Баловень – 2

Пашка почти с ненавистью взглянул на сокамерника. Картина предстоящего, нарисованная соседом, вызывала страх, отвращение и бессилие. Он хотел окриком оборвать выматывающую душу болтовню сидящего уже с равнодушным видом парня, но в этот момент на дно зиндана упал моток капронового шнура, и приглушённый голос невидимого снизу охранника достиг ушей пленных:

– Эй, шурави! Хватай, мы твой тащить будем!

Толик с готовностью поднял конец троса и протянул Коробову:

– Два раза обмотайся. Надёжней будет. Если хочешь, завяжи вокруг шеи. Тыщу раз помереть успеешь, пока они тащить будут. Говорят, не так больно умирать…

Пашка непроизвольно убрал руки за спину и снова увидел на лице соседа злорадную улыбку. Впрочем, тот смог лишь приоткрыть рот для новой реплики, как сверху раздалось:

– Эй, Махмуд! Твой хватай. Тебя тащить нада…

К удивлению Коробова, Толик послушно кивнул и вполне осмысленно взглянул на него:

– Слышь, Паха! Помоги обернуться. У меня чего-то руки сильно затряслися. – Улыбнувшись своей разумно-тихой улыбкой, попросил. – Ты, эта, Паха, пока меня там пинать будут, прибери в доме. И место мне подготовь. Песочек пригладь, чтобы камушков не было. На них лежать неудобно будет. Когда вернусь, мне не до порядка будет. И водички оставь. Утром мне она очень нужна будет, а они, сам знаешь, могут и не дать.

От слов внезапно обретшего разум Толика Пашка почувствовал, как защипало в глазах и в горле образовался ком. Даже не пытаясь вспомнить подходящие слова утешения, он смог лишь сипло выдавить из себя:

– Хорошо, Толян. Всё сделаю как ты сказал…

Товарищ подёргал узел, проверяя его надёжность, и, слегка кивнув сокамернику, крикнул, задрав голову кверху:

– Готово. Поехали!

Пашка без сил опустился на песок. Он, стиснув зубы, наблюдал за исчезающими в темноте истёртыми подошвами соседа и чувствовал, как тело снова наполняется болью. «Зачем вы так-то? – мысленно спрашивал Коробов у неведомых ему охранников, – он же блаженный? Вы ведь наверняка знаете об этом. На хрена он вам сдался?». Мысль о том, что вместо бедолаги Толика сейчас могли поднимать в неведомое его самого, как-то не приходила в голову. Боль усиливалась, но Пашка решил, что если он не исполнит, по сути, последнее желание товарища, то никогда не сможет себя простить. Если останется живым в этом проклятом мире. С трудом встав на четвереньки, он, скрипя зубами, добрался до лежанки Толика и стал наощупь выбирать камушки и кусочки глины. «Ты только вернись живым, братишка, – шептал вслух Пашка, пребывая в незнакомом ранее состоянии, – это ничего, что у тебя с башкой не всё в порядке. Я тебя выхожу. Ты же, получается, выходил меня? А значит и я смогу. У меня ведь с головой всё нормально. Что-нибудь придумаю. Даже если тебя снова плетью отстегают. Будь уверен… мочи у меня хватит. Не зря же ты меня отпаивал?». Коробов вдруг подумал, что сам близок к безумию, но даже не успел испугаться как следует. На пол рядом с ним мягко шлёпнулся моток каната. «Моя очередь? – подумал Пашка, беря в руки капроновый шнур, – этот потолще, чем тот, на котором поднимали Толяна. Впрочем, если перекинуть через шею и обвязать вокруг пояса, то наверняка придушит. Ну, что Павел Юрьевич, поехали? Тебе решать. Больше некому». Внезапно канат словно ожил в безвольных руках Коробова. Парень даже отбросил его в сторону и инстинктивно поднял голову. Сверху, колыхаясь и раскачиваясь из стороны в сторону спускался человек. Пашка сразу понял, что это не Анатолий. «Во-первых, слишком быстро, – думал он, не отводя глаз от приближающегося тела, – во-вторых, на руках спускается. Сам. Значит, вполне здоров. Наверное, охранники подумали, что я не смогу обвязаться верёвкой? Или решили меня здесь прибить? Зачем? Надо претвориться спящим. Или без сознания. Потом разберусь. Он один. Ещё посмотрим, кто кого». Приняв решение, Коробов осторожно, чтобы не вызвать очередной приступ боли, опустился на место соседа и прикрыл глаза, не прекращая наблюдать за человеком. Уже через секунду неизвестный спрыгнул на пол и осмотревшись, легонько подтолкнул Пашку ногой:

– Ты живой, земеля? Чего гостя не встречаешь?

«Он – русский!» – Пашка открыл глаза и, убедившись в своей правоте, задал единственно возможный в такой ситуации вопрос:

– Ты кто?

Человек широко улыбнулся, обнажив щербатый рот:

– Я? – Казалось, что вопрос доставил ему искреннее удовольствие. – Я – Павел. Пашка, значит. А тебя как зовут?

– Меня зовут…, – Коробов задумался на секунду и ответил, повторяясь – меня зовут Паха.

– Ни хрена себе! Так мы, получается, тёзки? Или у тебя просто кликуха такая?

– Тёзки. И кликуха такая. – Пашка снова опёрся спиной на стену, стараясь не обращать внимания на боль и не выказывать слабости. – Ты как сюда попал? Ты случайно не знаешь, что там с Толиком? Мы думали, что меня на допрос потащат, а вытащили зачем-то Толяна.

Коробов вдруг подумал, что задал слишком много вопросов, и замолчал, не оставляя попыток получше рассмотреть нового сокамерника. Он сразу заметил, что тёзка абсолютно не похож на Толика. Павел был гораздо выше среднего роста, крепок и быстр в движениях. А небольшая борода и волосы до плеч были хоть и немыты, но аккуратно расчёсаны. Даже выгоревшая на солнце форма сидела на нём, что называется, ладно. На ней не было ни дыр, ни порывов, ни заплат. Пашка снова вздохнул и невольно посмотрел на свои грязные колени, торчащие из огромных прорех. «Он явно не срочник, – думал Коробов, наблюдая, как новичок обустраивается на его бывшем месте, – и по возрасту не подходит…, и ещё хрен знает почему. Спросить, что ли? Неудобно. Повернётся, посмотрю на погоны. Даже если звёздочки содраны, то следы должны остаться».

Между тем, Павел, завершив одному ему понятные приготовления, скинул с плеч новый армейский вещмешок. Заметив озадаченный взгляд Коробова, с готовностью пояснил:

– Охранники бакшишнули. Сам не знаю с какого перепоя. Понимаешь, – продолжил он, неспеша развязывая шнурок горловины холщовой сумки, – с самого утра сюрприз за сюрпризом. Сначала дали мне сигарет. Наших. Полпачки. Никогда такого не было, а тут… Потом сказали готовиться к переезду. Дескать, место освободить надо. Меня-то не в яме вонючей держали, а в комнатушке. Тесновато, конечно, зато окошко было и топчан с матрасом…

Пашка почувствовал раздражение. Он не хотел начинать знакомство с препирательств, но ему показалось, что тёзка умышленно уклоняется от ответов на важные для него вопросы. Чтобы развернуть разговор в нужное русло, решился перебить и огорошить рассказчика неожиданным вопросом:

– Ты, извините, вы – офицер? Что-то я звёзд ваших не вижу.

Тёзка нимало не смутился. Просто отрицательно мотнул головой:

– Неа. Я прапорщик. «Знаменосец», как бы. Складом горючки заведовал. Гэсээмом, то есть. На том и влип…, – спохватившись, словно сболтнул лишнего, коротко взглянул на сокамерника, – не перебивай, Паха! Я тебе всё по порядку расскажу и по полочкам разложу. Ладно? – Вполне удовлетворившись пашкиным кивком, продолжил как ни в чём не бывало. – Тут разве поспоришь? Надо, так надо. Вывели, значит, во двор, а там твой дружок. Стоит, качается, будто от ветра и улыбается, как дебил. Счастливый такой! Я сразу понял, что крыша у пацана поехала. Но и это ещё не всё! – Павел наконец справился с узлом и повернул горловину к товарищу, – гляди, Паха! Тут и лепёшки, и сыр, на таджикский курут похожий, овощи с фруктами, и мясо сушёное. Ни хрена себе! Третий месяц здесь кантуюсь, а такое со мной, честное слово, впервые. Всё время похлёбку пустую и хлеб давали. Ну, изредка овощи подпорченные. Без соли. А здесь даже соль есть. Чудеса! Давай поедим, дружище? К вопросам потом вернёмся.

Пашке не было видно содержимое мешка, но почувствовав запах съестного, он понял, насколько сильно проголодался. Ещё секунду назад абсолютно сухой рот вдруг наполнился слюной. По-своему истолковав молчание товарища, Павел снял с себя куртку и аккуратно расстелил её на полу:

– А вот и скатерть-самобранка. Сейчас поделим и вперёд! Не дрейфь, Паха. Я по-честному. Не обделю. Тебе, правда, с голодухи много жрать нельзя. Кишки завернутся. Помереть можешь. Но ты уж сам как-то контролируй процесс. Здесь я тебе не советчик.

Наверное, сработал инстинкт самосохранения. А может, что-то ещё. Как бы там ни было, но съев лепёшку с куском сыра и положив в рот тонкий ломтик сушёного мяса, Пашка, буркнув «спасибо», передвинулся на своё место. Тёзка одобрительно кивнул:

– Видать, силой воли ты не обижен. – Положив на кусок хлеба смоченный в воде сыр, неожиданно поменял тему. – Слушай, Паха, просьба у меня к тебе есть.

– Говори.

– Понимаешь, братан, меня и в полку, и в школе прапорщиков все «Таджиком» звали. А что? Всё сходится. Фамилия у меня Персиков. Значит, сокращённо будет Перс. А родился я в Таджикистане. В Ленинабаде. Родителей туда ещё детьми эвакуировали, там они и остались. Поэтому язык знаю. Матушка заставляла. Дескать, твои одноклассники, которые из местных, на двух языках говорят, а ты чем хуже? Вот и научился.

Пашке стало интересно. Повернув голову к товарищу, спросил:

– И что? Не пойму, в чём твоя просьба? Какая тут связь между персиками и Ленинабадом?

Сосед наклонился и продолжил вполголоса:

– Прямая, Паха, связь! Мой земеля, тот, который меня на эту бл**кую аферу с солярой подбил…, меня при них Таджиком звал.

– И что?

– Не тупи, братан! Выходит, что они меня за таджика и держат. Потому и не в яме сидел, а в каморке. Отдельно от остальных. Да и не били ни разу. А зуб выбили, когда в плен брали. И пригляд за мной не особый. Даже хезать ходил без охраны.

Коробов приподнялся и опёрся на локоть:

– Мне парни говорили, что пуштуны на своём языке говорят. Забыл на каком, но от персидского отличается.

Павел кивнул, соглашаясь:

– Всё верно. Я их плохо понимаю. Отдельные слова только. А они меня понимают и отвечают на таджикском. Не совсем так, как наши таджики, и не все. Но большинство. Даже на вопросы отвечают без всякой хрени. Под настроение, конечно. Но я уже знаю, кого можно спрашивать, а кого бесполезно.

– Так в чём твоя просьба-то?

– Ты меня тоже зови Таджиком. Ладно? Тебе не в наклад, а нам обоим, глядишь, и выгода какая-никакая. Так, что?

– Хорошо. Таджик, так Таджик. – Пашка снова опёрся спиной на стену. Ему и в самом деле стал интересен разговор с тёзкой. – Как ты думаешь, почему они так на еду расщедрились? Мне Толик говорил, что даже воды не каждый день давали.

Сосед, уже начавший складывать остатки трапезы в мешок, снова наклонился к Коробову:

– Так вот и я о том же. С какого перепугу? Я тебе больше скажу: нас завтра на речку мыться повезут. Я не спрашивал. Мне Мамун сам сказал. Мы с ним вроде как дружбаны.

Пашка почувствовал, как заколотилось сердце. Он даже руку приложил к груди, чтобы унять сердцебиение:

– Не врешь?

Павел-Таджик изобразил обиду:

– С какого хрена? Не в том мы положении, чтобы друг дружке втирать. Отвечаю.

– Толик говорил, что их тоже возили на реку. А затем предложили ислам принять. На Коране. Потом одному нашему кишки выпустили.

Сосед равнодушно кивнул:

– Я всё видел. М**к он. Твой «наш». Не х*р было книгу пинать. Вот и поплатился сполна.

– А тебе не предлагали?

Таджик усмехнулся:

– Сдаётся мне, что они меня за самого настоящего мусульмана держат…

– Мусульманина.

– Чего?

– Правильно будет «мусульманин», а не «мусульман».

Сосед отозвался не сразу. Уложив вещмешок с едой у своего «изголовья», втащил из нарукавного кармана сигарету:

– Будешь? Не куришь? Ну и хорошо. Мне больше достанется. – С наслаждением выпустив струйку дыма, прокомментировал. – Блин! Отвык от курева. Сразу в башку вставило. – Ещё раз затянувшись, вернулся к теме, – они, походу, меня и впрямь за мусульмана держат. Только странно, что ни разу к намазу не позвали. С одной стороны хорошо. Я ведь не знаю, как у них принято молиться. И что бормотать надо. Сразу бы раскусили. А с другой… получается очень подозрительно. Даже думать не хочется.

– А бежать не пробовал? Ты ведь говорил, что без охраны ходишь?

Таджик, выкурив половину сигареты, аккуратно затушил и положил окурок рядом с вещмешком. Подняв на Пашку насмешливые глаза, спросил, как больного на голову:

– Видать, крепко тебя шибануло, паренёк! Куда бежать-то? В какую сторону? Две дороги всего. Одна к реке, другая в кишлак. А вокруг пески до самых гор. Один хрен отловят. И тогда уже точно кишки в песок вытряхнут. Как у того пацана-«футболиста». – Подумав, придвинулся к Пашке и зашептал. – Я вот что думаю, Паха. Они нас или на обмен готовят, или на передачу.

– Это как? Разъясни.

– Не понимаешь? Если на обмен, значит наши подсуетились. Или твои, или мои. На деньги, или на пленных полевых командиров меняться будут. Простые боевики наших хозяев не интересуют. Я уверен. Для них народ, что пыль. Или песок. Во втором варианте сюда должны приехать иностранные журналисты. Чтобы на камеру жест доброй воли снимать. И в этом случае духи бабло своё однозначно получат. По х*р им этот «жест», если долларов не будет.

Пашка невольно сглотнул. Ему снова стало не по себе:

– Что это значит?

Таджик усмехнулся щербатым ртом:

– Это значит, земеля, что мы с тобой запросто в каком-нибудь Пакистане можем очутиться. Как два пальца об асфальт…

***

Пашка лежал на спине, глядел в ночное небо сквозь решётку и думал о своём новом товарище по несчастью. Он не мог понять причину своего беспокойства, и это непонимание вызывало раздражение и досаду на самого себя. Мысли были непоследовательны, и ему порой казалось, что в его голове живут даже не два, а несколько человек, и каждый из них считает свою тему самой важной. Отчаявшись навести хоть какой-то порядок, Пашка в конце концов махнул рукой и отпустил тяжкие раздумья в свободное плавание. Ведь по большому счёту он просто хотел уснуть и проснуться в своей казарме. А ещё лучше дома. «Прапорщик влип из-за жадности. Соляру хотел духам толкнуть. Разве он не знал, что продаёт горючку именно духам? Откуда у крестьян деньги на целый бензовоз? Как можно ему доверять, если он за афошки готов родину продать? Почему я должен ему доверять? Для чего? Интересно, помирилась ли мама с отцом? Блин! Я же письмо забыл отправить впопыхах! Так и лежит, наверное, в ящике. А фамилия ротного Греков. Это точно. Просто у меня в голове путаница… Он мне ещё говорил, что главное – это быть здесь и сейчас. Что он хотел этим сказать? Не помню. Но что-то очень важное. Я ведь тогда с ним согласился. А Таджик даже не пробовал бежать. Живёт себе и живёт. Похоже, что всем доволен. Зачем он так про Толика? Дебилом назвал. Пацан в плен по глупости попал, а ты по жадности. Лёгкие деньги решил срубить. Плевать ты хотел на жизни пацанов… да и на мою тоже… Верочка так и не ответила на мои письма. Жаль. Почему? Не ответила и не ответила. Пусть живёт в своей Москве… Таджик сказал, что нас обменять собираются. Не факт, но хоть какая-то надежда. Ему видней. Таджик в яме не сидел и от жажды не подыхал, как Толян. Аннушка наверняка волнуется, переживает. Ладно. Вернусь, успокою. Она поймёт. Интересно, а что напишут отцу? Меня же не нашли, а взводный говорил, что своих не бросают. Даже мёртвых. Взводный? Точно! Спиридоныч. Смешное отчество. Как кличка… Меня искали. Не могли не искать. Вот и узнали, что я здесь. Значит, договорились об обмене. Когда? Сколько ещё ждать? Ладно, потерплю. А если нет? Что делать, если Таджик ошибся? Бежать? Я ещё слишком слаб. – Пашка вдруг заметил, что лежит, закинув руки за голову и не чувствует боли. Он даже улыбнулся в темноте. – Надо же? Думал, что вообще разогнуться не смогу. О чём это я? Да, побег. Надо сначала понять, что охрана затеяла. Если действительно обмен, то побег отпадает сам собою. А если нас в Пакистан продадут? Наверное, это тоже не самый хреновый вариант. По крайней мере, я покрепче стану. Пока сторгуются или договорятся. Да и в дороге наверняка побольше возможностей. Кстати, Греков говорил, что надо себя самого проверять, чего ты стоишь на самом деле. Здесь и сейчас. Или я снова перепутал? Блин! Мысли совсем не слушаются. Хрен с ними. Таджик сказал, что нас завтра на речку повезут. «Таджик» очень длинная кличка. Буду называть его «Тадж». Ему понравиться. Импортно звучит… Это хорошо, а то я уже не чувствую, как от меня воняет. Принюхался, видать. А тёзка молодец. Даже носом не повёл. Тактичный, твою мать… Тогда зачем он Толяна «дебилом» назвал? В любом случае, Тадж мне в бегах не напарник. А я, что, уже решил бежать? Завтра на речке с пацанами познакомлюсь. Может кого и выберу. Договоримся. Поговорим, вернее. Часа два у нас наверняка будет. И помыться надо, и тряпки постирать. А вдруг никто не согласится? Ну, тупо струсят? Тадж наверняка в штаны наложит. А может, ещё и настучит своему другану Махмуду. Или Маджуду? Хрен с ним. Всё равно не вспомню. Нет. С ним надо быть поосторожнее. Вот бы Толяна с собой забрать! До части какой-нибудь доберёмся. А в Союзе ему башку быстро отремонтируют. Отца попрошу пацана в цековскую клинику положить. Там его и подлечат…». Пашка хотел продолжить размышления, но в этот момент к нему подошла Верочка и ласково улыбнувшись, заговорила голосом Таджика:

– Просыпайся, Паха! Душары нам завтрак спустили.

Коробов открыл глаза и увидел склонившегося над ним тёзку. Пленники встретились взглядами. Прапорщик вдруг смутился и отпрянул, неловко оправдываясь:

– Ну и взгляд у тебя, братишка! Как сквозь прицел…

Коробов придвинулся к стене и неожиданно для себя спросил:

– Слушай, Тадж! А если бы тебе предложили принять ислам, ты бы согласился?

– «Тадж»? Хорошая кликуха. Как у индейца…

– Скорее, как у индуса.

– Без разницы. – Павел задумался всего на пару секунд, а затем равнодушно и несвязно ответил. – Мне по барабану. Я в партию заявление написал. Прямо за день до залёта. Кандидатом хотел вступить… Конечно, соглашусь. Жить-то хочется. Да и по жизни я, этот, как его? Анархист, вроде.

– Атеист?

– Во-во. Охрана нам плов спустила, – Таджик уже выкинул из памяти нелепый пашкин вопрос и вернулся к реальности, – правда, без мяса. Мясо-то они наверняка сами слопали. У них кормёжка так себе. Ну и хрен с ним. Барашком пахнет и ладно. Давай быстрее. Мамун сказал, что через пятнадцать минут на речку повезут. Ты часы свои заводишь или как?

– Какие часы? – Пашка от удивления даже рот открыл.

– Чудак! У тебя на руке висят. Я хотел только глянуть, а ты так на меня зыркнул, будто я их свиснуть хотел. Хорошо, что котлы старые. Были бы новыми, охранники сразу бы забрали. Впрочем, у них у всех электронные.

Коробов взглянул на запястье и увидел дедовскую «Победу»:

– Блин! А я про них забыл совсем. Даже не чувствовал. Сейчас заведу. Может пойдут?

– Обязаны! Я потом у охраны время уточню, тогда и твои настроим. Ешь, давай. Я поровну поделил. Себе чутка побольше. Тебе ещё много есть нельзя. Вчерашнюю еду я про запас оставил. Там нечему портиться. С помывки вернёмся, тогда и поедим. Лады?

– Ага.

Сверху рухнул конец каната. Чей-то голос, отражаясь от стен, достиг слуха пленников:

– Эй, шурави! Давай…

Таджик, взявшись за канат, вдруг повернул голову к Пашке:

– Я у тебя крестик заметил. Ты его эта, здесь прикопай, пока я наверх полезу. Не надо им показывать.

***

Яркое солнце на время ослепило Пашку. Он было хотел вздохнуть побольше свежего воздуха, но несильный удар в спину едва не сбил дыхание. Непонятного возраста охранник, кивком указал на группу людей, сидящих посреди двора. Дескать, тебе туда. К остальным. Идти было трудно, но Коробов видел, что пленники пристально следят за каждым его шагом и старался не показывать слабости. «Пятеро. Нет ни Толяна, ни прапорщика. Что с ними? – думал он, усаживаясь на выступающую неровность площадки. – Ладно. Наверное, надо подождать, когда кто-нибудь начнёт разговор первым. Может быть что-то и прояснится». Впрочем, он не успел закончить свои размышления, как справа раздался негромкий, чуть хрипловатый голос:

– Ты эта, пехота… будь поосторожнее с прапором. Насквозь гнилой падла!

Пашка повернул голову. Рядом с ним сидел довольно крепкий, хотя и очень худой парень с копной длинных рыжих волос и такой же огненно-рыжей бородкой. Коробову показалось, что ярко-зелёные глаза говорившего буквально заполнены ненавистью и презрением. На пленнике была куртка старого образца с единственной петличкой, на которой зеленела затёртая танковая эмблема.

– Танкист? Меня Пахой зовут. Пашка Коробов.

– Неа. Разведчик. В засаду попали, твою мать! Я один в живых остался. Подорваться хотел, но забз**л малость. Опоздал на пару секунд. А потом меня сзади по башке ё**ли. Так и очнулся с чекой в руке. До сих пор не пойму, куда граната подевалась? Я – Фрол. Фролов, значит. – Глаза собеседника заметно потеплели, но в них ещё читалось недоверие. – Тебя тоже небось в каком-нибудь дукане зажо**ли? Или от дедов дёрнул?

Пашка не стал обижаться. Зачем? Ему понравилась откровенность Фрола. Он, правда, не хотел отвечать на откровенно бесцеремонные вопросы парня, но, чуть подумав, всё же решился:

– Нет. С дедами у меня всё ровно. Взаимная уважуха. Ротного и пацанов хотел из броника вытащить. Подорвались они. Не успел. Очнулся почти как ты. Правда, без чеки, но в зиндане.

Фролов улыбнулся. Хорошо и без насмешки. Чуть помолчав, шепнул, отворачиваясь:

– Паха, глаза опусти в землю. Потом объясню. Сейчас нас на речку повезут. Ты около меня трись. Побазарим.

       Коробов послушно уставился в землю и ответил негромким шёпотом:

– Понял.

***

На берегу реки охранники жестами приказали пленникам раздеться догола и сложить одежду в одну кучу. Фрол, не глядя на Пашку, пробормотал себе под нос, явно адресуясь ко всем товарищам:

– Чего они задумали, черти? С голыми ж**ми нас в зиндане держать? Ладно. Один х*р по-русски не говорят. Пошли Паха. Мне друган прапорюги кусок мыла земляничного выдал. Он у нас за старшину канает. Ты первый намылься. Сильно от тебя дерьмом прёт. Только всё на себя не расходуй. Надо, чтобы всем хватило. Усёк?

– Усёк…

Уже стоя по пояс в холодном потоке, Фролов вдруг толкнул локтем Коробова:

– Гляди, Паха. Душары наши шмотки жгут! Суки! У меня там в кармане фотка. Девчонки моей. Уроды! При обыске оставили, а тут…

Пашка смыл мыльную пену с лица и посмотрел на берег. Над небольшой горкой их форменного рванья веселилось пламя.

Пообщаться они не успели. Через десять минут пленников выгнали из реки и каждому вручили узел с новой одеждой.

Глава 6. Какого цвета бывают тюльпаны

Фрол крепко выматерился и потряс перед Коробовым штанами необычного покроя:

– Позырь, Паха! Куртки наши, хэбэшные выдали…, прям с нуля, а вместо нормальных штанов, свои кальсоны-шаровары сунули! Мотня до самых колен и карманов нет. Твою мать! – Не собираясь успокаиваться, парень достал из узла берет и с раздражением подвёл итог. – Да эти обезьяны, похоже, нас вообще в «своих» решили переодеть. Смотри, пацаны, вместо панамы дурацкий пакуль-макуль положили. Конкретно мы влипли! Бл*дь! Вместо берцев – тапки из покрышек. Это даже не вьетнамки. Как в них ходить? Какого х*ра?

Пашка искоса взглянул на афганцев. Охранники стояли рядом с грузовичком и, не обращая ни малейшего внимания на пленников, вели оживлённую беседу между собой. «Блин! Их всего четверо! И не автоматы у них, а старые винтовки. Может, прямо сейчас ребят сблатовать? Крикнуть, мол, помогай, братва, и вперёд? – он почувствовал, как напряглись освежённые холодной водой мышцы, и всё-таки заставил себя успокоиться. – Нет. Не получится. Я кроме Фрола, никого не знаю. Да и его, по сути, тоже. Кто-нибудь труханёт и нам всем кранты. Жаль. Такая возможность… А будет ли второй шанс? Может, вся эта лабуда про обмен – полная хрень? Решайся, Паха!». Он ещё чувствовал озноб возбуждения, когда рядом раздался чей-то спокойный и безучастный голос:

– Остынь, Фрол! Не х*р дёргаться. Надевай, что дают. И скажи спасибо, что новьё.

Пашка машинально перевёл взгляд на говорившего. Это был невысокий, чрезвычайно худой и смуглый паренёк с азиатскими чертами лица и безмерно усталым взглядом. Коробов даже удивился, что тот разговаривает без акцента. Странно, но рассудительный голос азиата подействовал на рыжего отрезвляюще. Он лишь тихо огрызнулся, надевая на себя длинную полотняную рубаху:

– Сам заткнись, чурка хренова! – Видимо решив, что переборщил с эпитетом, косо взглянул на товарища и примирительно добавил, – ты, Сабыр, хоть названия этих тряпок знаешь?

Тот равнодушно пожал плечами и почему-то обратился к Пашке:

– Сколько раз говорить этому рыжему чморю, что меня зовут Сабыржан? А ему всё по х*р. У него все нерусские – чурки. А сам вылитый немец. У нас в Семске, на Жанасемее таких «фрицами» звали. Они в Бобровке живут. Посёлок такой есть. Рядом с Нахаловкой. Мой дед в войну фашистов пачками из пулемёта валил. Я – казах. Откуда мне знать, как называется эта одежда? Если бы они мне чапан дали, то я бы объяснил, что по-русски это не халат, а кафтан. Только без воротника. Фрол тупой, как ослиная задница.