Змеиная голова

Глава 7. Костя Данго

После обеда Илья Алексеевич отправился на Сенной рынок, где условился встретиться с репортером Чептокральским. Газетчик оказывал чиновнику сыскного отделения кое-какие услуги в обмен на подробности для криминальной хроники. Доканчивая на ходу кулебяку, он повел Ардова по Полторацкому переулку в «Вяземскую лавру» – средоточие распутства и гнили столичного города. В здешних трущобах ютились последние подонки общества, а сбатари[26], не опасаясь облавы, прямо средь бела дня обделывали свои грязные делишки. Соваться сюда приличному человеку было небезопасно, и уже сразу после арки у Конторского флигеля к непрошеным визитерам метнулась пара гольцов[27], но Чептокральский ловко отначил их буквально одной фразой, которую Ардов не расслышал. Пройдя вдоль длинного двухэтажного здания, в нижнем этаже которого гудел знаменитый кабак Никанорихи, Чептокральский нырнул за низенькую дверку хлипкой пристройки и увлек Илью Алексеевича по темным коридорчикам, опускавшимся все ниже и ниже. Когда сыщик уверился было, что они окончательно заблудились, Чептокральский остановился у подвальной двери и стукнул условным стуком. Дверь тут же отворилась, и в тусклом свете появилось обезображенное глубоким шрамом свирепое лицо бородатого великана.

– Костя знает, – тихо проговорил Чептокральский.

Великан молча пропустил Ардова внутрь и тут же задвинул засов, оставив провожатого за дверью. Подняв над головой красный фонарь, он молча стал спускаться по ступеням. Илье Алексеевичу ничего не оставалось как отправиться следом. Миновав еще пару дверей, они наконец очутились в устланном циновками подвале со сводчатым потолком, освещенном множеством японских фонарей-окиандонов в бумажных абажурах. За бамбуковыми ширмами угадывались многочисленные двери. В зале стоял прохладный запах криптомерии[28], уравновешенный мягкими цитрусовыми нотками.

На топчане у стены в подушках под балдахином восседал Костя Данго – молодой красавец с миндалевидными глазами на смуглом лице. По дороге в «лавру» Чептокральский успел сказать о нем несколько слов. По слухам, юность Костя провел в Японии, где наловчился выдавать себя за гейшу и во время чайных церемоний в отелях и ресторанах обчищал карманы состоятельных клиентов. По другой версии, Костя нарядился гейшей лишь однажды, когда надо было получить доступ к главе клана якудзы по заказу конкурентов из соседней префектуры. Что в этих слухах было правдой, а что нет – никто не знал, но любовь Кости Данго ко всему японскому была общеизвестна. Да и сама кличка его – Данго – означала японскую конфету[29].

– Устраивайся, Илья Алексеевич, – произнес хозяин подвала мягким бархатистым голосом и указал на подушки с противоположной стороны низкого столика, где он завершал приготовление чая в расписанных иероглифами сосудах. Особым бамбуковым венчиком Костя медленно размешивал только что залитый в чашу кипяток, взбивая матовую зеленоватую пену.

– Слыхал о тебе небылицу, будто бы ты все помнишь и ничего забыть не умеешь.

– Почему же небылицу, – скинув обувь, как можно увереннее ответил Ардов и устроился в подушках у столика.

– И что же, можешь доказать?

Илья Алексеевич полез в карман, что вызвало беспокойное движение великана у него за спиной. Костя одним взглядом остановил телохранителя и указал на дверь. Тот, поклонившись, вышел. Илья Алексеевич тем временем извлек блокнот и протянул Косте. Следом на столик лег карандашик в серебряном оплетье.

– Напишите семь рядов двузначных чисел по семь в каждой строке.

Костя подал Илье Алексеевичу наполненную чашку, а сам принялся чертить в блокнотике знаки, позаботившись, чтобы его старания надежно скрывала обложка. Закончив, он поднял глаза на гостя.

– Покажите мне цифры ровно на пять секунд.

Костя исполнил просьбу.

– Теперь проверяйте.

Илья Алексеевич начал монотонно оглашать числа. Костя следил по блокнотику со все возрастающим восторгом. Потом Ардов с такой же легкостью повторил числовой ряд в обратном порядке. Потом, уже по просьбе Кости, назвал только те знаки, что стояли в третьей колонке. Потом – по диагонали…

Ардов знал, что этот трюк производит впечатление. Ему это не стоило никакого труда: запечатленные на странице блокнота цифры так и оставались висеть перед его взглядом, слегка подрагивая в воздухе. Более того, каждая светилась своим особым светом: пятерка была синяя, двойка – зеленой, тройка поблескивала красным…

– Пропустил! – вскрикнул Данго.

Ардов смутился.

– Тройку не назвал! Пропустил! – пояснил Костя.

– Виноват, не заметил, – пробормотал Илья Алексеевич.

Красная тройка слилась с красным же отворотом на халате Кости, отчего Илья Алексеевич ее попросту не заметил.

– Ну ты даешь, Илья Алексеевич, – протянул Костя, когда эксперимент закончился. – Не соврал чудачек[30] – газетчик – память волшебная… Тебе бы с такой памятью в стиригоны[31] податься.

– Деньги – не главное, Константин Артамонович.

– Однако ж ты ко мне пришел. А у меня деньги – вроде как профессия.

Действительно, нынешняя специализация Кости была «блинопек», то есть фальшивомонетчик. Причем считался он в этом деле мастером самой высшей квалификации, за что пользовался чрезвычайным авторитетом у самых крупных воротил преступного мира.

– Насколько мне известно, вы российские банкноты не подделываете, так что по моей части к вам претензий не будет.

Костя удовлетворенно хмыкнул – фараон[32] оказался со смекалкой.

– Да, – отпил он из своей чашки, – кугэсацу[33] куда безопасней!

Костя откинулся к стене и прикрыл глаза. Ардов терпеливо ждал разрешения перейти к вопросу, ради которого он и просил Чептокральского устроить встречу.

– Ну так что за дело у тебя ко мне, Илья Алексеевич? – наконец спросил Константин Артамонович, вероятно решив, что сыщик прошел проверку. Илья Алексеевич начал, едва сдерживая накатившее волнение:

– Пять лет назад в России появились фальшивые кредитные билеты 25-рублевого достоинства образца 1887 года. Вот такие.

Он достал из бумажника и протянул несколько банкнот. Костя взял и даже начал рассматривать, хотя внимательный взгляд мог отметить, что смотрел блинопек мимо.

– Я бы хотел знать, кто их изготовил.

Костя еще какое-то время помял в пальцах кредитные билеты.

– Ого, Илья Алексеевич! – улыбнулся он, показав безупречные зубы. – Аппетит у тебя, прямо скажем, царский…

Ардов не нашелся с ответом, потому промолчал. Просьба и вправду выглядела нагловатой, если принять во внимание все обстоятельства.

– А что это тебя старые «сашеньки» заинтересовали? Дело давнее, сколько лет уж прошло.

Костя вернул банкноты и опять сделал глоток. Он старался держаться как можно вальяжнее, но волнение передалось и ему.

– Эти билеты я нашел в деле своего отца. Его убили. Полагаю, предыдущий следователь вышел на след убийцы и фальшивые ассигнации имеют к нему какое-то отношение.

Потертую папку с надписью «Дѣло объ убійствѣ титулярного совѣтника А. А. Ардова и его супруги» Илья Алексеевич обнаружил чуть более месяца назад в подвале третьего участка Спасской части, куда тайно пробрался однажды вечером, незаконно завладев ключами от архива. Ради этой папки он и вернулся в Петербург, когда узнал из письма своего приятеля Саши Баратова, что следователь Горбоносов, занимавшийся делом отца, попал под карету и скончался. На это внезапно освободившееся место Ардов и поступил, впечатлив пристава Троекрутова не столько аттестатом Цюрихского университета, сколько рекомендательным письмом обер-полицмейстера. Завладев папкой, Илья Алексеевич каждый вечер перебирал доставшиеся ему бумаги у себя в квартире на Садовой. Две комнаты во флигеле над мелочной лавкой он снял по возвращении, не желая селиться в семейном особняке, где без малого пять лет назад обнаружил труп батюшки, его супруги и верного лакея Нилыча. Каждую из этих бумаг Ардов мог без труда вызвать в памяти и рассмотреть в мельчайших деталях, но каждый вечер перед сном он садился на кровати и подолгу смотрел на стену, где были прикноплены все имеющиеся по делу материалы. Переводя взгляд от одного документа к другому, он пытался нащупать ниточку, способную вывести к преступнику.

– Погоди, так Алексей Ардов – твой батюшка, что ли? – удивился Костя.

– Да. Он служил в казначействе.

Костя опять задумался.

– Слушай, Илья Алексеевич… А зачем тебе правду-то знать? Отца уже не вернуть… Как бы ты своим интересом новую беду не накликал.

Только сильное волнение, жужжание невидимых насекомых и кислый вкус винного уксуса во рту помешали Илье Алексеевичу приметить, что собеседник явно осведомлен о связи фальшивых «сашенек» со смертью чиновника из казначейства.

– Человек, убивший отца, все еще на свободе, – пояснил Ардов свою настойчивость. – Он должен понести наказание…

Илья Алексеевич извлек из манжеты на левом запястье стеклянную колбочку, сбросил на ладонь пару белых крупинок и отправил их в рот. Костя с интересом наблюдал за необычной процедурой.

– Смажу твоего фетера наверняка залетный лейгер без понятия справил. Взял за то аржан и отвалил. Тебе надо бы вожака взнахопырить…

Илья Алексеевич мысленно полистал «фартовый словникъ» – засаленную брошюрку, полученную в дар от Жаркова в первые же дни работы в участке – там были собраны особые воровские словечки с переводом на язык обывателя. С этим словником туманное высказывание Кости обретало смысл – получалось так: «Убийство твоего отца наверняка совершил непосвященный в детали наемник – взял деньги и скрылся. Следует искать того, кто спланировал это преступление».

– Кое-что о нем мне уже известно, – горячо согласился Илья Алексеевич, рассосав пилюльки. – Человек, стоявший за этим убийством, носит трость с серебряным набалдашником в виде головы дракона с крупной зеленоватой горошиной за зубами.

Костя тяжело вздохнул.

– Нет, Илья Алексеевич… Такого не знаю… И саргу эту липовую[34] первый раз вижу. Извини – у тебя свои заботы, у меня – свои…

В это время из каретного сарая во дворе особняка на Итальянской улице вышел Касьян Демьяныч Костоглот. Вид у него был горячий и растрепанный. Он приложил платок к сбитым костяшкам пальцев правой руки и скривил рот – ссадины саднили. Следом вышел конюх Егор с какими-то бумагами в руках.

– Прикажете в холодную, Касьян Демьяныч?

– Отпусти, – глухо ответил коммерции советник, взял бумаги и просмотрел. – Может, показать кому?

Костоглот метнул в сторону конюха бешеный взгляд.

– Помалкивай, дура!

Касьян Демьянович подозвал рябого кучера и велел отправлять экипаж к театру.

Глава 8. Письмо

Полный лысоватый чиновник третьего отделения Спасской части Облаухов принимал жалобы посетителей, потягивая из стакана жидкий чаек. Рядом дремал филер Шептульский, по сивушному духу которого было понятно, что на лекарство его дорогая супруга могла сегодня не рассчитывать. Очередная посетительница сбивчиво рассказывала, как, завидев у своего дома оборванца, выпрашивающего милостыню, не ограничилась денежной подачей, но выбрала из гардероба мужа порядком изношенный жилет и вынесла попрошайке.

– Весьма похвальная сердобольность, – отозвался Облаухов, не очень-то вникая в детали повествования.

После возвращения мужа со службы выяснилось, что означенный жилет представлял собой тайное казнохранилище и в его карманах покоилась весьма крупная сумма денег.

– Какая? – встрепенулся филер.

Женщина назвала. Сумма и вправду была немалая. Кузьма Гурьевич хотел было затребовать описание нищего, но в этот момент в участок вошел Ардов, и филер бросился к нему навстречу.

– Илья Алексеевич, проследил! – горячо зашептал Шептульский. – Проследил за вашей барышней. Интересная, доложу я вам, особа. Я в клуб заглянул, поинтересоваться, так сказать, почем нынче берут за обучение шары катать. А она как раз конвертик припрятывала.

С этими словами Кузьма Гурьевич достал из-за пазухи и протянул измятый конверт. Ардов извлек лист бумаги с наклеенными буквами, вырезанными из газетного заголовка. Шептульский заглянул ему через плечо и прочитал послание:

– «Я знаю твою тайну. Исполни мою волю, или пожалѣешь».

Филер торжествовал. Конечно, смысл фразы был совершенно неясен, но Шептульский все равно был уверен, что доставил сыщику главную улику преступления.

– А куда она отправилась из клуба? – поинтересовался Илья Алексеевич.

– В «Аквариумъ». Служит артисткой. Сегодня дают одноактную «Мышеловку», потом оперетку «Прекрасная Елена» и дивертисмент[35].

Илья Алексеевич вспомнил, что сегодня утром на столе Костоглота среди газет и конвертов он видел программку театра «Аквариумъ» – именно на нее была поставлена серебряная табакерочка.

Кому адресовано послание? Если Найденовой, то ей явно угрожает опасность! Возможно, вчера она стала свидетельницей преступления в клубе, и теперь преступник требовал от нее молчания – что еще может означать это «исполни мою волю»?

Ардов обернулся к столу Облаухова. Тот заканчивал записывать приметы злополучного жилета, который выходил совершенно обыкновенным, черным с серой полоской – такой можно было купить на любой толкучке копеек за пятьдесят.

– Константин Эдуардович, а вы чай с сахаром пьете?

Облаухов отвлекся от жалобщицы и насторожился.

– С сахаром, – осторожно подтвердил он.

– Вы что же, бросили диету Бантинга?

– Какую еще диету?

– Вы разве не по ней худеете? Результат вполне обнадеживающий!

Облаухов смутился. Как всякий тучный человек, он, конечно, постоянно искал способы потери веса, становясь безвольным пленником каждой новой рекламы очередного средства для похудения. Чего только не испытал на себе несчастный организм Константина Эдуардовича! Слабительные, очистительные, мышьяк, стрихнин, стиральная сода, английская горькая соль – результаты были едва различимы. Тем неожиданней было услыхать от чина сыскного отделения, что его усилия наконец-то воплотились в какую-то заметную постороннему глазу форму.

– Вот именно этот метод я еще не пробовал, – смутившись, признался Константин Эдуардович.

– Ну как же! Уильям Бантинг! Его труд «Письмо о тучности» сейчас весьма популярен в Европе. Он сам успешно сбросил 20 килограммов и доказал вред еды, содержащей много сахара и крахмала.

Облаухов с чувством стыда оглядел стакан чая на своем столе.

– Если хотите, я вам принесу.

– Был бы очень признателен, – кротко ответил чиновник.

Ардов вернул конверт Шептульскому и направился к выходу, на ходу попросив филера снести улику Жаркову на экспертизу.

– Слушаюсь, – выкрикнул Кузьма Гурьевич.

Вид у него был такой напряженный и героический, словно он находился под артиллерийским обстрелом в самом эпицентре адской бойни.

У самого выхода Ардов обернулся, словно что-то припомнил:

– Константин Эдуардович, а куда отправили букеты?

Облаухов изобразил любезную улыбку, не успев понять смысла вопроса. Удивил вопрос и филера.

– Ну те, что были изъяты давеча у Махалкиной. Которая без свидетельства торговала.

– Известно куда, – с каким-то неуместным смущением ответил Облаухов, обменявшись взглядом с Шептульским. – Оскар Вильгельмович велели поместить на склад временного хранения.

– Не могли бы выдать мне один?

– Инструкция на сей счет не предусматривает, так сказать… – деликатно возразил Константин Эдуардович, хотя по интонации было понятно, что стоять насмерть за эти улики он не станет.

– Все равно ведь завянут! – улыбнулся Илья Алексеевич.

Шумно выдохнув, Облаухов встал и, повелев просительнице обождать, отправился по коридору на склад.

Глава 9. «Аквариумъ»

Подбежав к зданию театра, Илья Алексеевич заметил среди множества экипажей уже знакомую лакированную карету на желтых колесах со щербатым кучером на облучке, который как раз подавал прикурить проходившему мимо упитанному господину в котелке. Ардов остановился у афишной тумбы, на всякий случай прикрыв лицо букетом.

По пути в голове Ильи Алексеевича забрезжили очертания новой версии. А что, если эта Найденова сама взялась шантажировать убийцу? Тогда смысл письма становился гораздо понятней: «я знаю твою тайну» – о самом убийстве, «исполни мою волю» – требование платы за молчание, «или пожалеешь» – угроза донести в полицию.

Вокруг тумбы, заклеенной афишами с грядущей премьерой «Уриэля Акосты», набрался народ. Юноша в студенческой тужурке с горящими глазами уверял спутницу, что это безоговорочно выше «Гамлета», поскольку пьеса Гуцкова воспитывает в массе чувство гуманности и симпатию к свободной мысли. Голубоватый голос молодого театрала имел дух подтухшей рыбы. Вступивший в диспут пожилой джентльмен с кофейным баритоном, к которому примешивался запах плавленого сургуча, поделился известием, что в Москве пьеса уже поставлена на сцене Охотничьего клуба, где роль философа-бунтаря, как говорят, неплохо играет некий Станиславский, который сам же и поставил спектакль по заказу Общества литературы и искусства.

Ардов отошел от тумбы, чтобы сосредоточиться. Положим, письмо до Костоглота не дошло – перехватил Шептульский. Но Найденова могла уведомить его и другим способом. И если гипотеза верна, то в костоглотовской карете шантажистке прямо к театру привезли требуемую сумму.

«Ах, как неосторожно! – едва не произнес вслух Ардов, увидев Варвару Андреевну, выпорхнувшую из служебного подъезда театра собственной персоной. – Как же она так в открытую себя выставляет! Ведь преступник теперь будет знать ее в лицо и вполне может прикончить для верности!»

Тем временем актриса подбежала к экипажу в английской упряжи, легко вскочила на подножку и, кивнув кучеру, исчезла внутри. В то же мгновение карета рванула с места. Илья Алексеевич растерялся. Такого кунштюка[36] он никак не ожидал. Он скривился от вкуса жидкой смолы, растекшейся по языку, и поспешил заглотить пилюльку из колбочки. «Вероятно, одноактная пьеса закончилась, – отметил он про себя, – а на дивертисмент она не осталась».

Ардов огляделся. Что теперь делать? Отправляться в погоню? Понятно и так – карета остановится у роскошного особняка на Итальянской улице с окнами на Фонтанку. Ворваться туда с требованием оставить Варвару Андреевну в покое? Глупость несусветная. В конце концов, она отправилась добровольно и пока никаких улик против Костоглота не имеется – одни подозрения. Постояв, Илья Алексеевич направился к театральному подъезду, выставив вперед пучок маргариток.

– Виноват, ищу актрису Найденову, – воскликнул он, отбивая букетом предмет дамского гардероба, вместе с визгом полетевший в него из недр первой же гримуборной, дверь которой он отворил наугад.

Со сцены доносились бравурные звуки оперетты Оффенбаха. Переведя дух, сыщик сделал несколько шагов по коридору и распахнул следующую дверь.

– Нижайше прошу прощения, актриса Найденова не здесь?

От гримерного стола к Ардову обернулся корпулентного вида спартанский царь Менелай в выкрашенных золотой краской доспехах из папье-маше и плетеных сандалиях. Он как раз прилаживал себе на подбородок пышную бороду. От флакона с клеем тянуло пряным древесным духом, похожим на коньячный. У соседнего столика сидел грустный молодой человек и листал журнал «Театръ и искусство». Это был артист Лянин.

– Вижу, что не здесь… – пролепетал Илья Алексеевич. – Хотел выразить признательность…

– Укатила ваша Найденова со своим ухажером, – весело сообщил Менелай горячим песочным голосом.

– Ваши гнусные домыслы отвратительны! – визгливо вступил Лянин. Кажется, он был нетрезв.

Ардов отметил, что в облике молодого человека было что-то неуловимо знакомое.

– Простите, не могу распознать, а вы какую роль сегодня исполняли?

Пьесу-шутку в одном действии «Мышеловка» драматурга Щеглова, допущенную к представлению 27 февраля 1896 года за нумером 2303, Ардов мысленно пролистал, пока ехал на извозчике, – она была опубликована в третьем номере «Нивы»: меркантильная мадемуазель Клёпа пыталась женить на себе перспективного адвоката с наследством, используя его любовь к театральному искусству. Клёпу, надо полагать, играла Найденова.

– Ах да, неужели адвоката Веньяминова?

– Вольдемар, это же успех! – воскликнул царь Спарты. – Тебя не узнали! Какой неоцененный талант! Какая глубина перевоплощения! – Обернувшись к Ардову, он уточнил: – Валентин играет вторую мужскую роль, Погуляева.

Менелай насадил на голову шлем и стал протискиваться к выходу. Он явно иронизировал над младшим коллегой.

– Виноват, вынужден отлучиться, дабы позаботиться о восстановлении супружеской чести, – похохатывая, уведомил он сыщика. – Этот мерзавец Парис уже умыкнул, с позволения сказать, мою распутную женушку из Спарты.

– По какому поводу интересуетесь? – с вызовом спросил Лянин, когда царь оставил гримерку.

– Я писатель, – неожиданно для самого себя выпалил Илья Алексеевич. – Драматург. Написал пьесу, хотел предложить ей главную роль.

– Вот как? – Лянин встал и пошатнулся. – И как называется ваша пьеса?

– «Трехбортовый карамболь», – как можно невиннее сообщил сыщик.

– По-моему, довольно глупое название.

Было заметно, что внутри у молодого человека все клокотало и он искал повода, чтобы выплеснуть страсть.

– Там и для вас роль есть, – добавил Илья Алексеевич, с интересом ожидая дальнейших действия господина артиста.

– Премного благодарен – не нуждаюсь!

– Как знаете, – пожал плечами Ардов и положил букет на столик.

– И выглядите вы довольно глупо, господин писатель! – дерзко выкрикнул Лянин и приблизился к сыщику вплотную.

– Ну, по крайней мере, я не пугаю прохожих фальшивой бородой, – холодно проговорил Илья Алексеевич, не мигая глядя в глаза несчастному воздыхателю.

Лянин растерялся и зашевелил губами как рыба, не сразу найдя что ответить.

– Это не ваше дело! – наконец выкрикнул он. – Если вы еще раз заявитесь сюда с этим пошлым букетом, предупреждаю – будете иметь дело со мной! Я запрещаю вам, слышите?

Развернувшись, Ардов медленно вышел из уборной и отправился по коридору. Со сцены доносился тенор царя Спарты: «Я Менелай благородный, лай благородный, лай благородный. Все – мои друзья». «И все – его друзья», – тут же подтвердил хор. «Живется мне превосходно, не превосходно, не превосходно. Муж Елены я…»