Пожалуйста, только живи!
Аниська по Ритиному приказанию целых три дня ошивавшийся вокруг сортировочной станции, сообщил, что ворота запираются кодовым замком. Дважды в день, утром и вечером, территорию обходит сторож – он отпирает замок, заходит за забор, что-то делает там около пятнадцати минут, затем выходит. Аптечная буханка же приезжает на склад раз в неделю, по понедельникам. То есть в принципе большую часть суток на фармацевтическом складе никого нет, и можно спокойно забраться туда и вынести что душе угодно.
– А как ты замок-то вскроешь, а? – спросил Банан, щуря на Риту осовелые глаза.
– Банан, попробуй иногда включать мозги. Это не больно, честно, – посоветовала она.
– Она сторожа соблазнит, сто пудов, – гыгыкал Леха. – И он ей сам все вынесет.
Марат в обсуждении предстоящей операции не участвовал, отходил в сторону, подчеркивая свою незаинтересованность в этом деле.
В назначенный день Рита объявила друзьям, чтобы они ждали ее на обычном месте, за железнодорожными путями – на склад она полезет одна.
– А че, помочь тебе не надо, что ли? – оторопел Аниська.
– Вы мне помогли уже со школьным журналом, спасибо, – отрезала Рита. – С такими помощниками чихнуть не успеешь – в КПЗ окажешься.
И теперь она, стараясь ступать легко и бесшумно, шла вдоль забора. Ее обостренный опасностью мозг отмечал какие-то мелочи: кривые надписи на заборе: «Рэп – отстой», «Гальперин – сука рваная», впереди, под облезлой елкой, валяется резиновый сапог, под ногами, сквозь прелую прошлогоднюю листву, пробиваются солнечные островки мать-и-мачехи. В сырой земле глубоко отпечатался чей-то каблук – в ямке плескалась вода, отражая клочок бледного неба. Рита двигалась плавно и ловко, по спине, вдоль хребта, бежали приятные мурашки.
Колеса ее ничуть не интересовали. Закинуться таблетками с пивом и пускать слюни в отключке – развлечение для дебилов. При желании она могла бы себе это и дома устроить – материнского «золотого запаса» успокоительных хватило бы, чтоб удолбаться в дрова. Только вот ей это все совершенно неинтересно, и непонятно, зачем искусственно отключать мозги, когда у большинства людей их и так природой не предусмотрено? Надо быть полным идиотом, чтобы так тупо сливать свое природное преимущество.
Зачем же тогда она ввязалась в эту историю? Из альтруистических соображений – добыть друзьям так горячо ими желаемую дрянь? Чушь! Их благодарность ее нисколько не интересовала.
Тогда, может, поправить свою пошатнувшуюся репутацию самой лихой и отчаянной девчонки в городке? Тоже неправда. Она могла бы попросту двинуть Аниське в зубы, чтобы он и думать не смел больше обвинять ее в трусости.
«Кого ты обманываешь? – усмехнувшись, сказала Рита себе. – Тебе же просто нравится вот это все – риск, опасность, приключения, адреналин. Разгадать загадку, разработать план, влезть в самое пекло – и выбраться невредимой. Ты только тогда и чувствуешь себя живой».
Она добралась до ворот забора и остановилась перед ними, вглядываясь в кодовый замок. Коротко оглянулась по сторонам – никого, все тихо, только верещит на верхушке елки какая-то взбесившаяся весенняя птица. Солнце выглянуло из-за облака и сверкнуло на металлической поверхности замка. Рита склонилась над ним, закусив нижнюю губу от напряжения.
Прямоугольная металлическая пластина, потертая, исцарапанная, десять круглых кнопок с цифрами. Замок простой, она такие видела не раз. Код тут из трех цифр, сразу понятно. Она придвинулась ближе, почти уткнулась носом в замысловатую железку.
«Сторож открывает замок дважды в день. Значит, кнопки, на которые так часто нажимают, должны быть более стертыми, чем остальные. Так и есть! Двойка, пятерка и девятка. Вот только в каком порядке их нажимать? На девятке виден жирный след от пальца. Значит, ее нажимали первой, совсем недавно. Остальных кнопок касался уже сухой палец, поэтому следа на них нет. Двойка или пятерка? Двойка или пятерка? Ладно, рискнем!»
Она коротко перевела дыхание и набрала пальцем код – девять, два, пять. Замок сухо щелкнул, и створка ворот подалась вперед. Рита ощутила холодок, пробежавший по взмокшей от пота спине.
Отлично! Вперед!
Снова оглянувшись по сторонам, она тихо проскользнула в ворота. Защелкивать замок не стала – хрен его знает, как он открывается изнутри? – просто прикрыла дверь за собой. Огляделась.
Узкий двор, под ногами – глубокая колея от колес буханки. Впереди – металлический амбар, на дверях тоже замок, но уже обычный, висячий – с таким она легко справится. Можно попытаться просто разжать дужку или вскрыть замок плоскогубцами – это легко. Рита продолжала осматриваться, приближаясь к амбару. И, только подойдя почти вплотную к двери, увидела сбоку от строения какой-то грубо сколоченный деревянный ящик с отверстием. Будка, что ли?
Мать твою! Будка!
Она попыталась отступить обратно к воротам, но было поздно. Из будки показалась морда овчарки. Здоровенная зверюга увидела Риту и оскалила желтоватые клыки, грозно зарычала. Рита попятилась, не в силах оторвать взгляд от устрашающей собачьей пасти. Нога нетвердо ступила на какую-то кочку, Рита пошатнулась, теряя равновесие. И в этот момент собака прыгнула, гигантским рывком преодолела разделяющее их расстояние. В нос ударил резкий запах хищника, запах собачьей шерсти. Рита вскрикнула и зажмурилась, ожидая, что сейчас ее полоснет боль – острые клыки сомкнутся прямо на ее шее.
– Стоять! – неожиданно прозвучал слева знакомый голос.
Требовательный, властный, но негромкий.
И – ничего не произошло. Рита, несмело открыв глаза, увидела, что собака, присев на задние лапы и все еще порыкивая, напряженно смотрит куда-то в сторону, прижимает уши. А там, куда она смотрела, там был Марат. Присев на корточки, он твердо смотрел прямо на собаку, и было в его глазах что-то такое, что натасканная на людей зверина отчего-то его слушалась.
– Вот так, – негромко сказал он, продолжая гипнотизировать пса глазами. – Вот так. Хорошая девочка.
Медленно, не делая резких движений, он привстал на ноги и двинулся к собаке, прикоснулся недрогнувшей ладонью к ее морде. «Укусит!» – в ужасе подумала Рита. Но собака не укусила, наоборот, прекратив рычать, потерлась о крупную ладонь Марата.
– Молодец! – похвалил он. – Ты молодец! Я с тобой. А теперь дай нам выйти.
Не отводя взгляда от глаз собаки, он негромко сказал Рите:
– Выходи! Осторожно, только не беги!
И она послушалась, поднялась с земли и двинулась прочь на нетвердых ногах. Краем уха слышала, как Марат еще немного поговорил с собакой, властно и успокаивающе, а потом зашагал за ней.
Створка ворот скрежетнула за ними и затворилась с сухим щелчком. Рита сделала несколько нетвердых шагов, чувствуя, как ослабели колени. Прерывистое дыхание со свистом вырывалось из ее пересохших губ. Марат остановился напротив, стоял, широко расставив ноги, глядя в землю. Она хотела сказать что-то – может быть, поблагодарить за помощь или спросить, как он здесь оказался. Он же вдруг откинул голову, быстро взглянул на нее – в светлых глазах яростно дрожали зрачки – и, вскинув руку, коротко хлестнул Риту по щеке раскрытой ладонью.
– Дура! – выплюнул он сквозь зубы.
Она задохнулась от удара, не успела даже ничего сообразить – инстинкт сработал быстрее, и, размахнувшись от плеча, засветила ему кулаком – как когда-то тысячу лет назад, во время их детских побоищ. Удар пришелся по носу, и Рита увидела струйку крови, побежавшую по лицу Марата, вниз, к губам. Лицо его искривилось, на щеках заиграли желваки, он бросился на нее, схватил за плечи, смял, тяжело дыша, – казалось, сейчас он просто повалит ее на землю и разорвет на куски. Она сама была слишком зла, чтобы испугаться его силы, отчаянно вырывалась из крепкого захвата, толкалась локтями, коленями – он держал ее слишком крепко, и ей не удавалось ударить его как следует. Рита откинула голову, чтобы наподдать ему лбом в зубы – и тогда он вдруг поцеловал ее.
Его губы, обветренные, грубые, прижались к ее рту, и Рита почувствовала солоноватый привкус его крови. В голове зашумело, горячая волна прокатилась по ее телу, до самых кончиков пальцев на ногах. Она вдруг ослабела, обмякла в его руках, изо всех сил вцепившись пальцами в его куртку, но теперь уже не в пылу борьбы, а только лишь для того, чтобы удержаться на ногах, не рухнуть вниз.
Он долго не отрывался от ее губ, терзал их, мучил, как будто хотел выпить ее всю, до донышка. И она уже не понимала, чего теперь больше в его глазах – гнева, злости или мучительной нежности, страха за нее и за самого себя. Он разорвал поцелуй, только когда начал задыхаться. Жадно глотнул воздуха, и губы его сразу скользнули выше, по ее щеке, к виску, к нежной коже чуть ниже уха. Рита, запустив пальцы в его волосы, вдыхала его запах – свежей мальчишеской кожи, весеннего солнца и ветра. Его подбородок проехался по ее щеке, слегка кольнув щетиной – еще мягкой, он ведь только недавно начал бриться, и Рита смогла наконец прикоснуться кончиками пальцев к этим острым скулам.
Марат вдруг разжал руки – только лишь для того, чтобы обхватить сильными пальцами ее запястье, а затем грубо дернул ее за собой:
– Пошли!
И она последовала за ним, не спрашивая, куда он ее тащит, впервые в жизни слепо доверяясь кому-то.
Они ввалились в какую-то конуру – крохотный белый обшарпанный домишко с застекленной до середины передней стеной.
– Что это? – хрипло спросила Рита.
– Мм? А, будка стрелочника… заброшенная… – голос Марата срывался, он взял в ладони ее лицо, и Рита заметила, как дрожат его руки. – Тут раньше… переезд был…
Голова у нее кружилась, ноги отказывались слушаться. Марат наклонился к ней, губы, такие горячие, прижались к виску. Она вцепилась в его плечи изо всех сил, чувствуя на губах грубые шерстинки от его свитера. Тяжело дыша, он проскользнул ладонью под ее толстовку – пальцы проехались по животу, задели пупок, потом поползли выше – и Марат дернулся, ощутив под ладонью нежную теплую кожу.
– Ты что… у тебя там… ты не носишь этот, как его…
И Рита тихо засмеялась, удивившись самой себе – оказывается, она еще могла смеяться.
– Неа.
Она вдруг отстранилась, взглянула Марату прямо в глаза и решительно стянула через голову толстовку. Это было в первый раз в ее жизни – мужчина видел ее обнаженной. Она и не знала, как это волнует – смотреть, как у него темнеют зрачки, как приоткрываются жадно губы, как он теряет голову, не в силах ей противостоять. Ощутить свою власть над ним.
Марат… Самый лучший, самый надежный друг. Мальчишка с обветренными руками, неизменный участник всех ее детских афер и приключений. Языческий бог-воин с опасными, чуть-чуть раскосыми глазами. Парень, о котором она так давно мечтала, но никогда бы не позволила себе сделать первый шаг.
Он тоже стянул свитер и подошел к Рите, прижавшись вплотную. Теперь они могли чувствовать друг друга всей кожей, каждой клеточкой. Она ощущала, как под ее ладонями напрягались его гладкие мускулы. Кожа его была на вкус как теплый мед.
Он подхватил ее сильной рукой под коленки, поднял на руки и, глухо простонав, осторожно опустил на стоявшую у стены старую продавленную кушетку. И Рита обвила его руками за шею, притягивая к себе, заставляя навалиться на нее всем телом – мой, только мой, никуда не отпущу!
Потом они лежали рядом, тесно прижавшись друг к другу, глядя в серый облупившийся потолок. Марат, перегнувшись через Риту, достал из куртки сигареты, закурил. Рита притронулась к его руке, и он, догадавшись без слов, приложил сигарету к ее губам, дал затянуться, потом затянулся сам. На фильтре остался вкус его губ – теперь уже такой знакомый, свой.
– Как ты там оказался? – помолчав, спросила Рита. – Я не видела, чтобы ты за мной шел.
– В последний момент успел, – объяснил он.
– Почему? – Она приподнялась на локте, пытливо вглядываясь в его лицо.
Марат отвел глаза и буркнул сдержанно:
– Страшно стало!
И Рита снова тихо засмеялась, чувствуя, как пузырьками шампанского вскипает в крови счастье.
– А теперь? – она лукаво склонила голову к плечу. – Теперь не страшно?
Он поднял на нее потемневшие глаза, с трудом перевел дыхание и признался:
– Теперь еще страшнее.
6
Он просто с ума сходил от всего этого. От того, как постоянно метался между небывалым опьяняющим счастьем и глухим отчаянием, выжигавшим душу чувством вины. Он не должен был прикасаться к ней, не имел права, он обещал брату… А теперь брат погиб, а он занял его место, присвоил себе то, что никогда ему не принадлежало. Нужно было покончить с этим, раз и навсегда. Но как он мог это сделать, если, едва приблизившись к Рите, терял контроль над собой? В горле пересыхало – ему приходилось нервно сглатывать, чтобы произнести хоть слово, сердце начинало колотиться, как сумасшедшее, все тело словно пронизывало электрическими разрядами. Он не мог с собой справиться, просто не мог…
Она сидела на ступенях летней эстрады в парке. Давно не крашенные доски рассохлись, между ними колосились высокие травинки, щекоча ее под коленками. Он расположился рядом, чуть ниже, и глаз не мог оторвать от ее тонких загорелых ног, едва прикрытых сверху подолом выгоревшего летнего сарафана, от маленьких изящных ступней, перечеркнутых ремешками сандалий.
Рита раскрыла на коленях общую тетрадь с надписью на обложке «История России, 9 „Б“», посмотрела на него, нахмурившись:
– Только рискни заржать, я тебя прибью, понял?
– А плакать можно? – невинно уточнил он, прикусывая губы, чтобы не рассмеяться.
– Нет! – сурово заявила она. – Ничего нельзя. Лучше вообще не отсвечивай, а то читать не буду. Ладно, в общем, слушай: «Он спустился на заплеванный вокзальный перрон, подошел к лотку с мороженым. За лотком дремала пышногрудая продавщица. Он спросил…» Так, это фигня какая-то, я потом перепишу. Ну, в общем, представь, что он ее спрашивает, когда отходит первый поезд на Москву, а она…
Марат украдкой сорвал травинку и принялся щекотать кончиком ее торчавшие из сандалий пальцы.
– Ах ты! – Она в возмущении вскочила и треснула его тетрадью по голове. – Короче, все, не буду я ничего тебе читать.
– Ну все-все, я больше не буду, – со смехом оправдывался он. – Я слушаю. Все. Я очень серьезен. Вот посмотри! – Подбородок его напрягся, губы сурово сжались, лишь уголки их все еще дрожали в озорной усмешке.
– Да иди ты! – Рита попыталась пройти мимо него по ступенькам. – Все, я ухожу, отстань от меня!
– Это что еще за бунт на корабле?
Он тоже вскочил на ноги, обхватил ее руками за талию, перекинул через плечо. Она хохотала и молотила его кулаками по спине:
– А ну пусти! Пусти меня, слышишь?
Он, удерживая ее сильными руками, бежал по проходу между деревянных скамеек зрительного зала, нелепо подпрыгивая и издавая какой-то дикий воинственный клич. Счастье пульсировало в висках, затопляло жаркой волной грудную клетку. Ему все еще казалось немыслимым, что он может вот так запросто прикоснуться к Рите, подхватить ее на руки, целовать, стаскивать с нее платье.
– Ибрагимов, а ну пусти меня! – не унималась Рита. – Ну все, развод и девичья фамилия, я тебе точно говорю!
И у него в голове зазвучал опять голос брата: «Дембельнусь – и женюсь. Ты смотри, чтоб тут пока никто не увивался за моей невестой». Это Руслан должен был носить ее на руках, смеяться от кружащего голову восторга, прикасаться к ее губам. Руслан, а не он. А он просто воспользовался тем, что его больше нет, отобрал девушку у мертвого. Подонок!
Он остановился и мягко опустил Риту на землю. Она, кажется, почувствовала, что с ним что-то не так, прижала ладони к его вискам, заставляя смотреть на нее, прошептала:
– Ну, ты чего? Все хорошо? Да?
– Да. – Он попытался сбросить ее руки, отвернуться, но она иногда умела быть очень сильной, обвиваться вокруг его тела, не выпуская, подавляя его волю.
– А знаешь что, – хрипло шепнула она, улыбаясь. – У нас с тобой имена почти одинаковые: Мар… и Мар… Как думаешь, может, это судьба?
И Марат уже снова целовал ее, хмелея от ее близости, податливости, от пряного запаха ее струящихся между пальцев темных волос. Целовал губы, щеки, виски, шепча:
– Маргарита… Мариша… Мара… Маруся…
– Маруся? – она тихо засмеялась. – Только этого не хватало. Какая из меня Маруся?
И, притянув его еще ближе, жарко прижалась губами к впадине у основания шеи.
То лето вывернуло его наизнанку, довело чуть не до помешательства. Душное, предгрозовое, наполненное самым ярким нереальным счастьем и ощущением грядущей беды, истошной ненависти к самому себе – за то, что жив, дышит, смеет смеяться и целовать любимую девушку.
Небо потемнело почти внезапно, все вокруг – высокий берег реки, полосу леса на другом берегу, песчаную дорогу, ведущую к шоссе, – заволокло темно-сиреневым зловещим облаком. В ставшем вдруг плотным и влажным воздухе закружилась, оседая на землю, пыль. Низко над землей пролетел стриж, раскинув в стороны полукруглые крылья.
Рита торопливо натянула сарафан, стащила из-под него мокрый купальник, сунула ноги в сандалии:
– Бежим! А то накроет!
И они, схватившись за руки, рванули по дорожке к шоссе, туда, где белела пластиковой крышей автобусная остановка. Они почти летели над землей, хохоча и опасливо оглядываясь на все ниже сползавшую фиолетовую тучу. Первые тяжелые и теплые капли дождя упали в пыль. Из-за поворота шоссе вынырнул длинный пригородный автобус и начал тормозить перед остановкой.
– Ээээй! Подождите нас! – заорала Рита и припустила еще быстрее, таща Марата за собой.
Они успели запрыгнуть в закрывающиеся двери в последний момент. Салон был битком набит, какая-то тетка с авоськами зло зыркнула на них:
– Можно не толкаться, молодые люди?
Марат, ступив на верхнюю ступеньку, вдруг увидел в другом конце автобуса остроносого мужика в форменной рубашке, тронул Риту за локоть:
– Там контролер. У тебя билеты есть?
– Ага, как же, – усмехнулась она. – Ладно, ща все будет.
– Даже не думай! – Он свирепо посмотрел на нее. – Слышишь? Пусть лучше высадит.
– Угу, и топать домой под дождем?
Рита выскользнула из его захвата и, выставив одно плечо вперед, принялась протискиваться в толпе, якобы интересуясь висевшей на стене картой города с указанным красной линией автобусным маршрутом.
– Девочка, ну ты куда лезешь-то? – возмутился какой-то дед. – Не видишь, тут люди?
– А я… – Рита растерянно замигала, напустив на лицо самое невинное выражение. – Мне бы до исполкома доехать. Вы не подскажете…
«Актриса! – с невольным восхищением покачал головой Марат. – И как это у нее так ловко получается?»
– Это тебе у «Родины» выходить, и там на 23-й автобус пересаживаться, – тут же оживился дед.
– Да что вы голову девчонке морочите? – встряла тетка с авоськами. – Пусть едет до рынка, а там пешком два квартала.
– Я, уважаемая, побольше вашего на свете живу… – завелся дед.
Закипела обычная автобусная свара. Про Риту давно все забыли. И только Марат видел, как ее тонкая, почти детская ладошка лишь на одно мгновение прикоснулась к заднему карману джинсов какого-то мужчины, потом скользнула по сумочке дородной тетки с начесом. Еще секунда – и Рита, протолкавшись обратно к нему, сунула ему в ладонь смятый билет. Марат сердито нахмурился, и она, скривив губы, прошипела:
– Слушай, ты достал уже меня, моралист! Откуда ты только взялся, такой непогрешимый?
Непогрешимый… – он сглотнул набежавший в горле комок. Моралист… Всего лишь украл чужую жизнь – и остался чистеньким. Желал смерти родному брату… Хотел занять его место… Чтобы тот просто исчез и не стоял у него на пути…
Нет! Он не хотел! Если бы он только мог пойти туда вместо него…
И что? Пошел бы? Или предпочел бы остаться дома, в безопасности? Обжиматься по углам с Ритой, в то время как родной брат ловит пули… Он совсем извелся за это лето. Тысячу раз принимал решение порвать с Ритой и тысячу раз отказывался от него, как только оказывался с ней рядом. Эта долбаная двойственность измотала его вконец, и однажды, услышав в прихожей Ритин голос (она разговаривала с бабой Диной, спрашивала, дома ли Марат), он попросту сбежал. Позорно удрал через окно, потому что просто не мог больше находиться рядом, млеть от ее близости и одновременно ненавидеть самого себя. И как это исправить, избавиться от медленно выжигающего ему нутро чувства вины, он не знал.
Сбежав из собственного дома, Марат отправился к Лехе. Тот сидел на диване перед телевизором, мрачный какой-то, злой до чертиков. Марат позвал друга пройтись, побродить по лесу – куда угодно, на самом деле, лишь бы подальше от города, где на любом перекрестке можно встретить Маргариту. Леха уныло кивнул, сунул ноги в кроссовки и вышел за Маратом на улицу.
В лесу уже чувствовалась приближающаяся осень. Темные, сплетающиеся над головой ветки дарили тень и прохладу. В проникающих между ними косых солнечных полосах кружились пылинки и посверкивали нити паутины. Кое-где под ногами попадались желтые листья. В оврагах чувствовался запах грибной сырости. Нет, лето было еще в зените, цвело всеми своими пышными красками, но в самом воздухе как будто уже дрожало ожидание скорого угасания.
Леха пнул ногой шишку, отшвырнул щелчком бычок и сообщил убитым голосом:
– Все, Маратище, картина Репина «Приплыли». Отчислили меня из учаги.
– Да ты что? Серьезно? – ахнул он. – Че, так и не дожал Гордеева?
– Да хрен его дожмешь, старого говнюка, – сплюнул под ноги Леха. – Уперся как баран. Мать ему уже и конфеты носила, и на лапу пыталась дать. Принципиальный, сука! Ну и все, выперли меня неделю назад. А вчера – прям счастье привалило. Смотри!
Он сунул руку в карман и вытащил тонкий, отпечатанный на пишущей машинке листок.
– Это что? – спросил Марат, пытаясь разглядеть в лесном сумраке нечеткие слепые буквы. Бумага в Лехиной руке прыгала.
– Че-че? Повестка! Из военкомата! – заорал Леха. – Когда только успели? Оперативно работают, ублюдки! План там у них по призывникам, наверно, горит. Конечно, кому охота служить, когда война идет? Все бегают, прячутся, а я, как дебил, главное, сам дверь открыл. Нет бы в сортире спрятаться, может, мамка бы им наплела чего, типа, что я дома не живу. Хрена лысого! Сам вышел, прям в трусах, а они мне сразу – получите, распишитесь.
– И че теперь делать будешь? – спросил Марат.
– А че делать? Теперь все, считай, забрили. Видишь? «Явиться третьего сентября». Последние недели гуляю. – Леха с силой врезал кулаком по стволу березы. – Мать плачет, Катька плачет. Я тут, блин, еще со Светкой замутил, ну, с продавщицей из стекляшки. Ну, так она теперь тоже ревет.
Марат слушал его молча. В голове как будто бы что-то выстраивалось. Вдруг показалось – он нашел выход, простой и понятный. И все сразу встало на свои места.
Под ногами вдруг что-то пискнуло.
– Погоди! – остановил он Леху. – Помолчи секунду.
– А че такое? – захлопал глазами Леха.
Марат наклонился ниже, вглядываясь в примятую траву. Писк повторился. Кажется, вон там, за кустами. Осторожно ступая, он двинулся туда, присел на корточки. Ну, так и есть. Птенец. Мелкий еще, клюв только темнеть начал. Глаза круглые, одуревшие от страха, перья встрепанные.
– Ты чего там нашел, а? Клад, что ли? – невесело пошутил Леха.
Марат осторожно взял птенца в ладони. Тот запищал истошно, затрепыхался, пытаясь испуганно клюнуть его в палец.
– Ух ты, птица, – гоготнул Леха. – Как это она тебе в руки далась? Больная, что ли?
– Это птенец, он из гнезда выпал. – объяснил Марат. – Теперь взлететь не может – ветки кругом. Это стриж, они с земли взлетать не умеют, только с высоты.
– Ну и че ты с ним делать будешь, доктор Айболит?
– Жалко дурака, пропадет же. Кошки сожрут, – сказал Марат. – Надо на открытое место выйти и вверх его подкинуть – может, полетит.
– А если не полетит? – с интересом спросил Леха.
– Если не полетит, тогда кранты, – скупо бросил Марат. – Идем!
Он быстро пошел вперед, продираясь сквозь густые заросли. Птенец в его руках затих. Только чувствовалось, как отчаянно колотится его крошечное сердце, сотрясая все жалкое птичье тельце. Он был такой маленький, такой теплый в его ладонях. И вдруг показалось – если удастся его спасти, то и то, другое, получится. И все будет правильно.
Они вышли на опушку леса. Впереди раскинулось широкое поле. Колосья золотились под солнцем, и казалось, что это огромное море расплавленного золота стелется до горизонта, ходит на ветру тяжелыми густыми волнами. Кое-где синели звездочки васильков. Чуть поодаль раскинула темные ветки одиноко растущая сосна. На горизонте виднелись островерхие крыши соседней деревни. Блеснул под солнцем купол недавно отремонтированной церковки. Где-то закуковала кукушка.
– Ну че, спросить ее, что ли, сколько мне жить осталось? Или лучше не рисковать? – кисло пошутил Леха.