Фототерапия

– Меня вчера предки выгнали из дома.

– А я поцапался с отцом. Он хочет, чтобы я стал военным. Только я ненавижу войну!

– Пацифист?

– Это как?..

– Когда ненавидишь войну.

– Угу.

– А я просто ушел. Маманя привела двух мужиков, они выжрали две бутылки водки, затеяли танцы…

– Я поссорилась с подругой…

– Я потеряла девственность, а мать вопит, чтобы я подала в суд…

– Я расстался с подружкой. Мы даже не переспали ни разу…

– Я замочил одного типа…

Что делать? Подъезд. Герцен бы до такого не додумался.

Я вздохнул. Иногда полезно дать пищу мозгу, хотя и хлопотно. Время показывает 3.00. Не растянул. Заказов почти не осталось, а еще только середина ночи. Но это не страшно. Всегда существует пачка сигарет про запас, мягкий топчан у стены, чашка кофе. Скоротать время или проспать… Вот вам и правило: коли не можешь коротать, иди себе спать. День за днем – время станет дымкой. Ты сможешь спокойно плыть дальше. Не это ли есть первозданный кайф?

Я снял рулон бумаги и поменял формат. Еще остались заказы формата 9х12. Пробил тесты на цвет новой бумаги, взял в руки первый конверт. Большой заказ, даже по летним меркам. Ах да, конечно же! Выпускной бал! Конец одиннадцатого класса, место сходки – школа. Поздновато что-то для выпускного, но ничего не поделаешь: цены растут, а деньги мельчают. Вот и валяются желанные пленки в пыльных шкафах, время от времени лапаются бывшими школьниками, рассматривающими на негативе свои достоинства. Отпечатав заказ, я отрубил петлю и стал ждать. Время не так уж бессердечно: на эти снимки его уйдет много. Где еще встретишь такую радугу мироощущений; выпускной бал – основная веха, мимо которой проскакивает центробежная сила, именуемая жизнью, что стремится всегда к периферийной точке, в которой неизменно присутствует одно: гроб и похоронная церемония. Фотографии выстреливаются из машины. Беру стопку в руки.

Профессионализм никудышный, но не могу не признать, что здесь это далеко не главное. Даже я, холодный сторонний наблюдатель, ощущаю ауру каждого кадра. Ауру освобождения, безумство планов на будущее, легкость после ярма. Не надо мизансцен – здесь все единый организм. Они переплетены между собой, они вместе дошли до конца. Шоу оправдано.

Длинный стол ломится от блюд. Не каждую неделю случается такой праздник; родителям учеников можно позволить себе и расточительность. Они здесь же, вот они: на задворках кадра, безумно счастливы за своих детей. Кто знает, быть может, сейчас они вспоминают свою давно ушедшую в прошлое юность.

Но настоящее волшебство несут в себе главные персонажи пьесы. На первом кадре большая группа ребят; сгрудившись в кучу, чтобы ненароком не выйти за границы кадра, они радостно смеются, обнимаются друг с другом. Эти объятия далеки от тех поползновений, что переполняют банальную гулянку. Они сейчас любят друг друга просто, платонически, по-детски. Они не знают, да и не хотят знать, что года через два уже будут с трудом вспоминать фамилии одноклассников.

Новый кадр – еще одна группа. Четверка ослепительных девушек в вечерних платьях, взявшись за руки, выстроилась в ряд. Школьные подруги. Несколько парней в костюмах. Снимки с учителями. С родителями, преимущественно с теми, кто приложил больше руку к устройству праздника. Вот солидный дядя в центре группы, точно ни с какой стороны не учитель. Это подчеркивает и длинноногая молодушка в обтягивающих брючках и с избалованным личиком, льнущая к дяде справа. Центр классного мира, богатый папа, на деньги которого спонсируется праздник. Вот он: сытый, пьяный и нос в табаке. Его доченька имеет полное право помыкать учителями и задирать нос перед одноклассниками. Что, собственно, и происходит. Слева от дяди – еще один мужик. Худосочный, с гаденькой улыбочкой на выпирающих в манере свистка губах. Местный Селезнев. Иллюстрация для книги Киплинга: Шер-Хан и Табаки.

Вторая половина пленки занята танцами. Танцы накаляются. Молодые люди уже не удовлетворены простотой действий.

– Отойдем в коридор?– поступает предложение от длинноногой молодушки, папа которой увлечен флиртом с симпатичной учительницей географии.

– Чего это?

– Хотите лакать эту воду? Ну и дураки! У меня в пакете водяра!– На столе стоят бутылки шампанского и вина. Рядом родители. Но школа хранит множество потаенных уголков. Она-то знает, что такое подростковые секреты.

– Айда!

Наиболее продвинутая группа – те, кто не тушуется перед денежным ореолом задаваки в брючках, ну, или, по крайней мере, дрожит за свой престиж,– незаметно выскальзывает из зала. Находится некий стакан или просто жестяная коробка, передаваемая по кругу.

– Закурим, девчонки?

– Я не курю.– Девушка говорит правду. Она вообще не понимает, как оказалась здесь. Ее папа не такой сытый, хотя, если начистоту, по большей части пьяный, и табаком от него несет за три версты, но девушка воспитана на строгих принципах бабушки, которая не упустит случая воскликнуть: как это ее мама вышла замуж за этого неудачника, ее отца!

– Да ладно, чего ломаешься. Все свои. Давай, подруга!

Ничего не остается: против большинства не попрешь. Конечно, было бы куда лучше остаться с тем скромным мальчиком, что со второго класса пишет ей стихи, однако штамп курева и водки в подсознании, оставленный отцом, толкает на безумства. И после этого исчезает последнее ощущение тормозов. Снова зал и жаркие танцы. Очередные группы на фотоснимках. Половина девушек готова разделаться в этот день с девственностью; мальчишки блестят потными лицами, их глаза горят огнем страсти. Теперь все не так, как в начале. Уединявшаяся группа заражает остальных своей непосредственностью, и вот в зале зарождается дух самой настоящей попойки.

– А пошлите на речку!– очень скоро предлагает кто-то.

– Точно! И с гитарой. Санек (Витек, Славян) здорово поет!

Разгульной толпой они отправляются на ночную прогулку. У гитариста дрожат пальцы, готовые ринуться в бой: он знает, что сегодня выложится на всю катушку, и большая часть девчонок будет принадлежать ему.

А завтра все вернется на круги своя. Кто-то будет измучен ужасной головной болью, кто-то туманно припомнит ночное общение с унитазом, кто-то – неуверенные сексуальные действия на школьной парте. Останется лишь воспоминание. И фотографии, конечно.

Я вспоминаю о проявочной машине. Со всеми этими мыслями я напрочь забываю о том, что нужно еще проявлять пленки, и «лидеры» остаются на крышке невостребованными. Сейчас осталась последняя пара. Отправляю «лидер» в бункер, захлопываю крышку. Отсортировываю готовые уже пленки по конвертам. И только тогда уступаю силе, настойчиво влекущей меня к принтеру.

Отбиваю несколько ничего не значащих заказов. Самый последний конверт – одна фотография формата 13х18. Вижу в рамке крупную съемку женщины. В последний раз обрываю петлю, жду выхода женщины на свет.

Она появляется в лучах красоты, и я думаю, что для такого снимка более верным было бы заказать самый большой формат – 15х21. Портретная съемка – самое ответственное дело. Мне редко попадались качественные снимки крупным планом. Этому невозможно научиться, нужен талант. Иногда неправильное положение руки может в одночасье испортить всю картину. Должный фон, светоокраска, макияж – все это тлен, если нет вкуса. Человек сидит перед фотоаппаратом, приняв небрежную позу, но глаза выдают с потрохами его нервозность. Главное, как я полагаю, не думать в этот момент о фотографии как таковой. Вообще забыть о том, что на тебя нацелен объектив.