Многое навсегда

И особый настрой, резонанс душевных струн, связанный именно с этим местом Москвы. Вернее, с его создателями.

Ведь дом сей был от фундамента до макушки золоченого креста пропитан чувствами благородными, яркими, которые то и дело выплескивались на чуткую психею22 инока. Построенное в память жены графа и по светлым делам ее здание в каждой крупице содержало этакое мужнино признание любви и нежности к своей законной супруге.

И еще что-то, но уже мучительное, как-то напрямую к тому привязанное. И понял тогда Даданий, что вдругорядь23 этот сложный вопрос повторился, олицетворил выбор между долгом и подолом.

Что вспомнилось тогда? А вот тот его разговор с Павлом, самодержцем российским, загодя до смерти его. Сказал ему тогда монах, почти ничего не скрыл. И сейчас вот вспомнил, как звучало: «Войдет в твой дом предательство. И будет оно построено на многом: ненависти, трусости, зависти и любви».

Все в тот момент было их величеству почти понятно, кроме последнего. Хотя именно от слов про любовь и очень они разволновались, желали подробностей. А вот как раз про это сердечное притяжение и умолчал вещий инок, сославшись на туманность видения. Но куда уж любви без предательства и, напротив, вероломного переметничества без большого амурного обожания?

А держал он рот на замке из-за сложности чувств к событиям, персонам и причинам их вызывающим. Оно и понятно: видел он тогда в наваждениях своих подложный документ по любви справленный. Сама по себе грамота, конечно, предательством не была и вероломного ничего не содержала. Делался этот лист исключительно для соединения двух сердец, давно друг для друга предназначенных и долго друг к другу идущих.

Суженая графа, бывшая крепостная Прасковея Ковалева по документу сему подложному из рода польских шляхтичей Ковалевских выходила, а значит, и к замужеству своему предстоящему неким основанием для оного имела.

Иначе говоря, для дворянского звания предпосылки содержала и с будущем мужем своим, как с равным в брак вступать смогла бы в случае благословения государева. Да только муж ее, будучи для своенравного Павла I и ранее другом детства, и ныне обер-гофмаршалом, все-таки этого дозволения выспросить не смог. Несмотря на близость и живой интерес.

Друг Павлуша смотрел на эти просьбы как на крайнюю степень чудательства и пример непристойности для подражания молодежью. Тут-то и началось предательство и любовь. Что двигает любовь против долга? Или не сравнимые вещи это, в разных плоскостях существующие?

Поди узнай, коли такое случается. Даданий понимал, что сподвигло графа, который наблюдал, как медленно, но шаг за шагом стихает, замирает здоровьем под напором наследственной чахотки его бедная любимица. Ведь знал монах, каково это, когда от мора твое второе «я» уходит. Вот и здесь, на деле ведь жена, но волею законов державных все еще приживалка.

Дурной или хороший свод письменных и фактических уложений не позволял человеку, в десятку наиважных в государстве входящих, себе счастье и путь в блаженство обеспечить. Ну не увозом же жениться, ведь не из чужой деревни девку украсть. А потому обратил граф свой взор на того, кто его от недомолвок и двуличия положения избавить может – на наследника всероссийского Александра.

И ведь как вышло: сам-то Николай Петрович вроде в перевороте не участвовал, а ведь понимал многое и так в итоге другу своему по детским играм Павлу, чуть позже от рук заговорщиков погибшему, ничего про беду, им вполне ожидаемую, не шепнул.

А вот Прасковушке своей, думается, пару лет жизни этим прибавил, да и своего наследника рода Шереметевых увидал. Ведь рано ли, поздно ли, а получил он от императора нового Александра под номером первым весточку, где тот так и писал Его Сиятельству, мол, сенатор и граф Шереметев властен жениться, когда и на ком захочет…

Тяжело вспоминал Даданий сей факт, давно и раньше всех им познанный. Ведь каждый раз в стенах здания Странноприимного, где имя Прасковушки Жемчуговой-Шереметевой в каждом углу видится, понимал монах, что так граф не только возвеличивал свою так скоро ушедшую жену с ее душой светлой.

Но и отмаливал грехи свои, именем супруги наделанные. Гроб ведь стоял между мужем государственным и его любовью единоличной. А порой думал вещий инок, что если бы сказал он тогда царю про графа, то возможно, и путь империи был бы совсем иным.

Ведь, что лучше всего для державы, если не счастье ее подданных, в том числе и личные. Ведь на примере Павла, стоят они, получается, эвон, как дорого.

Эх, но не только ведь все «про потом» думать. Вспоминал здесь Даданий и свою дорогу жизненную. Странная паломническая судьба куда только не заносила его в далеких странах. Ехал, шел, плыл в Царьград, Иерусалим да на гору Афон. Да и Османские земли на далеком озере видел, куда людей русских старинный раскол церковный закинул. Многих таких староверов он помнил еще по тюрьме Соловецкой, где как раз подобные рядом с ним посиживали. Хорошие люди бывали и разные.

Примечания