Плач льва
– Ничего, Женечка, ничего. Ну, не получится – и не получится. Не всем же дано.
Слезы высохли мгновенно. Девочка вскочила, решительно вытерла мокрый нос, оставляя на щеках грязные разводы, и тихо, но твердо, о чем свидетельствовали и горящие глаза, и вздернутый нос, и горделивая осанка, и торжественное упрямство в голосе, произнесла:
– У меня получится!
Через неделю Женька каталась на скейтборде не хуже юного Стефана Экессона[2]. Она так никогда и не узнала, были ли те слова отца случайными, или он специально решил поддразнить дочь, прекрасно зная ее амбициозный характер и желание в любом деле непременно оказаться впереди планеты всей. Подобным образом Женя уже преуспела во многом. Сомнения бабушки заставили ее научиться печь шоколадный торт, недоверие мамы – вызубрить дюжину стихотворений Пушкина, насмешки одноклассников – похудеть на два размера. Нет, Женька никому не завидовала и никому не старалась утереть нос, у нее никогда не возникало изначального маниакального желания приобрести какие-то умения или освоить что-либо лучше другого, чтобы задрать свой и без того немного вздернутый нос. Она достаточно легко могла отказаться от упорного стремления достичь того, что не получалось сразу, если окружающие не обращали внимания на эти попытки, но стоило кому-то произнести: «Брось! Все равно не получится», как девочка тут же с удвоенной энергией бросалась доказывать обратное. И не останавливалась до тех пор, пока результат ее усилий не начинал превосходить все ожидания сомневающихся. Не удалось Женьке преуспеть лишь на музыкальном поприще. Творческое начало вообще не являлось определяющим в ее личности. Девочка больше дружила с логикой, точным расчетом и математическими формулами. Но если живое воображение развивалось под воздействием книг, которые Женя глотала запоем; если некоторые способности к рисованию все же обнаружились после того, как преподаватель кружка, в который девочку записали за компанию с подружкой, поведал ученикам о значении пропорций, то песни и танцы оставались для Женьки миром практически неизведанным. Сколько ни пыталась она повторить понравившуюся мелодию – получалось в основном какое-то монотонное мычание. Сколько ни старалась воспроизвести плавные, уже женственные движения танцующих сверстниц – все поползновения оборачивались неуклюжими перемещениями в пространстве, сочувствующими взглядами, а бывало, и обидным, откровенным хохотом окружающих. Сколько ни билась девочка над струнами чудом выпрошенной у родителей гитары – единственным достижением оказался с трудом угадываемый в неуверенном бренчании «Чижик-пыжик». Музыкальный слух и чувство ритма оставались неподвластными Жениной настойчивости до тех пор, пока...
– Пока с рыбой разбиралась, Данилу, естественно, как ветром сдуло, – жалуется незаметно подошедшая Шурочка.
Женя мельком смотрит на часы: ничего удивительного, в девятом часу вечера в дельфинарии уже может не быть не только звукорежиссера представлений, но и ее самой. Постоянно контролировать работу тренеров и неусыпно следить за строгим соответствием количества желающих поплавать с дельфинами количеству проданных билетов Женя не собирается. Кушать хотят не только звери, но и их дрессировщики. Она это понимает и позволяет себе закрывать глаза на некоторые вольности персонала. Конечно, ей не мешало бы чаще демонстрировать характер. Проявляй она хотя бы иногда излишнюю строгость, Данила не позволил бы себе уйти, даже не предупредив и не продемонстрировав, какую запись смонтировал для нового номера с афалинами. Привык к тому, что директор не слишком доверяет своему музыкальному вкусу, часто полагается на его мнение, редко спорит, – вот и зазнался. Решил, наверное, что она в любом случае одобрит каждую его работу, поэтому тратить время на предварительную демонстрацию не имеет смысла. Нахал, конечно. Молодой и дерзкий. Придется поставить его на место.
– Пойдем в монтажную, – приглашает директор помощницу.
В беспорядочном царстве мелодий и звуков они с трудом находят диск с подписью «Новые афалины», еще какое-то время тратят на то, чтобы музыка наконец зазвучала из динамиков, с удовольствием слушают незатейливую аранжировку Штрауса, живо представляя вальсирующих в воде дельфинов.
– Хорошо получилось, – воодушевленно сообщает Шурочка.
– Хорошо, – соглашается Женя, – но я сделаю лучше.
Шурочка смотрит на начальницу так, будто та сошла с ума. Девушка изумлена и не скрывает этого:
– Вы??? Вы же не...
– Не умею? Умею.
Через два часа директор дельфинария кладет в коробочку с диском болванку с новой записью. Пришлось изрядно повозиться, прежде чем она сумела разобраться во всех многочисленных кнопках, выключателях, усилителях и переходниках аппаратной, но время не было потрачено впустую. Женя почти смеется, запирая дверь в вотчину звукорежиссера и представляя себе его лицо, когда завтра во время представления вместо увертюры к «Летучей мыши» неожиданно зазвучит «Жизнь артиста». За реакцию животных на смену аккомпанемента можно не волноваться: дельфины настроены на игру с человеком, на взаимодействие с тренером: они ждут не конкретного музыкального сопровождения, а следят за командами дрессировщика.
Женю больше беспокоила публика. Она привыкла уважать своего зрителя и заранее считала его искушенным и сведущим. Толкать ширпотреб в массы с безразличной уверенностью в том, что «все равно все проглотят», считала непростительным и никогда не позволяла себе закрыть глаза на то, в чем хотя бы один человек, по ее мнению, мог усмотреть недоработку и халатность. Конечно, она готова согласиться с тем, что практически любая мелодия младшего Штрауса идеальна для вальсирующих афалин с точки зрения соответствия мелодии и движений. Но Женя мыслила широко и всеобъемлюще. Если она с первых аккордов определила, какое именно произведение зазвучало, никак нельзя исключать того, что и люди в зале его узнают. Женя не была категорична, она умела закрывать глаза на какие-то вещи и оставлять без внимания непринципиальные огрехи в работе своих подчиненных, но позволить им даже невольно сравнить кружащегося в воде дельфина с летучей мышью решительно не могла. Композиция, в названии которой речь идет об артистах, соответствовала случаю гораздо больше, нежели та, что прославляет ночную рукокрылую особь. Понимая это, Женя поступила так, как привыкла. Она поступила по-своему. Дело было сделано, миссия – выполнена. Директор не собиралась в дальнейшем вести разъяснительные беседы со звукорежиссером, доказывать свою позицию, ругать его или извиняться за то, что не предупредила об изменении аккомпанемента. Зачем? Ведь она уже добилась того, чего хотела: представление станет действительно безукоризненным, а Данила больше никогда не позволит себе уйти прежде, чем получит полное и окончательное одобрение своей работы руководством.
– Все. Я домой, – обращается Женя к склонившейся над бассейном Шурочке. – А ты дежуришь?
– Да.
– Ну ладно, счастливо, – Женя направляется к выходу.
– Евгения Николаевна!
– Да?
– Я хотела спросить...
«Понятно. Значит, смотрит не просто, а со значением. Вернее, с ожиданием», – про себя усмехается Женя.
– ...где вы научились?
– Чему?
– Ну, аранжировка, и все такое.
– Далеко, Шура, далеко.
– А как?
– Как? Да просто учителя хорошие были.
– Какие?
– Разные. Спокойной ночи.
Учитель был один. Майк. Майк, который доказал всем на свете и самой Жене, что с музыкальными способностями она простилась раньше времени. Майк, который терпеливо объяснял ей, чем постановка «Спящей красавицы» в Мариинке отличается от спектакля Датского королевского балета. Майк, который заставлял ее бесконечное количество раз прослушивать произведения до тех пор, пока она не называла безошибочно все инструменты, звучащие в оркестре. Майк, который ласково разминал ей кисти рук и нежно направлял непослушные пальцы к клавишам синтезатора. Майк, который открыл миру новую Женю и который с легкостью этот мир от нее закрыл. Майк, которого она совершенно не хотела вспоминать и о котором помнила каждое мгновение своей жизни.
5
Смерть никогда не казалась Юленьке частью земного существования. Эта страшная старуха с косой не могла быть благом и началом пути в какое-то иное измерение. Она олицетворяла собой тупик, конец, безысходность и пустоту. Уверенность в совершенной неоспоримости своих убеждений позволила девушке с чистой совестью пропустить очередную лекцию по «Библии и культуре». Нет, она ничего не имела против самого предмета. Знание истории религий необходимо каждому образованному человеку, но Юленька предпочла бы изучать предмет под руководством того, кто не обладает какими бы то ни было предпочтениями в этой области. Но лектор оказался не только историком, но и по совместительству протоиереем, поэтому все слова и события, о которых шла речь в Священном Писании, он преподносил исключительно с точки зрения православной церкви. Юленька с таким подходом была решительно не согласна. Ей всегда импонировала светскость протестантов, редчайшая покорность своему божеству иудеев, безмятежность буддистов, отсутствие представлений о первородном грехе у мусульман, милосердие христиан и уверенность Высоцкого в том, что «удобную религию придумали индусы». Она не желала ограничиваться определенным догматом, не хотела загонять себя в определенные рамки и предпочитала верить в то, что соответствовало ее представлениям об идеальном мире, а не в то, к чему призывали сторонники той или иной конфессии. Каждую из религий находила Юленька по-своему привлекательной и в каждой видела целый ряд недостатков, с которыми никогда не смогла бы примириться, поэтому, несмотря на ставшее весьма популярным в последнее время всеобщее обращение к церкви, предпочитала оставаться в стороне от религии. Однако свой протест не демонстрировала, старалась с уважением относиться к чувствам других людей, никогда не высказывалась нелицеприятно об обычаях и традициях и о стремлениях верующих соблюдать определенные обряды. Таким образом, она считала возможным требовать и к себе соответствующего отношения. Она не хотела, чтобы ей навязывали свою точку зрения как единственно правильную, а именно этим и занимался на занятиях служитель православной церкви. Юленька прогуливала редко. Ей – прирожденной отличнице – всякий раз было стыдно за подобное поведение. Кроме того, в исписанном детским круглым почерком ежедневнике записей о намеченном пропуске не встречалось, а все, что так или иначе не соответствовало разработанному графику, вызывало у девушки беспокойство и недовольство собой. «Библия и культура» никогда не была любимым предметом в иерархии предпочтений Юленьки, но все же и эту дисциплину она старалась посещать аккуратно. Узнав же на прошлом занятии, что тема следующей лекции звучит как «Смерть – истинное благо», она заранее решила, что в ее положении слушать подобные трактовки не слишком полезно ни ей самой, ни будущему ребенку. Сейчас, когда девушка была самим воплощением жизни, ее сосудом, ее величайшим таинством, ей совершенно не хотелось ни внимать рассуждениям о смерти, ни тем более размышлять о ней. Юленька боялась, что изрядный запал оптимизма, которым был наполнен ее организм в последнее время, может пострадать от случайного, неосторожного слова, точного рассуждения или даже какой-нибудь невольной мысли, которую вызовет обсуждение бренности земного существования. Наверное, неистовое стремление оградить свой разум от каких-либо даже самых безобидных потрясений со стороны могло показаться чрезмерным и в какой-то степени нелепым, но Юленька окунулась в свою беременность с тем свойственным только ей пылом, с которым бросалась на штурм своих предыдущих устремлений. Правильное питание, режим, прогулки на свежем воздухе – все то немногое, что могла она обеспечить для здорового роста будущего малыша, Юленька выполняла легко и совершенно непринужденно. Скорее она сама принуждала всех окружающих следовать своему обновленному расписанию и согласовывать общие планы с собственным графиком.
– В Музее кино сегодня Эйзенштейн, – важно сообщает Наташа – соседка по комнате, – надо бы сходить.
– А что именно? – В другое время Юленька бы даже не поинтересовалась. Наташа – авторитет. Наташа – это энциклопедические знания и высоко развитый интеллект. Наташа – это эрудированное мышление и потрясающий пример для подражания. Ее мнение неоспоримо и обсуждению не подлежит. Всегда, но не теперь.
– Кажется, «Старое и новое», а что? – Наташа недоуменно вскидывает брови. Название ленты, конечно же, не имеет никакого значения. Это же Эйзенштейн!
– А во сколько?
– В семь. Да что с тобой?
– Ничего. Знаешь, Наташ, в семь не могу.
– У тебя занятия, что ли?
– Что ли занятия.
В семь у Юленьки ужин: нежирный творожок с фруктами или легкие мюсли, или овсяная каша, – в общем, все то, что вряд ли можно найти в буфете Музея кино.
– Какие планы на выходные? – заглядывает в комнату третьекурсница, хохотушка с Украины Оксана. Она знает, что в Юлином лице всегда сможет найти себе компанию. По субботам и воскресеньям Юленька, конечно же, предоставлена самой себе. Порядочный профессор занят выполнением долга. Иногда девушка ездит домой в Тверь, но чаще остается в Москве. Москва – город больших возможностей, и возможности эти открываются тем, кто использует их на полную катушку. Время, свободное от занятий, тоже не должно пропадать впустую. С пользой необходимо проводить каждое мгновение. Выставки, галереи, вернисажи, спектакли, новинки кинопроката и бестселлеры книжных полок – все это не оставалось без внимания, а впитывалось с той неудержимой неразборчивостью, свойственной молодому, не замыленному тоннами ненужной информации мозгу, который настойчиво стремится обогатить свой фонд любыми новыми поступлениями, чтобы потом с восторгом делиться ощущениями, впечатлениями, соображениями.
– Васильева просто великолепна. Она – чудо! – сообщает Юленька профессору.
– Какая именно, солнышко? – Гений науки снисходительно улыбается, внимая безапелляционным суждениям юношеского максимализма.
– Как какая? Конечно, Вера! Я же тебе говорю: смотрели с Ксанкой «Воительницу» в «Сатире». Ты что, не слушаешь?
– Слушаю, милая. Так что там с «Воительницей»?
Но Юленька уже надула губки, отвернулась, цедит небрежно:
– Ничего.
– Ну, малыш, не обижайся, – уверенные руки собственнически сжимают хрупкие девичьи плечи. – Хочешь, еще раз вместе сходим?
Девушка выворачивается:
– Жену своди!
Юленьке не привыкать заполнять свой досуг в отсутствие профессора. Проблем с этим не возникало никогда. Не переводились ни интересные места, ни новые увлечения, ни желающие составить компанию. Желанием в последнее время не обладала сама Юленька.
– Так какие планы? – настойчиво требует ответа Оксана.
– Не знаю. А какие предложения? – Юленька выглядывает из-за кульмана. – Мне чертеж надо доделать – в понедельник сдавать, а потом я свободна.
– Да ладно, зачем прибедняешься? Тебе наверняка автомат поставят. У тебя же ни одного пропуска. Что-то тут нечисто.
– Оксана! – На чертеже мгновенно вырастает лишняя кривая. Свою личную жизнь Юля не афишировала, а потому любую, даже самую безобидную, шутку воспринимала в штыки. Конечно, Оксана не могла знать об ее отношениях с профессором, но все же на мгновение Юле стало не по себе.
– Ну, извини, я не хотела. Значит, так, что мы имеем? Меню для ума очень даже разнообразное: передвижники в Доме художника, в «Современнике» – «Мурлин Мурло», в «Ленкоме» – «Юнона». Ты видела? Говорят, это фантастика.
– Я видела. Сходи с кем-нибудь другим. Сейчас билеты легко достать.
– Да я хотела с тобой провести время. Знаешь, еще в Политехе новая экспозиция. Не помню точно названия, но что-то с архитектурой связанное, так что нам прямо показано ее посетить.
– Угу... – Юля задумчиво смотрит на лист ватмана, не вникая в болтовню подруги.
– Для души тоже богатый выбор, – продолжает тараторить Оксана. – В «Алмазе» новая романтическая комедия с Камерон Диаз. Наши ходили. Вроде понравилась. Или, может, по магазинчикам? Мне родители деньжат прислали. Шикуем?
– М-м-м...
– Для тела есть тоже варианты: в Graffit сегодня латиноамериканская вечеринка, а в «Б-2» – джаз. Пойдем?
– Там накурено, – неожиданно резко откликается Юленька.
– И? – Оксана не понимает. Раньше подругу это не смущало.
– И вообще, ты о планах спрашивала. Они у меня уже есть. Доделаю работу и пойду гулять.
– Куда? – подруга спрашивает кокетливо. Наверняка Юля придумала что-нибудь интересное.
– Здесь парк недалеко в нескольких трамвайных остановках, знаешь?
– Рядом с психушкой, что ли?
– Ага.
– Ну? – Оксана ждет продолжения.
– Что «ну»? Это все.
– Как все?
– А что еще может быть? Говорю же, пойду гулять. Пруд, скамеечки, тишина.
– Сумасшедшие неспешно прогуливаются.
– Не дури! Буйных за ограду не выпускают. Я хочу подышать свежим воздухом. И потом, знаешь, сейчас не время посещать все эти массовые мероприятия, места скопления народа.
– Почему?
– Грипп. А у школьников осенние каникулы.
– Не думала, что ты такая осторожная.
– Я тоже не думала.
Но Юленька осторожничает, перестраховывается во всем, старается защитить себя и от болезней, и от ненужных волнений, и от негативных эмоций. Лекция о пользе смерти тоже внесена в список нежелательных впечатлений. Конечно, знания по истории религии полезны любому человеку, претендующему на звание образованного, будь то студент философского факультета или будущий архитектор. С этим Юленька спорить не собирается, не в ее правилах критиковать утвержденные учебные планы и размышлять о пользе того или иного предмета, но в ее компетенции их немного подкорректировать в частном порядке. Что она и делает. Бредет по Рождественке в сторону метро, аккуратно вдыхая небезопасную сутолоку центра столицы. Она бы с удовольствием побродила по улицам, разглядывая и мысленно перестраивая дома старой Москвы, но у первого вагона в сторону «Планерной» ее уже ждут.
– Привет, – нежно улыбается Юленька и заходит в поезд, который понесет ее к незнакомой станции, на которой находится временная, по словам профессора, квартира, в которой Юленьке предстоит задержаться на долгие годы.
– По-моему, из общежития тебе лучше уехать уже сейчас. Пойдут кривотолки, – сказал он озабоченно на очередном свидании.
– Ты думаешь? – Юленьке этого в голову не приходило. – А мне кажется, нет ничего более естественного в моем возрасте, чем беременность.
– Как бы то ни было, тебе нужен комфорт, и я об этом позабочусь: сниму для тебя квартиру. Договорились?
– Договорились. – Конечно, девушка предпочла бы услышать, что квартиру он снимет не для нее, а для них двоих, точнее, почти троих, но пока она готова ходить по предложенным ей клеточкам игрового поля. А потом все изменится. Юленька с ее бескорыстной, неиспорченной верой в могущество любви не могла и представить, что может быть как-то иначе. Семья в ее планах обозначалась минимум трехчленом, и папа приходящий или отсутствующий в них не значился.
Исполнением договора стала малюсенькая однокомнатная квартира на окраине Москвы, которую профессор предложил с видом короля, осыпающего своих подданных неисчислимыми благодеяниями.
– Здесь как-то... – не удержалась было Юленька.
– Как?
Юленька едва не сказала «тесно», но вовремя спохватилась, вспомнила: это же временно, ненадолго, а по сравнению с комнатушкой в общежитии эта однушка – просто хоромы. «Какая же ты, Юлька, неблагодарная!» – искренне осудила она себя и привычно повисла на шее у профессора.
– Так я не понял, берете? – прервал сцену нежности агент. – Все, как просили: метро близко, сквер имеется.
– Берем, берем! – тут же откликнулась Юленька.
– От центра, конечно, далековато, – профессор привычно набивал себе очки.
– Ничего. Зато по прямой, – перебила Юленька. – И, ты знаешь, здесь ведь и платформа железнодорожная рядом. Можно теперь к родителям не с вокзала ездить.
– Ну, ладно, – согласился профессор так снисходительно, что Юленька моментально забыла о том, что минуту назад именно он расхваливал эту клетушку, убеждая Юленьку во всех мыслимых и немыслимых достоинствах жилища.
– Отлично, – воскликнул агент, достав бумаги. – Вы не пожалеете. Тем более что и хозяева здесь отличные: доставать не будут, с проверками не заглянут. Платите только исправно.
– Где расписаться? – деловито осведомился профессор, и риелтор услужливо протянул ручку. Мужчины пожали друг другу руки. За агентом закрылась дверь, на покосившейся тумбочке в прихожей остался лежать контракт на Юленькино будущее.
6
– Подпишите здесь и здесь. Все. Теперь можем начинать, – Артем откладывает документы.
– Хорошо, – с энтузиазмом кивает молоденькая блондинка. – Что надо делать?
– Вам? Пока ничего.
– То есть как?
– Так, – Артем пожимает плечами, продолжая как ни в чем не бывало натягивать спецодежду.
– Извольте объяснить! – кипятится девушка. – Сначала вы, вместо того чтобы начать занятия, за которые вам, кстати, платят деньги, и весьма, надо сказать, неплохие, читаете мне лекции о каких-то нелепых правилах безопасности, потом заставляете подписывать какую-то ерунду...
– Это не ерунда! – буркает Артем. – Пойдем, Дзен, – дергает он за поводок восьмимесячного фила бразилейро, не обращая больше никакого внимания на раздраженные выкрики хозяйки собаки, что раздаются за его спиной.
Артем ужасно устал. Устал от человеческой глупости и недальновидности. Устал от повсеместного отношения к животным как к развлечению, устал от того, что люди считают возможным лезть туда, куда не надо, и давать советы в тех областях, в которых не смыслят ровным счетом ничего. Интересно, что бы сказала эта цаца, если бы он попросил ее...То есть он бы, конечно, ни за что и никогда не стал ни о чем просить эту гражданку. Да и в чем она вообще может помочь? А, да ладно, например, может помочь приклеить накладные ногти. Зачем ему ногти? Да не нужны абсолютно. Просто в голову ничего не лезет, кроме этой ерунды. Так как бы она отреагировала, если бы он вздумал возмущаться теми многочисленными манипуляциями, которые, как он слышал, женщины вынуждены производить со своими собственными ногтями, прежде чем прилепить к ним искусственные? Наверняка попросила бы помолчать и не вмешиваться не в свое дело. И он бы понял, что нельзя соваться к профессионалу со своими советами.
К Артему обращались разные люди: банкиры, которым он никогда не рассказывал о том, как вести дела на фондовой бирже; актеры, которым не советовал посмотреть на роль с другой стороны; домохозяйки, с которыми не делился рецептом борща; учителя, которых не проверял на знание преподаваемой дисциплины, и многие другие люди, в рабочий процесс которых он себе вмешиваться не позволял. Зато, в отличие от него, мало кто из клиентов совершенно воздерживался от попыток принять участие в дрессуре, и совершенно точно, что ни один из них так и не понял, зачем так настойчиво тренер просит перед первой тренировкой подписать бумагу об отсутствии последующих претензий. Пускай не понимают, только бы подписывали. Конечно, прецедентов пока не было, но, как говорится, и на старуху бывает проруха, а рисковать Артему не хотелось. Люди заводят собак, совершенно не задумываясь о последствиях. Сколько раз доводилось ему наблюдать на птичьем рынке избитую сцену, когда вызывающий умиление комок приобретается практически мгновенно и забирается без лишних вопросов об особенностях породы, характерных чертах поведения, истинном предназначении собаки. Артем делил любителей друзей человека на три категории. К первой относились те, кто знает, зачем и какую собаку хочет купить. Вторые приобретают животное под давлением бесконечно ноющих детей, но, как правило, предварительно все же изучают литературу и консультируются со специалистами, чтобы, уступая просьбам ребенка, не попасть впросак. Ну, а третьи при покупке руководствуются принципом «просто понравился щенок», и этих Артем остерегался больше всего. Особенно таких, которым «просто понравился щенок» бойцовой породы. Эти люди не отдают себе отчета в том, кого берут в дом, и, приводя собаку на обучение, просят «научить песика чему-нибудь». Артем уже привык ежедневно объяснять, что учить надо не чему-то абстрактному, а весьма конкретному. Но все же недоумение людей, их непонимание того, зачем он так настаивает, чтобы они подписали бумаги об отсутствии со своей стороны претензий к дрессировщику в случае, если когда-нибудь животное выйдет из-под контроля, каждый раз выводило Артема из себя. На процедуру снисходительной выдачи автографа под словом «заказчик» уходило обычно от пяти до пятнадцати минут. Все зависело от степени общительности клиента, или его желания досконально вникнуть в суть вопроса, или от количества безуспешных попыток отговорить занудного дрессировщика от затеи подписания какого-то договора.