональность повествования. Затем, чтобы довершить разрушение, она сократила роман на треть и доверчиво отправила бедный коротенький роман, как ощипанную малиновку, в большой, неспокойный мир, чтобы попытать свою судьбу.
Что ж, роман напечатали, и Джо получила за него триста долларов, а также множество похвал и упрёков – и того и другого намного больше, чем она ожидала, что повергло её в некоторое замешательство, и ей потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя после этого.
«Вы говорили, мама, что критика будет мне полезна. Но чем она может помочь, если всё настолько противоречиво, что я не могу понять, написала ли я многообещающую книгу или нарушила все десять заповедей?» – воскликнула бедная Джо, перебирая ворох рецензий, чтение которых наполняло её то гордостью и радостью, то гневом и ужасом. «Вот один критик пишет: «Изумительная книга, которая полна правды, красоты и искренности.
Всё в ней свежо, безупречно и высоконравственно», – продолжала озадаченная писательница. А второй пишет так: «Теоретическая база книги слабая; роман полон порочных фантазий, спиритуалистических идей и неестественных персонажей». Но ведь у меня не было никакой «теоретической базы», я не верю в спиритуализм и брала своих персонажей из жизни, я не понимаю, как этот критик может оказаться прав. Третий отмечает: «Это один из лучших американских романов, выходивших в течение многих лет». (Я же знаю, что это не так.) А следующий утверждает, что «Хотя роман оригинальный и написан очень убедительно и проникновенно, эта книга опасна». Но она не такая! Одни высмеивают роман, другие превозносят его достоинства, и почти все настаивают на том, что у меня была глубокая теория, которую я хотела изложить, хотя я написала роман только ради собственного удовольствия и денег. Жаль, что я не напечатала его целиком, или лучше вообще не отдавала бы в печать, потому что я терпеть не могу, когда обо мне судят превратно».
Её семья и друзья великодушно подбадривали и поддерживали её. И всё же это было непростое время для чувствительной, жизнерадостной Джо, желавшей сделать как лучше, и, по всей видимости, добившейся обратного результата. Но это пошло ей на пользу, потому что те, чьё мнение имело реальную ценность, дали ей критику, что служит лучшим уроком для автора, и когда минуло чувство обиды, она могла посмеяться над своей бедной книжечкой, но всё ещё верила в неё, чувствуя себя мудрее и сильнее после перенесённых ударов.
«Это меня не убьёт, ведь я не гениальна, как Китс[18], – твёрдо сказала она, – и, в конце концов, это я сыграла с ними шутку, потому что части книги, взятые прямо из реальной жизни, осуждаются как невозможные и абсурдные, а сцены, которые я выдумала из своей собственной глупой головы, объявляют «очаровательно естественными, нежными и правдивыми». Так что я утешу себя этим, а когда буду готова, снова поднимусь на ноги и попробую ещё раз».
Глава 5. Опыты домоводства
Как и большинство других молодых женщин, Мэг начала свою замужнюю жизнь с решимости стать образцовой домохозяйкой. Джон должен обрести рай в доме, он должен всегда видеть улыбающееся лицо жены, должен великолепно питаться каждый день и никогда не думать о потерянной пуговице. Она вкладывала в работу по дому столько любви, энергии и бодрости, что не могла не преуспеть, несмотря на некоторые препятствия. Ее домашний рай не был безмятежным, потому что маленькая женщина хлопотала, слишком стремилась угодить мужу и суетилась, как истинная Марта[19], обременённая множеством забот. Иногда она слишком уставала, чтобы даже улыбнуться, у Джона начиналось расстройство желудка после перемен изысканных блюд, и он неблагодарно требовал простой еды. Что касается пуговиц, то она вскоре стала удивляться, куда они исчезают, качать головой из-за беспечности мужчин и грозить мужу, что заставит его пришивать их самому, и посмотрит, справятся с этим его неуклюжие нетерпеливые пальцы лучше, чем её.
Они были очень счастливы, даже после того, как обнаружили, что они не могут жить лишь любовью. Джон не считал, что Мэг стала менее красивой, даже когда она улыбалась ему из-за привычного кофейника. Мэг не пропускала ни одного романтичного ежедневного расставания, когда муж вслед за поцелуем нежно спрашивал её: «Не прислать ли мне телятины или баранины, чтобы ты приготовила ужин, дорогая?» Их домик перестал быть разукрашенной беседкой, но стал просто домом, и молодые вскоре почувствовали, что эта перемена к лучшему. Сначала они играли в домашнее хозяйство и радовались, как дети. Затем Джон решительно окунулся с головой в работу, чувствуя на своих плечах бремя главы семьи, а Мэг убрала свои батистовые платья в шкаф, надев большой фартук, и принялась за работу, как уже было сказано, скорее с большей энергией, чем с осмотрительностью.
Во время своего приступа кулинарной мании она изучила «Книгу рецептов» миссис Корнелиус от корки до корки, как будто это был задачник по математике, решая задачи с терпением и осторожностью. Иногда они приглашали Марчей, чтобы те помогли им съесть слишком обильные удавшиеся блюда, или втайне отправляли Лотти с порциями неудавшихся кушаний к юным Хюммелям, которые должны были скрыть неудачу от посторонних глаз в своих желудках, вполне пригодных для этой цели. Вечер, проведённый с Джоном, склонившимся над своими бухгалтерскими книгами, обычно приводил к временному затишью в кулинарном энтузиазме, за ним следовал приступ бережливости, во время которого беднягу кормили хлебным пудингом, тушёным рагу с овощами и чуть тёплым кофе, что испытывало его терпение, хотя он переносил это с похвальной стойкостью. Однако ещё до того, как была найдена золотая середина, Мэг включила в свой домашний обиход то, без чего молодые пары редко обходятся в течение длительного времени, – семейную ссору.
Воспылав желанием по-хозяйски наполнить свою кладовую домашним заготовками, она взялась за приготовление желе из собственной смородины. Джону было дано указание заказать домой дюжину или две маленьких горшочков и сахара сверх обычного количества, так как смородина в их садике созрела и должна была быть немедленно обработана. Поскольку Джон был твёрдо убеждён, что его «жёнушке» всё было по плечу, и, естественно, гордился её мастерством, он решил сделать ей приятное и заготовить единственный созревший у них урожай в самом приятном виде для употребления зимой. Дома появились четыре дюжины очаровательных горшочков, полбочки сахара и маленький мальчик, чтобы помочь ей собрать смородину. Убрав свои красивые волосы под чепчик, обнажив до локтей руки и надев клетчатый фартук, который выглядел кокетливо, несмотря на то, что доходил ей до горла, молодая хозяйка принялась за работу, не сомневаясь в успехе – разве она не видела сотни раз, как это делала Ханна? Поначалу её поразило количество горшочков, но Джон так любил желе, а милые баночки так мило смотрелись бы на верхней полке кладовой, что Мэг решила заполнить их все и потратить целый день, собирая ягоды, кипятя, процеживая и хлопоча над своим желе. Она старалась изо всех сил, она сверялась с книгой рецептов миссис Корнелиус, она ломала голову, вспоминая, как бы поступила Ханна с тем, что Мэг не довела до конца, она снова кипятила, снова добавляла сахар и убавляла огонь, но это ужасное варево никак не застывало в «желе».
Ей очень хотелось броситься домой к маме, как она была, в фартуке, и попросить о помощи, но они с Джоном договорились, что никогда никому не будут досаждать своими личными заботами, переживаниями или ссорами. Они смеялись над этим последним словом, как будто сама идея, которую оно обозначало, была нелепой, но они решили держать своё слово, и всякий раз, когда можно было обойтись без посторонней помощи, они так и поступали, и никто не вмешивался в их жизнь, потому что так посоветовала миссис Марч. Итак, Мэг в одиночестве билась с неподатливым сладким варевом весь тот жаркий летний день, а в пять часов вечера села посреди перевёрнутой вверх дном кухни, заломила свои измазанные вареньем руки, вскрикнула и заплакала.
Тогда, в первые дни своей замужней жизни, она часто говорила: «Мой муж всегда будет волен пригласить домой друга, когда пожелает. Я должна быть всегда готова к этому. Не будет никакой суеты, ссор, неловкости, а будет убранный дом, весёлая жена и хороший обед. Джон, дорогой, тебе не нужно спрашивать у меня разрешения, приглашай, кого захочешь, и будь уверен, что я окажу гостеприимство».
Это было очаровательно, разумеется! Джон прямо-таки светился от гордости, услышав эти слова от неё, и почувствовал, какое это счастье – иметь такую замечательную жену. Но, хотя время от времени у них бывали гости, их приход никогда не был нежданным, и у Мэг до сих пор не было возможности отличиться. Так всегда бывает в этой юдоли слёз, это неизбежность, которой мы можем только удивляться, сожалеть об этом и переносить, как можем.
Если бы Джон не забыл о желе, с его стороны действительно было бы непростительно выбрать именно этот день из всех дней в году, чтобы неожиданно привести друга домой на ужин. Похвалив себя за то, что утром были заказаны прекрасные продукты, будучи уверенным в том, что их вот-вот приготовят, и предвкушая, какой великолепный эффект он произведёт, когда его хорошенькая жена выбежит ему навстречу, он сопроводил друга в своё жилище с неудержимым удовлетворением молодого хозяина и мужа.
Но этот мир полон разочарований, как обнаружил Джон, приблизившись к «Голубятне». Обычно гостеприимно открытая входная дверь сегодня была не только закрыта, но и заперта, и ступени украшала грязь, не убранная со вчерашнего дня. Окна гостиной были закрыты, шторы опущены и на веранде не было его хорошенькой жены в белом платье, занятой шитьём, с умопомрачительным бантиком в волосах, и хозяйка дома с блеском в глазах и застенчивой улыбкой не приветствовала своего гостя. Ничего подобного не наблюдалось, потому что не видно было ни одной живой души, кроме спавшего под кустами мальчика, испачканного соком ягод, словно кровью.
«Боюсь, что-то случилось. Пройди в сад, Скотт, а я пока поищу миссис Брук», – сказал Джон, встревоженный тишиной и безлюдьем.
Он обежал вокруг дома, следуя за резким запахом жжёного сахара, и мистер Скотт со странным видом пошёл за ним. Он осторожно остановился в отдалении, когда Брук скрылся в доме, но со своего места он мог хорошо видеть и слышать всё происходящее, и, будучи холостяком, предвкушал грядущую семейную сцену.
На кухне царили беспорядок и отчаяние. Желе переливалось из одного горшочка в другой, стекало на пол и бойко подгорало на плите. Лотти с тевтонским хладнокровием невозмутимо ела хлеб со смородиновым сиропом, потому что желе оставалось безнадёжно жидким, в то время как миссис Брук, уткнувшись в свой фартук, сидела на кухне, горько всхлипывая.
«Моя дорогая девочка, что произошло?» – воскликнул Джон, врываясь в комнату, ошеломлённый видом обожжённых рук, известием о неожиданном происшествии и втайне ужасаясь при мысли о госте в саду.
«О, Джон, я так устала, мне жарко, я злюсь и волнуюсь! Я занималась этим до полного изнеможения. Помоги же мне, или я умру!» – и измученная хозяйка бросилась ему на грудь, оказывая ему сладкий приём во всех смыслах этого слова, потому что и её передник и пол были «окроплены» вареньем, словно перенеся обряд крещения.
«Что тебя так расстроило, дорогая? Случилось что-нибудь ужасное?» – спросил встревоженный Джон, нежно целуя маленький чепчик, который съехал набок с макушки.
«Да», – в отчаянии всхлипнула Мэг.
«Тогда рассказывай быстрее. Не плачь. Я могу вынести всё, что угодно, только не слёзы. Выкладывай, любовь моя».
«Же… Желе не загустевает, и я не знаю, что делать!»
Джон Брук расхохотался над этим так, как впоследствии никогда не осмеливался, и насмешливый Скотт невольно улыбнулся, услышав этот искренний раскат смеха, который явился последней каплей горя, переполнившего бедняжку Мэг.
«И только-то? Выбрось это в окно и забудь. Я куплю тебе кварты желе, если захочешь, но, ради Бога, не устраивай истерику, потому что я привёл с собой Джека Скотта поужинать и…»
Джон не успел продолжить, потому что Мэг оттолкнула его и рухнула в кресло, трагически сложив руки, и тоном, в котором смешались негодование, упрёк и смятение, произнесла:
«Человек пришёл на ужин, а в доме беспорядок! Джон Брук, как ты мог так поступить?»
«Тише, он в саду! У меня из головы выскочило это злосчастное желе, но теперь ничего не исправишь», – сказал Джон, с тревогой оглядываясь вокруг.
«Тебе нужно было послать мне весточку или сказать об этом сегодня утром, и ты должен был помнить, чем я была занята», – раздражённо продолжала Мэг, потому что даже голубки клюются, если взъерошить их пёрышки.
«Утром я не знал, что приглашу его, да и времени не было послать весточку, потому что я встретил его по дороге домой. Мне и в голову не пришло спрашивать у тебя разрешения, ведь ты всегда говорила, чтобы я поступал, как мне хочется. Я никогда не делал этого раньше, и будь я проклят, если я когда-нибудь снова так поступлю!» – добавил Джон с обиженным видом.
«Надеюсь, что ты так не поступишь! Уведи его немедленно. Я его не приму, и ужин не приготовлен».
«Подумать только! Где же говядина и овощи, которые я послал домой, и пудинг, который ты обещала приготовить?» – крикнул Джон, бросаясь в кладовую.
«У меня не было времени готовить ужин. Я думала, мы поедим у мамы. Прости, но я была так занята», – и у Мэг на глаза снова навернулись слёзы.
У Джона был мягкий характер, но он был живой человек, и ни душевному, ни физическому спокойствию не способствовало после долгого рабочего дня прийти домой усталым, голодным и полным надежд, а вместо этого увидеть беспорядок, пустой стол и сердитую жену. Однако он снова сделал над собой усилие, и небольшой шторм миновал бы, если бы не одно неудачное слово, сказанное им.
«Да, неприятная ситуация, я согласен, но с твоей помощью мы справимся и хорошо проведём время. Не плачь, дорогая, а просто сделай небольшое усилие и приготовь нам что-нибудь. Мы оба голодные, как волки, так что нам всё равно, что поесть. Дай нам холодного мяса, хлеба и сыра. Не нужно нам желе».
Он хотел, чтобы это прозвучало добродушно, как шутка, но одно-единственное слово решило его судьбу. Мэг подумала, что было слишком жестоко намекать на её досадную неудачу, и последняя капля переполнила чашу её терпения, когда он так пошутил.
«Тебе нужно как можно скорее уладить эту ситуацию. Я слишком устала, чтобы «делать небольшое усилие» ради кого-либо. Это так похоже на мужчин, приводить в дом человека и подавать на стол кость и простой хлеб с сыром. Я не потерплю ничего подобного в своем доме. Отведи этого Скотта к маме и скажи ему, что я в отъезде, больна, умерла, что угодно. Я его не приму, а вы оба можете смеяться надо мной и моим желе сколько угодно. Вам здесь больше ничего не светит».
И, на одном дыхании бросив этот вызов, Мэг швырнула фартук и поспешно покинула поле боя, чтобы поплакать в своей комнате. Что эти два существа делали в её отсутствие, ей было неизвестно, но мистера Скотта не отвели «к маме», и когда Мэг спустилась вниз после того, как муж с другом вместе ушли, она обнаружила следы беспорядочного обеда, и это привело её в ужас. Лотти сообщила, что они «ели много и много смеялись, и хозяин велел ей выбросить сладкое варево и убрать горшки».
Мэг очень хотелось пойти и рассказать обо всём случившемся маме, но чувство стыда за свои собственные недостатки, чувство верности Джону, «который может быть жесток, но никто не должен об этом знать», удержало её, и после небольшой уборки она нарядилась и села ждать, когда Джон вернётся и будет прощён.
К сожалению, Джон не пришёл к ней, так как был иного мнения о случившемся. Он обернул это в хорошую шутку для Скотта, как мог, извинился за свою жёнушку и разыграл из себя гостеприимного хозяина так ловко, что его другу понравился импровизированный ужин, и он пообещал прийти снова, но в действительности Джон был зол, хотя и не показывал этого, так как чувствовал, что Мэг бросила его в трудный час.
«Было нечестно говорить мужчине, чтобы он приводил домой друзей в любое время, когда захочет, а когда он припомнил это тебе, ты разозлилась, обвинила его и бросила одного на произвол судьбы, чтобы он выглядел смешным или жалким. Нет, клянусь Богом, это нечестно! И Мэг должна это понять».
Он внутренне кипел от злости во время обеда, но когда волнение утихло и он пошёл домой, проводив Скотта, его настроение смягчилось.
«Бедняжка! Ей было тяжело, когда она от всего сердца старалась угодить мне. Конечно, она неправа, но она так молода. Я должен быть терпеливым и воспитывать её».
Джон надеялся, что жена не ушла домой к маме – он терпеть не мог пересуды и вмешательство в свою личную жизнь. На мгновение он снова рассердился при одной только мысли об этом, но затем страх, что Мэг сейчас доплачется до истерики, смягчил его сердце и заставил его ускорить шаг; он решил быть спокойным и добрым, но твёрдым, очень твёрдым и показать ей, что она не выполнила свои обязательства перед супругом.
Мэг тоже решила быть «спокойной и доброй, но твёрдой» и показать мужу, в чём заключаются его обязательства. Ей очень хотелось выбежать ему навстречу, попросить прощения, чтобы он её поцеловал и утешил, и она была уверена, что так и будет, но, конечно, не сделала ничего подобного и, увидев Джона, приближающегося к дому, начала совершенно непринуждённо напевать себе под нос, раскачиваясь в кресле-качалке и заниматься шитьём, как леди, отдыхающая в своей прекрасной гостиной.
Джон был немного разочарован, не встретив нежную Ниобу[20], но, чувствуя, что его достоинство требует, чтобы она извинилась первой, он не попросил прощения, лишь неторопливо вошёл и лёг на диван с исключительно уместным замечанием: «Скоро будет новолуние, дорогая».
«Ничего не имею против», – так же спокойно ответила Мэг. Мистер Брук пытался заговорить на некоторые другие общие темы, но они встретили холодный приём со стороны миссис Брук, и беседа сошла на нет. Тогда Джон подошёл к одному из окон, развернул свою газету и, образно говоря, с головой ушёл в неё. Мэг придвинулась к другому окну и принялась шить, словно новые розочки для тапочек были одним из предметов первой необходимости. Никто не произнёс ни слова. Оба выглядели вполне «спокойными и твёрдыми», и оба чувствовали себя безумно неловко.
«О Боже, – подумала Мэг, – жизнь в браке очень тяжела и требует не только любви, но и бесконечного терпения, как говорит мама». Слово «мама» наводило на мысль о других материнских советах, данных давным-давно, которые воспринимались с недоверием и несогласием.
«Джон хороший человек, но у него есть свои недостатки, и ты должна научиться их видеть и мириться с ними, помня о своих собственных. Он очень решителен, но никогда не будет упрямиться, если ты будешь терпелива в своих доводах, и не станешь раздражённо спорить. Он очень педантичен и щепетилен в том, что касается истины – хорошая черта, хотя ты и называешь его «дотошным». Никогда не обманывай его ни взглядом, ни словом, Мэг, и он окажет тебе доверие, которое ты заслуживаешь, поддержку, в которой ты нуждаешься. У Джона вспыльчивый характер, но не такой, как у нас – мы быстро вспыхиваем, но быстро остываем, – его гнев разгорается медленно, ровно, но если однажды распалится, то погасить его нелегко. Будь осторожна, очень осторожна, чтобы не разгневать его, ибо мир и счастье в семье зависят от сохранения его уважения к тебе. Следи за собой, будь первой, кто попросит прощения, если вы оба неправы, и остерегайся мелких обид, недоразумений и опрометчивых слов, которые часто приводят к горькой печали и раскаянию».