Баловень – 2

Старейшина с трудом сдержав волну гнева, заставил себя приветливо улыбнуться:

– Уважаемый Валид! Нам известны ваша учёность и приверженность к нашей вере. Я готов выслушать и ответить на любой ваш вопрос. Даже самый трудный и неприятный.

Валид не смог удержать торжества во взгляде. Ещё бы! Ведь он единственный, кто осмелился начать разговор со старейшиной. Приняв смиренный вид, мужчина заговорил таким же размеренным тоном, каким совсем недавно вещал вождь:

– Мы всегда старались держаться в стороне от кровопролития. Благодаря вашей мудрости, многоуважаемый Кабир, центральные власти были уверены в лояльности нашего племени, а муджахедины, борцы за веру и священное дело, видели в нас союзников. Наши селения не подвергались зачисткам кяфиров, а воины уважаемого Джалалуддина не облагали нас непосильной данью. Так продолжалось до тех пор, пока вы не дали согласия на организацию тайной тюрьмы в одном из наших кишлаков. Я понимаю, вы не могли отказать моджахедам в их просьбе, но зачем было посылать наших мужчин в Калат? Их направили в самое пекло и семь человек уже никогда не вернутся к своим семьям. Пленник, которого вернувшиеся привезли с собой, сейчас наслаждается жизнью и ест наш хлеб, пребывая в безделье и праздности. Вы запретили использовать кяфиров на работах. Мне кажется, что содержание восьмерых пленников слишком обременительно для нас. Сюда же следует добавить и охрану.

Лицо старейшины исказила гримаса недовольства. Впрочем, он довольно быстро овладел своими эмоциями. Мельком оглядев присутствующих, чтобы оценить их реакцию на разглагольствования Валида, хозяин заговорил тоном, которым говорят с чрезмерно пылкими юношами:

– Я не услышал вопроса в вашей высокомудрой речи, уважаемый домулла! Вернее, вы сами ответили на него. Да. Я не мог отказать людям Джалалуддина в организации лагеря для пленных кяфиров. И я не мог отказать нашему другу в его личной просьбе и дал ему воинов. Семь человек погибли. Всё верно. Но погибнув, они стали шахидами. Им прощены все прегрешения, и они введены в райские сады, где текут ручьи. Это ли не утешение их жёнам и детям? Вы, Валид, учёный человек. Но я хочу напомнить вам, что говорит Коран о павших в бою с неверными: «Никоим образом не считай мёртвыми тех, которые были убиты на пути Аллаха. Нет, они живы и получают удел у своего Господа». Или я ошибаюсь в толковании аята? – Увидев, как забегали глаза мужчины, старейшина немного сбавил напор. – Кроме того, за охрану пленных и их содержание Джалалудин платит нам хорошие деньги. Вполне соизмеримые с теми, которые мы могли бы заработать на продаже скота и зерна. Кстати, из этих сумм оплачивается и ваша, уважаемый Валид, учительская работа.

Видимо устав от непривычно длиной речи, Кабир откинулся на подушки и подал еле заметный сигнал. В комнату тут же вошёл опрятно одетый мальчик лет десяти, держа в руках поднос со свежезаваренным чаем и сладостями. Подождав, когда ребёнок наполнит пиалы ароматным напитком и закроет за собой двери, старейшина гостеприимно развёл руки:

– Угощайтесь, дорогие гости. Поверьте, во всей провинции не найдётся мастериц, которые могут превзойти наших женщин в искусстве приготовления халвы и бичака.

Наконец, чаепитие подошло к концу. Кабиру уже давно хотелось, позабыв о традициях и этикете, изгнать посторонних и приступить к обсуждению наболевших вопросов с ближайшими советниками. Но даже он, всесильный вождь племени, не мог себе этого позволить. Дождавшись, когда последний гость поставит пиалу на ковёр, старейшина, воздав Всевышнему хвалу за трапезу, снова взглянул на учителя, возвращаясь к, казалось бы, закрытой теме:

– Вы, досточтимый Валид, интересовались, почему я запретил использовать узников «тайной» тюрьмы на полях нашего племени? – Заметив, что домулла, очевидно растратив остатки благоразумия, готов приступить к оправданиям, жестом призвал учителя к молчанию, – Отвечу так: у нас нет и никогда не было «тайных тюрем». Ибо нельзя назвать тайной сведения, которые известны вам, учителю мектеба. Среди наших людей есть те, кто готов за пару лепёшек вступить в сговор с дьяволом и сообщить о пленниках в местный отдел ХАД. И тогда рухнет без того хрупкий мир на нашей земле. Сюда придут неверные и разрушат наши святыни в поисках узников. Вы этого хотите? – увидев, как затрясся от страха мужчина, старейшина презрительно усмехнулся, – вместо того, чтобы сообщить моим помощникам о возникшей проблеме, вы решили промолчать. Поверьте, домулла, если бы я не боялся прогневать Всевышнего, то подверг бы вас наказанию, которое вы используете, наставляя детей на пути познания. Как вы думаете, сколько ударов палкой выдержат босые подошвы ваших ступней? Ступайте, Валид. И не забудьте сообщить Абдулбаки имена тех, кто не умеет управлять своим разумом. Мудрецы говорили: «Кто прикусит язык – спасет голову». Со мной останутся мои советники…

Провожая взглядом шатающегося от страха учителя и троих, уже ненужных гостей, Кабир в душе проклинал себя за сиюминутную слабость и обращение за советом к посторонним и ничтожным людям. Впрочем, понимая, что никто не осмелиться упрекнуть его за очевидную оплошность, вождь, придав голосу доверительные нотки, приступил к делу:

– Вчера я имел беседу с Джалалудином. Он крайне недоволен действиями наших людей в бою у Калата и намерен пересмотреть договорённости об оплате. – Не сумев сдержать вспышку гнева в голосе, в сердцах добавил. – Этот полевой командир возомнил себя шахом! Он даже забыл, что обещал выплатить компенсацию за каждого погибшего в тройном размере! – Спохватившись, взял себя в руки и продолжил прежним размеренно-спокойным тоном. – Мы рассчитывали на деньги, обещанные нашим другом, а теперь мы не знаем, когда поступит очередной платёж за содержание и охрану узников. Помешавшийся от гордыни Валид прав, нам становиться накладно содержать тюрьму. Что вы думаете по этому поводу, уважаемый Заки?

Мужчина на миг поднял глаза на старейшину. В них не было ни страха, ни подобострастия. Заки знал себе цену и поэтому позволял высказывания, которые считал справедливыми. Без недомолвок и философского словоблудия. Опустив глаза, заговорил негромко, с достоинством:

– Воистину, Аллах велик, всемогущ и всепрощающ! Он не оставит нас. Джалалудин ошибается, считая себя единственным благодетелем нашего рода. Он храбрый воин, но порою тщеславие делает его слепцом. Домулла прав ещё в одном: нам нельзя портить отношения с властями. Я располагаю достоверными сведениями, что шурави намерены направить в наш уезд конвой с бесплатным зерном и другими припасами. И ещё: наш человек в администрации провинции сообщил, что шурави разыскивают солдата, которого захватили наши воины. Они готовы обменять его либо на деньги, либо на моджахедов, находящихся в их плену. У нас есть выбор, многоуважаемый Кабир.

В глазах старейшины появился неподдельный интерес:

– Продолжайте. Мы внимательно слушаем вас. Вы сказали: «Выбор».

Заки еле заметно улыбнулся:

– Выбор очевиден. Мы можем принять помощь от неверных, сделав вид, что ничего не знаем об узниках. В этом случае нам просто надо засыпать зинданы песком вместе с людьми. Тогда никто не узнает, ни про тайную тюрьму, ни про наше участие в боевых действиях. И второе: мы можем продать пленников в Пакистан. Я знаю там людей, готовых заплатить хорошие деньги за шурави. Пакистанские рупии компенсируют нам и неурожай, и павший скот.

Советник умолк и в комнате воцарилась тишина. Вождь сидел, размышляя над словами Заки, однако его лицо было спокойным и бесстрастным. Наконец он поднял глаза и оглядел присутствующих:

– В ваших словах много разумного, – речь Кабира была привычно размеренной и неторопливой, – и не ваша вина, что мы не можем принять ваши советы полностью. Пленники – собственность Джалалудина. И только он может распоряжаться их судьбой. Даже тот кяфир, которого захватили в бою наши воины, попав в зиндан, перестал считаться нашей добычей. Так гласит закон. И мы не вправе, являясь правоверными мусульманами, нарушать его. Наш друг обычный полевой командир, но за ним стоят большие люди, обладающие властью и серьёзным влиянием. Нам нужно сохранять равновесие во имя процветания племени. Мы примем помощь неверных. И в этом нет ничего постыдного. Но мы не будем сообщать им об узниках, ибо это нарушит наши договорённости. Джалалудин передал мне просьбу достопочтимого доктора Бурхануддина обратить неверных в истинную веру. Всевышний заповедовал Мухаммеду привлекать неверных в ислам: «Скажи иудеям, христианам и неверующим из арабов: «Знамения Аллаха уже ясны, признавайте ислам!». Я знаю, что мулла уже пытался обратить их, – слегка развернувшись, старейшина взглянул на крупного мужчину, сидящего справа от него, – Парвиз, вы руководите охраной, а значит вы должны знать, как обстоят дела. Мы готовы выслушать вас.

В глазах начальника охраны промелькнул испуг. Он явно не ожидал такого поворота. Стараясь скрыть смущение, заговорил чуть торопливее, чем позволяли правила этикета:

– Простите, многоуважаемый Кабир! Мне кажется, что мулла сделал неправильный выбор, пытаясь обратить в истинную веру кяфира, чей разум помутился от страха…

Старейшина поморщился с досадой:

– Вы хотите сказать, что мы содержим умалишённого? Не совершили ли мы ошибку, назначив вас на столь важную должность?

Окончательно растерявшийся Парвиз, попытался оправдаться:

– Мулла сказал, что узники должны принять веру без насилия…

Вождь лишь взмахнул рукой, прерывая бормотание начальника охраны и повернулся к Заки:

– Мы поручаем вам решить эту проблему. Пожелания доктора Бурхануддина для нас больше, чем просьба. Наш друг сказал, что на днях к нам приедет очень важный гость. Американец. Его будут сопровождать люди Раббани и сам Джалалудин. Я не знаю цели приезда столь высоких гостей, но уверен, что к этому времени все вопросы должны быть решены, – коротко взглянув на Парвиза, продолжил, вновь повернувшись к главному советнику. – Мулла, безусловно, прав, считая, что насилие не озарит души кяфиров светом истины. Но трудные решения принимаются гораздо быстрее, если дать людям стимул. Заки, используйте потерявшего разум узника, как стимул. По-моему, шурави называют это испытание «красным тюльпаном». Пускай другие узники воочию увидят, какие мучения ждут неверных в аду. У вас есть два дня чтобы привести пленников в надлежащий вид. И два дня для оказания помощи священнослужителю. В эти четыре дня не стоит жалеть для них воды и пищи. Нам нужно показать товар лицом. Давайте закончим на этом и посвятим остаток дарованного нам дня молитвам и заботам о наших близких.

Словно поддерживая хозяина, издалека донёсся протяжный и немного жалобный напев муэдзина, призывающего правоверных на предвечернюю молитву.

Глава 4. Некоторое время назад…

Комбриг только что вернулся с заставы, откуда руководил сопровождением колонн. И хотя на этот раз проводка прошла без особых приключений, полковник чувствовал себя уставшим, злым и разочарованным в жизни. «Заслушаю замов и в баню. – Мысль о предстоящей парилке немного улучшила настроение. – Сегодня можно и грамм триста на грудь принять. Заслужил. Никого даже не обматерил по-человечески. Не за что было. Всё как по маслу прошло. Можно и четыреста накатить, но не больше. Расслаблюсь – хрен остановлюсь. А завтра надо свежую голову иметь. Впрочем, её завсегда надо «свежей» держать. Сейчас бы на ком-нибудь не сорваться. Видать, старею. Нервы ни к чёрту!». Постаравшись придать лицу спокойное выражение, задал свой «коронный» вопрос:

– Ну, как там у нас? Всё по плану?

Подчинённые с облегчением вздохнули про себя: «Пронесло!».

Комбриг еле заметно усмехнулся и взглянул на начальника штаба:

– Что у тебя? Мы за потери отчитались?

Подполковник кивнул:

– Так точно. Начштаба армии пожурил за то, что тело сержанта не отыскали, но шибко не наезжал. Дал ещё сутки на установление обстоятельств и добавил, чтобы с формальностями не затягивали.

Командир хотел сделать пометку в рабочей тетради, но заметив замешательство в глазах начальника политотдела, спросил, еле сдерживая вновь закипающее раздражение:

– Что-то не так?

Политработник опустил глаза:

– Член Военного Совета крайне недоволен нынешней ситуацией. Его позиция неизменна – в войсках контингента не должно быть без вести пропавших. Вопрос поставлен конкретно: либо тело погибшего, либо место его нахождения в плену. Нужна точная информация, а не обтекаемые формулировки. – Увидев, как потемнели от гнева глаза комбрига, чуть виновато пояснил. – Это слова чэвээса. Я лишь озвучил. Такие дела, Владимир Павлович…

– Ты лично с ним разговаривал? Или с каким-нибудь капитаном в ранге подпевалы-помощничка?

– Зачем вы так? Лично. Генерал был сдержан. Но если судить по тону…

Лицо комбрига покраснело:

– Хватит! Мы здесь не для того, чтобы под тон начальства подстраиваться! – Переведя тяжёлый взгляд на начальника штаба, заговорил, даже не пытаясь скрыть негодования. – Что? Опять твой начальник разведки в ж*пе ковыряется? Я поставил чёткую и ясную задачу. Особистов сказал привлечь. Советников подключить. Почему до сих пор нет полной картины? В словоблудии упражняемся? «Обтекаемые» формулировочки изобретаем? Говоришь, армия ещё сутки дала? Короче, у тебя есть двенадцать часов на разгильдяйство. Утром жду от твоих разведчиков внятный доклад.

Выплеснув эмоции, полковник успокоился и, словно извиняясь за несдержанность, спросил уже более-менее спокойным голосом:

– Что известно об этом сержанте?

Подполковник, тяжко вздохнул. Именно сейчас он увидел свои недоработки:

– Я просмотрел личное дело, но до автобиографии пока руки не дошли.

– Класс! – Комбриг театрально развёл руками, будто апеллируя к присутствующим. – Человек без вести пропал, а мы даже не удосужились его личное дело изучить? Ничего себе, работнички!

На помощь окончательно смешавшемуся сослуживцу поспешил начальник политотдела:

– Мне сегодня передали служебную характеристику на сержанта. Отличник, комсомолец, пользуется авторитетом в коллективе и всё такое… Способный младший командир.

Полковник поднялся из-за стола и пропустив мимо ушей реплику политработника, вперил свой взгляд в начальника штаба:

– Короче, пусть твой кадровик хоть из штанов выпрыгивает, но дозвонится до военкомата. Разузнает, что да как. Разведке своей грёбанной хвоста накрути. Как положено, а не как попало. И ещё: если особисты заартачатся и будут, как обычно, щёки надувать – сразу ко мне. Разберусь. Всем всё ясно? Выполняйте.

***

Начальник разведки и сам не знал, каким ветром его занесло к особистам. Быть может, сказался восьмилетний опыт пребывания в должности. А может, просто совпало. Бывают же в жизни удачные совпадения? С год назад он познакомился с капитаном-особистом у трапа самолёта, вылетающего в Ташкент. А затем, узнал, что попали служить в одну бригаду. Впрочем, служил только майор. Капитан – «обслуживал». Что ж? У каждого ведомства своя терминология. Как бы там ни было, именно в те минуты, когда его на совещании за глаза нещадно костерил комбриг, майор сидел напротив оперуполномоченного и с удовольствием попивал крепко заваренный чай вприкуску с военторговскими сухарями. Наконец, довольно возрастной капитан-особист, отставив пустую кружку, спросил, придав голосу карикатурно-подозрительные нотки:

– Ну, ты это, Иваныч! Говори, зачем припёрся на ночь глядя? Не чаи же гонять в самом деле?

Майор с кислым выражением лица протёр лоб салфеткой и осторожно перешёл к делу:

– Понимаешь, Григорьич? Тут такое дело…, – здесь он замолчал, подбирая слова для вступления.

– Да говори уже! Не хрен кота за причиндалы тянуть. Помощь какая нужна или ещё чего?

Разведчик сокрушённо вздохнул:

– Да я про «потеряшку» нашего. Сержанта из пехоты, что под Калатом пропал. Чую, что спросят скоро. Что да как. Начальник штаба сказал, что комбриг всерьёз озаботился. Понимаешь? Я сам с разведвзводом всю местность на брюхе исползал. Как молодой летёха. Ни следов, ни зацепки какой. Как в воду канул. Сапёры даже собаку предлагали. Да что в ней проку? Там ведь одна гарь. Как пёс след возьмёт, если ему даже понюхать нечего? Отказались мы. Я пехоту-то порасспрашивал… можно сказать, даже с пристрастием. Без толку. Все в один голос твердят, что бежал парень к командирской машине, вроде бы на помощь. Затем взрыв. И всё. Как корова языком слизала. Бой был не шуточный. Басмачи на уцелевшие броники наседали. Разве уследишь, что там за дела, если чуть ли не цепью прут? Все говорят, что не мог сержант добровольно в плен сдаться. Характер, мол, не тот. Но, получается, если бы он от взрыва погиб, то мы хотя бы ошмётки нашли. Извиняюсь. Останки, конечно. Тела ротного, наводчика и водилы нашли сразу. А сержанта – нет. Даже и не знаю, как быть? Командир сказал вас к поискам подключить. Дескать, агентурных возможностей у вас предостаточно.

Капитан ненадолго задумался. Не то чтобы он проигнорировал распоряжение своего начальника. Об этом и заикаться не стоит. Не принято в отделе так. Особенно, когда решается вопрос о представлении к ордену. Просто отнёсся к заданию несколько, так сказать, формально. Ну, переговорил накоротке с советником из своего ведомства, да пообщался с местными хадовцами. Опытный сотрудник, он по глазам видел, что врут его афганские коллеги, утверждая, что сержант-пехотинец погиб, а мятежники, следуя традициям, предали тело земле. Да и нестыковок в их рассказах было немало. С какого перепоя им возиться с трупом шурави, если идёт бой? Обкурились, что ли? Но в том-то и дело, что «глаза», как и подозрения, к делу не подошьёшь. А вот их рапорта к отчёту пришлись как нельзя кстати. Они хоть и не по-русски написаны, зато довольно объёмные и с фотографией какой-никакой, но могилы. А кто там будет время тратить на перевод? Кому это надо? Тем более что бумаги написаны и не раз переписаны под его диктовку. Ну, это чтобы наверняка. В общем, всё оформлено как надо. Чин-чинарём. Не подкопаешься. Закончив с раздумьями, особист снисходительно взглянул на гостя:

– Не переживай, Иваныч! Тебе повезло, что этим делом я лично занимался. Не буду скромничать. Пришлось попотеть. Всю агентуру на уши поставил. А это совсем не просто. Сложно это. Короче, погиб ваш бедолага. Информация стопроцентная. Мои агенты даже место захоронения показать могут. Не сейчас, конечно. Этот участок зелёнки пока под духовским контролем. Не сунешься. Вот будет операция в том районе, тогда и покажут. И эксгумацию как положено можно будет провести. Чтобы тело родственникам отправить. Нельзя наших ребят в чужой земле оставлять. Не по-советски это. Не по-людски, значит.

Взгляд начальника разведки потеплел. Всё ещё не веря в удачу, майор с надеждой в голосе спросил хозяина:

– А я могу на тебя сослаться, Григорьич? Если что?

Капитан лишь хмыкнул:

– А зачем ссылаться? Начальство завтра мой рапорт подпишет, и я лично заверенную копию тебе и занесу. Так что, с тебя пузырик, товарищ майор. А как же? Ничего без нас сделать не можете.

– Спасибо, Григорьич.

– Иди давай! Поздно уже…

***

Телефон районного военкомата задребезжал именно в тот момент, когда майор Осипов и капитан Купчин, засидевшиеся допоздна в кабинете якобы из-за неотложных дел, показались в поле зрения дежурного. Тот даже хотел отшить запоздавшего челобитчика, дескать, рабочее время закончилось ещё два часа назад, но услышав, из каких краев исходит неурочный звонок, коротко бормотнул: «Одну минутку» и, зажав ладонью микрофон, приник к окошку:

– Товарищ майор! Из Афгана звонят. Про какого-то призывника спрашивают.

Иван Фёдорович даже икнул от досады и выпитого спиртного. Сердито взглянув на товарища, недовольно пробурчал:

– Говорил же тебе, Серёга, что не надо вторую открывать? Всё из-за тебя!

Капитан беспечно улыбнулся:

– Да подожду я тебя… Фёдорыч! Один хрен завтра выходной. Всё равно ко мне ехать. Жена с детьми на пару дней к тёще уехала. Гуляем!

Прикурив сигарету, Купчин опёрся локтем на подоконник, готовясь к продолжительному ожиданию. Однако уже через десять секунд мертвенно бледный и абсолютно трезвый майор протянул ему трубку и через силу прошептал:

– На, Серёга! Твои дела, сам и разбирайся. Пошёл я…

Капитан, проводив старшего товарища недоумённым взглядом, поднёс трубку к уху:

– Капитан Купчин. Слушаю вас.

На том конце провода раздался треск. Сергей уже хотел завершить не начавшийся разговор, но треск вдруг прекратился и в наушнике раздался на удивление чёткий голос:

– Добрый вечер! Вас беспокоит начальник отдела кадров мотострелковой бригады майор Гнатюк. Мне нужно уточнить информацию на вашего призывника Коробова Павла Юрьевича. Извини капитан, не знаю, который в Свердловске час, но сам понимаешь, начальство требует…

Серёга внезапно почувствовал, как задрожали пальцы, а по спине заструился холодный пот. Стараясь не выдать волнения и выиграть время, капитан, отодвинувшись как можно дальше от окошка дежурной комнаты, спросил наиграно-бодрым голосом:

– Что? Натворил бродяга делов? Какие тебе сведения нужны? – почувствовав, что уже справился с первоначальным шоком, Купчин решил перейти в атаку, – у тебя, майор, «начальство», а нам в таких случаях запрос на бумаге нужен.

Собеседник отозвался сразу. Как будто был готов к такому повороту:

– Нет. Не натворил. Погиб сержант в бою. Сегодня уже точно установлено. Ты мне скажи капитан, кто у него родители? В анкете он указал, что из служащих. Я и сам не знаю, зачем это комбригу надо, но приказ есть приказ. Или тебе время нужно, чтобы документы поднять? У нас со связью с Союзом не очень. Сам не ожидал, что получится дозвониться…

Никогда не болевший ничем серьёзным капитан вдруг почувствовал, как боль тупой иглой вошла в его сердце. С трудом удержавшись на ногах, Серёга всё же нашёл силы для ответа:

– Нет, майор. Времени мне не нужно. Я его хорошо помню. Написал, что родители из служащих? – Взяв паузу на обдумывание, всё же поддался слабости и соврал. – Так и есть. Из «простых» они. – Сам не зная для чего, добавил внезапно севшим голосом. – Отец мой… месяц назад помер.

***

Капитан Купчин сидел за столом, на котором стояли бутылка водки, нехитрая закуска и фотография отца в траурной рамке. Наполнив стакан до краев, Серёга поднял глаза на портрет:

– Получается батя, что отомстил я за тебя блатному сынку. Убили его таки в Афгане! Вроде, по справедливости, а на сердце и в душе пустота. Чёрная такая дыра-дырища! Как мне теперь с этим жить-то? Посоветуй, батя… Что же это за «справедливость» такая, если мне от неё волком выть хочется? Выпьем, батя? Помянем парнишку? Как ни крути, а я грех на душу принял… Или не прав я, батя? Сделал всё по-честному? Ведь сбил он тебя тогда своей грёбаной машиной. Покалечил. А теперь его самого нет. Погиб пацан. Кто нас рассудит?

Ты чего молчишь, батя?

Глава 5. Два дня слепой надежды

Сверху раздался тяжёлый шорох и на головы узников посыпался мелкий песок. Это охранники сдвигали в сторону массивную деревянную решётку, закрывающую выход из колодца-тюрьмы. Пашка, всё ещё находясь под впечатлением рассказа соседа, взглянул на товарища, рассчитывая услышать слова поддержки, но, увидев горящие безумием и злорадством глаза, почувствовал, как тело покрылось липким потом. Ужас сдавил его сердце. Перед ним сидел уже не добродушный, слегка тронувшийся умом Толик, а человек, открыто наслаждающийся предчувствием нечеловеческих испытаний, ожидающих Коробова:

– Вот и пришёл тебе полный п***ц, Паха! Ты думал, что они будут ждать, когда я тебе красивое имя придумаю? Хрен там! Не дождались. Знаешь, как они меня били, прежде чем Махмудом назвали? Я потом трое суток кровью в штаны сс*л! Твоя очередь. Щас они верёвку сбросят, а я помогу тебе привязаться. Главное, чтобы узел на животе был. Можно ладонь под петлю засунуть. Не так давить будет. Не бойся, ладонь не отсохнет. Вставай, Паха. Не х*р дурака валять!

Невольно повинуясь жестким словам Анатолия, Пашка опёрся на руки в надежде почувствовать приступ боли. Нелепая мысль промелькнула в голове: «Может, сказать им, что я заболел и у меня есть освобождение от занятий? Как тогда Стасик в учебке?», однако тело послушно оторвалось от песка, а перед глазами замелькали забытые лица и имена родителей, Стасика, других сослуживцев и командира роты капитана Грекова. «Стасик и Греков! Ну конечно, Греков! Как я мог забыть? – Коробов, не чувствуя боли, согнул колени и опёрся спиной на стенку колодца. – Я бежал к его бронику, когда раздался взрыв. Почему я вспомнил именно сейчас? Почему я не чувствую боли? Зачем мне всё это?». Непомерно длинная мысль прошла сквозь сознание за сотую долю секунды, и Пашка даже не успел осознать своё состояние, как недолгую тишину снова разорвало негромкое бормотанье Толика:

– Ты тока калачиком свернись, когда ногами бить будут и яйца руками прикрой. Я-то не сразу догадался, поэтому и сс*л кровью. Почки ещё беречь надо. Но это как получится. Ещё повезёт, если плётки у них не будет. Очень больно. Хрен заснёшь потом. Всё тело жжётся. Хадовец, тот, который до тебя был, меня своей мочой обтирал. Он ещё соображал чего-то. Мне и полегчало. А без его ссак я бы точно от боли свихнулся.