Собирание игры. Книга первая. Таинственный фьорд
– А пойдём! – задорно согласилась музыкант, засмеявшись.
– А мы? Деби, мы куда? На танцы? – несколько холодно спросил режиссер и выпил целый стакан виски с содовой.
– Да, пожалуй. Ненадолго. Вы только не пейте больше. И не злитесь больше. Вам это не идёт. Вы ведь… очень добрый! Да? – неуверенно ответила девушка.
– Хм… Чёрт! Вы, как и все женщины, любите контролировать и руководить, да? А я не люблю этого. Извините… Хм. А мне-то показалось…
– Это вы, Владислав, извините меня… Я… Я не выношу совершенно… – мне плохеет – запах алкоголя! И это всего-то… что я контролирую. Извините. А тусовки молодёжные обожаю! И танцы! Идёмте же! – уже ободряюще-зазывно воскликнула Деби.
В концертном зале этой вип-зоны у наших гостей были заборнированны отличные места в первом ряду напротив центра авансцены. Пространство шириной метра в четыре между столиками и сценой, возвышающейся на метр от пола, было предусмотрено для спонтанных танцев слушателей. Ряды в зале были расположены террасами с большими проходами. По этим проходам шныряли официанты и люди, которые то приходили, то уходили, то переходили на самую верхнюю террасу, где располагались бары.
– А, вот и мои туристы! Только двое? Я всё равно рада, немножко заскучала одна – Татьяна Эдвардовна действительно сидела одна, без соседей. – У нас три столика, на девять персон, по три за столиком. А на столиках… ах вот бежит официант… Нам же положен «капитанский коктейль»…
Владислав Фёдорович не из скупердяйства, а просто «по приколу» заказал полный набор этого лёгкого фуршета:
– Да, и коктейли на девять человек, и мороженное, и фрукты и десерты… Нет, мороженное пока три порции. – В глазах его бесятами играли огоньки куража.
Татьяна, чуть раскрасневшаяся, рассеянно и очаровательно улыбнулась. Она обмахивала лицо, плечи и шею красивым веером из слоновой кости с бирюзовой инкрустацией. Она вообще как лебедь белая любила взмахивать холёными руками. Знала, что золотые украшения на пальцах с алыми ноготками и загорелых запястьях выписывают заманчивые иероглифы.
– Я, собственно, уже собиралась уходить. Извините, это ни… в коей мере не связанно с вашим приходом. Сдаю пост! – она рассмеялась – А если честно, сегодня выступление Мюзик-холла (только вот закончили),… эта именно, сегодняшняя программа, мне нравится менее всего. У них чередуются три программы. Следующая посвящена этническим, культовым танцам древних египтян, индейцев, арабов и прочее. Это – высокий класс. Но более всего я люблю третью, под классическую музыку. Нет, не чопорную и сдержанную, а… страстную, виртуозную, экспрессивную, где-то даже эпатажную… – Лучевая заметила, что Владислав смотрит на неё «сквозь её слова», что-то прикидывая «о ней».
А прикидывал он банальное: пойдёт на флирт эта дама? Не пойдёт? «Не пойдёт! Даже на танцы не остаётся… Иную, хм, страсть предпочитает… А, да ладно…».
– Да… Ещё три танцевальные пары исполняют «латину», вальс и прочее… Когда девочки Мюзик-холла переодеваются… Между номерами. Одна из пар весьма… эмоциональна, особенно когда классический оркестр сменяет на это время джаз-бэнд. – продолжала и заканчивала Татьяна своё информационное сообщение уже без видимого вдохновения, дежурным размером гида. – Приятного вечера! До завтра!
Она ушла. Дискотека «заводилась». Уже и на сцене несколько человек… Маловато пока… А вот за перилами небольшой балюстрады, ограждающей столики первого ряда зрителей, перед сценой, прямо напротив Владислава, назойливо танцевали две девицы. Судя по «коровьим» взглядам, томно и призывно порхающим длинным наклеенным ресницам в сторону VIP-клиентов, в частности Влада, их не смущало наличие ни Деборы, ни кучи резвящихся детишек и степенно перемежающих танцевальные «па» пожилых пар справа и слева. В этот раз они не попали в «эскорт-услуги» и намеренны «отбить» затраты на поездку уже на лайнере. Это бойцы, умеющие воевать и на суше и на море. Не сдающие позиций. О, они виртуозны в разных позициях!
На сцену вышли две певицы в концертных платьях и трое профессиональных танцоров: две девушки и парень, наряженные под «бальников». А может это и были те «бальники», что выступают здесь. Следует сказать, что «концертное платье», привычное такое (длинное, «в пол», с блёстками, воланами, шифоном и кринолином), безнадёжно устаревает, уступая место платью «для коктейлей», ну такому, что хоть и прикрывает пупок, но отвлекает от «подпупковой» зоны лишь блёстками. И это, последнее, сохраняет традиции. Зато длина демократично объединяет двух певиц с теми двумя соискательницами перед сценой.
Конферансье представил вышедших:
– Наши «золотые голоса»: Милена и Орнелла. Да, милая Милена и «орлица» Орнелла. Поприветствуем аплодисментами! Наши «шустрые ножки» Эрика, Мишель и наш «бычок» Мигель. Искупаем в овациях! Сейчас, по вашему приглашению, они могут составить вам танцевальную компанию. Мастер-класс! Бесплатно! Разбираем! Спешим!
«Студенты, наверное, любят Татьяну Эдвардовну. Она умеет и внимание аудитории держать и дисциплину. И строга, и умна, и обаятельна. И стройна! Но почему смуглая кожа? У меня, южанки, светлей. А она бледнолицая петербурженка. Солярий? И может не шатенка вовсе? Да, салоны… уход… Эти загадочные дамы из загадочного Петербурга… «Колдуньи», «Пиковые дамы»… «не от мира сего». И эта цельность без высокомерия, эта глубина натуры, это особенное достоинство. Свою врождённую, не показную, тихую тактичность они носят в себе как завещанный оберег! Это – начинка! Никаким макияжем, тренингами и притворством этого не добьёшься! А я? Я более на этих двух девок похожа… Моё прошлое… И это «любострастие» выпало! Точно! Но я…, я больна! Что во мне начинка? И ему, Владиславу… Выпало… Ах, зачем он вновь пьёт! Эти котейли проклятые! Я пойду. Пойду.» – думала Дебора.
– Извините, Владислав Фёдорович… Я тоже пойду… Чуть пройдусь по кораблю… осмотрюсь… Извините. – сказала девушка.
– Что вы всё извиняетесь? Скромница. Глаза-то выдают: недовольны, что я пью!? А что вам? И откуда вам знать… Эх! Разное у нас, видать, «любострастие» с вами. Что ж: спокойной ночи! Снов… сладких!
Она быстро поднялась наверх, к выходу возле баров. Вдруг остановилась, оглянулась. Почему? Любопытство? Да, острое! Непростое! То, что ведёт к открытиям! Бывает научным… Сейчас – к открытию новой, близкой, родственной души. Половинки твоей. Может быть…
«Господи! Ну зачем! Зачем эти две бля… сидят уже рядом с ним? Он что – пригласил? Угощает их… А!» – сжалось горячим, колючим комочком и забилось терзающим трепетом сердечко Деби.
Да – пригласил. Его тоже терзали и слова, и всё поведение В.В.В. этим вечером. Ему не нравилась режиссура этого «Мефистофеля». Ещё Владислав не любил оставаться один после «спектакля». Рука привычно тянулась «к стакану». Но того, что кричит внутри не залить, не избыть… Девки тоже лишь помогали пережить эпизод. Но без стакана и без девок… Как? Как быть тому, кто всю жизнь ждёт чистоты и света, а вляпывается в грязь и надежда на светлое тает, тает, тает… «Это – моя болезнь. Дрянная, уже хроническая… К чёрту! Не хочу думать! Эти – ушли…, церемонные больно… «Татьяна – броня» и «Даша – недаваша». Деби – Даша… Что-то в ней такое есть… моё. Музыкантша слишком высока и, ха, высокую грусть несёт собою… Актриса – гордячка. Учёные и люди искусства давно уже «униженные и оскорбленные». Хорошее название «Оскорбленная луна». Как мой любимый фильм «Горкая луна»… Да-а-а. Сам ты, впрочем, дурак и пошляк… Вот гляделки все на меня проглядели эти две сучки…, из платьев рвутся. Ладно, приглашу… Но как однообразно, как всё обрыдло!»
Деби не могла уйти… Этот магнит, магнетизм держал крепко. Присела так, чтобы ей было видно всё, и никому – её.
«Танцует… уже танцует с ними. Руки… У него красивые руки… Крепкие длинные пальцы. Сейчас они на этих чужих ягодицах… Глаза его… Бывают властные, драконьи, бывают… как у раненой собаки… Нет, он не весел! Глаза смотрят внутрь себя… Молодец… А почему я чувствую чей-то взгляд?! Кто это так извивается смерчем? С Эрикой и Мишель. Да, мне машет! Это же Воловьев! Устала я от него! Он – тяжёлый!… Ой! Девки уже с ним! Бросили грустного режиссёра. Ха-ха! Дарит им что-то… О, колечки! И певицам… И бальнику… Полные карманы у этого факира! Господи! Владислав поднимается… Идёт прямо ко мне… Быстрей, незаметно уйти…».
А он поднимался привычно ссутулившись, опустив глаза. Ему не хотелось смотреть. Никуда. Ни на что. Тем более вглядываться. «Кто там наверху,… кто-то зовёт меня? Ждёт? Чьё-то лёгкое дыхание… Родное… Да нет – показалось… «Если долго вглядываться в бездну, бездна начинает вглядываться в тебя». Так ведь говаривал твой друг, господин порученец?… Дыхание… Вдохните в меня свежий глоток жизни! Пожалуйста!»
… А Ростислав Всеволодович погулял по судну, посидел в сигарной комнате, покурил. Надежда, что удастся сосредоточиться, что из клубов дыма соткётся хоть какой-то ясный образ, метафора, ответ и покой быстро рассеялась. Клубы-то сгущались, но «шевеления вялой души» (его любимая фразочка!) не возбуждались и подобием творческого акта. Обычный шифр-мешалка.
«Что ему, кривому подселенцу нужно? Любой из нас – тайна, любого можно и пригнуть, и сузить, и судить. И вдохновить любого? Этот Витольд намерен разбудить наших внутренних подселенцев, судей? Есть, конечно есть в суде таком очищающая сила! Да только как сделать ясным то, что непроницаемо темно? Внутренний драматический диалог с самим собой, непрерывный. Да, диалог такой – экзистенциальная, сущностная штуковина! Он и в жизни моей, и в литературе моей… и в моих снах. Я знаю, что он не может быть завершён. Он просто нужен. Я знаю, что уроки оптинских стариков, Конфуция и Лао не могу толком даже понять. Каюсь, каюсь… Но почему?! Почему обязательно «по Вере воздам», и не «по делам»?! А Его дела не обсуждаемы… Прощение… Себя бы простить… Что-то сердце давит! Хватит курить. Пойду…».
Драматург купил несколько сигар из разных уголков мира и вышел… Вышел? Вышел, да не ушёл… От того, что «подселилось», что «разрыло» память. Облачко дыма, словно тень Той, Незабвенной, кралось за ним. Оно вызывало на диалог… С собой? С Ней? «Сколотые маски… Вот, хлюзда!».
Глава 4. Сны и просоночные хляби. Драматург.
– Какой красивый храм! Необычный! А можно зайти? – Она сомневалась в строгости своего костюма.
Облегающие брюки, кофточка из тонкого шёлка. Старается придать лицу взрослый вид, но стройная юная шея выдает и то, что молодой даме лишь двадцать пять, и то, главное, что душа её не морщинистая, ещё радостно и с любопытством выглядывающая на этой шейке.
– Да, уникальный для России. Сочетание русского и западноевропейского церковного зодчества. Богатство украшений: белокаменная резьба, множество скульптур по нижнему и верхнему ярусам. У главного портала – большие скульптуры на постоментах с двух сторон от лестницы.
– Надо же… Как у католиков… Пётр и Павел… И сколько барокко! В русском-то православном храме… А мы где?
– Это Дубровицы, старинная усадьба недалеко от Москвы. К югу. Владения князя Б.А. Голицына, одного из воспитателей Петра Первого. По умонастроению и Пётр и князь были западники. Храм «Зна́мение» во имя иконы Пресвятой Богородицы. Символ Русского Третьего Рима!
Она вошла в храм. Он следом. Она взяла церковную юбку и плат, купила свечи и подошла к иконе…
Когда они вышли на улицу, он заметил, что её глаза были покрасневшими. И ещё… Она точно постарела на десять лет. Молчала. Он пытается поддерживать разговор:
– И в интерьере почти нет живописи,… Барельефы, скульптурные композиции… Были комментарии на латинском…
– Да… мы видели… «Положение во гроб». Это – Зна́мение! Это – знак, пророчество. – она была готова расплакаться – А почему нет «Пьетты»? Почему?! Почему вы не будете оплакивать меня. Вы даже на могилку мою не придёте. Ни разу.
– Ну что ты, Незабвенная, такое говоришь? Ерунда какая. Пойдём перекусим. Вот рядом ресторан «Голицын». Летняя терраса.
Он заказал «Ужин рыцаря». Она – триста грамм водки и салатик. От выпитого её глаза стали злыми. Она была близка к истерике.
– А почему вместо купола – она показала рукой на храм – дурацкая ажурная золочёная корона. Впору терновый венец!
Её лицо, особенно на висках, скулах и подбородке покрылось словно ржавчиной. Потускнело.
– А это усадьба? – голос её стал низким, глухим. Эхо.
– Усадьба князя. Сейчас там НИИ животноводства и ЗАГС. Вон смотри: невесты в белых свадебных платьях… – Я пытался быть лёгким.
– Какая мерзость! Учёные желают знать: почему после свадьбы мужа называют козлом, а жену – коровой?
Я попытался улыбнуться.
По её лицу пошла серая плесень. Вот уже в волосах, вот между пальцами.
– Прощай, Ростислав… Спасибо…
– Что значит «прощай»? За что «спасибо»? Что ты? Подожди! Врача!
– Не надо врача. Я уже час как мертва. Ты даже не заметил! Спасибо, что помог мне принять яд.
– Ты бредишь! Врача!… Что это у тебя?
– Это трупные пятна. Ты всё время был занят собой, своим творчеством… Не замечал… Не думал обо мне. Помогал – да. Но мало! Мало! Ты – трус! Трус! Трус!
Ростислав Всеволодович проснулся. Спасибо простатиту: заставляет просыпаться два-три раза за ночь. И видеть два-три сновидения. Разных, как правило тяжёлых… Но сейчас уж и вовсе… Почти кошмар…
Он лежал с закрытыми глазами. Он не хотел вспоминать об этом. Но он вспоминал.
Они познакомились на Летней школе молодых драматургов и сценаристов. Ему сорок восемь, ей, Любе – двадцать четыре. Она – москвичка, замужем, дочке пять лет. Он уже мэтр, он вёл мастер-классы по коротким, одноактным пьесам-новеллам. Среди одиннадцати слушателей она выделялась какой-то необычной красотой и… загадкой. В серых глазах, ещё и слегка косящих, плескались волны далёкого, романтичного, того, что знала и видела она одна. Странно, но по первым же диалогам его поразило, что молодая леди, как и он, видит другую сторону, носит в себе драму.
Школа проходила в усадьбе Валуево и флёр того фильма, то ощущение «ласкового и нежного зверя» служил дымкой, завесью перед сценой новой, личной «драмы на охоте».
На первом же семинаре она сказала, что написала несколько (уже более десяти), миниатюр. Общее название «Незнакомцы в ночи».
– Дамская лирика? Любовь? – Спросил Ростислав Всеволодович.
– Почему же? Условно «незнакомцы», условно «в ночи». Есть и про любовь, хм… Но главное… Главное – маски, сложные психологические перевёртыши, зна́мения.
Это «зна́мения» будто током ударило в его уже седые виски.
– Пожалуйста… Э… Люба, которая пишет про «нелюбовь»… Одну такую вашу вещь… аннотационно… сейчас.
– Да… пожалуйста… эта новелла… Называется «Пепельница». Ну, вы помните разговор Короленко с Чеховым…
«Ого! Образованная! Какая-то она другая…» – улыбнулся довольно мэтр.
– Аэропорт. Ночь. Зима. Метель. Задержка рейса. В ресторане, за одним столиком случайно оказываются двое: мужчина и женщина. Они уже двадцать лет в разводе. Не сложилось тогда: была ложь, были маски. Сейчас они как незнакомцы: другая жизнь и всё чудесно. Якобы. Курят и хвастают. Вновь лгут. Новые маски вроде бы не жмут… Расходятся, разлетаются… А в пепельнице дымок от сигарет «рассказывает» горькую правду о том, что… всё плохо, ещё хуже, чем было им тогда… Потеря. Навсегда… Или?…
Школа работала и ездила на экскурсии: Переделкино, Остафьево, Дубровицы. Прогулки, беседы, диалоги…
Вальс из фильма «ласково и нежно» вскруживал голову мастера. «Изведать после долгого поста, что означает жизни полнота». И «Фауст» новый сменил «фрак» маэстро на «прикид» повесы. Он соблазнился. Он соблазнил.
Они гуляли. Много. Они целовались. Много. И многое другое. В «Оставьево», в этом «Русском парнасе» они поцеловались впервые. Он помнил ту липовую аллею возле пруда. И как потом лежали в траве лужайки, недалеко от воды, между душистых кустов. Как потом поднялись на террасу…, потом снова сеть дорожек, живописные куртины, мостики… Говорили… говорили. «Она – другая, чем эта остальная молодёжь. Они привыкли высыпаться, они привыкли «не тратиться» душой, они знают себе цену… И всему знают… Знают как они свободны! Будто и без масок! А она… Похожа на меня… Но ведь я старше в два раза! И у меня травм уже… на десятерых…».
Беседка «Храм Аполлона». Она говорит об одной своей новелле-притче.
– … Его друг, его печальный друг, уже год носивший маску, печать трагизма… умирает… бросается из окна… Через год герой встречает его! Сон? Бред? Эхо оттуда? Они беседуют… Герой чувствует вину: что не распознал зна́мения смерти… не помог… не спас!
– Как?! Откуда вы… ты… знаешь?! – воскликнул я, вскочив.
Это был один из моих тяжёлых снов…, из моей жизни история. Мы молчим. Мы оба смотрим в даль, с высокого берега, из «клетки» той ротонды.
… Мы ещё раз, в тот последний раз перед расставанием были в Остафьего. Нашей связи было уже почти двенадцать лет. Встречались раза три-четыре в год то в Москве, то в Питере. Тогда это были Праздники! В тот последний раз она была очень тревожна, очень порой раздражительна. Призналась, что с мужем у неё разлад. Он воевал в Чечне и следы, душевные, психиатрические взрывы учащаются. Он не пил ранее… Понимал, что ему нельзя. А тут… как с цепи… И она… Да, она «на стакане»!
– А ты как? С женой твоей всё так же сложно? Стервенеет!? Ах, болеет твоя Аллочка? Ну-ну…, жалей. Жалостливый ведь ты!
А через пять минут наклонила голову мне на плечо. Грустная, тихая. Шепчет:
Аллеи Остафьево!
Алле оставьте его…
И уже с иронией:
– Как стишок?
Я потом наткнулся на слова последнего владельца усадьбы, графа Сергея Дмитриевича Шереметева: «… Придёт время, и стены остафьевского дома заговорят, озаряя минувшее на память и в разумение многого…».
Да уж, озаряет минувшее,… но что человек может уразуметь? Что он трус, что на многом его вина, его предательство, малодушие? И что делать? Их, правд-то, сколько? Эх, Люба… Любовь!
Они ещё перезванивались… Она пила… Она рыдала… Муж-подлец изнасиловал собственную дочь, шестнадцатилетнюю девочку, чуть не зарезал жену. Он сейчас в психушке… А она покончила с собой… Дочка Любы передала ему папку рукописей мамы. Её новый сборник… Называется «Архангел Михаил, занеси мечь свой!». Он обещал издать, обещал постановки, обещал гонорары. Эх… Издать-то издал, за свой счёт. И всё. На этом всё… Всё… всё… всё… Он засыпает.
И новая, пока предсоночная мреть.
Ему двадцать семь. Его только месяц назад приняли в члены Союза писателей. Он недавно опубликовал в журнале «Знамя» новую пьесу. Ему и его другу и коллеге Грише заказали пьесы о войне. Приближалась тридцатипятилетняя годовщина Великой Победы. Григорий отправил свою пьесу в «Дружбу народов». Талантливая, очень глубокая вещь! Сильные герои. Тонкая психологическая проработка каждого слова в диалогах. Два боевых генерала сидят на даче на другой день после Парада Победы. Пьют и беседуют. Горько. Честно… Жёстко… Кому это нужно? В стране развитого социализма «застой»; в литературе, вообще в культуре идейно-эстетическая борьба. Пьесу Гриши не напечатали. Потом началась травля. «Нам не нужны такие!… Его генералы не советские патриоты, а заблудившиеся отщепенцы…, какие-то Хлудов и Чарнота из «Бега» Булгакова… Автор перепутал «окаянные дни» и дни Победы… Очернение… Гнать!…». Собрание… Выступления… Председатель требует жёсткости и прямоты в высказываниях… Я высказываюсь… Мямлю… Трушу!… Председатель кричит:
– И у вас, Ростислав, жидкие мыслишки… в вашей пьесе. Ремарковщина… Какое, на хр…, «потерянное поколение»? Какое, к дьяволу, милосердие! Ладно хоть о пацифизме не пишите… как этот… Голосуем! Мы два поколения потеряли и искалечили… Три…
Гришу не приняли в члены Союза… Я – «воздержался»… Потом «надрался». Один, до свинства… Какие-то подонки избили, сняли новенькую дублёнку, в кармане новенькое удостоверение членства в Союзе писателей… Выдали другое.
Через полгода какой-то сержант позвонил… Задержали хулиганов… и грабителей… Среди награбленного – мой документ… Желаю дать свидетельские показания? Нет!… Зачем?… Да и стыдно… Стыдно!
Гриша подрабатывал где попало… А через три года… «вышел в окно»! С девятого этажа…
И топь сно-видения. Тяжёлого, казнящего…
Он и Гриша встречаются в редакции. Через много лет после трагедии. Всё вокруг как-то обыденно. С Гришей все разговаривают… Как ни в чём не бывало. И он… даже весел. Они идут покурить на подоконник у окошка. Гриша переваливается наружу окрикнуть кого-то знакомого. Я хватаю его руку!… Нет, это не его рука… Это рука Любы! Её глаза стеклянны! А в другой руке – огненный меч Архангела Михаила! Глаза её вдруг вспыхивают огнём, мечь перерубает кисти наших рук. И я (да, я!) падаю вниз… Падаю… пада… ю… ю…
Он проснулся.
«Господи! Во сне страшно, горько и стыдно. И сейчас… Давно такого не было! Воловьев, зачем ты так?! Я сам отвечаю за себя! За всё! Я – ученик у себя. Я – учитель себе! Я себе Судья! Но милосердный!».
Почему-то вспомнилась жена. Она болеет. Он милосерден к ней. Он не любит её. Давно не любит. Он давно научился понимать её. Они – разные! Она требовательна к порядку и справедливости! Она – знает, что и как… Требовательна к нему. Она знает, что ему полезно послушание и подчинение. Тяжёлое спасение монашки – идеальное поведение. Другое мнение – не в счёт. Ни талант, ни свобода личности. Даже такие рыхлые, вялые (её слова) как у него. За что уважать-то такого рохлю. Называет его, мужа, «слава́флевич». При друзьях и сослуживцах тоже. Она не любит Праздники, Только официальные. Для двоих – нет. А та, Люба, любила Праздники для двоих!
Воспоминание-облако утешило его.
Второй год их романа. Новая встреча – новый Праздник. Он в командировке в Москве. Гостиница «Украина». Великолепная высотка над Москвой-рекой. Звонит Любовь. Любовь купила два билета на Яхту-ресторан «Radisson». Через час она будет у причала гостиницы. Его, человека из города рек и каналов, не удивить речной прогулкой. Но… Да что «но»? Новое и молодое!
– В Москве духота невыносимая… Хочу на воду… Я обожаю речные прогулки…Мы ещё и завтра от Речного вокзала сплаваем. Ой, говорят там в парке шикарная международная выставка цветов, садового искусства… У тебя же выходные… И у меня! А ещё в Кусково хочу, в усадьбу Шереметева, там чудесно, там пруд… А ещё… я закончила новую новеллу-притчу, трудную…, а ты за «лучший сценарий к фильму» получил на фестивале премию! И «зажал», ай-яй-яй… Будем два дня кутить!
– Конечно! Я и планировал это… И номер прекрасный снял в неплохой гостинице… И рад… и жду – не дождусь…
– Ха, «неплохой»… Да это роскошный пятизвёздочный отель «Radisson Collection»… Говорят, там такие джакузи, бассейны, сауны…, сказочные кровати и подушки и… завтраки в номер…, шикарный обзор. Хочу! Рада! Жду!
Какие это были два дня!… Какими вкусными были кроличьи язычки… И они… как кролики… Весь день потом она бодрила себя шампанским… На мой естественный вопрос ответила, сразу погрустнев и залпом выпив целый фужер:
– Дочка у мамы на даче, а муж… У него опять… Так два-три раза в году… Поствоенный синдром «пса войны»… Пёс справедливости и правды… Всё ему не так!… Вышел в магазин за молоком вечером из дома…, в соседний, и двум молодым парням…, хамам и наглецам, сломал рёбра… У одного ещё и сотрясение. «За дело» – говорит… Повезло ещё… Ему… Не в кутузку этого «солдата удачи» отправили, а на очередную реабилитацию.
Люба выпила ещё пол-фужера. Ей не было жаль мужа.
– Да… мне его не жаль… Он старше меня на десять лет… Дружили наши родители… Влюбилась… Бравый лейтенант сделал предложение… Были счастливые дни… Дочка… Теперь у него сносит крышу… Устраивает мне истерики: «Дочка не от меня! Ты – лгунья! Ты – бля…!» Вот я и… Как говорит моя бабушка: «Если человека зомбировать, повторять ему сто раз на дню, что он свинья – он захрюкает!» Ну, ты-то, знаешь…, понимаешь. Но он другим меня… отравляет… Его тёмное вселяется в меня! Я чувствую, как это тёмное прорастает во мне… качается…, делает взмах… Хм… Sway…, только с чёртом…
– Извини, я не понял про sway…
– А-а-а… Есть такая песня… и такой танец соблазнения. Пара танцует прижавшись… в технике качания… Вертикальное выражение горизонтального желания. У меня в новелле последней…
– Дай прочесть!