Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник)
– Мама, примерь!
Даша без слов кивнула на ценник.
– Мамочка, ну пожалуйста, за примерку же денег не берут! – дочь сложила ладони в умоляющем жесте.
Платье не показалось Даше столь уж элегантным, но, взглянув на себя в зеркало в кабинке, ахнула: вот у Маринки глаз-алмаз! Платье совпало с Дашей, будто заказывали, по длине и цветовой гамме, и благородный фасон мягко скрывал «положение». Вырез в начале полукружий был одновременно сдержанным и соблазнительным, с иллюзией большей открытости за счет вставки, с плавным переходом от ненавязчиво «смуглеющего» оттенка к основному. Легко и ласково облегала Дашу приятная на ощупь ткань.
– Ты такая красивая! – выдохнула в восхищении Маринка. – Мамочка, давай купим? Займи денег у тети Фаиды и купим, а?!
– Когда-нибудь потом, – Даша не без сожаления повесила платье обратно на плечики и благополучно о нем забыла. Изумительное, бесспорно – но куда его носить? Черкашины давно перестали посещать театральные премьеры и корпоративные вечеринки.
…А Маринка не забыла. Время от времени наведывалась в магазин проверить, не исчезло ли «мамино» платье. Однажды завернула туда с малышами – показать: Никитка проболтался.
Ни к чему неподъемные траты, волновалась Даша, хоть бы Кирилл внял голосу благоразумия…
Вынув шпильки из узла прически, она мотнула головой, и туго крученные пряди упали на плечи. Как хорошо! Затылок радуется свободе – шутка ли, ниже бедер опускаются тяжелые волосы. Даша рада бы срезать, но то Алина не позволяла, теперь Кирилл…
А вот и он – встал с костылем в дверях, прикрыл глаза ладонью, делая вид, что ослеплен. Притормозил любопытствующую толпу:
– Золотая у нас мама!
Буквальность расхожей фразы понятна даже Сонечке: волны цвета темного золота струятся с маминых плеч на грудь и вниз – грузно, густо, как пролитый мед.
Поздним вечером к Кириллу зашел сосед.
– В ресторан сходим, – пошутил муж, смешно подскочив к Даше на одной ноге. – Ты спи, не жди меня, не скоро приду.
Наверное, собрались посмотреть какой-нибудь новый боевик с Наилем.
Ох, наконец-то ночь! Роскошь Дашиного отдыха, провал в мягкое беззвездное небо без грез и мыслей. Тому, кто знает сытые дневные сны, не понять.
Но только прикорнула, как ухо овеяло теплом детского дыхания:
– Ма-ам…
– Что, динозаврик?
– Мне страшно…
– Чего ты боишься?
– Чупакабру.
– Что за чепуха!
– Не чепуха, а чупакабра, Андрюша сказал. Он всем в саду сказал, что чупакабры залезают в дом через щели и щекочут пятки, если высунешь из одеяла.
– Такой большой, а боишься каких-то несуществующих чупакабр. – Даша сонно подумала: чупакабра – это он или она и кто это вообще?
– Мам, я трус? – вздохнул Никитка.
– Не трус. Я в детстве тоже боялась всяких бабаек.
– Правда?! – мальчик потрясен.
– Правда. А теперь ничего не боюсь.
По коридору зашлепали еще чьи-то босые ножки.
– Мам, я тебя люблю, – шепнул Никитка, придвигаясь ближе.
Костя, потерявший и нашедший братишку, молча притулился с краю. Обнял его, робкими пальцами коснулся маминой щеки.
– Минута – и марш спать, неженки, – проворчала Даша.
Утром она и не вспомнила, когда мальчишки ушли к себе. Будто не было ночи, – вильнула хвостом, оставив яблочно сладкий огрызок дремы, и сгинула. За окном медленно рассеивался серый сумрак, перечеркнутый голой березовой веткой в стеклянных серьгах сосулек.
– Поднимите мне ве-е-еки, – сипло со сна пропел за спиной Кирилл, а в мальчишеской комнате уже раздается звонкий голос Никитки.
Даша нашарила на столике телефон, накинула халат и побрела записывать новую песню сына.
Беззвучно шевеля губами, весь внимание и восторг, Костя, как всегда, стоял рядом с братом, и Даша, как всегда, расстроилась – откуда такое самоуничижение? И Никиткина песенка была почему-то грустной:
Я летал на крылатом конеи видел весь мир.Небо склонялось к нам ниже,а мы к нему приближались,мы видели сверху ветер,деревья и рыбаков.Мы летели все дальше,за очень большие горы,но вдруг повернули обратно,и вот я уже на земле,а конь улетел.Навсегда.…Завтрак, легкая уборка – и, незаметно одевшись, Даша выскользнула из дома. Если не найдет работу, по крайней мере купит фарш, пока деньги еще не сказали «гуд-бай».
По обочинам дорог скопилась темная снежная кашица. Ошметки грязи летели из-под колес машин, заставляя прохожих жаться к другой стороне тротуаров подальше от брызг. Несло оттаявшей помойкой и мартовскими котами. Витрины цветочных киосков расцветились яркими красками. Над деревьями парила младенческая дымка весны, но настроение Даши не было ни весенним, ни праздничным.
Она вспомнила, как Кирилл посмеивался над забавным словом «пендельтюр» из Строительного словаря, означающим дверь, которая открывается в обе стороны. Даша теперь почти не сомневалась, из какого действия оно произошло. Все тот же двуликий Янус ждал ее в организациях входов и выходов. Уклончивые отказы – потаенные пендели, вальяжные ухмылки: «Киндер-сюрприз?» – и вычеркнутые надежды в убывающем списке. Самое противное – искательные нотки Кисы Воробьянинова, неожиданно уловленные в собственном голосе. Все это неотвратимо приближало Дашу к тихой истерике. Приливы нервного смеха подстрекали сфиглярствовать с порога: «Мсье, жё не манж па сис жюр…» Поэтому в следующую приемную – директора картинной галереи – Даша зашла с непроницаемым лицом. Отдав долг приветствию, сообщила:
– Я беременна и многодетна, но мне необходима работа. Я по объявлению.
Дерзкое откровение претендентки на должность технички повергло мужчину в шок встречной искренности, и он по инерции не соврал:
– Беременные и многодетные нам не нужны.
– Вы знаете, что вы сволочь? – вежливо сказала Даша, нечеловеческим усилием сдерживая порыв плюнуть ему в лицо.
Начальник словно почувствовал – откинулся на спинку кресла, хотя сидел достаточно далеко… И захохотал.
Даша опустилась на не предложенный ей стул. Сил осталось ровно столько, чтобы подавить клокочущее у горла рыдание.
– Хорошо, – придушенно кашлянул мужчина, вытирая платком глаза. Его потряхивало от спазмов смеха. – Хорошо! Я, разумеется, порядочная сволочь, но, пожалуй, возьму вас на работу… правда, махать тряпкой вам будет тяжело… А гардеробщицей согласны? Разница в зарплате небольшая.
– Да, конечно, – пробормотала Даша.
– Ну вот и прекрасно, – директор ободряюще кивнул. – Идите оформляйтесь.
– Спасибо.
Он спохватился:
– С праздником вас!
Даша мысленно возблагодарила девушку из Центра занятости и предыдущий список пендельтюров. А также Януса и Кису, тайными тропами судьбы (случая?) приведших-таки ее не в какое-нибудь беспорядочное заведение, а в спокойную, возвышенную обитель искусства. Сюда она выйдет после праздника на работу с законным правом получить через полтора месяца декретные.
Взглянув на часы, Даша тронулась в школу – как раз заканчивались уроки.
– Мам, ты будешь работать в музее?! – вскричал Владик, еще мчась по школьной дорожке. – Ура-а-а!
Даша с улыбкой повернулась к дочери:
– Успела сказать?
– Ага, по телефону. Что, нельзя?
– Папе пока не говорите.
Падая на заднее сиденье, Владик выдохнул:
– Там живопись?
– И графика.
– Круто!
– Сядь смирно, – скомандовала Маринка, – пристегнись. Сейчас заедем на базар.
– Подождете в машине, хорошо? Я недолго, – Даша притормозила на удобной стоянке, где как по волшебству освободилось место. Везучий день.
Цена приглянувшегося на крестьянском рынке говяжьего фарша была не высокой, а просто возмутительно высокой.
Торговка в нечистом белом халате с вопросительным интересом приподняла бровь в сторону вероятной покупательницы. Мощную шею тетки охватывал выбившийся из-под халата край сине-зеленого, как павлиньи перья, шарфа.
– Свеженький, только что накрутили, – елейно прорекламировала она.
Скроив простецкую мину, Даша разглядывала полоску переливчатой ткани.
– Скажите, пожалуйста, где вы брали такой симпатичный шарф?
– Скажу, – польщенная продавщица доверительно понизила голос. – Знаете центр «Адмирал»? На третьем этаже справа от лестницы в «Адмирале» киоск небольшой, вот там продается. Поторопитесь, а то расхватают к празднику. Это палантин вообще-то.
– Палантин!.. – Даша издала легкий стон восхищения. – Прямо глаз отвести невозможно, и как раз бы мне живот на корпоративе прикрыл! Хотела фарш купить на пельмени, мужа побаловать… он у меня домашние любит… но, боюсь, тогда денег на палантин не хватит. Мясо-то везде продается, а такую красоту просто обидно проворонить!
– Да не больно-то он дорогой, – задумалась продавщица. – А сколько вам фарша надо?
– Два кило.
– Два кило?.. Хороший аппетит у вашего мужа.
– Ой, не говорите, – осуждающе закачала головой Даша. – Слопает полную миску пельменей – и, представляете, добавки просит. Ну, работа у него тяжелая…
Продавщица вздохнула:
– Мой такой же. Ладно, скину вам цену в честь нашего праздника, и бегите скорей в «Адмирал»…
Два килограмма отличного фарша Даша купила за деньги даже меньшие, чем в магазине. Шагала, удивляясь себе, вспышке нечаянного на волне удачи актерского вдохновения. Каялась в непредумышленном жульничестве и смеялась. Воистину недалек волшебник от мошенника… дай бог счастья доброй женщине!
Прикинула по курсу, сколько долларов и центов сейчас потратила. Может ли Тима в своей Америке взять на рынке хотя бы один кг экологически чистой говядины на эту сумму? С внезапной нежностью к Алине подумала, что сестра любит ее, младшую, со всеми детьми и проблемами. Любит такую, какая она есть. Впрочем, разве родные люди любят за что-то?
…Навстречу шла Маринка, и по ее сжатым плечам, по горестному лицу Даша сразу сообразила: случилась беда.
– Мама, ты только не волнуйся, – сказала дочь деревянным голосом: – Папа звонил… Мальчики пропали.
– Как это – пропали?!
– Отпросились на улицу поиграть, папа посматривал на них в окно. И вдруг они исчезли.
– Когда?
– Недавно, всего час назад… или два…
Чувствуя, как земля уходит из-под ног, Даша машинально набрала номер Кирилла:
– Почему ты не позвонил мне?
– Я позвонил в полицию.
– И что?
– Их найдут.
– А если…
– Их обязательно найдут, Даша! Езжай домой. Тихо езжай, не торопись…
Стало трудно дышать: какой-то звериный, животный ужас перехватил горло. Проклиная свою склонность к преувеличению опасности, когда это касалось детей, Даша прислонилась к грязной машине. Закрыла глаза. Замелькали страшные видения. Ослабшая до неспособности шевельнуться, она полулежала на капоте и, несмотря на грохот в висках, с абсолютной ясностью слышала все, что происходит извне и внутри. Слышала многоязыкий говор, людское коловращение и шарканье сотен ног, а в ней ворочался, сердито пинаясь, ребенок. Ему недоставало дыхания.
Даша всей грудью вдохнула резкий воздух. Нельзя поддаваться панике, она у себя не одна.
– Мама! – почудился тонкий голос далеко-далеко, и сердце затрепыхалось в тисках кричащей боли. Ну вот, не хватало галлюцинаций в ошпаренном страхом мозгу…
Но нет, это была не галлюцинация. Обостренный надеждой слух превратился в устремившиеся во все стороны бумеранги. Даша теперь почти не сомневалась, Никиткин голос продолжал взывать к ней: «Мама, мама!»
Протянув руки, как слепая, она пошла на зов сына.
Толпа у лестницы, колышась, меняясь, всходя и топчась на месте, слушала песню. Даша еле протиснулась в толпу спиной вперед, чтобы защитить живот, и повернулась.
«Имеющий глаза да вылупит», – говорит лысый телевизионный Дима в черных очках. Не веря собственным глазам и ушам, Даша уставилась на привычное зрелище, неуместное здесь, как изысканный палантин над испачканным говяжьей кровью халатом.
Никитка пел, по обыкновению взмахивая руками. Пушистые варежки на резинках, пришитых к обшлагам куртки, синими птахами летали вокруг. Костя с невозмутимым лицом стоял в шаге от Никитки с новогодней «шарманкой» на шее и крутил ручку от швейной машинки. Зрители бросали горсти денег в открытую щель. Монеты звякали глухо – ящичек был полон не только копеечной мелочью. Вместо картинки с Дедом Морозом на нем желтело солнце и цвели ромашки, нарисованные не очень умелой Костиной рукой. А поперек старательно было выведено большими красными буквами: «На падарк маме».
Тихо охнув, Даша спряталась за чью-то спину. Прижала ладонь к животу: угомонись, маленький, слышишь – брат твой поет…
– Я плыву по морю,– пел Никитка.
Я плыву по морю,чтобы попасть на свою родину,где мой дом, где моя семья.В доме живет моя мама.Она меня ждет,она стряпает пирожки.Я плыву по морю,а в нем ползают крабы,и плавают злые акулы,и живет там корольс хвостом как у рыбы.А я все плыву по морю,я плыву туда,где моя семья, где мой дом.Мама, мама! Я люблю тебя,я привезу тебе подарок —красивое платье,я скоро к тебе вернусь!– Мама, – прошептала в ухо вынырнувшая из толпы Маринка, – я позвонила папе, все хорошо.
Даша с трудом выдавила:
– Марина, прекрати, пожалуйста, этот концерт.
Глаза у дочери страдальческие, на щеках раскраснелись пятна нервного румянца:
– Да, люди на телефоны снимают, выложат в Интернет, вот будет позорище…
– Не напугай мальчиков, – опомнилась Даша. – Ни о каком позорище чтобы речи не было. И ни в коем случае не говори, что я их видела. Привезешь на автобусе.
– Давай лучше я, – высунулся из-под локтя Владик, – а то Маринка разревется и все испортит.
– С чего это я разревусь?
– Ты уже ревешь – вон щеки мокрые.
– Это от стыда, дурак!
– Сама такая… А давай вместе на автобусе? Только пусть мама сначала уедет домой, а я схожу в туалет.
– Иди в свой туалет и езжай домой с мамой. Я сама малышей отвезу.
Даша побрела к машине.
Она шла и плакала, и ей становилось легче. Со слезами из нее вытекали страх и боль. Потом Даша плакала, сидя в «Суксиде». Безымянный мальчик все еще дрыгался в животе.
Даша припудрила нос и подкрасила губы: ну все, все, успокоились. Твои братья нашлись, а скоро в мире появишься ты и увидишь свою семью… свой дом, где живет твоя мама и стряпает пирожки.
– Поехали, мам! – возбужденным шепотом закричал прибежавший Владик. – Они тоже поехали! Я проводил их на остановку, они меня даже не заметили! Маринка мне за остановкой сказала – это Костя все придумал и сам написал!
– Да уж понятно, что сам…
– Они просто не знали, что папа заработал деньги в ресторане.
– В каком ресторане? – опешила Даша. – Когда?!
Мальчик замер с непристегнутым ремнем безопасности в руке.
– Владик, – ласково сказала она, – я тебе обещаю: папа ничего не узнает до тех пор, пока все всем не станет известно.
– Я думал, что ты… что тебе… – забормотал сын. – Я думал, ты знаешь…
– Очень хочу узнать.
– Ну… в общем, папа вчера пел в ресторане, где играет дядя Наиль. Папа же хорошо поет, почти как Никитка… Там какая-то большая организация Восьмое марта справляла. Они договорились, и дядя Наиль повез папу. Ему на сцене специально стул поставили, чтоб он без костылей пел. Папа много денег заработал, даже больше, чем дядя Наиль…
– Владик, поправь, пожалуйста, пакет, из него сейчас фарш выпадет, – попросила Даша, заводя машину.
– Мы сегодня будем делать пельмени?!
– Завтра. А послезавтра как следует уберемся дома, ведь через два дня уже праздник.
– Я Маринке и Сонечке кое-что интересное на 8 Марта придумал, – не вытерпел Владик. – И тебе… Но пока не скажу, ладно?
– Ладно, – засмеялась Даша, и Черкашины поехали домой.
Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона
Осенью Женька, двенадцатилетняя внучка Веры Георгиевны, нашла на улице коричневого щенка неопределенной породы, низенького и ушастого. Семья сына наслаждалась общением с песиком, пока не обнаружилось, что у невестки Марии аллергический ринит от собачьей шерсти. Переселение Тугрика к Вере Георгиевне в другой конец города устроило всех: определили малыша в добрые руки, бабушка теперь не одна, и у внучки появилась причина чаще к ней наведываться.
Честно сказать, поначалу Вера Георгиевна не больно-то радовалась – никогда не держала в доме животных. Но вынужденные ежедневные прогулки хорошо повлияли на суставы ее больных ног, а необходимость захаживать в магазин за ливерной колбасой для питомца приучила хозяйку и себе брать свежие продукты. Скоро ей стало трудно представить, как она могла есть размоченные сухари, ленясь сходить за хлебом, и как вообще жила раньше без собаки.
Перед майскими праздниками Женька пришла с пакетом домашних круассанов с ежевичным вареньем – невестка была стряпуха не чета Вере Георгиевне. Свекровь знала: кулинарными изысками Мария пытается привязать к дому Олега, такого же ловеласа, как его отец. Впрочем, небезуспешно.
За чаем разговорчивая внучка выболтала свои маленькие секреты – бабушка была у нее вроде подружки, которой можно вывалить все, что гнетет и волнует, а она никому и никогда. Пересыпая речь словечками молодежного сленга, рассказала о мальчике, который ее «доставал»:
– Прямо жесть, бабуль, еле-как от него после школы удираю.
– «Кое-как», – поправила Вера Георгиевна. Ее, бывшую учительницу, коробило словотворчество малограмотной эпохи. – Он что, по улице гонится за тобой?
– Не-ет, – замотала головой внучка, – издалека провожает.
– Так это же хорошо.
– А в школе дергает за волосы! Надоел. Следит за мной, совсем как мама за папой… Бабуль, можешь не верить – мама до сих пор в папу влюблена.
– Почему не верю? Верю.
– Ей почти тридцать восемь! Папа, конечно, хороший, его все уважают, но ведь он… – Женька замялась.
– …дамский угодник, – подсказала Вера Георгиевна.
Внучка захлопала ресницами:
– Откуда знаешь?
– Твой папа все-таки мой сын.
– В Новый год у нас были гости, и папа поцеловал в прихожей тетю Дину. Я нечаянно увидела и чуть с ума не сошла, – призналась Женька. – Еле-как… то есть кое-как успокоилась.
– Паршивец…
– Бабуль, а после сорока лет любовь точно заканчивается?
Полстолетия назад Вера Георгиевна тоже предполагала, что после сорока лет интенсивной любви и жизни человек начинает невыносимо долго и эгоистично умирать. Только Вере Георгиевне, в отличие от Женьки, было тогда девятнадцать. Такое соображение заронили в юной Вере мамины беседы с подругами. Она поклялась себе, что даже если ей удастся дожить до пенсии, ничто не заставит ее заводить разговоры о проблемах с сердцем, нервами и бесстыдном геморрое. (Заводит! По часу муссируют по телефону с Ириной Алексеевной те же нескромные темы между обсуждением непрофессионализма нынешних учителей.)
Вера Георгиевна принялась потихоньку убирать со стола:
– У мамы про любовь спроси.
– Ой, ее спросишь! Бабуль, а дедушка тоже был дамским угодником?
– Дедушка был большим ученым, – веско сказала Вера Георгиевна и, подумав, добавила: – Талантливым людям можно простить слабости характера.
– Измена – слабость характера? – фыркнула Женька. – Да ладно, бабуль!
Измена?.. Вера Георгиевна растерялась. Неужели так серьезно? То-то Олежка глаз не кажет.
– Женя, один поцелуй еще не называется изменой. Папа, наверное, чуть переборщил с вином.
– Он больше не любит маму.
Глаза у девочки цвета маренго, внимательные и блестящие. Вот в ком выстрелил броский колер деда. Вере Георгиевне стало не по себе: показалось, что на мгновение сквозь Женьку проглянул Максим.
Внучка поиграла с Тугриком и ушла, оставив тревожный осадок в душе. Пробежала по двору, завернула за угол к остановке и махнула рукой. Сидя у окна, бабушка тоже помахала ладонью – это был их с Женькой ритуал.
Вера Георгиевна не причисляла себя к бабкам-обожательницам, чьи внуки самые-самые, свет не видывал более гениальных внуков, но думала о Женьке с гордостью. Слава богу, девчонка любит действовать самостоятельно, не собьешь с панталыку вариантами подсказок, как в ЕГЭ, и репетиторов ей не нанимают. Сама записалась в театральную студию, сама и ездит туда со второго класса. Мозги крепкие, другая бы из-за разлада в семье нос повесила, а Женька сделала выводы и не раскисает. Вот Мария, должно быть, замучилась оправдывать перед собой Олега во всех его неблаговидных поступках…
Невестка досталась Вере Георгиевне сродни ей. Словно в мужском роду Дудинцевых на протяжении нескольких поколений развился нюх на терпеливых неудачниц, и брали Дудинцевы в жены исключительно таких.
Сегодняшний выразительный Женькин взгляд напомнил того Максима, с которым Вера познакомилась на вечеринке коллеги Ирины.
Девушки работали в одной школе, Вера Георгиевна преподавала русский язык и литературу, Ирина Алексеевна – физику и математику. В то время все их подруги, как заведенные, выскакивали замуж и рожали, или в обратном порядке и не по разу, а они все ходили свободными и отшучивались: «Принцев ждем».
Вере исполнилось двадцать шесть, Ирина собиралась справить тридцатый день рождения. Но матримониальных возможностей у первой было больше не только из-за разницы в возрасте. Прозрачные серые глаза, смуглый румянец и платиновые волосы Веры опасно притягивали взоры пап ее учеников. Бледная Ирина рядом с ней, со своим куцым гороховым хвостиком на затылке, становилась малозаметной, как полуденная тень.
Мало кто из приглашенных на вечеринку знал, что старая дева празднует свой юбилей. Непосвященных гостей приятно удивил богато накрытый стол в зале трехкомнатной квартиры. Пожилые родители Ирины дружно наготовили уйму еды и до осени убрались на дачу. Так они делали третий год в надежде через энный срок отправить единственную дочь в роддом хотя бы без шансов на замужество.
Молодого ученого Максима Дудинцева Ирина случайно подцепила то ли на какой-то конференции, то ли в библиотеке. Он явился не один, с сослуживцем. Сослуживец был по-своему симпатичным, но выглядел на эффектном фоне старшего товарища адъютантом его превосходительства. Подтолкнутый Максимом вперед, он покраснел и скромно представился:
– Андрей.
Скромность проистекала из того, что Андрей Порядин был младшим научным сотрудником в НИИ, где Дудинцев руководил отделом.
– Физик, лирик и бабник, – в такой последовательности весело отрекомендовал себя Максим и только после назвал имя. (Поэтом, между прочим, оказался слабеньким даже для физика, вот бабником…)
Ирина посмотрела на него, на Веру и визуально отдалилась в такую тень, откуда извлечь ее, очевидно, сумело бы дневное солнце, а рассеянный люстрой электрический свет не мог при всем желании. Вера и Дудинцев сияли вне всякого соперничества, прекрасно сознавая свою среди других избранность. Поэтому то, что м.н.с. Порядин сразу на Веру запал (дурацкое, кстати, словечко из ее молодости), почудилось ей досадным вокруг нее комариным жужжанием. Максим же возвышался над танцующей толпой почти на голову, и эта голова была великолепна. Снизу вверх толпа любовалась художественной бородкой, переходящей в изящные скобочки усов под крыльями орлиного носа, яркие глаза метали на девушек огненные стрелы, как в одном из сентиментальных романов. Правда, телосложение будущего светила науки несколько разочаровало Веру: мужественный силуэт неожиданно завершился кривоватыми ногами. Нервные, гибкие пальцы тоже не очень складно сочетались с мощью мускулистых рук. Такие пальцы называют музыкальными; такими, подумалось с уколом невнятного страха, душить легко… Словом, широкоплечий Максим напоминал бы невероятно рослого, чертовски обаятельного неандертальца, если б не лицо отборной мужской модели Homo sapiens… А может, Mephistopheles, о чем Вера подумала позже. Гораздо позже.
В танце фигура Максима преображалась, вкрадчивые скользящие движения делали ее почти грациозной. От него исходили горячие волны, ароматизированные дорогим лосьоном. В танго с Дудинцевым Вера с изумлением почувствовала, что невольно откликается на его эротические позывы. Опытные руки обнимали и ощупывали ее легко, осторожно, как тонкостенный, еще не обожженный в печи кувшин.
За столом Максим поднял рюмку со словами:
– Все то же солнце ходит надо мной, но и оно не блещет новизной!
Ирина радостно захлопала в ладоши, будто в жизни не слышала этого шекспировского сонета.
– «Изобрести» что-то свежее в поэзии после классиков невозможно, как и в изобразительном искусстве и в музыке, – прервал Максим ее рукоплескания. – Нашу жизнь ведет к новым знаниям только наука, чему мы получаем ежедневное подтверждение на грамм, на секунду, на метр – все с приставкой «микро», но невидимый масштаб работы неуклонно поднимает человечество «через тернии к звездам». Выпьем же за науку, взрывающую темноту нашего невежества!
Вера нашла тост пафосным. Позже Ирина сообщила, что Дудинцев – один из соавторов изобретения секретного прибора, изучающего вариации солнечного излучения. Прибор был принят к участию в международном проекте, его собирались запустить в космос на искусственном спутнике с запрещением публикации об этом в открытой печати.