Безумный свидетель

Когда в кабинет к Щелкунову привели на допрос Николая Волосюка, майор указал ему на стул, стоявший напротив стола, и доброжелательно произнес:

– Присаживайтесь.

Некоторое время Виталий Викторович разбирал бумаги, исподтишка наблюдая за поведением арестованного. Отметил, что тот держится на удивление спокойно и уверенно, как подобает человеку правому, после чего задал первый вопрос:

– Когда и при каких обстоятельствах вы узнали о совершенном пятнадцатого февраля в вашей конторе убийстве Матрены Поздняковой?

– Убийство произошло в воскресенье утром, я довольно крепко спал… Стараюсь отоспаться за всю неделю сразу. А тут раздаются какие-то настойчивые крики со второго этажа, где размещается наша контора. Ну я и проснулся. Подумалось тогда еще: что там за дела такие творятся? Никогда прежде такого переполоха не было. Может, расколотили чего или обворовали… О самом худшем как-то не думалось совсем, – неспешно принялся давать показания Волосюк. – Покуда я одевался да умывался, прошло некоторое время. Подошел к окну и увидел нашего участкового Окулова. Он был с милиционером. Переговорили они о чем-то недолго, а потом участковый оставил милиционера у входа на второй этаж. А сам поднялся в контору. Я из квартиры вышел и тоже хотел было пройти, но милиционер не пустил.

– А там был народ?

– А как же. Хватало! Прямо как на первомайской демонстрации, – отмахнулся Волосюк. – Со всех окрестностей понабежали поглазеть, будто тут им представление какое кажут… Потом со второго этажа спустились несколько человек. Среди них я узнал одну женщину, кажется ее зовут Клавдия, а еще рабочего-золотильщика нашей артели Семена Голубцова и старика Карташева, которому я иногда давал мелкие поручения и за это малость деньжат приплачивал. Голубцов и эта Клавдия как-то странно посмотрели на меня, будто впервые видели, и не поздоровались. Карташев же вообще на меня не взглянул, будто не в себе был… А ведь рядом проходил, не мог меня не заметить. Все это мне показалось как-то… весьма необычно. Прежде ведь он за версту шапку ломал, – хмыкнул Николай Волосюк. – Потом приехало милицейское начальство во главе с майором. Меня наконец впустили на второй этаж, но, вместо того чтобы разъяснить мне, что произошло в моей конторе, вдруг стали допрашивать… Вот так все оно выглядело.

– Что у вас спрашивали? – воспользовался случившейся паузой Виталий Викторович.

– Спрашивали, когда я последний раз видел Мотю, какие у нас были с ней отношения… Мне это показалось очень странным, но даже тогда я не думал о худшем.

– И что вы ответили? – поинтересовался Щелкунов, не понимая пока, как относиться к показаниям председателя артели, которые выглядели правдивыми. Впрочем, Виталий Викторович по опыту прекрасно знал, что среди преступников попадаются такие актеры, до которых некоторым народным артистам Советского Союза будет весьма далеко.

– Правду ответил, что я мог еще сказать? Ответил, что последний раз я видел Мотю вечером в субботу, четырнадцатого февраля, – с некоторым вызовом последовал ответ.

– В котором часу это было?

– В половине девятого где-то. Мы засиделись в конторе с бухгалтером Рауде, решали кое-какие финансовые вопросы, которые в срочном порядке надо было закрыть. Потом вместе вышли, и Мотя за нами закрыла дверь. Все… – посмотрел Волосюк на Виталия Викторовича, как бы давая ему понять, что в этом деле он чист, как слеза ребенка.

– Вы не сказали насчет ваших отношений с Матреной Поздняковой, – напомнил председателю промыслового кооператива майор Щелкунов.

– И вы туда же… – натужно выдохнул Волосюк. – Сколько вам можно объяснять? Ну а какие отношения могут быть у взрослого мужчины с ребенком? Самые что ни на есть обыкновенные, – ответил Николай Григорьевич, как бы не очень понимая, чего от него хочет человек, задающий вопросы. – Если хотите, отцовские.

– Говорят, вы приставали к девочке, – осторожно произнес Виталий Викторович и внимательно посмотрел на допрашиваемого, стараясь не упустить его реакции на услышанный вопрос.

– Что, по-вашему, означает «приставал»? – с неприязнью посмотрел на майора милиции Волосюк.

– Ну, скажем, оказывали ей особые знаки внимания, какие обычно делаются в отношении взрослой женщины, – подобрал нужные слова (как ему показалось) Щелкунов. – Подарками разными одаривали…

– Полнейшее и бессовестное вранье, – безапелляционно объявил Николай Григорьевич, нахмурившись. – Мое отношение к Моте не было вниманием, как вы выразились, как к «взрослой женщине». Это было обычное внимание к обделенному лаской ребенку, к сироте, которую ты видишь каждый день и как-то хочешь облегчить ее нелегкую судьбу. Как же без этого? Конфетами, бывало, угощал, гостинцами разными… Подарки небольшие делал. Что в том зазорного, если ты даришь ребенку какую-то безделушку? Тем более что для меня это ничего не стоило. Сущие копейки! Слава богу, что и зарабатывал неплохо. На всех хватало. Ее дед очень многое сделал для артели, особенно в самом начале ее становления, – как я должен к его внучке относиться? Только благожелательно. Деньги, бывало, мелкие давал для разных детских надобностей. Конфеты, там, купить или мороженое…

– Позолоченные сережки ну никак не относятся ни к гостинцам, ни к «незначительным подаркам», – заключил Виталий Викторович и уперся взглядом в Николая Григорьевича, стараясь приметить любые изменения в его лице, которые могли бы указывать на волнение или, напротив, говорить о спокойствии и невозмутимости.

– Вы знаете, почему я сережки ей подарил?

– Почему же?

– Мочки ушей Мотя себе давно уже проколола, вот только вместо сережек шелковые нитки в ушах носила и все время эту нить подкручивала, чтобы нитка не слетела. О сережках девочка мечтала… Думаете, я просто так на это смотреть, что ли, стану? Жалко мне было девчонку. У меня детей нет. Привязался к ней как-то. Все думал: вот моя дочка такая уже была бы, если бы у меня все с супругой заладилось… Вот и подарил я Матрене серьги, о которых вы все говорите. А чтобы люди чего не подумали, народ-то у нас языкастый, подарил их на Новый год, – ответил Волосюк, ничуть не смутившись, что, конечно, заметил майор Щелкунов, столь внимательно следивший за выражением лица Николая Григорьевича. – К тому же Мотя, как и ее дед, считалась работником артели: дед сторожил контору, заготавливал дрова, печь топил по зимам, а то и весной или осенью, когда холодно бывало. Матрена иногда подменяла торгового агента в конторе: принимала заявки и знакомила посетителей с нашим ассортиментом. И еще во многом помогала деду. Я ценил ее как девочку честную, способную и трудолюбивую, из которой позже может вырасти ценный работник. А потом, я разным служащим артели делал подарки на Новый год. Выписывал премии, к примеру. Или продукцию нашего кооператива дарил. В прошедший год нескольким рабочим были подарены серебряные портсигары, – в свою очередь в упор посмотрел на майора милиции руководитель промысловой артели. – И что?

– Нет, ничего, – качнул головой Виталий Викторович, внутренне признавая правоту слов Николая Волосюка. – Ну, коли вы так хорошо относились к Матрене Поздняковой, что ж вы к ее трупу-то ни разу не подошли? И старшина Окулов, ваш участковый уполномоченный, и майор Темирзяев, что приехал на осмотр трупа с бригадой, неоднократно просили вас это сделать. Но вы прямо ни в какую, а ведь вы не робкого десятка, – заметил Щелкунов, приготовившись услышать самые нелепые оправдания.

– Не хотел я на нее мертвую смотреть, – нахмурившись, процедил сквозь зубы Николай Григорьевич. – Ведь она была такая живая, непосредственная, очень жизнерадостная, а тут такое… Пусть лучше она мне другой запомнится.

– Ладно, предположим, что так оно и есть, а что ж вы тогда вечером четырнадцатого февраля в контору-то воротились? – остро глянул на арестованного Виталий Викторович.

– Так не возвращался я, – уверенно выдержав взгляд майора, ответил Волосюк.

– Имеются свидетельские показания, что вы все же вернулись в контору, – изрек Щелкунов голосом, не предвещающим ничего хорошего. – Что вы на это скажете?

– Да это Марфушка Лукоянова на меня поклеп возводит, – усмехнулся Николай Григорьевич. – Я уже говорил предыдущему майору, что она за воротник любит закладывать. Небось опять нетрезвая была. Вот и померещилось ей с пьяных глаз. Не возвращался я в контору, – твердо произнес Волосюк. – Нечего мне было там делать, поскольку с бухгалтером Рауде мы все неотложные дела выполнили. А вот на ступеньках я немного постоял, не сразу домой пошел, задумался что-то.

– И о чем же вы задумались? – задал вопрос Виталий Викторович, не ожидая, что получит точный ответ.

– Не помню уже, – ответил Волосюк, слегка посуровев.

А и правда: не обязан человек помнить то, о чем он думал неделю назад.

Волосюка, какое-то время стоявшего на ступенях лестницы, ведущей со второго этажа дома на первый, видел Петр Наумович Герцингер – свидетель, проживающий в соседнем доме. Но в этом случае следовало сделать небольшую поправочку: очевидцу сто лет в обед и он крепко глуховат, однако показания он дал, а в них существенная фраза: «Я видел, как он (то бишь Волосюк) стоит на ступеньках и думает о чем-то, облокачиваясь на перила». Словом, подозрения на Николая Григорьевича Волосюка имелись твердые и вполне обоснованные. А с другой стороны, ни улик, изобличающих его в убийстве и попытке изнасилования Матрены Поздняковой, ни прямых доказательств не имелось. Предстояло еще работать и работать.

– Кто, на ваш взгляд, мог убить Матрену Позднякову? – продолжил допрос майор Щелкунов.

– У меня нет никаких мыслей по этому поводу, – хмуро произнес Николай Волосюк.

– Судя по тому, как она лежала, ее пытались изнасиловать… Преступник не осуществил своих намерений, возможно, что его кто-то спугнул. Может, вам известны люди, склонные к таким насильственным действиям? – задал новый вопрос Виталий Викторович.

– Даже не знаю, кто на такое способен… Да и нет в моем окружении таких людей. А потом, следует ли их назвать людьми? – не сразу ответил председатель артели. – Ничего дельного подсказать вам не могу. И вообще, Матрена была очень открытая и веселая девочка. Ей никто не желал зла. В слободе ее все любили. Она со всеми здоровалась, открытая была. Буквально через дорогу «здрасте» кричала.

– Я не сказал, что преступник должен быть в вашем окружении, – заметил Щелкунов. – Возможно, что убийца мог быть пришлым, со стороны. Вы не замечали в последнее время каких-нибудь посторонних лиц близ вашей конторы?

– Чужой – он сразу виден… Я бы его заприметил, – прозвучал вполне конкретный ответ.

– А вот скажите мне, Николай, вы не замечали в окрестностях женщину лет тридцати, худощавую, в плохоньком пальто, с саквояжем, похожим на докторский? – вспомнил майор Щелкунов про вопрос, который он решил задавать всем свидетелям.

– Хм, вот вы про пальто меня спросили… – остро глянул Николай Волосюк на майора. – А я вот что подумал: а у кого нынче хорошее пальто? Народ в драном и латаном ходит! В том, что до войны носили. Швейные фабрики шинели да гимнастерки для фронта шили. Про гражданскую одежду совсем забыли. Вот только сейчас эта цивильная одежда стала понемногу появляться, да и то на рынках. Так что плохоньким пальто никого не удивишь. А если мои работники стали одеваться немного лучше, чем остальные, так я только рад этому. Хоть как-то людям могу помочь. Да и саквояжа я никакого не видел… Тем более в руках у женщины. Такие вещи как-то сразу запоминаются.

Миновала неделя, и о произошедшем убийстве стали говорить уже меньше. Участковый уполномоченный старшина Окулов занимался текущими делами: поступали жалобы, что в слободе стали красть развешанное во дворах белье. По сравнению с тяжкими преступлениями, конечно, мелочь, но это совершенно не означает, что от воровства следовало отмахнуться. Преступников надлежало отыскать и привлечь к уголовной ответственности.

Стук в дверь раздался в тот момент, когда старшина перечитывал очередное заявление.

– Войдите, – произнес участковый уполномоченный, отодвинув заявление в сторону.

Слегка робея, в кабинет вошла миловидная, средних лет женщина.

– У меня к вам не совсем обычное дело, – произнесла она, глядя на старшину Окулова.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Меня зовут Митрошина Наталья Сергеевна, я проживаю в Ямской слободе.

– Я вас внимательно слушаю, Наталья Сергеевна, – промолвил участковый. – Присаживайтесь.

Женщина присела на крепкий, с толстыми ножками стул и продолжила:

– Дело в том, что меня пытаются склонить к лжесвидетельству, – заявила Митрошина.

– Так… И кто это? Расскажите поподробнее.

– Соболева Любовь Михайловна. Моя давняя приятельница… Она также проживает в Ямской слободе, но на улице Посадской. Так вот, она меня просила, чтобы я дала показания в пользу Николая Волосюка. Того самого, что взят под стражу и обвиняется в убийстве девочки в конторе артели «Путь Октября».

– Понятно, – сказал старшина.

– Будто бы я видела, как Волосюк вечером в субботу, четырнадцатого февраля, выйдя из конторы артели в районе половины девятого, постоял немного на ступенях, задумавшись о чем-то, после чего спустился на первый этаж и прошел к себе в квартиру, из которой после уже не выходил. А если мне вдруг зададут вопрос, откуда мне все это известно, то я должна буду ответить, что я больше получаса на лавочке сидела в точности напротив дома артели, своего мужчину ожидаючи, и все самолично видела. А еще она меня предупредила, что могут спросить, кто мой мужчина. А это Геннадий Маслов. Мы действительно с ним встречаемся… Я его предупредить должна буду, что он мне свидание назначил. А не пришел потому, поскольку вдрызг напился и неожиданно для себя уснул. Просто прилег на кровать и забылся.

– Та-ак… И какую сумму вам обещала за это гражданка Соболева? – поинтересовался участковый уполномоченный.

– Три тысячи рублей, – этими словами завершила свой рассказ Наталья Митрошина и посмотрела на старшину милиции Окулова честным взглядом.

– Спасибо за сигнал, – ответил Окулов. – Мы примем соответствующие меры, а сейчас напишите на бумаге все, что вы мне рассказали. Вот вам листок бумаги, вот вам карандаш, – поднял он со стола половинку простого карандаша. – Не торопитесь, пишите обстоятельно.

Написав сказанное, женщина попрощалась и вышла.

Ситуация выглядела неоднозначной. Никогда прежде участковый Окулов не сталкивался с подобными заявлениями. Положив исписанный лист бумаги в свободную папку, Захар Афанасьевич взял телефонную трубку и доложил о гражданке Наталье Митрошиной и ее заявлении о подстрекательстве к лжесвидетельству своему прямому начальнику майору Темирзяеву.

Выслушав Окулова, Марат Абдуллович сказал:

– Я ведь не занимаюсь сейчас этим делом, у меня его забрало городское управление. Сейчас его ведет начальник отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством майор Щелкунов. Вот пусть он и разбирается. Ты обратись к нему и отдай заявление, – посоветовал Темирзяев. – Мужик он неплохой, поймет все правильно.

Одевшись, старшина вышел за порог прямо в разыгравшуюся метель и направился в городское управление.

Виталий Викторович выслушал старшину Окулова очень внимательно. И когда участковый в конце своего рассказа упомянул как бы ненароком, что эта Любовь Соболева является хорошей подругой Алевтины Волосюк, произнес:

– А не думаете ли вы, Захар Афанасьевич, что инициатива дачи ложных свидетельских показаний, предоставляющих алиби Николаю Волосюку на время убийства Матрены Поздняковой, исходит от его супруги? Ведь она – единственное заинтересованное лицо в этом.

– Именно так я и подумал, – заявил участковый. – Поэтому как только выслушал Митрошину, так сразу пошел докладывать начальству.

– И правильно сделали, – резюмировал Виталий Викторович, уже наметив для себя план дальнейших действий.

Первой майор Щелкунов решил допросить Любовь Соболеву, вызвав ее в отдел повесткой. Женщина пришла на следующий день в точно обозначенное время и выглядела слегка взволнованной. После формальных вопросов, с которых начинают всякий допрос, Виталий Викторович произнес:

– У нас имеются свидетельские показания в том, что вы, Любовь Михайловна, подговаривали свою знакомую Наталью Митрошину пойти в милицию и дать показания, которые бы обеспечивали алиби гражданину Волосюку на момент убийства Матрены Поздняковой.

– И в чем же заключаются эти показания? – нахмурилась Соболева.

– Будто Наталья Митрошина четырнадцатого февраля этого года, сидя на лавочке в привокзальном скверике и ожидая своего молодого человека более тридцати минут, видела, как из конторы артели «Путь Октября» в районе половины девятого вечера вышел ее председатель Волосюк. Он будто бы постоял какое-то время на ступенях, о чем-то размышляя, после чего ушел к себе в квартиру и в ближайшее время из нее не выходил. За это вы обещали Митрошиной три тысячи рублей…

– Какая откровенная ложь! – безапелляционно заявила Соболева, и в ее голосе майор Щелкунов услышал явные металлические нотки. – Ничего подобного я не говорила и никого не подговаривала. И никаких денег никому не обещала. Да вы сами подумайте, откуда у меня такие деньги? – посмотрела на Виталия Викторовича Любовь Михайловна чистым взглядом. – Я едва концы с концами свожу!

Отрицательный ответ был ожидаемым. Виталий Викторович сделал вид, что сомневается в показаниях Митрошиной, хотя и весьма похожих на правду. Когда показания одного свидетеля кардинально противоречат свидетельствам другого, то проверять их особенно сложно. Часто приходится доверять интуиции. Но, опираясь на профессиональный опыт, Щелкунов больше склонялся к тому, что Любовь Соболева лукавила. Однако ощущения к делу не пришьешь.

– Тогда у меня возникает вопрос: если Митрошина обманывает, то какой в этом смысл? – тоном человека, единственной целью которого является желание во всем разобраться, спросил майор.

– Даже не знаю, – удивленно промолвила Любовь Михайловна. – Это вам лучше у нее спросить. В прошлом году весной она у меня пятьдесят рублей занимала, да так и не отдала. Может, поэтому? – вскинула на Виталия Викторовича большие глаза допрашиваемая Соболева.

– Так это она у вас занимала, а не вы у нее, – ответил Щелкунов. – Чего ей обижаться?

– А оно так и бывает, – охотно попыталась растолковать собеседнику Любовь Михайловна тайны человеческой психологии. – Должники часто вместо благодарности испытывают неприязнь к тем, кто одолжил им денег. Ведь их надо возвращать. А это не всегда получается легко… Берешь как бы из своего кармана.

– Возможно, вы и правы. Можете идти, – произнес Щелкунов, отметив, как с облегчением выдохнула Соболева.

Состоявшийся разговор ничего не принес. Через полчаса подошла Алевтина Волосюк. В кабинет она вошла несмело, буквально проверяя каждую половицу осторожным шагом.

– Присаживайтесь, – указал Щелкунов на стул, на котором совсем недавно сидела и давала показания Любовь Соболева. – Мне хотелось бы, чтобы вы прояснили мне один вопрос.

– Да, конечно, – робко произнесла женщина.

– Мне сообщили, что вы предпринимаете попытки отыскать лжесвидетеля, который обеспечил бы Николаю Волосюку алиби на время убийства Матрены Поздняковой, – без всяких околичностей сказал Виталий Викторович.

– Даже не знаю, как вам ответить на эту глупость, – отвернувшись, произнесла женщина.

– Правду… Было такое? – в упор глянул на супругу подозреваемого в убийстве майор.

– Никого я не подговаривала…

В голосе Алевтины Волосюк сквозили нотки возмущения. Будь Виталий Викторович менее опытен и попроще характером, возможно, и поверил бы сказанному. Но что-то в поведении свидетельницы его настораживало. Какое-то смутное ощущение, которому не находилось объяснения.

– А Соболеву? Вы ведь с ней давние подруги.

– И что с того, что мы с ней давние подруги? Это не противозаконно и ни о чем не говорит. Я в слободе многих женщин знаю. Что, мне за каждую из них ответ держать? – слегка дрогнувшим голосом спросила Алевтина Волосюк.

Сомнений практически не оставалось: все было именно так, как рассказала Наталья Митрошина.

Любовь Соболева предложила ей дать показания в пользу Николая Волосюка. За это было обещано вознаграждение в размере трех тысяч рублей, за что простому работяге требовалось горбатиться больше полугода. А Соболеву о такой услуге попросила Алевтина Васильевна, потому что она является заинтересованным лицом в реабилитации супруга. Что еще раз подтверждало виновность Волосюка.

Жаль… Во время допроса он произвел благоприятное впечатление. Вот ведь как бывает.

Ну а как воспринимать по-другому подобный поступок? Ведь если бы Волосюк не был причастен к убийству Матрены Поздняковой, тогда зачем выгораживать его таким нелепым способом и тем самым оказывать ему самую настоящую медвежью услугу? Выходит, что Николай Волосюк виновен и майор Темирзяев, подозревавший его с самого начала расследования, оказался прав. Виталий Щелкунов в сердцах покачал головой: зря обвинял Темирзяева в недальновидности, когда тот упорно разрабатывал единственную версию, пренебрегая остальными показаниями. Ведь толковый следователь, это понятно было уже по тому, как он вел дело и заполнял протоколы. Все скрупулезно, аккуратно, наиболее значимые места подчеркивал цветными карандашами. У многих такие «художества», возможно, вызовут улыбку, но у человека сведущего его профессионализм вызывает уважение.

…А утром следующего дня в центральное отделение милиции на улице Красина заявилась худощавая женщина лет тридцати, одетая в плохонькое, явно не по сезону, серое пальтишко, и заявила, что это она убила девочку в Ямской слободе на улице Ухтомского с целью ограбления. А Николай Григорьевич Волосюк к убийству непричастен. Деньги и мужские золотые часы, похищенные из конторы артели «Путь Октября», она передала своему любовнику Артемию Борисовичу Левандовскому, из-за которого, вследствие безумной к нему любви, и было совершено преступление. Указанный же гражданин Артемий Левандовский двадцати трех лет от роду проживает по адресу: улица Большая Красная, дом сорок один…