Континент. От Патагонии до Амазонии

На горной дороге на подъезде к Рютте ночью образовалась тотальная наледь, и нам пришлось проспать в автомобиле несколько часов, пока дорожные службы посыпали шоссе гранитной крошкой. В этой цивилизованной стране давно уже запрещена шипованная резина, а одевать цепи или пластмассовые гусеницы на колесо жалко, покрышка долго не протянет.

В нашу деревню пришла зима.

Снегу навалило столько, что я едва справлялся с хорошо оплачиваемой работой по его уборке. Для этих целей использовали различных размеров снегоуборочные машины, от совсем уж крохотуль до величины среднего мотоблока. Трудясь в поте лица своего в свободное от учебных занятий время, мне удавалось неплохо заработать.

В один из таких, слегка морозных дней, Кирилл, Ольга и я пошли купаться на водопад, лежащий на одном из истоков реки Вера между Рютте и Хинтер-Тодтмосом. Попасть в скальную расщелину, где он находился, можно было свернув с пешеходной дорожки по указателю в сторону горно-лесного массива.

Водопад имел три каскада, вдоль которых, переходя с одной стороны на другую, спускалась пролетами и обзорными площадками лестница с деревянными перилами.

Купаться можно было только на самом нижнем, где имелась скамейка для одежды и подход в ледяную купель. На верхних двух это было невозможно сделать из-за мощных бурунов несущейся вниз воды.

– В этом деле важен предварительный настрой, – стал объяснять мне мой друг. – Без него может прийти страх и, как следствие, с непривычки зажмет шейные или спинные мышцы. Потом будет не повернуть голову от боли.

Мы все трое стояли голыми на ледяном насте, готовые к омовению.

Кирилл уже несколько лет купался в водопаде в любое время года, а также обтирался снегом, основываясь на тибетских психотехниках. Он зарывался в одних плавках в сугроб, оставаясь там продолжительное время без вреда для своего здоровья.

Выполнив комплекс дыхательных упражнений, я вошел в воду купели, доходившую мне до середины икр.

Она обожгла меня.

Воспринимая это отстраненно, я сразу сунулся спиной вперед под падающие струи водопада.

Шок был настолько силен, что вызвал дикий хохот, скорчивший меня.

Сознание вмиг сместилось, и я ничего не соображал.

Выбравшись из-под водопада, я расположился на площадке около скамейки с полотенцами и нашей одеждой. От меня валил пар, как после парилки.

– После обильного воздействия ледяной воды на тело аура испытуемого резко сжимается, выделяя тепло для защиты нашего организма, – пояснил мне мой друг. – Ты даже не замерз, хотя стоишь раздетый зимой. Правда, мы находимся в расщелине, и ветра тут не бывает. И настроение у тебя после водопада, наверняка, отменное?

– Не то слово! – согласился я с ним. – Энергия изнутри так и прет!

Кирилл с Ольгой также искупались, для них это было делом привычным.

На занятие к Урсуле Круг я пришел с красным распаренным лицом и ледяным колтуном в волосах. Но она даже бровью не повела, услышав мои объяснения, насмотревшись на экстравагантные выходки своих неординарных учеников.

Секретариат школы перевел меня на постой в «Херцельхаус», то есть сердечный дом, пансионат под руководством фрау Верены Гётте. Эта энергичная женщина, проработавшая всю жизнь по местным пивным и барам, прекрасно разбиралась и в смежных областях гостиничного бизнеса, умело управляя своим небольшим коллективом работников.

На первом этаже «Херцельхауса» находилась большая зала библиотеки, столовая и кухня, где бо́льшую часть времени проводила его хозяйка.

Мне выделили небольшую пристройку сзади дома, покрытую дранкой сущую избушку со средневековых гравюр. Но внутри нее все было продуманно. Обшитые лакированной вагонкой стены, широкая кровать, обширные полки, небольшой стол с двумя табуретами.

Я рационально использовал оставшееся свободное пространство в моей новой келье, которого вполне хватало для занятий каратэ.

На работу ходить теперь было близко, устроившись на кухню Верены разнорабочим. Помогал ей чистить овощи, подавал постояльцам по утрам в столовую завтрак. А потом, после него, неторопливо доедал нетронутые понаехавшими к нам страстными борцами за экологию и правильное здоровое питание превосходные шварцвальдские копчености с немецким хлебцем, швейцарские сыры, запивая отличным заварным колумбийским кофе.

За время проживания в «Херцельхаусе» я подрабатывал садовником, а также убирал снег зимой. Большой удачей было получение постоянного места в самом дорогом ресторане Тодтмоса «Романтический Шварцвальд», расположенном в Тодтмосе-Веге. Хозяином этого заведения и отеля при нем являлся Герберт Шмитц, повар высокого класса. Руководителем он был жестким, работал виртуозно и заражал своим подходом к труду своих подчиненных. В такого класса ресторан иностранцев на работу не принимали, но выручила рекомендация моей хозяйки Гётте, которую там знали и любили. Регулярные выходы по вечерам к Шмитцу отнимали много времени, но приносили постоянный доход.

Среди предложенных мне к изучению Урсулой Круг на выбор древних систем прогнозирования – китайской «Книги Перемен» И цзин, карт Таро́ и астрологии, я выбрал последнюю. А именно классическую западноевропейскую, которой со мной занялся Аксель Хольм. Конечно, в наше время существуют специализированные компьютерные программы, позволяющие составить гороскоп человека или предполагаемого события за четверть часа, но я все постигал вручную при помощи таблиц и справочников. На что уходило несколько часов с анализом углов между планетами.

Прошел один мой учебный год в психологической школе «Рютте» и мне понадобилось продлевать студенческую визу. Из секретариата нашего центра позвонили в администрацию района, по-немецки называемое ландратсамт, куда входило миграционное бюро, и там назначили мне день и час явки туда. То есть не утомительное стояние в очереди, а совсем без нее – раз и все. Находилось бюро в Вальдсхуте, городе на границе со Швейцарией.

Поехал автобусом, хотя можно было и автостопом.

Приехав, я быстро нашел ландратсамт и вошел в нужную дверь на этаже.

– Извините, что я еще занята, – сообщила мне служащая за стойкой. – Сейчас мы с девушкой быстро закончим.

Я пребывал в типичном офисе, рядом со мной перед стойкой стояла молодая турчанка, в замотанной платком голове, в юбке до щиколоток, в одежде серо-черных тонов.

Хотя турецкая община Германии весьма многочисленна и имеет уже несколько поколений, но в немецкое общество не ассимилируется и остается весьма закрытой, со своими традициями и нравами. Все дело в вере и менталитете.

– У вас в семье все нормализовано? – благожелательно, как с учеником начальных классов, нисколько не стесняясь меня поинтересовалась у девушки чиновница. – Уже не деретесь со своим супругом и полицию соседи в этом месяце ни разу не вызывали?

Я весь превратился в слух, сохраняя на лице казенно-равнодушное выражение обывателя.

– И с соседями-земляками не деретесь? – радостно констатировала служащая бюро. – У меня нет ни одного пришедшего из полиции протокола.

Наступила пауза.

– Прогресс, несомненный прогресс! – произнесла хозяйка офиса.

Еще в 90-е годы ХХ века, находясь на учебе в Германии, я заметил существование двойных стандартов по отношению к иностранцам, натурализовавшимся или просто легально живущим в этой стране. И точно знаю, общавшись с представителями разных национальных общин, каково на самом деле. И меня удивляло, почему же одни вкалывают, хватаясь за любую работу, а другие увиливают от труда, прекрасно живя на социале. Нашествие в последние годы дармоедов из Африки явное тому подтверждение внутренней политики, начатой еще тридцать лет назад. Кому же она выгодна, если эти так называемые беженцы сидят на шее немецкого народа?

Попутно с продлением учебной визы всего за пять американских долларов (в пересчете с местной валюты) я оформил себе пограничную карту на Швейцарию также за пятерку «зеленых».

Зная от Кирилла, что не так далеко в сопредельном государстве есть большой табачный магазин, я решил съездить немного западнее в городок Бад-Зеккинген. Там находится самый длинный крытый деревянный мост Европы для пешеходов через Рейн, воздвигнутый еще в XII веке. Выглядел он будто построенный для декораций фильма о рыцарском Средневековье.

Идя по нему и глядя на воды салатного цвета самой главной реки Германии, я обнаружил только жирную полосу белого цвета, нанесенную поперек настила, когда зашел на швейцарскую землю. Пограничников обеих стран, как я не оглядывался, обнаружено не было.

Когда же, совершив покупку в вожделенном магазине, я возвращался по мосту обратно, то за разделительной демаркационной чертой ко мне метнулись двое в гражданской одежде.

– Спецслужба охраны границы, – представившись, они показали мне заламинированные удостоверения и спросили. – Что у вас в сумке?

Эта немецкая государственная организация боролась на территории Германии и ее границах с контрабандой и наркотрафиком.

Я показал.

Глазам изумленных служителей закона предстало полбутылки «столичной», граненый стакан, початая банка отменных маринованных польских огурчиков, свежий номер газеты «Аргументы и факты», купленный в привокзальном киоске, а также пачка настоящего «казбека», ради которой я и поперся в Швейцарию.

– Разрешите взглянуть, что там внутри? – прицепился к папиросам один из служивых.

– Можете даже отпробовать, – предложил я ему. – И я с вами за компанию.

Невозмутимо отхлебнув из горла́ любимой «столичной», я с наслаждением затянулся дымком «казбека».

Снимавший пробу служитель закона после первой же затяжки зашелся кашлем. Его товарищ, прочитав все наклейки по-немецки на папиросной коробке, начал скисать от душившего его смеха.

– Там написано, что эти русские папиросы зашкаливают по всем опасным веществам, – почему-то весело сообщил он. – Извините, нам надо идти работать.

– Да, крепкий табачок, – произнес я. – В том и кайф.

Так они и ушли, поддерживая один другого.

Я пошел на автовокзал городка, чтобы вернуться в родные пенаты.

Сел в навороченный рейсовый «неоплан» на автостоянке в Бад-Зеккингене, и вскоре мы отъехали в Тодтмос. Вид со второго этажа со стеклянной тонированной крышей оказался потрясающим. Шоссе, поначалу бежавшее нам навстречу через деревеньки, стало поминутно петлять между появившимися кряжами, поднимаясь все выше и выше из долины на высоту порядка километра. Возвышавшиеся вокруг скалы, голые или заросшие елями, становились все ниже, так как автобус поднимался из глубокого каньона. Рядом с дорогой, шумя на быстринах и перекатах, неслась уже бурная река Вера, вобравшая в себя все ручьи Шварцвальда, на исходе к Рейну.

– Ты совсем обнаглел, и меня к делу приставил! – не выдержав, возмутился я. – Вот поймает тебя сынок Линнеров, живо в чучело превратит!

Кот сибирской породы Момо́, притащивший мне под дверь избушки украденную из запруды форель спокойно слушал меня, ожидая дележа добычи. Он разбудил меня спозаранку громким мяуканьем. Мой приятель уже не первый раз совершал подобную кражу и сильно рисковал.

Я поставил сковородку на портативную газовую плитку и, пока она разогревалась, начал чистить и потрошить рыбу, складывая отходы в непрозрачный пакет. Половина жареной форели, как добытчику, полагалась чересчур смышленому полосатому разбойнику, а вторая, как барыге и повару, мне.

При плотно задвинутых занавесках окна и запертой двери, в обстановке полной конспирации я начал стряпать.

Почуяв упоительный запах жарехи, крупный Момо начал тереться о мои ноги, подняв хвост трубой.

Тут, в Шварцвальде, на множестве прозрачных ручьев, стекающих с гор в реку Вера и далее в Рейн, местные крестьяне понастроили запруд, куда выпускали мальков радужной форели. Семья Линнеров из Рютте была из их числа. Эта рыба, быстро вырастающая до приличных размеров, живет только в очень чистой воде. А здешняя вода из-под крана была настолько чистой и вкусной, что впору было ее в бутылки разливать и продавать по магазинам.

Я взял себе за правило запивать ею еду при трапезе вместо сока и чувствовал себя превосходно.

– Тебе спрыснуть соком лимона или без? – спросил я кота, когда раскладывал готовые порции по тарелкам.

Мой приятель лишь заурчал и стал уписывать желанную плоть за обе щеки.

Это любопытное существо часто сопровождало меня с Кириллом на прогулках в горном лесу, путешествуя с нами часами. Его хозяйкой была одна фрау, владелица дома «Хаус ам Бах», где снимала жилье Ольга, но Момо почему-то выбрал нас для совместного провождения свободного времени и ему явно было интересно.

Покончив с ранним завтраком, полосатый котяра, мяукнув на прощание, ушел по своим делам.

После обеда я узнал у Верены, что сегодня в центре начнется праздник молодого вина. На дворе был октябрь и в Баварии, на юго-востоке Германии, уже шумно отгуляли Октоберфест, фестиваль немецкого пива. Здесь, на юго-западе в земле Баден-Вюртемберг, население больше тяготело к вину, хотя и пивко не забывало. Именно в октябре после сезонной уборки винограда, плантаций которого внизу у Фрайбурга неизглагольно много, появляется первое молодое вино урожая сего года. Это довольно коварная вещь для неискушенного потребителя. Еще играющее, «шипучка» долго доходит во внутрях испытуемого, заставляя оного поминутно падать и облегчаться под каждым забором, если перебрал с дозировкой. Зная о таких вещах, мы с Кириллом предпочитали красное вино предыдущего урожая с традиционными эффектами после восприятия.

Руководство «Рютте» решило гулять в «Херцельхаусе» при стечении большого числа специалистов и студентов, а также живших среди нас лиц с психическими отклонениями, как и полагается в правовом демократическом толерантном государстве.

В этой связи особенно доставалось вашему покорному слуге, как парню одинокому, высокому, статному, и наверное недалекому, как полагало молодое женское народонаселение психологической школы. В Германии ведь как, после тридцати лет свободного приличного мужика днем с огнем не найдешь. Или женат и верен супруге, или весь в работе и потому не стои́т у него, а то и вообще другой масти – тяготеет с своему полу.

Дорвавшись по перво́й до женской ласки, я скоро крепко пожалел об этом. Немки оказались доступными и похотливыми, а главное душными, контролировавшими буквально каждое мое движение.

– Где ты был, милый? Я искала тебя по всей деревне, – чувственно ворковала одна из них. – Я уже не могу терпеть!

– Дорогая, я красил оконные рамы в подвале «Бергкранца», – смиренно отвечал я, ища предлог, чтобы немедленно убежать от ненаглядной.

– Я была там, все закрыто! – возбужденным голоском она неотвратимо приближалась ко мне.

– О, нет, я был на чердаке! – ища выхода, я откровенно врал ей.

Моя хозяйка Верена Гётте при периодическом переходе меня на нелегальное положение у нее в чулане из-за таких домогательств отвечала сатанинским хохотом, повидав нашу непростую жизнь во всем ее многообразии.

Беда моя была в том, что все эти ненасытные дамочки, с коими я пытался хоть как-то построить свою беспутную жизнь, на проверку оказывались чересчур доступны любому, а жить рогатым было невместно.

Современная жизнь в Западной Европе сделала женщину слишком эмансипированной, и при наличии достаточных денег у оной потерялась вся ее прелесть.

– Не надо мне подавать руку, я не хромая! – можно было услышать от очередной пассии, когда я пытался протянуть ей руку при выходе из общественного транспорта.

Наличие собственности, хорошего дохода, легковой машины, твердого счета в банке позволило здешним дамам, обладающим востребованной специальностью и квалификацией, быть действительно независимыми.

– А зачем? – резонно ответила на мое предложение хоть как-то оформить наши отношения одна из моих подруг, владевшая магазином компьютерной техники. – Живи у меня, работай в офисе, тебе чего, мало?

Такое потребительское отношение меня совсем не устраивало. У меня была лишь только учебная виза, которая при изменении моего образа жизни вмиг утрачивалась. Потому и мое отношение к своим дамам стало насквозь утилитарным, воротившим меня от омерзения.

Наш пансион, где я обретался, был, пожалуй, самым живописным местом в Рютте из-за своей архитектуры и большого водяного мельничного колеса, непрерывно вращавшегося с непередаваемым, разносящимся на всю округу, звуком.

Проходя мимо отдыхавших на празднике вина, мы с Кириллом тоже невольно распробовали на халяву напитков разных, не более чем пару-тройку бутылок на человека.

Уже глубокой ночью в горах началась гроза, от ударов которой я с другом, оставшимся у меня в избушке почивать, проснулись.

У меня нашлись пару бутылок пива, которые мы тотчас же выпили, поправив здоровье.

– На этажах все вино выжрали, – сокрушенно развел руками Кирилл. – И винной подвал, как назло, закрыт.

Мы вышли под навес перекурить.

В деревне не было видно ни одного огонька.

Косые струи ливня били нам под ноги, замочив наши джинсы. Очередной росчерк молнии в клубящихся тучах и быстро пришедший грохот грома заложил нам уши.

– Может, сходим к Иоахиму за выпивоном? У него богатая коллекция спиртного, чего-нибудь наверняка даст, – предложил мне рассолодевший друг. – Не рыскать же мне в поисках бутылки под проливным дождем по другим пансионатам деревни.

Мы накинули дождевики и стали карабкаться на четвереньках по скользкой от дождя дороге, к возвышавшемуся на склоне горы дому сына графа Дюркхайма, озаряемого сполохами зарниц, словно замку Дракулы.

– Кого еще там принесло?! – раздался глухой голос хозяина дома из-за крепкой дубовой двери, об которую мы изрядно намяли свои руки.

Дверь открылась, и на пороге возник сам Иоахим в ночном колпаке и старой, с дырами на локтях, грубовязанной поношенной кофте, держа высоко над собой керосиновый фонарь со стеклянными оконцами.

– Это мы, опохмели нас, трубы горят! – хриплым каркающим голосом возопил Кирилл.

– Подождите в прихожей, – ответил ему архитектор. – Сейчас чего-нибудь найду.

Он долго рылся у себя в кладовой, позвякивая посудой, пока не вынес нам запыленную бутылку с выцветшей этикеткой.

– Мог бы что-то более привычное глазу презентовать, – сварливо заметил мне мой друг, когда мы под непрекращающимся ливнем возвратились ко мне в жилище.

– Вот, ведь, дерьмо какое дал нам! – возмутился Кирилл, отхлебнув из бутылки.

Напиток никак не хотел усваиваться и лез из горла вон, как мы не пытались.

Устав, вылили его прочь и, наконец, уснули.

Уже в полдень нас разбудил стук в дверь.

На пороге пристройки стоял сын графа в той же простецкой кофте.

– Я ночью вам по ошибке не ту бутылку дал, – неуверенно произнес Иоахим. – Верните ее мне обратно, я вам дам очень хороший виски.

– Мы его вылили, потому что пить было невозможно, – хмуро ответил ему мой друг.

– Как вылили?! Это очень редкий и дорогой ром, которому больше века! – запричитал граф. – Его пьют только с устатку бавленным, тогда и проявляются его тонкие, ни с чем не повторяющиеся фруктовые нотки!

Архитектор был сражен постигшим его горем, уйдя с поникшей головой. Ссутулившись, он шаркающей походкой побрел к себе на гору, покуда видеть его мог.

Я решил по совету моих соратников совершить вылазку в Санкт-Блазиен, старинный тихий городок, лежащий в горах Южного Шварцвальда на расстоянии пятнадцати километров от Тодтмоса. Вообще то там мне было назначено посещение ближайшего праксиса стоматолога по страховке, но я решил совместить приятное с полезным.

Санкт-Блазиен стал известен в Германии своим бенедиктинским монастырем, основанным еще в XI веке и пристроенном позже католическим собором. Сама обитель с многочисленными зданиями с XIX века по прямому назначению не использовалась. В ней с 30-х годов ХХ века находилась иезуитская школа-интернат для отпрысков из привилегированных семейств, а также ресторан и пивная для туристов.

Из более поздних памятных мест этого поселения представляло интерес кафе «Максим». Кто дал ему такое название народная молва не припомнит, но посещали его только эмигранты из стран Восточной Европы, проживавшие недалеко или приехавшие встретиться с коллегами по надобностям. Это было место с криминальным душком. Все посетители, находившиеся внутри, от мала и до велика, были одеты в черные кожаные куртки разных фасонов. Каждый сидел в своем углу или парой что-то тихо перетирали между собой, кидая быстрые взгляды на проходившего мимо какого-то мутного чужака. В предвыходные дни, как мне рассказывали сведущие люди, при большом стечении специфической публики, зачастую под воздействием крепких дешевых напитков, происходили спонтанные инциденты. Тогда между представителями различных группировок вспыхивали драки, переходившие в тотальный мордобой всех со всеми. Круша мебель и зубы оппонентов, а то и выбрасывая последних через витрины на улицу, пацаны оттягивались на славу.

Немецкая полиция, дежурившая в такие дни снаружи в автомобиле, в перепетии битв не вмешивалась. Умудренная жизненным опытом, она полагала, что все образуется и так, раз жалоб не поступало.

Бойцы трезвели, скидывались на очередной ремонт временно закрытого заведения, и вскоре все повторялось снова.

На набережной Веры, облицованной в каменные плиты с коваными ограждениями, где я прогуливался после кафе, невольно остановился.

Вода горной реки обладала абсолютной прозрачностью, на ее дне на глубине несколько метров были видны все камешки и плавающие крупные форели.

На пробу я кинул кусок бутерброда, к которому тут же метнулась пролетающая мимо чайка, а на поверхность за добычей выскочила рыба весом в несколько килограммов, оказавшаяся проворнее.

После визитов к врачу и мафиози я заглянул в монастырскую пивную, расположенную в глубоком сводчатом подвале.

К дубовому столу, за который я присел, подошел тучный монах в черной рясе с тонзурой на макушке и степенно принял мой заказ.

– Такси заказать не желаете? – спросил он меня.

– Успеется, – беспечно махнул я рукой.

– Потом затруднения будут с уточнением адреса вашей доставки, – невозмутимо произнес затворник. – Пиво у нас вкусное и крепкое, молодые иностранцы меры не знают.… Уже были прецеденты. В подвале прохладно, а наверху жарко, голову напечёт.

На улице действительно стояла летняя жара.

Прислушавшись к дельному совету, я заказал экипаж и с нетерпением приложился к литровой кружке. Пивцо оказалось превосходным и высокого градуса. Особенно поразил меня сорт «доппель бок», доходивший до 13% спирта, совершенно по вкусу не чувствовавшихся.

Немудрено, что к порогу родной избушки в Рютте меня привезли в помрачении рассудка и с провалами в памяти.

В немецком обществе издавна сложилась общепринятая мораль и в соответствии с ней устойчивая модель поведения индивидуума в различных ситуациях. Это относилось и к праздному времяпровождению на приеме, или как теперь принято говорить на парти́, играющем определенную роль в сплачивании интеллектуального коллектива учебного и научного учреждения.

Так или иначе, на нем надо было находиться вменяемым и не поминутно падать. Русскому человеку, как более продвинутому, нежели европеец, в вопросах пития, местные дозы казались смехотворными. Хотя не будем обобщать всем немцев поголовно, приходилось встречать незаурядных персон и в этой области.

Появляясь на приеме, я первым делом с разрешения хозяев квартиры или дома посещал гостевой туалет, как правило расположенный рядом с прихожей. Там я оставлял под крышкой унитаза или в стенном шкафу сосуд с водкой, замаскированный под какую-нибудь бытовую жидкость, незаметно принесенный в рукаве или под курткою. Затем уже снимал свою верхнюю одежду и присоединялся к остальным участникам мероприятия. Водка мною приносилась из-за весьма скудных доз на каждого участника партии, на два пальца на дне стакана, не более, да и то на весь вечер. Выпить больше не разорило бы принимающую сторону, но сразу выделило бы желавшего еще из общей массы алкашом и пьяницей.

Неторопливо отхлебывая в туалете от резервного запаса, ты совершенно не стеснял окружающих, полноценно отдыхая наравне со всеми.

– Налить тебе еще? – заговорчески подмигивала и спрашивала меня какая-нибудь дама из назначенных виночерпиев, провоцируя на моральное разложение.

– Что вы, и это не осилить, – отвечал я ей, давно выпивший свою пайку и подменив ее водой. – Боюсь, завтра будет болеть голова.

– Какой воспитанный молодой человек, – слышал я шепоток за спиной, стараясь держаться вертикально.

Неся подобную околесицу, я умудрялся отдыхать публично по русскому стандарту и слыть трезвенником, каких поискать.

Я понемногу втягивался в немецкую действительность и постигал ее законы.

Когда я как-то поднимался на Престенберг из Рютте, где на склоне тоже были построены дома у дороги на Бернау, где жила моя знакомая Габриэла, то решил срезать путь, пойдя по более короткой тропинке.